Читать книгу Записки невольника. Дневники из преисподней - - Страница 6

1 апреля 1942 года. Саарбрюккен, Германия

Саарбрюккен (Saarbrücken) – крупный индустриальный и транспортный узел в сердце угольного бассейна на юго-западе Германии на реке Саар, на границе с Францией. В этом регионе находились металлургические и угольные предприятия, которые играли ключевую роль в немецкой военной промышленности. Саарбрюккенские заводы производили сталь, необходимую для оружия, военной техники и других нужд армии. Саарбрюккен был важным транспортным узлом, связывающим Германию с другими странами. Через город проходили стратегические железнодорожные пути, которые соединяли Рурскую область, Эльзас и Лотарингию, Францию и другие части Европы.

Сегодня утром нам впервые за много дней дали по маленькому кусочку хлеба. Вчера кто-то осмелился спросить у коменданта лагеря, почему нас не кормят. Тот ответил с ухмылкой: «А у нас такой же принцип, как и у вас: кто не работает, тот не ест». Эти слова будто обожгли своей жестокостью, но они уже не удивляли.

Утром нас погрузили в две грузовые машины и повезли на завод, который находился на другом конце города. Сам город, по сравнению с моим Харьковом, оказался небольшим, но поразительно чистым и ухоженным, словно его бережно убирали каждый день. Тишина и порядок царили повсюду, и казалось, что войны здесь не было вовсе. В то время как Европа тонула в крови, здесь, в этом маленьком городе, было мирное спокойствие.

Нас привезли на сталелитейный завод «Inter-Kirchner & Co», расположенный на южной окраине. Прямо на заводском дворе распределили по участкам. Меня забрал щуплый старик с неприязненным взглядом и маленькими, злобными глазами, которые бегали по сторонам. Он жестами показал на тачку – «Бери». Я послушно взял её и последовал за ним. В двухстах метрах от нас, у железнодорожных путей, лежала огромная куча кокса. Старик снова показал жестом – «Насыпай». Я наполнил тачку и пошёл обратно к топкам сушильных печей, куда он меня направил.

Он снова показал мне, сколько нужно привезти, чтобы можно было отдохнуть, но я не успевал – кокс нужно было подвозить постоянно. Возможно, это даже к лучшему: если бы я останавливался, он бы заставил меня забрасывать кокс в топку.

Пока я возил кокс, ко мне подошёл наш парень и тихо сказал, что в мешках, мимо которых я прохожу, лежит картофельная мука. Вот почему я ощущал съедобный запах, который не мог объяснить! Хотелось попробовать, но я опасался, что мука может быть отравлена. Однако голод был сильнее страха. Я набрал немного муки в кулёк и сунул в карман, решив, что разберусь позже – в лагере всегда есть опытные люди, которые знают, что можно есть.

Позже я узнал, что эта картофельная мука использовалась для изготовления формовочных смесей на литейном производстве, и поэтому её здесь было так много.

Усталость казалась бесконечной, этот день словно не хотел заканчиваться. Когда я загружал тачку, мои мысли уносились далеко – к рельсам, которые через тысячи стыков могли привести меня обратно в Харьков, домой, к маме.

Почему нас разлучили? Горькие слёзы катились по лицу, и я не мог их остановить. Даже пустую тачку стало тяжело везти, а с полной я едва справлялся. Немец несколько раз выбегал ко мне, ругался, и в конце концов дал мне метлу и отправил в цех подметать.

Цех оказался стержневым, и работа была знакома – до оккупации я работал формовщиком на тракторном заводе. Стержни, которые я увидел, явно предназначались для отливки снарядов. Немец показал, что, когда закончу подметать, могу идти к машинам и возвращаться в лагерь.

Пока я подметал, я заметил за одним станком бумажный свёрток. Оглянулся по сторонам и вдруг увидел худого немца, который прятался за выступом стены и внимательно наблюдал за мной. Он сделал жест, показывая, что в свёртке еда и сигареты, и провёл пальцем по губам, а затем по горлу – предупредил, чтобы я молчал. Я утвердительно кивнул, и он исчез. В тёмном углу я быстро съел бутерброд и закурил сигарету. Тогда я подумал: первый немец – фашист, а этот, возможно, коммунист.

По дороге обратно в лагерь я не мог перестать думать о том, почему именно мне достался этот бутерброд. Может быть, из-за моего жалкого вида? Но ведь таких, как я, здесь много. Впервые я задумался о странных проявлениях судьбы.

Вернувшись в лагерь, мы были вымотаны до предела. Нам раздали порошок щелока для мытья, и на обед-ужин выдали баланду из гнилой брюквы и маленький кусочек хлеба – батон делили на десять человек.

Оказалось, что многие с завода пронесли картофельную муку. Мы растопили печку, и каждый замешивал тесто, лепил лепёшки и прилеплял их к горячей печи. Когда они пропекались, сами отваливались. Все свои лепёшки помечали, чтобы не перепутать. Несмотря на долгий процесс выпекания, аромат наполнил весь барак, а на вкус лепёшки казались невероятно вкусными – после долгого голода любая еда кажется чудом.

И вдруг, в разгар нашей кулинарии, открывается дверь сарая, и на пороге появляется старший надсмотрщик. Он глянул на печку и остолбенел. Несколько мгновений стоял с открытым ртом, а потом неистово закричал: «Dolmetscher!» Это слово мы уже понимали – переводчик. Встал Сигизмунд.

– Скажи этим идиотам, что мы выдали порошок для мытья. Его нельзя есть.

– Герр полицай, это не порошок. Это мука, которую мы поменяли в Польше на вещи.

Надсмотрщик повернулся и ушёл. Ну и дурак, как можно думать, что мы станем есть щелок?

5 апреля 1942 года

Сегодня, когда я вез кокс, ко мне снова подошёл тот немец, что в первый день оставил мне бутерброд. Он быстро сунул в мой карман свёрток и представился: «Карл». Спросил, как меня зовут. Я ответил – Александр. Карл усмехнулся и сказал, что это слишком длинное имя, предложив звать меня Алексом.

В предыдущие три дня я находил бутерброды на одном и том же месте, где Карл, видимо, оставлял их для меня. А сегодня он сам решил подкормить меня днём. Возможно, заметил, как я слабею.

Сегодня напротив завода начали строить лагерь для нас. Вчера среди нас спросили, есть ли строители. Макаров, который ещё два дня назад возил тачкой шлак, вдруг объявил себя опытным архитектором. Комендант лагеря Янсон обрадовался: «Das ist gut! Du wirst ein Lager bauen.» И вот Макаров уже в роли «архитектора» строит наш новый ад.

Теперь у нас у всех лагерные номера. Я больше не Саша Луценко, а просто «Номер сорок шесть», или точнее – «sechs und vierzig». Всё, что было моим именем, моей жизнью, теперь сведено к двум цифрам.

Сигизмунда немцы называют «Dolmetscher» – переводчик. Он хорошо знает немецкий, а рисует просто великолепно. Но что самое интересное – он ведёт дневник. Недавно он прочитал нам одну из своих записей, и я не мог поверить, что автор этих умных и глубоких строк – тот самый Сигизмунд, с которым мы каждый день идём на работу.