Читать книгу Записки невольника. Дневники из преисподней - - Страница 18

После ужина нам разрешили до девяти вечера собираться вместе с девчатами в столовой. Эти вечера сразу преобразили наш лагерный быт. Стало легче, веселей, словно луч света прорезал эту бесконечную темноту тягот и страданий. Сначала наши сборища называли просто «посиделками», но кто-то придумал другое название, и оно, как банный лист, прилипло к нам, став неотъемлемой частью нашего лагерного жаргона: « (б) л (юд) оход» или далее – любоход (я слегка изменил слово для благозвучия). Хотя это слово довольно грубое, но полюбилось оно всем и мы подразумевали под ним не только просто совместное вечернее времяпровождение, но посиделки с лёгким эротическим флёром, который эти собрания со временем приобрели. И вот уже не только мы, но и девчата с лёгкостью стали использовать его.

Мы садимся за столы: с одной стороны мужчины, с другой – женщины. За каждым столом постепенно складывается своя компания. Новенькие иногда присоединяются, а порой группы перемешиваются. Однако уже с третьего или четвёртого вечера стали появляться пары, которые сели подальше от остальных. О них тут же заговорили, дали каждой паре свой статус. Теперь, когда говорят: «Муся Колькина» или «Коля Мусин», всем ясно, кто с кем.

У немцев скоро Рождество, и в столовой поставили ёлку, которую украшает наша медсестра, пока мы на работе. Праздничная суета уже чувствуется – даже в нашем лагере. В журнале «На досуге» напечатали молитву, но нам, воспитанным в безбожной среде, она кажется чем-то чуждым. Вернуться к вере человеку, выросшему в атеизме, сложно, для этого нужны либо время, либо большое горе.

На вчерашнем «любоходе» Сигизмунд и Шляхов подготовили для нас сюрприз. Сигизмунд где-то раздобыл мандолину – вероятно, нашёл на расчистке развалин, как и многие другие вещи, что приносил. Вместе со Шляховым они сочинили частушки, и даже нам ничего не сказали, чтобы сделать выступление неожиданным.

Когда в столовой собралась основная масса людей, они попросили внимания и отступили к стене. Сигизмунд начал аккомпанировать на мандолине, а затем они с Шляховым попеременно исполняли частушки. Вот некоторые из них:

На горе есть сад зелёный,

Что за фрукты! – прямо мёд.

А глядишь: любитель фруктов

Ухватился за живот.

По тревоге что случилось?

Ничего не разберёшь.

Нас охрана побросала,

Ну а он даёт бомбёж.

Но всё прошло благополучно,

В нас он бомбой не попал.

А ребята из кладовой

Разбомбили гиздопар.

И это лишь малая часть того, что они пели. Мы, закоченевшие от боли и голода, вдруг ощутили нечто похожее на веселье, на радость. Лишения, побои, холод, голод – всё это на мгновение отступило. Мы забыли, как смеяться, но частушки разбудили в нас тёплый огонёк, и «любоход» ожил, наполнившись смехом.

Но веселье длилось недолго: нас разогнали раньше времени. Вернувшись в барак, Миша сказал, что смех в таких условиях – это свидетельство силы нашего духа. Эти слова застряли в голове, но уснуть было трудно. Я снова думал о маме. Что с ней? Как она там одна, в оккупированном Харькове? Получила ли мою открытку или терзается обо мне, думая, где её единственный сын? Когда вспоминаю о маме, всегда ощущаю её запах – запах молока, который остался у меня с детства. Откуда он? Из ясельной кухни или, может, с тех времён, когда я был младенцем? Вернёмся ли мы когда-нибудь друг к другу, мамочка?

После отбоя в темноте кто-то запел старую песню тихим, обречённым голосом: «Напрасно старушка ждёт сына домой…». Пел он так грустно, что сердце разрывалось. И лишь когда кто-то не выдерживал и с раздражением кричал: «Да замолчи ты, и так на душе тошно!», наступала тишина.

25 декабря 1942 года

Сегодня у нас выходной день. Бывают же на свете чудеса! У немцев начало Рождества. Это же как надо почитать Христа, чтобы во время войны в этот день работу считать недопустимой. Ну, а нас одних на завод не погнали. Вот и отдохнём.

На днях привезли подержанную одежду. Не выпускать же нас в город в лохмотьях или спецовках. Узнали мы об этом от Леньки и Соловья. Они залезли в кладовую и стащили два костюма, переоделись и тогда нам рассказали.

Кто-то выдал их и кара пришла быстро: через пару дней их повели выгружать кокс, один вагон на двоих. Не били, наверное, из-за Рождества. Одевая спецовку, Соловей сказал, что Герман своей смертью не умрёт. Герман, как и многие другие в бараке, их услышал. Не сомневаюсь в том, что он их и выдал. Ребят избили, а костюмы отобрали.

Но порой мне кажется, что в отношении Германа мнение предвзятое. Да, он груб, эгоистичен, ведёт себя вызывающе и надменно, жалости не испытывает ни к кому. Уж какое там милосердие – никогда не выручит, находясь постоянно между немцами и нами, ни разу не выступил в нашу защиту, не вставал даже скрытно на нашу сторону.

Участвуя в допросах, никогда не подсказывал, не помогал вывернуться. Янсону демонстрирует защиту его интересов и своё раболепие, чистит на нём туфли и завязывает шнурки. Для того чтобы выдать ребят, нужно иметь подлую душу, но я пока в его подлости не убеждён. Нужны доказательства. Интуитивно я на стороне ребят.

После обеда был в городе. В ресторане к нам подсел русский эмигрант, который уехал из России в 18-м году. Одинокий, дряхлый старик заговорил: «Всё здесь чужое. Душа не принимает. Имел в Саарбрюккене своё дело, материально был обеспечен, но с первого дня мучился и страдал из-за тоски по родной земле, по России, по своей Родине.

Чувство одиночества на чужбине – самое страшное в жизни. Если останетесь живы, то спешите вернуться домой, как бы вас там не встречали. Я только и чувствовал себя человеком, пока жил в России. Запомните слова Ивана Тургенева: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без неё не может обойтись.»» Прощаясь, расплакался. На него жалко было смотреть. Мне показалось, как бесцельно, бессмысленно здесь прошла его жизнь. Всю обратную дорогу в лагерь молчал и думал о нём.

А после ужина Сигизмунд и Шляхов порадовали нас новыми частушками:

Нас в столовой накормили

Скудными обедами.

Пока ели – сыты были,

Встали все голодными.

У барака ворот много,

Все ворота новые.

Только плохо: на воротах

Висят замки пудовые.

В выходной наши ребята

В город собираются

И на целую неделю

Салатами наедаются.

Быков парень удалой,

Парень прямо сокол.

Когда в городе мы были,

Он шесть порций слопал.

Нам костюмы привезли,

Часть уже раздали.

Остальные Соловей

С Ленькою украли.

Грицко номер сто восьмой

Грязью зарастает.

Мыло, соду получили

И на хлеб меняет.

Здесь, друзья, вам не Россия,

Воровству здесь места нет.

Нам германская наука —

Спутник будущих побед.

Какие молодцы Сигизмунд и Шляхов. Веселье и смех поднимают наш дух, сплачивают нас. На вопрос, как им удалось так быстро подготовить новое выступление, Сигизмунд сказал, что стимулом было то, что их творчество воспламенилось дружной, одобрительной оценкой прошлого выступления.

Ах, как мы истосковались по весёлым человеческим словам. Тяжёлая жизнь создаёт атмосферу обречённости. Мы упрямо верим в выживание и, как несмышлёныши, ждём чуда – скорого окончания кровавой бойни, потому что на большее сил, кажется, не хватит. Знаем и верим, что богатырь отрубит голову дракону, но будет это уже после нас. Поют Сигизмунд и Шляхов – кругом улыбки, но стоит им замолчать, как лица становятся обречёнными.

Питание не восполняет расхода энергии, и люди наши постепенно сходят с дороги жизни. За прошедшие девять месяцев 28 человек из нашего лагеря переехали, как говорят в госпитале, в «могилёвскую губернию». Но жизнь продолжается, и мы даже иногда смеёмся. Жора говорит, что смех после частушек вызвал в памяти слова Ильи Ильфа из его записной книжки: «Жизнерадостные паралитики.»

26 декабря 1942 года

С тех пор как нам стали платить деньги, в лагере процветает карточная игра. Интересно, что деньги-то нам девать некуда – без продуктовых карточек ничего не купишь, но азарт подогревает всех. Какое это проявление молодости! Казалось бы, едва дотягиваем ноги до нар, валимся от усталости, но стоит полежать часок, умыться – и вот уже начинается игра. Немцы, конечно, игру запрещают, карты конфискуют, а пойманных игроков отправляют в карцер. Поэтому на окне всегда сидит «наблюдатель,» платный дежурный, который за свою службу получает процент от банка.

Домбровского ленинградцы зовут «Павел,» а харьковчане – «Павло». Я, впрочем, зову его по-дружески «Павликом», подчеркивая этим уважение к его природной хитрости и изворотливости. Именно Павлик предложил дерзкий план, связанный с карточной игрой. В лагере появился новый полицай – молодой, добродушный. Кричит на нас только в присутствии Янсона и остальных полицаев, а когда остаётся один, ведёт себя совсем по-другому. Однажды он застал нас за игрой, и мы сразу перепугались, ожидая карцера. Но полицай только улыбнулся, жестом показал, что нам нечего бояться, и спокойно ушёл. Это натолкнуло Павлика на мысль вовлечь его в игру.

Переговоры поручили Володе. Он самый надёжный из нас, и немцы его уважают, считая его «арийского типа» из-за его внешности – светлые волосы, голубые глаза. Немцы любят, когда их собственные идеи подтверждаются на практике. И, о чудо, Володе удалось! Полицай согласился прийти к нам, когда будет дежурить с напарником, которого он хорошо знает. Мы сперва не поверили Володе, думали, что он шутит, но оказалось, что всё это было на полном серьёзе. Посмотрим, что из этого выйдет.

Интересно, что у немцев всё сводится к вопросам жадности и бережливости. Карл рассказывал, что по воскресеньям они часами сидят в ресторанах за пивом и картами. Пьют по два-три бокала пива и играют, выигрывая и проигрывая по 30—50 пфеннигов – радость или огорчение на всю неделю. Это как будто ритуал – ничего серьёзного, но обязательное развлечение.

Вечером Павлик вновь рассказывал о своей безответной любви к красавице-соседке. По его словам, он из-за неё чуть не застрелился. Мы слушали его, но, честно сказать, верили во всё, кроме того, что он «чуть не застрелился.» Иван Мельник подколол его: «Ну, наверное, просто пистолета не было под рукой!» Все засмеялись, включая самого Павлика.

27 декабря 1942 года

Сегодня в городе мы встретили ребят из другого лагеря. Их положение ничем не лучше нашего. Один из них, парень с уставшими глазами, сказал: «Работать заставляют до изнеможения, а кормят хуже, чем собак». Слова эти, хотя и звучат привычно, застряли в голове – насколько же одинаково тяжело везде. Павел договорился с ними встретиться на следующее воскресенье и пойти к ним в лагерь. Мы все знаем, что, несмотря на общий ужас, любая связь между лагерями может быть полезной.

А вечером у нас состоялась долгожданная игра в карты с тем самым молодым полицаем. Человек он, безусловно, добрый, но трусливый до невозможности. Видимо, боится не только начальства, но и собственной тени. На этот раз мы поставили на «шухер» двоих вместо одного, так как каждый шорох или движение превращалось для нашего полицая в опасность. Мы играли нарочно так, чтобы он выигрывал, но и это ему не сильно помогло. Из-за своей осторожности он очень медленно выигрывал, проверяя каждый ход по два раза. За полтора часа он выиграл всего четыре марки, но при этом был счастлив, как ребёнок, словно эти деньги могли хоть как-то изменить его судьбу. Смешно и грустно одновременно наблюдать за таким человеком: по сути, он один из нас, живёт в таком же страхе и голоде, только с другой стороны колючей проволоки.

28 декабря 1942 года

Эта неделя снова в ночную смену, и всё становится труднее. Особенно плохо то, что заниматься приёмником можно только в узкий промежуток – с четырёх до шести вечера, когда Володя один в мастерской. В остальное время – мастерская постоянно под присмотром. Недостаток гиздопара сказывается всё сильнее, как бы мы ни ухищрялись. Даже с песком уже не достать, а теперь его ещё и опрыскивают керосином, превращая то, что раньше спасало, в совершенно несъедобное.

Но ночью у ребят случилась удача. Они поставили железнодорожный домкрат под нижнюю петлю дверей кладовой и сорвали дверь с петель. Унесли два мешка муки, и мы тоже успели взять один. Спрятали его в канализационном колодце. Это было непросто: скобы идут вдоль стенки от люка до самого низа, и мы закрепили доску за верхнюю скобу, чтобы положить на неё мешок. Поток воды внизу бурлит метрах в шести от нас – важно было всё рассчитать, чтобы мука не утонула. Раньше мы прятали на модельном складе, но немцы случайно наткнулись, устроили засаду, поймали Николая и сильно избили. Теперь приходится быть осторожнее.

С каждым днём риск растёт, но и голод толкает нас на всё более отчаянные шаги.

29 декабря 1942 года

Утро выдалось тревожным. Немцы, обнаружив взломанную дверь кладовой, обезумели от ярости. Доктор Брикман, тот самый, которого я всегда презрительно называл «интеллигентной сволочью с фашистским значком», носился перед нами, размахивал пистолетом и захлёбывался от крика и слюны. Это зрелище было бы даже смешным, если бы не острота ситуации. Вызвали собак из городской полиции. Долго водили их по всему лагерю, пытаясь отыскать муку, но безрезультатно.

Когда всех пятнадцать человек, работавших в ночную смену, выстроили около полиции, нас случайно увидел Карл, который задержался на заводе. Он зашёл к Янсону и, видимо, сказал, что трое из задержанных, включая меня, Костю и Антона, всё время были с ним. В каком-то смысле это правда – мы действительно были с Карлом, но не без его участия скрыли муку. Именно он предложил спрятать мешки в канализационный колодец и даже помог это сделать. Благодаря Карлу нас отпустили. Янсон нас выпустил, а допрос закончился на удивление удачно – ничего не выяснили, да и побои были на этот раз не слишком сильными.

Пока шёл допрос, с небес начал падать первый снег. Он едва припорошил землю, как тонкая вуаль, едва заметная, но уже намекающая на приближение зимы. Соловей (или, как его на самом деле зовут, Соловьёв) поделился своей историей, о которой до войны, по его словам, знал весь Харьков. Речь шла о том, как он, будучи студентом, получил ножевое ранение в груди во время драки у общежития «Титан» на Пушкинской. Его спасли врачи, но хирург, проводивший операцию, сказал, что, если бы нож сразу вытащили, Соловей бы скончался на месте. Чтобы доказать свои слова, он снял сорочку, и перед нами открылся ужасный рубец, словно его перерезали пополам.

В газете я наткнулся на стихотворение, написанное девушкой из лагеря, похожего на наш. Стихи задели меня за живое:

Гладь дороги прямо разве узкая?

Так зачем же идти стороной?

Почему же ты, девушка русская,

Хочешь стать непременно иной?

Ты пришла из России снежной,

Так зачем же любить чужака?

Хоть ласкает тебя очень нежно,

Но ему всё же ты не близка.

Ну зачем же ты лезешь из кожи,

Чтоб закрыться чужой скорлупой?

Хочешь быть на себя не похожей

И становишься прямо смешной.

Всё своё, всё хорошее вынуто

Из души, и с головой пустой

Среди них как своя ты не принята

И для нас тоже стала чужой.

Эти строки красивы, но мне кажется, что они не отражают всей правды. Любовь ведь не знает границ – ни национальных, ни возрастных. Она способна соединить самых разных людей в минуты и радости, и страдания. Для любви не существует преград, и даже смерть не всегда может её победить.

Тем временем, среди немцев начались разговоры о всё растущих потерях на фронте. Обещанный блицкриг не состоялся.

Блицкри́г (Blitzkrieg – «молниеносная война») – стратегия ведения скоротечной манёвренной войны, нацеленная на достижение военной победы в максимально сжатые и короткие сроки, исчисляемые днями, неделями, или максимум месяцами, до того, как противник сумеет отмобилизовать и развернуть свои основные военные силы и экономику. Также важной составной частью блицкрига является окружение больших соединений вражеских сил в «котлы», дробление и уничтожение их по частям.

Это уже не Европа, покорённая за несколько месяцев, – это «дикая Азия», как они её называют, и с каждым днём осознание того, что война затягивается, проникает всё глубже в их умы.

Листая свой дневник за последние дни, я почувствовал разочарование. Мои записи кажутся мне незавершёнными, бедными на мысли и описания. Я оправдываюсь перед собой усталостью – каждый вечер, возвращаясь с работы, едва волочу ноги. Но всё же каждый раз заставляю себя писать. И это помогает мне не только упорядочить мысли, но и морально поддерживает, даёт силы двигаться вперёд. Также, как и мои друзья.

Я наблюдаю за тем, как голод и боль глушат наши мечты, превращая нас в бледные тени. Но даже здесь, среди криков и унижений, есть что-то светлое: редкие взгляды понимания, нужные слова поддержки. Эти мгновения напоминают, что мы всё ещё люди, что внутри нас есть что-то, что не могут отнять ни палки охранников, ни голод, ни холод. В этом мире боли только вера в друг друга позволяет не пасть духом.

Период с сентября 1942 по 1 января 1943 года стал решающим для Советского Союза. Самым значимым событием этого периода стала Сталинградская битва, которая достигла кульминации осенью 1942 года и вскоре ознаменовалось решительной победой Красной Армии. 19 ноября 1942 года советские войска начали масштабное наступление. В результате успешных действий Красной армии к концу ноября около 330 тысяч немецких и союзных войск под командованием фельдмаршала Фридриха Паулюса оказались в полном окружении в районе Сталинграда и сдались. Немецкая армия потеряла более 800 000 солдат убитыми, ранеными и пленными, а также значительное количество техники и вооружения. Советская армия также понесла большие потери – 1 100 000 солдат, но смогла удержать стратегическую инициативу. Большая группировка немцев на Кавказе оказалась под угрозой окружения. Бакинской и Грозненской нефти Германия так и не получила. Поражение в Сталинграде стало серьезным ударом по моральному духу немецкой армии и гражданского населения. Победа Красной армии вдохновила солдат, население страны и союзников. Поток техники, продовольствия по ленд-лизу в Советский Союз резко возрос.