Читать книгу Просроченная клевета - - Страница 2

Идеальных отношений не бывает. Рано или поздно, позолоту счастливой любви разъедает коррозия кризисов. Можно прожить с родным мужем пять лет душа в душу и вдруг наткнуться на Китайскую стену – ни обойти, ни объехать. Эта стена – ревность. Недоверие демонстрируется даже в присутствии посторонних, подозрительность переходит во враждебность, пугает. Вроде, Владимир пытается бороться с собой. Молчит, например, целый вечер. Обложится электроникой и наблюдает, как я играю с детьми в бадминтон на два воланчика, одна против пары.

Это наше семейное ноу-хау: сетка натянута на уровне пояса, площадка укорочена для пятилетней малышки и парня семи лет. Они, конечно, стараются, носятся по траве, словно батарейки «Diraselk» спрятаны под футболками. Все равно воланчики скачут в сторону или в сетку. Редкие подачи я отбиваю, ловко перемещаясь по своей территории – длинные ноги успевают везде. Владимир смотрит украдкой на открытые ноги жены, хмурится и прикидывает, что они могут нравиться не только ему. А раньше смотрел в глаза.

– Клавдия Васильевна, Алиса спрашивает, пойдете слушать музыку? – Магдалина Никитишна, наш управдом, вышла на веранду.

– Конечно пойдем! Аська, Стаська, бегом переодеваться!

Что за славные ребятишки! Без причин ни капризничают, каждое дело им в радость. Осторожно подхожу к мужу. Надо быть предельно деликатной, чтоб не вызвать вспышку эмоций.

– Володя, посидишь с нами? Настенька новые песни разучила.

– Неужели ты не видишь, что я работаю? – Взгляд из-за ноутбука нервозный, отталкивающий.

– Извини, не буду мешать.

– Ты куда?

– В детскую.

– Стой! Раньше ты настаивала на моем присутствии, уверяла, что дочка хочет спеть специально для меня. Сейчас что-то изменилось?

– Изменилось. Я больше ни на чем не настаиваю, потому, что …

– Тебе тягостно мое присутствие. Так и говори.

– Нет, Володя. Потому, что любое мое слово ты истолковываешь превратно, я уже боюсь с тобой разговаривать. Мне очень нравится, когда ты занимаешься детьми, когда поешь вместе с нами.

– Но тебе уже неприятно, когда мы остаемся наедине? Например, в спальне?

– Мне всегда хорошо с тобой в спальне. У тебя нет причин для сомнений.

– Тем не менее, ты нашла причину для предательства?

– Владимир, если я тебе чем-то не угодила, давай поговорим об этом вечером, при закрытых дверях. Нельзя подавать домашним повода для сплетен.

– Домашним нельзя? А всей Москве можно?!

– Если кто-то на меня наговаривает…

– Не лги мне, Клава. Я не слепой.

– Но и я не то, что ты позволяешь себе думать! Я никогда не изменяла тебе! Скажи, что ты слышал, и я докажу, что это не правда!

– А вот это как раз и скверно. Отвратительней факта измены, может быть только ложь, прикрывающая измену. Ты, кажется, торопилась в детскую? Иди, тебя ждут.

– Может быть…

– Что?

– Все-таки, посидишь с нами, развеешься… Настя так хорошо поет! Ее даже малыши заслушиваются!

– Некогда. Чтобы ты могла легко тратить, я должен работать днем и ночью.

– Я экономно веду хозяйство и немного трачу на себя, ты знаешь это. Сам говорил не раз, что жена банкира твоего уровня должна выглядеть роскошнее.

– Я не об этих расходах. Кстати, сегодня на твой личный счет я перевел еще пятьдесят тысяч евро. Купи себе что-нибудь блестящее.

– Я не ношу блестящее.

– Купи блеклое! Но согласись, подарить своему альфонсу сто двадцать тысяч евро за два месяца – это наглость с твоей стороны.

– У меня никого нет! Я ни для кого не снимала деньги! Проверь мой счет, ты сам во всем убедишься!

– Предлагаешь, чтоб я копался в грязном белье? Ты хочешь моего унижения перед служащими?! Пошла вон!

– Я, Володя, могу уйти. Но я имею право знать, что происходит?

– Завтра поговорим, Клава, сегодня я очень устал. За ночь я приму решение и сообщу тебе утром.

– Ты… опять будешь спать в комнате для гостей?

– А тебя удивляет моя брезгливость?

– Меня уже ничто не удивляет.

Голова закружилась, тошнота подступила к горлу, давление резко снизилось. В таком состоянии, я сопротивляться не способна. Развернулась и отправилась в спальню, стараясь не шататься – еще не хватало услышать вслед обвинения в притворстве. Алиса поиграет на фортепьяно, а потом без меня уложит детей. Ей в последнее время не привыкать.

Этой ночью

Лисочке не спалось. Когда малыши уложены, она, по должности няни, не имеет права на миг оставлять младенцев одних. Но ей разрешается выйти на узорчатую веранду, окружающую этаж, подышать остывающим воздухом. После двенадцати часов удручающей жары, вечерний отдых необходим. С этим согласен каждый, Клавдия не упрекнет нянечку в нерадивости. Многие гуляют в саду, чем она хуже?

Сладкая парочка гусак да гагарочка, Ашот и Магдалина, пристроилась внизу на скамейке. Они самозабвенно воркуют, вспоминая ушедшую молодость, но на ночь разойдутся по разным комнатам. Юность можно помнить отрывками, но никогда не удастся ее повторить. Романс о любви, которой, как известно, «все возрасты покорны», каждое поколение исполняет в собственной интерпретации.

Вера гуляет с охранником, но какое Алисе дело? Алиса больше не позовет подружку на балкон, больше не станет нашептывать жгучие тайны сердца. Сердце нашло утешение.

Когда опустятся поздние июньские сумерки и смолкнут в саду голоса, Алиса вернется в детскую. Мягким кошачьим движением повернет защелку у двери и будет нетерпеливо поджидать его у стены, подсматривать в узкую щелочку. Никто не должен заметить. Никто не должен догадаться об их любви. Спальня «двойняшек» – не номера для интимных встреч.

Но есть нежные девичьи груди, которые напрягаются под сорочкой, заслышав шаги на лестнице. И есть мужские ладони, трепетные, горячие, которые круглые грудки ласково успокоят. Если губы найдут друг друга и сердце услышит сердце, если первый романс о влюбленных ликует победным гимном, вытесняя наставления мамы и смутные сожаления об утраченной девственности, если солнце восходит ночью, с закатом дневного светила…

Значит, сегодня они счастливы. Потом Судьба скомпенсирует это чудное состояние трудными годами рационализма и одиночества. Потом она ударит по щекам ту, чьи щеки сегодня пылают, раненные сотнями тонких щетинок. Раньше ли, позже… Потом…

Клавдия. Утро субботы

было чудесным, соловьи пели почти в столовой. Изрядный кусок леса, отвоеванный у ландшафтного дизайнера, заглядывал в окна ситцевыми соцветьями высоких трав. Москитные сетки не пропускали комаров, но не могли сдержать влажный утренний ветерок, пахнущий грибами и прелой подстилкой. Я смотрела, как раскрываются навстречу солнцу цветы, я у окна ждала мужа. Ради него надела легкое вишневое платье, ради него распустила длинные каштановые волосы. Что б ни случилось вечером, утром мы традиционно будем завтракать вместе. Утро несет надежду на обновление.

Владимир спустился вниз, худощавый, высокий, подтянутый, одетый безукоризненно для выхода на работу. Болезненно сжатые губы и темная синь под глазами говорили про долгую ночь, маятную, бессонную. Я сделала шаг для первого утреннего поцелуя, но нервный невольный жест заставил остановиться:

– Доброе утро, Клава, завтракать я не стану. Я хочу поговорить с тобой.

– Доброе утро, Володя. Я тоже думаю, нам есть что обсудить. А чай все-таки пей, горячий, с мятой, и булочку скушай, я сама тебе испекла.

Муж на выпечку не взглянул.

– Вот, что я решил, Клавдия Васильевна: развода тебе не дам!

– Не дашь ра…

– Ты удивлена? Может быть, зная, как я не люблю скандалы, ты тоже рассчитывала получить отступные и укатить за границу?

– Я рассчитывала на другое.

– А именно? – Жесткий тон и подозрительный взгляд.

– Провести с тобой вместе всю жизнь.

– Жизнь так просто не проведешь, да и меня тоже… Я оставляю тебя рядом исключительно ради детей. Стасик и Настя слишком привязались к тебе, вторая потеря матери плохо отразится на их воспитании. Я никогда не нанесу своим детям такой удар! И тебе не позволю!

– Владимир!

– Не будем пока обсуждать, какой пример ты подаешь детям. Но я надеюсь, у тебя хватит ума держать отношения с этим типчиком в секрете хотя бы от них. Я по-прежнему буду давать тебе деньги на личные расходы и на содержание матери, даже больше, если ты согласишься выполнять мои условия. Адвокат принесет сюда к вечеру брачный договор. Я понял, что не способен удержать любовь молодой женщины. Но я вправе требовать, чтоб между нами все было прозрачно, чтобы ты мне больше не лгала. Ради спокойствия троих детей, я согласен оставаться рогоносцем. В наше развратное время ,этим уже никого не удивишь.

– Я никогда не изменяла тебе, я люблю тебя, как ты не понимаешь?

– Не плачь, Клава, я все понимаю. Я не забываю ни на минуту, что твои тридцать – не мои пятьдесят, что молодость должна получить свое. Вероятно, я был обязан продумать эту ситуацию заранее… Был должен готовиться к ней. По крайней мере, сегодня мне не было бы так больно.

– Володя, сегодня суббота, давай проведем день вместе. Пойдем на наше озеро, отдохнем…

– Нет. После работы я уеду к брату в «Доброе».

– Возьми меня…

– Один.

– Но я только раз видела Владислава…

– Достаточно. Никому не доставляют удовольствия чужие страдания. А мне рядом с ним становится легче. Трагедия жизни – только слабоумного брата я могу назвать своим другом. Самым искренним, самым верным.

– Я тоже твой верный друг! Возьми меня с собой!

– Клава, а тебе не приходит в голову, что я желаю отдохнуть от твоего липкого лицемерия?

Я даже задохнулась от обиды. Словно у знаменитой вороны, «в зобу дыханье сперло», слова вымолвить не смогла. Кто-то тактично постучал в дверь. Григорий, наш водитель. Сообщил, что чемодан уже в машине. Кто-то собирал моему мужу чемодан, а я узнаю об этом в последнюю очередь! Какое унижение, какое незаслуженное отстранение!

Не могу за себя постоять: сначала приходят слезы, а продуманные аргументы – гораздо позже дискуссии.

Игорь приехал к двум.

Сколько знаю этого человека, все им любуюсь. Но длительного общения с зятем не выдерживаю, вспоминаю умершую сестру. Красавец мужчина. Блондинист, широкоплеч, безукоризненный светлый костюм и бежевый галстук в тон, располагающее лицо, мягкий голос, сдержанные манеры. Кто на Игоря ни посмотрит, всякому ясно: отличный профессионал, и цену себе знает. Правда, работает зять под крылом моего супруга, но не каждый способен стать миллионером, мощным стратегом и тактиком современной экономики.

Однажды, я даже влюбилась в Игоря – на целых два дня. А потом позабыла. На заре моей бесталанной юности я забывала многое.

Мы позвонили Алисе, и она принесла отцу Машеньку. Качая дочь на коленке, адвокат и хороший друг разложил на столе бумаги брачного договора:

– Извини, Клава, мое дело подневольное. Сделал для тебя все, что мог. Если Владимиру Павловичу попадает шлея под хвост, сама понимаешь…

В том то и дело, что не понимала. Все, что происходило до сих пор, игнорировала, как пустой звук. Могла обижаться и плакать, страдать от одиночества по ночам и от неприязненных взглядов вечером. Но никак не укладывалось в голове, что Владимир ревнует всерьез, что наши, в общем-то, мирные (а может быть, даже интеллигентные) ссоры способны привести к катастрофе.

Теперь уложилось. Пункты брачного договора (вернее, пункты договора о фиктивном браке) конкретизировали мое место в ЕГО жизни.

Мне дозволялось оставаться витринной женой вне и хозяйкой внутри дома – в меру энтузиазма. Предписывалось заботиться о детях, об их правильном воспитании, развитии и благополучии – сверх всякой меры. За что полагались конкретные отчисления, о которых ни одна гувернантка с тремя факультетами Сорбонны мечтать не смела.

В случае смерти мужа, я получаю наследство, оговоренное ранее в завещании.

Но, что самое интересное, я получаю право на личного друга. При условии, что наши встречи не станут достоянием широкой общественности.

Позаботился Владимир Павлович и о своих скромных радостях. В вопросах личной жизни он оставлял за собой те же права, которые предоставил супруге.

Само собой разумеется, со стороны наша «семейная жизнь» должна выглядеть благопристойно. Спать мы отныне будем в разных спальнях, появление внебрачных отпрысков не одобряется.

Еще несколько абзацев обязывали обе стороны придерживаться единой системы воспитания детей и однотипного жизненного уклада, ссор из избы не выносить, вырабатывать общее мнение по спорным вопросам в результате мирных переговоров, и прочее в том же духе.

Каждый пункт мне давался с трудом. Краснея перед вдовцом покойной сестры, вынужденным по долгу службы принимать участие в наших семейных дрязгах, я по нескольку раз перечитывала строчки, пытаясь понять: что хочет сказать Владимир на самом деле? Получалась несуразица.

– Игорь, Владимир Павлович читал это?

– Он сам пункты продиктовал, я всего лишь смягчил обороты речи. Под каждой страницей стоит его подпись.

Да, конечно. Как же сразу я не разглядела? Может, что-то еще не вижу? Может, смысла не догоняю? Как можно отказаться от наших дней и ночей? Как можно предать нашу любовь ради какой-то придуманной «личной жизни»? А может быть… не придуманной? От страшной догадки в груди закололо.

– Игорь, ради кого он это делает?

– Ради детей, это очевидно.

– Нет, не очевидно. У него есть другая женщина?

Игорь даже остановился посреди комнаты (он Машеньку по коврику водил, учил ступать ножками). Поднял дочурку на руки, сел рядом:

– Клава, я ничего об этом не знаю, Владимир со мной не откровенен. Однако, создается впечатление… что у тебя есть кто-то?

– И каким образом оно у тебя создается? Ты меня с кем-то видишь? Разговоры мои подслушиваешь?

– Нет, конечно. Со слов Владимира Павловича так получается. Вроде, он не считает нужным ущемлять твою личную свободу, но намерен во что бы то ни стало сохранить детям мать. Потому и решился на это шаг. Подпиши, Клава. Многие твои подружки сочли бы за счастье положить в банковскую ячейку такую бумагу.

– Мерзость какая! Ничего я подписывать не буду, так и передай своему боссу!

Собрала листы в кучу, скомкала, бросила в урну. Подумала, вынула, расправила, написала поперек каждого: «Мерзость» и ушла к себе пить пустырник.