Читать книгу Просроченная клевета - - Страница 7

Сколько лет практикую, а так и не научился отстраненному общению с женщинами. Знаю, что должен быть сдержан и объективен. Подобно Эркюлю Пуаро, безразличен к влиянию эмоций, отключающих «серые клеточки».

Не то, чтобы я влюблялся, пламенно и навеки. И не то, чтоб на фоне влюбленности забывал, с какой стати мы встретились, и что от меня ей нужно. Мысли движутся неуклонно в заданном направлении, отрабатывают гонорар, желания не выходят за границы наивного платонизма. Никто не упрекнет детектива в посягательстве на честь и свободное время доверившихся мне дам.

Но я очаровываюсь. Я стараюсь понять человека, который пришел к юристу (ну не ко мне же лично!) со своими большими проблемами. И вдруг понимаю, что любуюсь ею. Наитие затягивает, я все меньше сопротивляюсь, я как будто плыву в магнетизме ее слов, ее шарма, ее плоти…

Увлечение неизбежно. Я знаю, что маневрирую на лезвии принудительной вежливости. Уверен, что только конкретные, официальные отношения, которые я себе позволяю, не позволяют ей видеть большее, задумываться о большем или отвергать большее.

И все-таки, не могу отказаться от новой влюбленности. Общение с этой женщиной приносит мне наслаждение.

– Добрый день, Арсений Петрович!

Я рада вас видеть. Занимайте любое кресло, располагайтесь поудобнее. Чай, кофе, коньяк, виски? Вода со льдом?

Беркутов прошел в гостиную, выполненную в стиле Людовика ХIV. Голубые обои с золотыми виньетками, тяжелая парча штор, изощренная мебель из красного дерева на изогнутых ножках, и манящие перси юной толстушки на темном фоне испещренного патиной полотна.

– Чай со льдом и немного печенья, если можно. Хотя, в подобном интерьере было б куда уместнее откушать запеченного фазана, начиненного рябчиками и фруктами.

Клава едва улыбнулась:

– С дичью в стране напряженка, а печенье и фрукты могу принести. На случай, если наша встреча затянется, на кухне еще много продуктов.

И вышла в означенное хранилище, оставив по себе едва уловимый аромат парижских роз. Детектив вытянул ноги. Не женщина, а загадка! Красавицей не назовешь, а, заманивает, затягивает. Ну скажите, кого может привлечь строгий синий костюм, скрывающий тонкие колени, стянутые на затылке волосы, бледное, чуть подкрашенное лицо, освещаемое неоном неправдоподобных глаз? И тонкие пальцы в кольцах, теребящие край жакета? И пугливый лихорадочный румянец, пробивающийся на скулах? Ходит, будто получила аристократическое воспитание – линейкой по спине. Великолепная посадка головы, спутница непомерной гордыни. И мимолетная жалобная улыбка, будто умоляющая не судить строго, понять и помочь.

– Клавдия Васильевна, вы решили мне что-то рассказать?

– Да. Решилась. – Девушка поставила недопитый кофе на стол, сгорбилась в кресле, обхватила колени ладонями. – Недавно, вы нанесли мне удар, Арсений Петрович. Прошло два дня, я многое передумала, переболела своей трусостью и поняла, что у меня хватит сил узнать правду. Более того, я обязана узнать правду именно сейчас. Потому что встретила вас. Вы сумеете объяснить, что я не понимаю в своей жизни.

Выигрывает тот, кто на вещи смотрит реально.

Мой выигрыш будет в избавлении от преследования. В том, что больше никто, никогда, не станет монтировать мои снимки. И я наконец избавлюсь от комплекса вины, от комплекса стыда, которые постоянно навязывает мне кто-то со стороны! Этот человек должен быть наказан!

– Наказание не по моей части, Клавдия Васильевна. Я адвокат и сыщик, а не палач.

– Я не желаю никого убивать. Неужели в законе не найдется параграфа с наказанием за оскорбление женщины? Неужели подонка, кто меня преследует годы, нельзя будет привлечь к суду?.

– Параграфы-то найдутся. А вы когда-нибудь слышали о подобных процессах? До девятнадцатого века мужчины дрались на шпагах за честь любимых, позже ограничивались пощечинами. В наше развратное время…

– Одни мирятся с опытностью жены, другие выдумывают ей грехи, делают совместную жизнь нестерпимой. Я хотела бы оказаться в третьей группе, Арсений Петрович, в компании с безукоризненными женами. Вы беретесь за это дело?

«После недавней ночи, когда давали интервью, сидя за одним столиком с известным женолюбом Ропшильдом? А потом укатили с ним в одной машине? Интересные у вас взгляды на безупречность».

– Безусловно, берусь. Пора переходить к фактам. Разрешите, я включу магнитофон. Насколько я понял, Клавдия Васильевна, со смертью фотографа история с монтажом не показалась вам завершенной. Вы уверены, что она может повториться, может иметь иное неприятное продолжение. Таким образом, мне следует найти заказчика и выяснить его дальнейшие намерения.

– Вы поняли меня с полуслова.

«Слов, положим, было достаточно».

– Вы подозреваете кого-то конкретно? Кто-то вас шантажировал подобными снимками раньше?

– Никто никогда ничего у меня почему-то не требовал. Эти картинки появляются через годы, чтобы испортить мне жизнь, и всякий раз добиваются успеха. Кому и зачем это надо – представления не имею. Но я уверена, что Кнедыш убит не по приказу моего мужа. Владимир на такое не способен!

– Я тоже так думаю. Иначе, люди Белозерского изъяли бы документы, компрометирующие его супругу, до нашего прихода. Как видите, это оказалось не сложно, и времени было достаточно.

Клавдия Васильевна, может быть, вы расскажете все по порядку? Когда странные фотографии появились в первый раз?

– Расскажу. Я решилась. Вот видите, принесла мой старый семейный альбом из Снегирева и снимки, добытые вами во вторник.

– Кнедыш тоже родом из Снегирева. Его мать уехала в Москву со вторым мужем, когда Кирилл был уже женат.

– Но мы учились в разных школах и никогда не были знакомы!

– Тем не менее, что-то вас связывает. Или кто-то, общий знакомый. Возможно, моя задача сведется к тому, чтобы его вычислить.

– Начнем вычисления. Вот мои папа и мама, совсем молодые. Эта единственная фотография отца, которую я храню. Потому что на ней он держит маленькую девочку, которую очень любит. Раннюю отцовскую любовь я чувствую до сих пор. Позже этот человек спился, девочку бил по голове и ненавидел весь мир. Дочка отвечала взаимностью, но драться не научилась. С тех пор, если на меня кричат или несправедливо обвиняют, я трушу, закрываю глаза в ожидании удара, задыхаюсь и не могу за себя постоять. Не способна даже убежать. Такие подробности следствию интересны?

– Мы никогда не знаем, какие подробности выведут нас на след. Расскажите мне все, что считаете нужным. Если потребуется что-то уточнить, я задам вопросы. А мать? Разве она не заступалась за ребенка?

– Моя мама Альбина Дмитриевна – еще более испуганный человек. Она прожила в уверенности, что для воспитания детей отец необходим, и трусливыми убеждениями испоганила себе жизнь, а нам детство и юность. Бывают такие люди – не способные к сопротивлению. Мать каждый день страдала, но инертность и трусость не позволяли ей потребовать развода, взять меня и сбежать из дома.

Через семь лет в нашей семье появилась сестренка Людмилочка, вот она, посмотрите. Девочка, а не мальчик, что взбесило отца еще больше. Позже, мама мне говорила, что надеялась рождением второго ребенка смягчить норов мужа, отвлечь его от бутылки. Поступила очень жестоко: использовала ребенка для решения семейных проблем, подставила малышку под кулаки. Но не мне ее осуждать. Как я убедилась позже, тысячи русских женщин поступают в точности также.

Людмилочка росла запуганной, болезненной. Она даже говорила с заиканием, но училась всегда на отлично. Целеустремленной характер… Простите, Арсений Петрович… Года не прошло, как она умерла… Когда вспоминаю сестренку, всегда плачу…

В детский садик я не ходила – не было мест, провела босоногое детство на улице. Училась в восьмой школе на улице Кораблестроителей. Вот фотографии моих друзей. Здесь мы снимались всем классом, здесь – в пионерских лагерях в разные годы. Я вчера до рези в глазах сравнивала их со снимками из коробок Кнедыша – ни одного совпадения. Кстати, Кнедыш учился в двенадцатой школе, а жил на улице Героев, как явствует из ваших записей. Пятнадцать остановок на автобусе – это для Москвы небольшое расстояние. А для районного города – достаточно далеко. Я никогда не ходила по тем улицам, не заводила в том районе подруг. Проще говоря, росла консервативной в общении, такой и осталась.

Вот здесь выпускной бал, девяносто второй год. Все мы смотримся Золушками в ожидании Прекрасного Принца. Дурацкие локоны…

– Они вам очень идут.

– Если снимок по пояс. На фоне одноклассников, я выглядела каланчей. Со мной никто не хотел танцевать – мода на высоких и бестелесных появилась позднее.

– А разве не вы здесь танцуете? И парень весьма привлекательный.

– Заезжий блондин, сын нашей директрисы, Игорь Особчук. В девяносто втором он учился на третьем курсе юридического института в Москве. После бала мы встречались еще пару дней и даже целовались. А потом он уехал.

– Разбив сердце Золушки?

– Правильнее будет сказать: и я тут же о нем забыла. Может быть, мелкотравчатое чувство, которое я тогда испытала, можно назвать первым несерьезным увлечением, но уж никак не любовью.

– «От пылкого взора в ней страсти не вспыхнут пожаром»?

– Ни в коем случае. Парень был, конечно, шикарный, но уж очень в нем чувствовалась… чуждая мне потребность. Для юности три года разницы – огромный срок жизненного опыта, тем более – жизни в столице. Я не торопилась взрослеть, не мыслила дальше погодков. Наше социалистическое целомудрие тогда еще было в ходу, по крайней мере, в Снегиреве. Знаете, почему так и не поступила в институт?

– Растерялась на экзамене?

– Хуже. Сказать стыдно – испугалась подать документы.

– Такое я слышу впервые.

– Угу. Приехала в Волгоград, сошла с автобуса, и вдруг встала, шаг сделать не могу. Как будто в родном городе мало высоких домов или гудящих машин. Села на тот же автобус и вернулась назад. Второй попытки не предпринимала. Теперь вижу: это во мне проснулась мамочка, потрясающая рохля.

– Вы не пробовали бороться?

– С мамой? Она довела свою трусость до практической философии и очень довольна ею. Других учит жить.

– Поздно спорить с пожилым человеком. Я бы, на вашем месте, боролся с собой.

– Арсений Петрович, вся моя жизнь с тех пор, когда я ушла из дома – борьба с собой, выправление согнутого позвоночника. Вы не знаете, какого нервного напряжения мне стоит эта борьба. Сегодня я откровенна с вами, голая до неприличия. Мне это совсем не свойственно и дается с большим трудом.

– Клавдия Васильевна, я ценю ваше доверие и сделаю все, чтобы оно пошла вам на пользу.

«Умением расшаркиваться женщину не обидишь».

– Я знаю, вам будет трудно меня понять. Но постарайтесь, подходим к самому главному. В-общем, я не уехала в Волгоград, не поступила в институт, не поселилась в общежитии и не избавилась от несносной домашней обстановки. Вместо побега и освобождения, подала документы в Снегиревское училище с «заманчивой» перспективой воспитательницы в детском саду. Кстати, вот фотография нашей группы, на обратной стороне все подписаны. Когда встречала школьных учителей, те ахали: с отличным аттестатом пошла детям попы подтирать! Но, в отличии от Людмилы, я не страдала честолюбием, не вникала в их осуждения. Наивно была уверена: в нашей стране любой труд почетен.

Однако, за «почетный труд» матери вскоре перестали платить, а отца выгнали с работы. Страна вступила в жестокий период перестройки. Девочки пошли в торговки и в путаны, мальчики в солдаты и в рэкетиры. Юность моего поколения была расстреляна и испохаблена ради смутной безыдейности капитализма.

Я училище бросила, работала в двух-трех местах одновременно. Государственные организации платили раз в несколько месяцев, частники – каждый день. Стояла на рынке и мыла полы, ухаживала за детьми и за стариками. Плохо ли, хорошо ли, кормила мать и сестру. Отец в еде не нуждался – он выносил и пропивал вещи из дома. Однажды толкнул на базаре большую китайскую розу, в грунт которой я зарывала целлофановый пакетик со смешными накопленьями. Чтоб не подохнуть с голоду, мне пришлось занимать под бешеные проценты. Рубль падал каждый день, цены на продукты росли. Как мы пережили это… Сколько людей погибло, свято веря дикторам телевизоров, обещавшим завершение перестройки в самом ближайшем будущем…

В восемнадцать лет я познакомилась с парнем. Вот он – Алеша Варламов. Вернее, он со мной познакомился. Долго ходил кругами, пока не предложил, как это теперь называется, строить отношения. Теперь я могу сказать: мы, в самом деле, любили друг друга. А тогда, по старинной моде, долго проверяли свои чувства. Через год, в девяносто четвертом, подали заявление в ЗАГС.

Знаете, что сказала мне мама, узнав об этом событии, вместо поздравлений и благословлений? «Сохрани невинность до первой брачной ночи. Если уступишь хотя бы днем раньше, навсегда останешься б….ю в глазах мужа. Так и будет всю жизнь называть». Наивность мамы не знает пределов. Подобные наставления девушки давно уже попускали мимо ушей, даже в самом глухом захолустье. Разумеется, я ей не поверила, Алеша был «не такой». Только моя неискоренимая трусость не позволила переступить начертанных мамой границ. И вот, что из этого вышло.

Представьте себе картину: поздний вечер, белое платье, подаренное родителями жениха, висит на стене на плечиках. Мама с сестренкой наглаживают свои скромные наряды. Невеста вся на нервах, просит отца не приходить на свадьбу, не портить людям праздник. Вдруг резко хлопает дверь, влетает жених. С размаху, бьет девушку по щекам, кричит что-то гадкое, бросает в лицо фотографии. Больше мы не встречались – я не посмела оправдываться.

Вот эти снимки, Арсений Петрович. Брошенные мне в лицо я, конечно, сожгла, но как оказалось, таких фотографий множество. Они ходили по городу, передавались из рук в руки. Как видите, у Кнедыша сохранились. А может, не у него одного. Простите, я испытываю вашу брезгливость…

– Клавдия Васильевна, я знаю, что это монтаж. У сыщика, как у врача. В ваших интересах быть предельно откровенной.

– Все равно противно смотреть. Я вчера рассортировала снимки из пакета Кнедыша по годам, и вот что у меня получилось. Девяносто четвертый год, за две недели до свадьбы. Мы с Алешей гуляем вечерами по улицам, целуемся стоя на пионерском расстоянии друг от друга, а вот здесь плещемся в озере. Плаваем в купальных костюмах, а потом загораем, и все! Иначе, здесь были бы более пикантные картинки… Угораздило же меня… Уехали в лес, за десять километров от города, как не заметили слежки?

Эти фотографии вы называете исходным материалом. Смотрите, Алеша никогда не позволял себе вольностей, его рука могла лечь мне на плечи или на талию. А здесь что?.. Я не знаю этих парней.

– С точки зрения наших современников, снимки – сама невинность. Пылкими объятиями на улице и даже на пляже сегодня никого не удивишь.

– Прочтите надпись на обороте. Мое имя, мой адрес, мое приглашение встретиться, плата за пикантные услуги. Почерк, правда, не мой, но кто об этом задумался? Мама плакала, отец избил несостоявшуюся невесту до синяков. Людмилка визжала, забившись в угол. Алеша был оскорблен, его родители тоже, при встрече мне выговаривали.

И никто, включая мать родную, не спросил: а правда ли это? Все мгновенно поверили… Никто не сочувствовал моей боли, никто не пытался утешить… Извините, я пойду умоюсь, Арсений Петрович… А потом подогрею в микроволновке пирожки. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Не откажусь, теперь с горячим чаем. В чай можно плеснуть молока, на а́нглицкий манер.

Клава вернулась минут через десять, ее утренний макияж был смыт, руки слегка подрагивали. Что не отразилось на изящной сервировке подноса. Пирожки были чудесными и разнообразными, но, вероятно, не принято хвалить банкиршу за хороший выбор кухарки?

– Клавдия Васильевна, как вы считаете, Кирилл Дышло сам задумал расстроить вашу свадьбу, или уже тогда действовал в чужих интересах?

– Насколько я себя помню, я никогда не встречала этого парня, никогда не давала ему повода ни для любви, ни для мести.

– Может быть, родители жениха желали сыну другую невесту?

– Только не они. Я с Татьяной Геннадьевной и Евгением Семеновичем сразу сошлась. Леша в ЗАГС меня не позвал, а они уже уговаривали, намекали, будто бы в шутку. Мы с Татьяной Геннадьевной напару в то лето кучу банок законсервировали. Хорошие люди, добрые.

– Возможно, Алексей до знакомства с вами встречался с другой девушкой? Может быть, таким жестоким способом она вернула парня вышла замуж?

– До меня у Леши была девушка, он не скрывал. Но она вышла замуж за другого, за полгода до нашей встречи. А Алексей женился следующей весной, невесту себе нашел довольно далеко от Снегирева. Явно, она тут ни при чем.

– А вы сами? Никогда не отказывали мстительному поклоннику?

– До Алексея поклонников у меня не было. А после… появились искатели совсем иного рода. Я представления не имела, сколько в нашем городе озабоченных говнюков. Незнакомые мужики всех возрастов, пьяные и трезвые, подходили ко мне на улице, хватали за руку, лезли щупаться, требовали повиновения… Я краснела, вырывалась и объясняла, что обращение не по адресу… Слова звучали неубедительно. Меня оскорбляли, громко, совали в лицо фотографии… Иногда приходили домой. Пьяный отец не заступался за дочь, кричал: «Выходи, сука, к тебе ….. пришел!»

Иной раз, наглого типчика было не выгнать, даже делала вид, что вызываешь милицию. Какому-то алкашу побрызгала в глаза дихлофосом. Он ушел завывая, а на другой день ждал меня за углом с товарищем, еле сбежала. Вряд ли кто-то из этих «поклонников» через одиннадцать лет купил Кнедышу компьютер и потребовал продолжить травлю в масштабе всей столицы.

– В самом деле, маловероятно. Заказчик должен быть обеспеченным человеком и преследовать определенную цель, издеваясь над беззащитной девушкой. А я цели пока не вижу. Что можно было получить с вас в те годы?

– Ничего, кроме сладкого осознания чужой испорченной жизни. Вряд ли что-нибудь прояснит продолжение этой истории. Прошло несколько месяцев, наступила зима, лучше не стало. Фотографии, а с ними число моих заочных «искателей», множились. Однажды, к прилавку на рынке, где я работала, подошел парень. Вроде, не отличается от других, а глаза беспощадные, волчьи. Руки в варежках, специально мне показал, с намеком на спрятанный нож. Громко и конкретно объяснил, что ежели я и впредь желаю зарабатывать фигурой, обязана половину отстегивать ему, с каждой встречи. Иначе – изуродует. Я слова вымолвить не могла, торговки вокруг окаменели. Парень плюнул на прилавок и ушел не торопясь, пара шестерок присоединись к боссу на выходе.

– Вы не сообщили в милицию?

– Какая милиция, Арсений Петрович? В те годы рэкетиры открыто собирали дань с прилавков и делились с охраной рынка. Скорее всего, сутенер имел покровителя в форме, иначе не угрожал бы открыто. Я впала в истерику и кричала так громко, что с другой стороны рынка прибежала Венера – хозяйка товара. Надо сказать, торговки со всех сторон пытались меня успокоить, советовали прекратить беспутную жизнь. Не то, чтобы мнение «коллектива» стало для меня новостью – бабы и раньше не стеснялись в выражениях, но в тот миг я вдруг поняла всю бесполезность борьбы. Взять себя в руки было уже невозможно, я кричала все громче и обещала повеситься.

Так и решила. И успокоилась. Представила покой и одиночества гроба, и тут же стало полегче. Не откладывая дела в долгий ящик, отвязала веревку, на которой висели шмотки, сложила в сумку и направилась в сторону дома.

Думаете, нарочно у всех на глазах продемонстрировала намерение суицида, чтобы меня пожалели, чтобы пытались остановить? Ничуть не бывало. Никто меня никогда не жалел, ни на что я рассчитывать не могла. В те минуты, я уже никого не видела, ни в чьем мнении не нуждалась. Как будто задуманное свершилось, словно блаженство избавления уже снизошло с небес… Арсений Петрович, вы, вероятно, никогда не слышали ничего более отвратительного?

– По долгу службы, я знаю многое. Однажды слушал исповедь маньяка. К счастью, он был уже за решеткой.

– Чужой опыт переживается легче… Может быть, еще чаю?

– Не откажусь.

– В тот день, Арсений Петрович, Венера крикнула женщинам, чтоб собрали ее товар, и побежала за мной. Благодаря мужеству этой женщины, я до сих пор хожу по земле. Далеко на каждый человек возьмет на себя ответственность за чужую испорченную девятнадцатилетнюю девчонку, склонную к суициду. И уж, тем более, никто не доверит ей своих детей. Венера сделала и то, и другое. Как-то незаметно, отобрала у меня сумку и выбросила веревку, грозившую превратиться из хозяйственной вещи в орудие убийства. Пришла в наш старенький дом, переговорила с родителями. Не отпускала меня ни на шаг, собрала мои вещи, а потом увела, как козу, в другое стойло, теплое и безопасное.

Увезла в Волгоград, одним словом. Там, в большой квартире на окраине города, проживала ее семья – пятеро детей, школьного и детсадовского возраста, и шестая, замужняя дочь, на последнем месяце беременности. Тамара была вынуждена нянчиться с братьями-сестрами, к вящему недовольству супруга. Мое появление стало для них манной небесной. Муж и жена тотчас сгребли чемоданы и отбыли в собственную квартиру, оставив новоявленную няньку со всеми проблемами детского и подросткового возраста. Надо сказать, я с проблемами я справлялась. В основном, конечно же, потому, что дети были привязчивы, хорошо воспитаны и не чурались домашней работы.

Венера велела мне зваться Анной и всем говорить, что я с Горок. Есть такой поселок, километрах в пятидесяти от Снегирева. Это было спасительное решение. Кому какое дело до моей биографии? С новым именем, в новом образе, я как будто бы потихоньку становилась другим человеком, безразличным к проблемам и бедам неудачницы Клавы Лебедевой.

Так пролетело два года, в трудах, в хлопотливых заботах. Ничто не напоминало о прошлом, постепенно я выздоравливала. Излечилась и от любви к Алексею, и от страха быть узнанной снегиревцами. Никто не оскорблял девушку, чья репутация была безупречной. Никто не знал, где я спряталась, даже родная мать. Изредка я посылала домой весточку через Венеру, без обратного адреса.

На третий год, в девяносто седьмом, случилось несчастье – я полюбила. (Молодость, что тут поделаешь). Хуже того, любовь оказалась взаимной. Он жил в соседней квартире, вернулся из армии. В противоположность осторожному Алеше, Вадик не желал долго ждать. Уже через пару месяцев, он приказал отцу с матерью ехать свататься в Горки. Представляете ситуацию? Всеми правдами и неправдами, я отговорила соседей от традиционного мероприятия. Венера принарядила маму и сама привезла ее в город, сама сидела за столом, ловко маневрируя между естественным любопытством сватов, желающих узнать о будущей родне как можно больше, и простотой Альбины Дмитриевны, которая, как известно, иной раз хуже воровства. Не то, чтобы мы с Венерой сговорились обманом войти в чужую семью, но и правду сказать, согласитесь, было невозможно. К тому же, я слишком боялась потерять Вадика. Думала, второй раз не переживу.

Пережила. Какого позора, каких слез мне это стоило, лучше не говорить. Прошло несколько дней после сговора, и соседи уже получили толстый конверт с изысканными фотоработами. Красивые тела, дорогие интерьеры, продуманные позы. И мои лица, не очень естественно вывернутые к зрителю. В пакетике Кнедыша осталось несколько образцов. Я не знаток порносайтов, Арсений Петрович, но ведь не сложно понять – фуфель чистой воды.

– Легко понять каждому, кто не ослеплен любовью и обидой.

– А Вадик был ослеплен. Он рвался в дверь и орал, что зарежет меня. Адочка кричала от испуга, соседи сверху вызвали милицию. Мой любимый получил шесть месяцев за сопротивление властям, а отсидел восемь лет – на зоне регулярно попадал в переделки. Вышел на свободу в феврале этого года.

– Откуда у вас эти сведения?

– Мне Венера недавно сказала. Мы перезваниваемся с ней до сих пор.

– Вот это уже интересно. Значит, вышел полгода назад. А его место пребывания вам не известно?

Клава поспешно взяла телефон:

–– Алло, Венера! Здравствуй, моя дорогая! Прости, мне сейчас некогда. Скажи, Вадик остался в городе или уехал?.. Спасибо, моя дорогая, перезвоню вечером… Арсений Петрович, он исчез из города в марте, нарушив подписку о невыезде. Никто не знает, где он сейчас находится.

– Фамилия Вадима, адрес родителей, его фотографии?

– Групповой снимок есть, здесь мы все вместе, за праздничным столом. А фамилия Грачев. Но он явно не причастен к первым двум случаям.

– Но вполне может быть причастным к третьему. Вышел парень из тюрьмы, узнал о благополучии бывшей невесты, из-за которой жизнь под откос пошла. Разозлился, решил отомстить старым проверенным способом. Заодно о себе напомнить.

– Он не мог знать о Кнедыше из Снегирева.

– Поверьте, Клавдия Васильевна, земля слухом полнится. Узнать, откуда вы родом при желании совсем не трудно. И, конечно, не очень трудно найти в Снегиреве пьяницу-фотографа, хвастающего своим монтажем в пивных заведениях перед друзьями и посторонними людьми.

– Откуда вы знаете, что Кнедыш хвастался в Снегиреве?

– Потому, что трепался в Москве. Мы ищем фотоаппарат и соучастников, которые позировали в парке и у гостиниц, многое о характере и привычках Кнедыша уже знаем.

– Кирилл уехал из Снегирева до Нового года, а Вадим освободился в феврале!

– Грачев мог узнать адрес матери Кирилла от соседей и найти его таким образом. В качестве рабочей гипотезы, можно допустить, Клавдия Васильевна, что бывший жених причастен к смерти Владимира Белозерского, вот что самое главное. И мог заранее убрать Кнедыша, как основного свидетеля своей мести. Возможно, на этом его план не исчерпан. Кто знает, что на уме у человека, проведшего в нечеловеческих условиях восемь лет? Я бы посоветовал вам срочно передать эту фотографию в милицию и уехать с детьми за границу. Туда ему не добраться.

Словно снежная королева в знаменитом мультфильме, Клавдия медленно поднимаясь, вцепившись пальцами в ручки кресла:

– Вы полагаете… Вадик способен убить детей?

– Вадика, который любил вас, больше нет. Он однажды умер на нарах. На что способен его преемник, «перевоспитанный» на зоне, мы не знаем. Но обязаны это выяснить, как можно скорее.

Клавдия уже действовала. Сыщик с удивлением наблюдал преображения, происходящие в, минуты назад, такой трогательной и растерянной, несправедливо обиженной девушке.

– Я должна срочно позвонить Купченко, – произнесла она жестким, решительным голосом. – Он ищет убийцу Владимира, взаимодействует с милицией и со службой безопасности Ропшильда. Я уверена, бойцы Купченко схватят Вадима быстрее официальных властей.

–– Алло, Василий Брониславович, вы очень заняты? Я хотела бы знать, у вас появились сведения насчет заказчика убийства? Уверены? Ну, если сам Абрам Самуилович так считает…. Значит, мы обязаны перепроверить самого Абрама Самуиловича.

Кроме того: у меня есть фотография Грачева Вадима Михайловича, возможно, он виновен в смерти Владимира Павловича. Сейчас вышлю факсом, ловите. Известен адрес родителей, все сведенья о Вадиме в ОВД города Волгограда. Освободился в феврале, в марте сбежал из города, нарушив подписку о невыезде. Статью не назову, но имеет все основания, чтобы мне отомстить. Возможно, на его совести смерть еще одного человека в Москве. Подробности придут на том же листочке… Не спрашивайте, откуда у меня эти сведения! Если бы вы работали более результативно, они бы были у вас. Грачева надо срочно найти и проверить.

– Арсений Петрович, вы умеете управляться с этой штукой? Сделайте несколько увеличенных фотографий Вадима и раздайте своим помощникам. И пошлите по этому факсу. Ниже напишите основные сведенья по Грачеву и Кнедышу. Не надо ворошить мое темное прошлое, Купченко разворошит его сам. Если речь о жизни детей, мне уже не до гордости. Когда появятся более поздние снимки Грачева, вы их тоже получите. Если выйдете на Вадима – не пытайтесь его задержать специалисты сделают это быстро и безопасно. Извините, еще пара звонков.

– Добрый день, Игорь. Ты подготовил бумаги для Женевы? Улетаешь сегодня. Часа через полтора приезжай на Никольскую, я просмотрю. Отсюда захватишь Мишку и Машку, Алиса согласилась их сопровождать. Проездные документы и инструкции я передала ей раньше… Да, Игорь, уверяю тебя, это необходимо. Попроси Купченко выделить самых толковых парней, со знанием языков. Поедете до аэропорта в бронированном автомобиле.

– Алиса, милая, все-таки придется уехать… Ничего не бойся, Игорь полетит с вами. Привези детей на Никольскую, я хочу попрощаться. Игорь заедет сюда часа через полтора. Вели шоферу подготовить бронированный джип и отнести багаж… Дети в порядке? Спят? Замечательно, не будите, уложите на заднее сиденье… Алиса, я очень прошу, не надо заезжать к маме, это может быть очень опасно… Разумеется, я обещала, я не оставлю твоих, помощь будут получать регулярно. В Европе вас встретят и пересадят на частный самолет. Охрана останется с вами, до самого возвращения. Брониславович выделит лучших бойцов, со знанием языков и законов, их специально готовили для выездов за рубеж… Алисочка, дети привыкли к тебе, а не к телохранителям, Бойко и Серегин усилят охрану Владислава…. Я уже объясняла, ты не должна заранее знать, кто вас спрячет и где. Владимира Павловича с нами нет, но остались его друзья, они-то нам и помогут. Этого знать достаточно.

Клавдия мягко положила трубку и застыла, не прислоняясь к спинке высокого кресла, глядя в стену за спиной Беркутова. Что-то думала сосредоточенно.... Арсений выждал несколько минут, вежливо кашлянул

– Клавдия Васильевна, могу я спросить, почему вы не отправили детей раньше?

– Раньше? – Девушка вынырнула из омута забот и предчувствий и вдруг улыбнулась. – Раньше я полагала, что со мной борются силы неодолимые. Куда от них спрячешься? Разорить меня они могут в любой момент, я и сама все отдам, если потребуют. А убивать обедневшую женщину с малышами вряд ли сочтут необходимым.

– А если сочтут?

– Значит, найдут даже в горах Тибета. Вадим Грачев – более легкий вариант. Детей я спрячу, а сама остаюсь в Москве, на виду. Даже если погибну, его поймают, рано или поздно. Детей усыновят друзья Владимира, их Вадим не найдет, никогда. Как говорит Василий Брониславович, не тот размах, не то финансовое обеспечение.

Арсению беспричинная жертвенность Клавдии – зачем оставаться в Москве? – показалась совсем не логичной. Мысленно, он поставил диагноз: «Фальшь» и перевел разговор на другую тему.

– Вы посещали Грачева в КПЗ? Присутствовали на суде? Обещали дождаться?

Белозерская нахмурилась, заметно нервничая, и опять отвела взгляд в сторону, демонстрируя точеный профиль. Если б в ее тонких пальцах появилась сейчас сигарета, сложился б стандартный образ рекламной бизнесвумен: стервозной, худой, деловитой. Но Клавдия не курила.

– Нет, нет и нет. Когда следователь показал мне фотографии, обнаруженные в кармане Вадима, и попросил прокомментировать ситуацию, я расплакалась и ответила, что перед нами подделка, к моему образу жизни никакого отношения не имеющая. Вы сами видите, Кнедыш не был великим мастером. Следователь согласился и больше о снимках не спрашивал. Источник самодельного порно не вызвал у него интереса. Я в этом не сомневалась и не просила людей, в чьи должностные обязанности, вроде бы, входит меня защищать, защитить меня в самом деле. Историю моей травли я рассказываю впервые.

– В девяносто седьмом году вы писали заявление об угрозе убийства?

– Нет, конечно. Вадима судили за драку с милицией с применением холодного оружия, а не за угрозы в мой адрес. Учли стрессовое состояние, в котором он находился, иначе дали бы больше.

– Вы не выступали на суде в качестве свидетеля, не просили оправдать парня?

– Не выступала и не просила, хотя получила повестку в суд. Знаю, поступила плохо. Но что-то во мне сломалось. Я разлюбила Вадима в ту же минуту, когда он поверил в эту гадость. И вдруг поняла, что презираю русских мужиков, всех, поголовно. Способных ради удовлетворения похотливого самолюбия унижать незнакомую девушку, доводить ее до суицида. Чья любовь, самая искренняя и благонамеренная, превращается в пыль без борьбы, едва прикоснувшись к грязи жизни. Они оба, Алеша и Вадик, предали меня, поверив и не простив. Значит, готовы были предать, готовы были поверить в любой оговор. Может быть, в душе были рады унизить недоступную невесту.

Я вижу, Арсений Петрович, вы со мной не согласны. Не смею настаивать. У каждого свой опыт, каждый делает свои выводы.

Каждый решает сам, как ему поступать в опасной ситуации. Знаете, даже в уголовном кодексе есть такое понятие: необходимая самооборона. Это означает, что Иванов имеет право убить Сидорова на законном основании, и ничего ему за это не будет, если Сидоров вот-вот прикончит Иванова, или его семью, или беззащитного Петрова. Правильно я трактую?

– В принципе, правильно.

– Еще бы! Я это закон прочувствовала на собственной шкуре, когда сосновая дверь трещала под могучими ударами берцев бывшего десантника. Воображение рисовало привезенный любимым из армии обоюдоострый кортик, сантиметров двадцать в длину. Я сжимала в руке тупой кухонный нож, за спиной кричала семилетняя Адочка. И никак не могла решиться выпрыгнуть с нею из окна четвертого этажа. И все жалела его – милицию так и не вызвала. Вы думаете, после этого случая я не имела права на самооборону?

Арсений кивнул: безусловно. А Клавдия продолжала, распалялась все более, более. Как будто, опять искала оправдания своим поступкам в отзвучавшем нескладном прошлом. И опять, опять убеждалась: другого выхода не было.

– Мое самооборона заключалась в том, чтобы избавиться от этого парня (как объяснил следователь – контуженного, не всегда способного управлять своими поступками и эмоциями), раз и навсегда. Чтоб он понял – я рву с ним без жалости и сомнений. Что возврат к прошлому невозможен. Короткий срок заключения, который могли ему дать, был мне необходим, чтобы ноги унести подобру-поздорову.

Венера одобрила мои планы. Рассказала несколько историй, о которых судачили на рынке, когда вернувшиеся с войны парни колотили не только друзей-собутыльников, но даже мать и отца, невесту или жену. Иной раз, семейные побоища заканчивались инвалидностью беззащитных родных, случались даже убийства.

Конечно, контуженных жалко. До состояния нестабильного рассудка они дошли не по собственной воле. Взяли хороших советских мальчиков, воспитанных на заповедях социалистического гуманизма и нерушимой дружбы всех народов одной великой страны, и вдруг заставили, ни с того, ни с сего, стрелять друг в друга. Настоящими патронами. До смерти. Он в глаза тебе смотрит, молоко на губах не обсохло. Если ты его не убьешь, он прикончит тебя.

Неокрепшая психика пацанов дала глубокие трещины, произошло смещение понятий о возможных и невозможных поступках, о зле и добре. Крыша поехала, одним словом. У кого более, у кого менее. Не каждый способен управлять покосившейся крышей на гражданке, без жесткого контроля командиров. Кто-то угодил в дурдом, кто-то в тюрьму, кто-то запил или начал колоться.

Маменькины сынки, которые принесли в военкомат липовые справки, оказались правее всех. Они, хотя бы, создали нормальную семью и произвели на свет здоровое потомство. И никого не убили.

Если бы убивать людей заставили меня, спятила бы мгновенно. А еще лучше – встала бы на колени и позволила пули пронзить мое сердце, не принимая греха на душу.

Но приносить себя в жертву выжившим жертвам внутренних войн, мне, почему-то, не захотелось. Сработал инстинкт самосохранения. Венера давно мечтала переехать в Адлер, поближе к родителям, на берег Черного моря. Недолго думая, она отправила меня к своим старикам с наказом подобрать подходящий вариант для обмена или покупки, а сама принялась искать покупателей на квартиру в Волгограде.

В полгода мы убрались. Земля под ногами горела, и любовь, и ненависть вернувшегося из тюрьмы Вадика казались мне одинаково опасны.

Но все утряслось. Как писали знакомые, Вадик задержался под опекой министерства внутренних еще на четыре года – драчливый характер подвел. Представьте себе, меня это известие даже обрадовало. Я похвалила себя за здравое решение, без увязания в гнилой тюремной романтике. А потом я о нем забыла.

Но картинки на глянцевой бумаге невозможно было забыть. Вероятно, я уже подчинилась их фатальному появлению накануне свадьбы в любой точке земного шара, потому отвергала любые отношения с мужчинами. Даже Венера ворчала о безвозвратно уходящих годах и блекнущей девичьей красоте, заставляла меня официально сменить фамилию, имя, отчество.

Я не сделала ничего. Смена имени предполагала дальнейшую борьбу за отрыв, возможно, тайный отъезд с Черноморского побережья. Разве могла я их бросить? Руслан, Ада, Нелли, Лейсан, Муслим. Пятеро детей, с малолетства лишившиеся отца, ставшие моими братьями и сестрами. Они часто мне звонят, присылают фотографии. Руслан и Нелли уже растят собственных дочерей. Я выслала каждой по серебряной ложечке на первый зубик…

Клава вдруг улыбнулась нежной улыбкой женщины-матери, посмотрела Беркутову в глаза:

– Вроде, моя болтовня больше не несет полезной информации? Каким образом появились картинки в третий раз, вы уже знаете.

– Значит, перед свадьбой с Владимиром Павловичем ничего подобного не наблюдалось?

– Не наблюдалось и настоящей свадьбы. Хотите знать, как мы познакомились?

– Хочу. Для представления общей картины.

На самом деле, сыщику было любопытно, история его заинтересовала.

– По недоразумению. Это случилось летом двухтысячного года, двадцать четвертого июня, около восемнадцати тридцати. Мы с ребятишками возвращались с моря. Знаете, какой вид приобретает нянечка после денька безделья под раскаленным солнцем? Ленивая походка, длинные выгоревшие волосы, помятый короткий халатик. И толпа галдящих, скачущих ребятишек, теребящих ее за руки и за полы одежки. Вряд ли кому из встречных парней придет в голову вздорная идея познакомиться с этой девушкой, старшей из целого выводка. Но оригинальный человек оригинален во всем.

Уже потом, после свадьбы, Владимир меня уверял, что вдруг увидал прекрасную загорелую нимфу, подплывающую к нему на фоне бескрайнего голубого простора. Детей, старшему из которых уже стукнуло шестнадцать, он принял за «гномов и эльфов, ее веселых служителей». Уверяю, цитата дословная. Должно быть, уходящее в море солнышко совсем его ослепило.

Я же, не ослепленная, прикидывала с какой стороны обойти группу мужчин в неестественно строгих костюмах. Они только что вышли из джипов, снабженных кондиционерами, и стояли в раздумье у нашего, как обычно, закрытого почтового отделения.

– Девушка, – обратился ко мне один из них, невысокий и плотный, когда мы поравнялись, – вы не подскажете, почему закрыто это богоугодное заведение при графике работы до семи?

– Всех сократили, начальница почты после обеда разносит письма.

– А где еще можно послать телеграмму?

– На улице Жемчужной. Но нет никакой гарантии, что отделение открыто.

– Ясненько-понятненько. В небольших городках все друг с другом знакомы. Может быть, вы знаете, где живет начальница?

– Знаю. Но не думаю, что после рабочего дня она вам чем-то обязана.

– Я уверен, вот это нескромное вознаграждение заставит кого угодно пересмотреть свои планы на вечер. А эту купюру я подарю вам. Она порадует ребятишек и вдохновит сбегать за почтальонкой.

– Спасибо, мои дети не служат на побегушках.

Я развернулась и хотела уйти, испытывая острейшие угрызения совести. Вряд ли Антонина Семеновна, поднимающая одна троих сыновей, обрадуется, узнав, что я отказалась от долларов, способные с лихвой заменить пару ей рублевых зарплат. И вряд ли активно лысеющий господин имел намерение нас унизить.

В другой ситуации, я все поняла бы правильно: проезжающим бизнесменам необходимо послать срочную телеграмму, потому они хорошо оплачивают услуги. Кого в начале третьего тысячелетия оскорбляли овальные портреты в оливковом исполнении? Вероятно, только меня.

Потому что напротив, не принимая участия в разговоре, стоял худощавый брюнет лет сорока. Его взгляд впивался в лицо, заставлял тело плавиться, а рот произносить глупости. Разве это есть хорошо, подавать детям пример пренебрежительного отношения к чужой просьбе? И разве педагогично учить отвергать возможности честного заработка?

– Простите, милая девушка, если мой друг невольно обидел вас.

Даже не поворачиваясь, я поняла: это сказал он! Какой чарующий, глубокий баритон! И какое чудесное обращение: милая девушка! Как будто в волшебной сказке…

– Поверьте, для нас очень важно, чтоб телеграмма была послана как можно скорее.

Я уже повернулась к нему и невольно сделала шаг вперед, улыбаясь, как майская роза. Сколько ни презирай мужчин отечественного происхождения, но когда наступает момент, мы влюбляемся, спонтанно и безоговорочно. Должно быть, со стороны это выглядело преглупо. Но охрана равнодушно пялилась по сторонам, а Жданов (неужели он что-то прочувствовал?), тактично отвернулся и подмигнул детям. Ада, Нелли, Муслим и Лейсан прыснули от неожиданного поворота событий и бросились наперегонки к тете Тоне. Руслан остался стоять с серьезным лицом и не скрываясь прислушивался к беседе. Как старший мужчина в доме, ответственный за честь и безопасность каждой из женщин.

– Разве нельзя позвонить по сотовому телефону? – не понимала сама, зачем я это сказала. Ясное дело, нельзя. Зачем бы тогда огород городить?

– К сожалению, милая девушка…

– Меня зовут Клава… Клавдия Величко. – Впервые после многих лет, я сбросила маску, я уже ему доверяла…

– А меня Владимир Белозерский.

Он вдруг наклонился и поцеловал мою руку, сухую, горячую и соленую… Мне стало неловко…

Одним словом, мы немножко поговорили, телеграмма с пропечатанной копией и уведомлением о доставке была благополучно отправлена, а столичный брюнет добился от «загорелой нимфы» обещания встретится через пять дней, когда будет возвращаться в Москву. На прощанье, достал из кармана сотовый и протянул его мне, чтоб мы больше не потерялись…

Голос Клавы прервался. С минуту она вытирала глаза платочком:

– Простите, Арсений Петрович… Разве можно такое вспомнить без слез…

Пять дней разговоров по сотовой связи заменили нам долгие сроки ухаживаний. Точно в назначенный час, тридцатого июня, кортеж украшенных иномарок выстроился перед нашими окнами. В них было все: шикарное платье невесты, мои первые бриллианты, подарки Венере и детям, изобилие холодных блюд и хороших вин для дворового застолья, и даже парихмахер из Сочи. Фотографа местного разлива Владимир нанял по телефону, через загс, этот парень снимал каждый наш шаг. Вот, отдельный альбом, есть еще видео… Я… не могу смотреть… В тот же день мы расписались, а ночью сели в самолет и улетели в Италию… Две недели свадебного путешествия – Венеция, Рим, Париж… Больше Володя не смог себе позволить…

Адвокат с интересом просматривал страницы:

– Вас умыкнули, словно Ассоль, решительно и романтично. В начале третьего тысячелетия, белый «Кадиллак» с успехом заменяет алые паруса.

– Но наша любовь никогда не была заменителем.

– Значит, на сей раз, Кнедыш не успел?

– Не успел. Или уже тогда задумал нанести удар позже. Полгода я тайком истерила, ждала появления толстого конверта. У меня появилась привычка при каждом приходе мужа смотреть ему на руки в ожидании пощечины. Не знаю, каким образом выслеживали меня раньше, но в те дни мне упорно казалось, что враг ходит рядом, что я постоянно чувствую на затылке его сверлящий недоброжелательный взгляд.

Но снимки так и не появились, и я постепенно успокоилась. Растворилась в любви к мужу и детям, полугодовалой Настеньке и двухлетнему Стасу. Первая жена Володи, Ванда Полянская, едва окрепнув от родов, сбежала в Америку с модным кутюрье Антуаном Лежье. Может быть, вы слышали эту историю?

– Что-то припоминаю. Газеты писали, и фотографию видел, чрезвычайно эффектная блондиночка. Вроде, она вышла замуж за Белозерского в конце девяностых, после победы на конкурсе «Мисс Мира» в Голливуде. Из-за бугра обвиняла мужа в жестоком обращении и требовала пожизненного содержания.

– Вот-вот, своего пожизненного содержания. Но ни разу, хотя бы ради имиджа страдающей матери, не потребовала передачи детей.

Постепенно, я освоилась в огромном пространстве усадьбы, среди хороших, доброжелательных людей. Одна Магдалина Никитишна чего стоила! Постоянно ходила за мной, выспрашивала хозяйских указаний по всем вопросам, которые раньше прекрасно решала сама! Сначала, ее поведение удивляло и настораживало, но позже я поняла: милейшая домоправительница помогает мне освоиться в новой роли, воспитывает хозяйственную жену для Владимира Павловича! А домашних приучает во всем прислушиваться к моему мнению. Представляете?

Работников прессы и московскую элиту характеризовать прилагательным «доброжелательный» язык не повернется. Владимир Павлович пустил в ход свое влияние и деньги. В результате, меня встретили хорошо. Вскоре, в журналах и газетах появились статьи о скромной провинциальной Золушке, покорившей удачливого бизнесмена с первого взгляда. Меня научили выгодно лгать, и я лгала, давая короткие интервью о своем детстве и юности.

– У вас сохранились статьи?

– Конечно! Не здесь, в Сахарово, я вам передам, если надо. Я храню газеты не из тщеславия, а боясь попасться на противоречии – перед каждым новым интервью читаю предыдущие. Володя часто подтрунивал над моими страхами. Уверял: наши люди прекрасно знают, что все им врут. Еще раз обнаруженная ложь их уже не огорчает, а радует, заставляет верить в собственную проницательность. А газеты покупают ради развлечения, но уж никак не ради поисков истины.

Вот эта фраза, Арсений Петрович, звучала не раз, не два, заставляла меня задумываться. Почему, Владимир Павлович сам не желал искать истину? Почему не заинтересовался досье своей законной жены, мачехи своих маленьких детишек? Почему меня не расспрашивал? Почему не послал человека в Снегирев? Зачем женился так скоро? Неужели приобрел временную наложницу для домашнего развлечения? Или, другой вариант: ради создания видимости полноценной семьи, чтоб на Западе захлопнули рты и не потребовали передачи детей блудной матери? Ответы на эти вопросы я могла б не найти до сих пор. Если б всем сердцем не верила его искреннюю любовь.

– Клавдия Васильевна, а вы уверены, что Владимир Павлович ничего не знал? Вариант с частным сыщиком кажется мне вполне целесообразным и оправданным.

– Не знал. Иначе, картинки из интернета не застали б его врасплох. Как это ни печально, проницательный банкир вглядывался в них не внимательнее, чем Алексей или Вадик. Все эти годы он был счастлив, без ревности и сомнений. А когда появись сомнения – не смог притворяться, потребовал сохранить брак на фиктивном уровне. Владимир Павлович всегда был честен со мной.

Мы были счастливы вместе пять лет, ничто не омрачало наши отношения. Свойство забывать прошлое не раз помогало мне выжить. Трусость, конечно, симптом африканского страуса, но я не могла ему ничего рассказать, не могла рисковать нашим будущим… И мне сразу, с первых минут встречи у почты, захотелось родить от него ребенка! – Клавдия вдруг запнулась, осознав неуместную интимность последней фразы.

Арсений смущенно опустил глаза – все-таки, он был молод. Пылкая речь этой женщины, его ровесницы, обволакивала, расслабляла, лучистые глаза завораживали… Адвокат переводил взгляд, пытаясь освободиться от их волнующего напора, и видел бледные подрагивающие пальцы в сверкающих перстеньках, тонкие колени, легкое изящество лодыжек…

Потом он придет домой, закурит долгожданную сигарету, прослушает запись еще раз, еще и еще. И поймет, где она солгала. Как говорил Эркюль Пуаро: «Я всех выслушиваю, но никому не верю. Рано или поздно, преступник выдаст себя сам. Я поймаю его на противоречиях»

Мелодичная трель сотового нарушила размышления.

– Простите, Арсений Петрович, это Алиса, надо ответить… Какая сыпь?.. Дыхание ровное?.. Лобики горячие? Вы далеко? Я вызову Чибисова, поторопи шофера!

– Андрей Андреевич, у нас несчастье! Первый раз вывезла детей в Москву, и вдруг они покрылись мелкой красной сыпью! Алиса говорит, очень похоже на краснуху… Говорит, не задыхаются… И контактов с другими детьми не было, не знаю, на что и подумать! Минут через двадцать, они будут у нас на Никольской. Я могу им что-нибудь дать?.. Хорошо, хорошо, дождемся вас.

Белозерская опять изменилась. Лучистый неоновый взгляд больше не слал бесконтрольную энергию обольщения, в нем метались боль и тревога, уголки губ страдальчески загнулись вниз.

– Что с ними случилось? Они никогда, ни разу не болели!

– Может быть, что-нибудь скушали? Легкая аллергия? У моих приятелей такое постоянно. Примет ребенок половинку супрастина – и опять все в порядке.

– У моих детей нет аллергии! Простите, Арсений Петрович, видимо нам пора закругляться, сейчас здесь будет толпа народа.

– Несколько минут еще есть. Могу я отобрать несколько фотографий из альбомов? Снимки Кнедыша и его окружения тоже заберу – в Снегирев мне придется послать помощника. Сладкую парочку из интернета найдем через контакты фотографа в Москве. К тому же, займусь…

Резкий звонок в дверь прервал его рассуждения. Сыщик резко выпрямился, захлопнул дипломат.

– Клавдия Васильевна, никто не должен видеть нас с вами вместе!

– Прячьтесь в спальне, вторая дверь налево, туда никто не зайдет. Умоляю, сидите тихо!

– Умоляю, не позабудьте, что я здесь сижу!

– Поверните вертушек, закройтесь изнутри!

Быстрым движением, Клава собрала на поднос остатки угощений и понесла на кухню. Беркутов сгреб альбомы, бесшумно преодолел расстояние до спальни, но прижимать дверь не стал, нарочно оставил щелочку. Окинул взглядом комнату, снял со стены зеркало, поставил в кресло, развернул к двери. Сам уселся напротив. Теперь он четко просматривал узкую полоску гостиной, оставаясь никем незамеченным.

– Добрый день, Клавочка. Как самочувствие? С поминок ты уезжала бледнее смерти. – Донесся до слуха сыщика заботливый мужской баритон. Высокий эффектный блондин пересек полосу обозрения и исчез в направлении кресла, которое пару минут назад занимал гость.

– Спасибо, Игорек, гораздо лучше, я отлежалась. Хочешь кофе? Пирожки с курагой и с фаршем, – ответ звучал тускло.

– Спасибо, недавно обедал. Я принес документы для «Он-Рич», тебе остается их подписать.

– Не успею. С минуты на минуту здесь будут Алиса с детьми и Андрей Андреевич.

– А доктор зачем? Ты считаешь, перед поездкой детей необходимо осмотреть?

– Игорь, ты сядь, мне эта мысль даже в голову не пришла. Привыкла, что Мишка и Машка растут без проблем, а тут…

– Что тут, Клава? – голос невидимого Игоря зазвучал с неподдельной тревогой.

– С ними что-то случилось, покрылись сыпью. Никуда их не вывозила, от детских болезней берегла – и вот результат. Уже подцепили инфекцию…

Раздалась трель звонка, спины собеседников мелькнули в сторону прихожей. Оттуда послышались приветствия, и через минуту сразу несколько человек миновали зону просмотра: Клава и Игорь с малышами на руках, молоденькая девушка, очевидно, няня (Арсений успел отметить по детски округлое личико, припухлые губы и густые каштановые локоны, спадающие на плечи), седовласый мужчина с чемоданчиком – конечно же доктор, и двое парней в униформе, охрана. Клава сразу отправила их на кухню: «Пожуйте там что-нибудь».

– С утра все хорошо было, Клавдия Васильевна. – Голос девушки срывался на всхлип: – Завтракали, гуляли, обедали, заснули спокойно. А в машину их положили – разревелись. Я и так, и эдак старалась – не засыпают опять! С середины дороги начали сыпью покрываться, все больше и больше! Мне страшно стало, я вам позвонила.

– Ничего страшного я не вижу, Лисочка. Разденьте ребят, проверю… Веселые, активные, не кашляют, не сопливятся. Что ж вы панику навели, Клавдию Васильевну с Игорем Олеговичем перепугали? На краснуху не похоже, температуры нет, лимфоузлы в прядке, горлышки здоровые. Рвоты, поноса не наблюдали? Значит, легкая аллергия. Что-то новое ввели в рацион?

– Андрей Андреевич, я за рационом слежу! Ашот каждое новое блюдо со мной обсуждает! – Алиса даже возмутилась от обиды. – У детей никогда не было аллергии!

– Была, Лисочка, помнишь, один раз, в прошлом году, когда я земляники наелась? Я с тех пор всем приказала: с земляникой или клубникой близко не подходить!

– Значит, на сей раз другая причина, – авторитетно заключил доктор. – Принесите немного воды, скормим малышам по полтаблетки. В принципе, не только пища, но и любые новые ароматы могут вызвать аллергическую реакцию. Запах бензина, кожаных сидений, одеколон водителя, воздух Москвы, содержащий всю таблицу Менделеева, мало ли что… Чтоб выявить причину, надо провести исследования… Откроем ротик, сделаем ам! Ах ты лапуленька! И Мишенька ротик откроет, мняку скушает! Вот и молодец! Запьем водичкой…

Дети слегка покапризничали, недовольные «мнякой», но звание молодцов оправдали.

– Андрей Андреевич, я хотела отправить их за границу.

– Не советую. Вообще не советую никуда вывозить из Сахарово. Оставьте детей в здоровой, привычной обстановке. Сами видите: реакция достаточно быстрая. Причину надо выяснять и лечить, пока симптом ограничивается только кожными высыпаниями.

– Андрей Андреевич, но ведь это не опасно? У многих детей, говорят…

– Аллергия коварна, Клавдия Васильевна. Даже легкие проявления могут перерасти в тяжелые и опасные. Это вопрос времени. Хронический насморк, крапивница, астма, ревматизмы, колиты, отек Квинке могут настигнуть аллергика в среднем или пожилом возрасте, а могут развиться и в детстве, практически мгновенно. Я гарантирую вам полное и скорейшее излечение, если дети вернутся в Сахарово. Какие аллергены будут воздействовать на малышей за рубежом, каким образом отреагирует их организм, я не знаю. Конечно, там прекрасная медицина, но аллергия развивается даже на медикаменты.

– Боже мой! – Клава дважды прошла через «зону», ее лицо выражало полную растерянность. – Игорь, а ты что скажешь?

– Я оставлю Машутку здесь.

– Это опасно!

– Думаю, ты преувеличиваешь. Усадьба расположена на холме, со стороны не простреливается – твой покойный супруг был чрезвычайно предусмотрительным человеком. Клавдия, я перестаю тебя понимать. Если два человека личной охраны тебе кажется мало, поставь к детям еще двоих – это более, чем достаточно. Кругом камеры, кругом бойцы, с тех пор, когда ввели особый режим, даже я не могу навестить собственную дочь!

– Игорь, сейчас речь не об этом. Андрей Андреевич, какой срок вам понадобится, чтоб определить аллерген?

– Не менее десяти дней. Но лечить придется несколько месяцев.

– Как я понимаю, у меня выбора нет… Вроде, кожа уже очищается.

– Хорошая реакция на препарат. Я бы вам посоветовал заехать в клинику, сдать кровь на анализ, а потом сразу домой.

– Хорошо. Вечером я приеду в усадьбу.

Клавдия расцеловала детей, помогла их собрать, шествие удалилось в обратном направлении.

Сыщик не мог отделаться от мысли, что стал свидетелем хорошо продуманной театральной постановки.

Добрый домашний доктор Андрей Андреевич Чибисов тяжело опустился за руль «Рено». Малышей он оставил в России, Белозерская будет платить. Разве он поступился интересами своих маленьких пациентов, разве подставил их под удар? Какой там злодей-Бармалей? Вечно матерям что-то мерещится… Выезд за границу не отваженных от мамкиного молока грудничков сам по себе нежелателен, это же очевидно…

Милая, заботливая нянечка Алиса Звонарева ехала в клинику в бронированном джипе и мысленно плакала. Сегодня она впервые предала интересы Мишки и Машки. Ради собственных интересов. Поступила спонтанно, не обдуманно, но разве она могла поступить по-другому? О гадком поступке можно сокрушаться сколько угодно, но раскаиваться не хочется и признаваться ни в чем нельзя…

Еще минут двадцать Клавдия читала документы Игоря, уточняла фразы и юридические понятия. Наконец, она поставила подписи и печати, заставила адвоката скопировать все листы, чтоб еще раз просмотреть их на досуге, после чего отпустила зятя, поцеловав его на прощание в щеку. Этот дружеский поцелуй не заставил бы сыщика смутиться, но Игорь вдруг взял руки девушки, поднес к горячим губам…

– Клава, себя береги, – молвил проникновенно. – Я не за Машу боюсь, она не наследует миллионы. Я боюсь за тебя. Ты знаешь мое отношение…

Развернулся и вышел, так не сумев облечь признание в более конкретную форму. Или, быть может, вспомнив, что вдове, только что вернувшейся с кладбища, вроде, несвоевременно раскрывать тайны пылкого сердца.

Девушка невольно обернулась в сторону спальни. Судя по удивлению, застывшему на лице, она ничего не знала.

Молниеносным движением, сыщик вернул зеркало в исходное положение, двинул кресло к стене. Когда минуты через три Клава вошла в комнату, он якобы так увлекся просмотром альбомов, что будто бы не заметил ее появления.

– Ну вот, – огорченно произнесла девушка, присаживаясь на край кровати, – детей не отправила. До сих пор не могу понять, правильно я поступила или нет?

– Не отправили? Почему?

Вопрос был задан не токмо из вежливости. (Далеко не каждый способен произнести с милой беспардонностью сказочного короля: «Я все знаю, дочка, я подслушивал».) Адвокату вдруг захотелось еще раз услышать эту историю в интерпретации Клавдии, проникнуться ее отношеньями с людьми, которых только что наблюдал. Каждый из них был по-своему близок с семьей Белозерских, каждый мог иметь интерес в тайной игре, каждый мог вести свою партию.

– Клавдия Васильевна, у меня появилась идея…

Девушка слушала и улыбалась, откинувшись на вытянутых за спиной руках, задумка ей нравилось. Теперь он ее видел девочкой на черноморском песочке, озорной и забавной, смакующей удовольствие от предстоящего приключения на пару с приезжим мальчишкой, с которым только что познакомилась. Теперь она доверялась ему, озорному, отчаянному, находчивому…

Новый звонок телефона разрушил иллюзии.

– Абрам Самуилович! Какая приятная неожиданность!.. – Клавдия резко встала и отвернулась к окну, скрывая лицо, голос журчал кокетливо и капризно. – Всего через полчаса? Мой милый, хороший Абрам Самуилович, так не бывает! Женщина не умеет собираться за полчаса!.. Ну, если загримируют… И причешут? А вы это точно знаете? А какое платье надеть? У меня есть длинное черное, будет смотреться эффектно с красными камнями!

Клава уже бегала по квартире, раскрывая шкафы и ящики. На секунду прикрыв микрофон пальчиком, извинилась перед сыщиком, тот направился в сторону двери.

– Рубины нескромно? – доносилось из дальних комнат. – А что вы посоветуете? Абрам Самуилович, я так волнуюсь! Я так хочу вам понравиться!

«О, женщины, коварство ваше имя!» Минуя телохранителя за дверью и охранника дома в будке, сыщик вышел на улицу, наслаждаясь горячим июньским воздухом. Сел в машину, завел мотор… Мотор выключил. Ему вдруг мучительно захотелось поглядеть на нее еще раз.

Минут через двадцать к воротам подъехал бесконечно растянутый лимузин, слепящий небесной лазурью. Из машины извлекся столь же бесконечный секьюрити и встал перпендикуляром у пассажирской двери. Клавдия вышла не сразу, в строгом черном платье, с новым хитрым узлом на затылке, украшенным крупной серебряной заколкой. Аристократическая походка, высокая грация шеи и нежная улыбка женщины, утомленной разлукой. Геннадий проводил свою королеву до дверцы машины, помог присесть, поддерживая под локоток. В белоснежном салоне мелькнуло лицо старика, целующего надушенную ладошку…

И ему тоже, до боли в деснах, захотелось поцеловать ее…

А пришлось ехать в офис, созывать команду, одних отправлять в Снегирев, других в Волгоград. Прошли те времена, когда Беркутов работал в одиночку. Теперь при необходимости он привлекал к расследованиям сыскарей из агентства «Твое право», где заправлял отец Петр Ильич Беркутов, полковник милиции в отставке.

Выслушал отчет парней, пасущих квартиру Кнедыша, вызывал досаду.

На похороны фотографа «модели» не приходили, никто из опрошенных соседей не замечал, чтоб Кнедыш общался с черноволосым парнем в красной рубахе и высокой стройной девушкой. Работники гостиниц, на крылечках которых проходили «фотосессии», уверяли, что молодые парочки разнообразных мастей и габаритов снимают у них номера постоянно, но конкретного парня в красном и девушку в строгих темных костюмах они не припоминают.

Дело заходило в тупик. Не спасал его и тот факт, что силами служителей правопорядка был задержан убийца Кнедыша – некто Балабанов, не пропускающий ни одной попойки, ни одной поножовщины. После арест,а буян мог бы оказаться не доступным для группы Беркутова, если б не связи отца. После нескольких звонков и презентов, полковник получил домашний адрес Балабанова, фотографию и копии допросов, из коих неоспоримо следовало, что убийство произошло случайно, заказчик фотомонтажа исполнителя не убирал.

Новых событий вокруг Белозерских не происходило, а старые ниточки обрывались, стоило за них потянуть.