Читать книгу Мир летучих облаков - - Страница 2

Дымка рассвета обволакивала крыши Сианя, когда в квартале целителей завыл северный ветер – предвестник беды.

В доме с гербом в виде солнца, чьи лучи сплетались в узор целебных трав, шестнадцатилетний Хун прижимал к груди холодные пальцы матери. Его руки, покрытые тонкими шрамами от аптекарских ножей, дрожали как тетива перед выстрелом. Даже сейчас, когда её дыхание стало похоже на шелест сухих листьев, он замечал мелочи: как морозный свет из щели в ставне ложится на её седой висок, повторяя узор прожилок на опавшем клёновом листе.

Они жили в каморке над конюшней уже три года. Лао Хун, чьи плечи уже начали формировать угловатую мужскую линию, всё ещё двигался с кошачьей осторожностью подростка – привычка, выработанная за годы жизни среди ядовитых взглядов. Его зелёные глаза, напоминающие не столько изумруд, сколько светлячка в банке, слишком яркие для этого мира теней, были единственным наследством от матери. Всё остальное – резкая линия скул, жесткие чёрные волосы с пепельной проседью – выдавало в нём Сунь.

– Даже служанки, подавая похлёбку, стучали мисками так, будто кормили цепного пса.Семья ненавидела его методично: – На пирах старшие братья «случайно» проливали на него вино цвета венозной крови, оставляя пятна на рубашке. – Сестры шептались, что его глаза – отметина лесных демонов, показывая ему спины, расшитые золотыми пионами.

Лишь по ночам, когда усадьба затихала, Чень учила его читать по звёздам. Её пальцы, пахнущие корнем солодки, водили по его ладони: «Видишь линию судьбы? Она рвётся здесь, у холма Луны. Значит, тебе предстоит выбор – стать ножом или щитом». Он тогда не понял, что она говорила о клинке, спрятанном под половицей.

Смерть пришла в полнолуние. Когда Хун вернулся с рынка, его сапоги, стоптанные на левый бок от постоянного бега по поручениям, оставили грязные следы на пороге. Он упал на колени перед койкой, не чувствуя, как льдинки талого снега тают на его ресницах. Её руки, всё ещё сохранявшие тепло, лежали на груди, сжимая мешочек с травами. «Для твоего чая», – хотела сказать она, но успела лишь пришить заплатку на его китель, следя, чтобы стежки напоминали крылья журавля.

Похороны устроил тайком. На краю кладбища отверженных, где земля проваливалась под ногами как гнилая ткань, он вырезал имя «Лао Чень» кинжалом, чья рукоять идеально легла в его ладонь – будто мать меряла его хватку годами. Когда первый ком земли упал на гроб, ветер разметал его волосы, высвободив прядь, которая всегда выбивалась из конского хвоста. Теперь она падала на лоб, как чёрный клинок, разделяя лицо на две половины: юноши и воина.

«Теперь я Лао Хун», – прошептал он, сдирая ногтями вышитый герб Сунь с внутренней стороны пояса. Там, где шёлк истёрся до ниток, проглядывали следы детских пальцев – мать когда-то учила его выводить иероглиф «свобода» на песке. Теперь он заворачивал клинок в платок, пахнущий её волосами – смесь полыни и тлеющих кедровых игл.

Ветер донёс из усадьбы звон бокалов. Хун повернулся к городу, его тень, удлинённая закатом, легла на дорогу как стрела компаса. Он ещё не знал, что в кармане, среди корней женьшеня, лежит смятый свиток – последний дар матери. Там, между рецептами от лихорадки, дрожащим почерком было написано: «Ищи Колодец Туманов, где земля дышит. Твоя сила не их сила».