Читать книгу Записки главного героя - - Страница 7

Жил и был наш главный герой, бессовестно оскорбляя и обижая настоящее, отдавая беспризорную дань прошедшему и будущему, где прошедшее своим размахом влияло на будущее, а то в ответ влияло своими вычурными выходками на прошедшее. Наше единственно верное и вечное свое, что есть прошлое, не могло остаться в стороне. Потому сейчас, внемля вежливостью настоящему, ведь к чему тебе настоящее, если в нём и рай тебе через три солнца наскучит? И к тому тебе прошлое, ведь к нему ад тебе представится чистилищем. И к тому тебе будущее, ведь к нему ад будет меньше ожидать прихода твоего, чем ты прихода своего, будет описано ваше общее свое.

Жил и был наш главный герой будучи совсем младенцем, чрез чур плавно возвышаясь к спасению по ступеням жизни, где бы он ни был до невзрачного настоящего, что всегда потерто и блекло, он зачастую, что означает раз или два в год, бывал в сих местах с матушкой у дедушки и бабушки в гостях. Именно потому, сурдинисто окинув взором давно не открывавшиеся паутинистые деревянные двери, он, последовав их знакомому мановению после параллельного движения вдоль длиннющего деревянного шкафа, проходил сквозь них на ничем не примечательный пустой балкон.

На защиту настоящего времени с первого же шага вступал леденящий голые стопы бетон, что всеми силами, но безуспешно, пытался вернуть нашего героя в канонодлежащее положение. Что есть физические страдания, коли есть страдания души, что уже несут в себе путь к исправлению и причащению истины? Именно потому, сделав одинокий шаг навстречу застывшему окну, ему не мешал ни холодный пол, ни немая пустота, ни надтайной зритель. Главный герой видел воздух и тому несознанно возмышлял своим неизведанным: Что есть правда, если у каждого она за своей пазухой? Правды нет и нет своей правды каждого, ведь если бы у каждого был свой воздух, то каждый бы издох без воздуха. Правда должна быть словно всеобщий воздух, она должна быть одной для всех, она должна быть неизменной вовеки. Правда обязана быть больше воздухом, чем воздух, она обязана вне времени и вне места, и потому ее нет. А правда ли, что я был и что я есть?

После того взор его слегка перисто, взъерошено очертался, видя обрамленные линии зеленеющих деревьев, какой-то незнакомый асфальтный тротуар и случайных людей идущих по нему. Эти деревья были столь же игриво восприрождены, как и много лет тому назад где он, подставляя под неловко взбиравшиеся соскальзывающие маленькие пухлые ножки деревянную шатающуюся и скрипящую табуретину ростом с половину себя, несоизволив постучать, вторгался к тому же самому виду из окна, где и состоялось одиново первое и единственное, еще девственное неловкое знакомство вида из окна тех засвидейтельствовавших собою природность рассвета деревьев и собственного взора.

К тому действию он уже не был в собственной плоти, но он того не понимал и то отсутствие ощутимости было лишь одним из многих его отсутствий привычных человеку мер толкования собственного я. И пустота только в крайнюю редкость и лишь в поразительном отшельничестве могла единожды во век насытиться тем бездумным для человека явлением, что неверно изъясняется людской запертой самой в себе глупостью, то понятие они называют ничего, ничего о том понятии не поимев и не поимев даже капли безгранности тех далеких берегов. Ничего не является ничего, потому что оно есть отсутствие. Человеку не доступны эти высоты, человек каждый раз слезно упирается в себя и не может познать ничего. Но даже то самое голое ничего могло нашей шаловливой и бесстыдной фантазией взыметь в себе пробоину для описания той силы воспоминаний, что то же мираж, что будь пустота поражена внезапностью давно забытым ничего, что появилось видением за горизонтом, ей бы в тот миг и в том месте помешало еще сильнейшее взапамятство, что, подгоняемое блестеющими деревьями, пламенем хлынуло на нашего главного героя.

Ну вот и что? Вот и стоит он один на балконе в полном одиночестве. В том одиночестве, которого вы ни во сне, ни наяву не видывали. В том одиночестве, где каждая мельчайшая частица, что есть ты и плоть твоя тебе на близка и не знакома. В том одиночестве, где что-то неизведанное остается наедине с собой, что-то, что глубже и дальше души твоей. В том одиночестве, где твоя душа и твой дух покинули и предали тебя, где души уже нет, она внутри кого-то другого. В том одиночестве, где пустота и ничего где-то там, за самым дальним горизонтом окружают кого-то другого. В том одиночестве стоит он, где в мирском понимании это уже не он и не его часть. Нет слова определяющего того, что там стояло, одиночество отняло у того чего-то всё. Это уже и не пустота, и не что-то и не ничего и не это.

Стоит наш главный герой один на балконе в полном одиночестве. Стоит, опустив голову, спечаливши спину и сгрустив плечи над видом из окна. Стоит неподвижно и лишь одна левая рука тихо начинает подниматься вверх, будто в поиске чего-то, где пальцы дрожа чуть согнуто шевелятся в необъяснимых затяжных движениях. И через какое-то время рука его застывает в полусогнутом, будто висевшем, державшимся за что-то положении.

Вот пальцы его левой руки сдавлены и в то же время мягки в половину возможного кулака, нарочно оставляя место между кончиками пальцев и ладонью, для того, чтобы туда смогла крепко поместиться огромная рука родной мамы. Вот он уже закрытыми глазами с открытыми веками сикотя топочет, еле-еле поспевая крохотными шажками за огромной матушкой. Вот идут они от Универмага до дома, через Сад Металлургов по парку Гагарина между двумя деревьями мимо клуба «Юность». На улице воцаряет земная райская любовь, и ожидание вкусить самого вкусного мороженого серьезно соперничает с невероятным желанием попускать с балкона «вертолетики» из сорванных горстей кленовых плодов. Вот они воспаряют домой, наш маленький главный герой быстрее, всеми силами изображая незапыхавшийся вид забегает на свой нагромажденный высотой четвертый этаж вдоль зеленых лакированных откосов деревянных дверных проемов, чтобы похвастаться перед мамой своей силой и быстротой, опозжа ожидая тяжелые эхистые шаги матушки, что в отличии от его топотиков на каждом этаже включали свет под фоновый шум шуршащих тяжелых пакетов исключительно с хозтоварами и запасами продовольствия, ожидая получить долгожданную железную связку ключей и самому открыть сперва первым ключом первую, состоящую из семнадцати вертикальных напомаженных деревянной краской деревянных деревяшек дверь и неимоверно толстенную и тяжеленную вторую дверь вторым ключом. Вот, зайдя он слышит дуплетно-дуэтный радостный солнечный восклик приветики