Читать книгу В городе И - - Страница 3

Поезд отправляется со станции «Слюдянка» и тихо замедляет ход, проходя западным берегом Байкала. Пассажиры вытягивают голову, чтобы увидеть одно из негласных чудес света – бескрайнее сибирское море, покрытое зимой венообразной бирюзовой коркой льда, а летом блестит чешуйками волн как алмазами. Это место прекрасно подходит для мифов, легенд, сказок, былин. Ещё лучшее оно подходит, чтобы выбрать его местом своего рождения.

Стояла весна 1938 года. То время года, когда по крышам уже стучит во всю капель, а мастера спорта и любители ещё бороздят на лыжах трещащий лёд Ангары. Доярка Зина, проснувшись в четыре часа утра для утренней дойки, ещё не знает, что сегодня её наградят почётной грамотой председателя колхоза под Оёком и предоставят право сказать приветственную речь на следующем собрании. Терапевт третьей городской больницы этим утром не узнает, что сына её в числе ста «предателей родины» расстреляли этой ночью в Пивоварихе. Поезд, мчащий по великому Транссибирскому пути во Владивосток, уже знает, что в его стенах рождается будущая мировая звезда.

Из оттаивающей после зимы Казани в холодные дали Владивостока через необъятные просторы уральских гор, сибирских равнин разгонял клубы белого дыма тепловоз. Деревянные нары, пробиваемые сквозняком стены вагонов, битком забитые военными, гражданскими, семьями. Фарида Нуреева ехала с тремя маленькими дочерьми к своему мужу, – офицеру Красной Армии Хамету. Невысокая женщина, а так вблизи и вовсе девушка, казалась совсем слабенькой, а в глазах читалась большая женская сила. И хоть происходила её семья из бедных татарских крестьян, она себя выучила быть женой офицера: выправка в спине, гордый чуть вздёрнутый нос и упрямая бережливость к детям. Убранные назад волосы, в руках тяжёлые чемоданы, под мышкой дети и старшая дочка Роза читает за мать объявления на лоске вокзала – мать была малограмотной. А всё же спешила к мужу в дальний путь. Такова её жизнь, с которой она тихо и с татарским покоем считалась. Садясь в поезд, Фарида нежно приобняла своих девочек, беспокойно посматривая на их макушки, укутанные в платки. Четверо. И всё-таки детей с ней ехало четверо – нелёгкий вынужденный путь застал Фариду-ханум на девятом месяце беременности. Ещё одна красавица-дочь? Наследник фамилии Нуреевых? Фарида просыпалась по ночам, оторвав от куля с вещами свою голову, и смотрела в окно, где сквозь деревья мелькал жёлтый магический диск луны. Просыпалась, думала, сама с собой спорила. Что скажет Хамет, если вдруг снова девочка? Четвертая. «Хамет не простит» – печально думала Фарида в ночном мраке, и её сердце наполнялось ещё большей нежностью. Маленькая жизнь, будь то мальчик, будь то девочка, уже наполняли сквозь холод материнское сердце счастьем. Поезд замедлил ход, дымка рассеялась, перестало пахнуть паровозной гарью, и перед чёрными глазами открылся простор. Словно поезд взмыл куда-то в небеса и шёл теперь по чистому небу, где нет горизонта, а только яркий свет луны. Фарида затаила дыхание, когда в животе малыш пошевелился, словно зная, что мать видит нечто прекрасное. Нет, кто бы ни был, это будет счастливый ребёнок, ведь его окружает красота природы. Сибирь.

– Весь мир обойдёт этот ребёнок. Родиться в дороге – это не просто так, – говорили старушки в вагоне, а Фарида всё-таки надеялась успеть прибыть к мужу. Чтоб всё по-людски: кровать, пелёнки, печка, врач и первый тёплый поцелуй мужа в лоб. В благодарность.

Поезд снова ускорился, в тамбуре послышался крик проводника – «Красноярск, товарищи, скоро Красноярск».

Мартовский Иркутск просыпался в пять утра. Вчерашним снегом припорошило первый большой мост через Ангару – новенький, свежий, построенный во славу Владимира Ильича Ленина. Когда-то маяками иркутских предместий были церквушки, храмы, теперь же над городом ориентирами служили заводские трубы, разбросанные по всем уголкам города: Куйбышевский завод, авиационный завод, чаеразвесочная фабрика, хлебопекарни. Зажав папироску в зубах, товарищ Захар прислонившись к забору, смотрел на леса вырастающего Дома Профсоюзов. Мать, проходя мимо этого места, до сих пор машинально крестится украдкой. Помнит ещё времена, когда детьми они бегали сюда на ярмарку и слушали, разинув рот, колокольный дивный звон Казанского кафедрального собора. Теперь Тихвинскую площадь выкладывали асфальтом, подвозили резные заборы, – скоро здесь вырастет целый сквер. И деревянного забора за спиной вскоре тоже не будет – на его месте вырастет институт. Товарищ Захар шмыгнул носом и развернул газету. Пишут: «Гитлер посетил Вену», – народ поговаривает, война неминуема, «Братский райком партии провёл впервые трёхдневные курсы», – семинар сочувствующих – говорили о предстоящих выборах Верховный совет СССР. Товарищ Захар с вниманием прищурился, читая бегущие строчки заметки. Занятно. На первой странице красуются портреты гордых героев на фоне заснеженных долин, лозунг гласит – «Слава сталинским питомцам – бесстрашным героям-завоевателям и исследователям северного полюса! Папанину, Кренкелю, Ширшову, Фёдорову!». Об их подвиге пишут на двух страницах газеты, им шлют свой привет стахановцы слюдфабрики, научные сотрудники пединститута, коллектив радиостанции, союз писателей, студенты политехнического института. Товарищ Захар пригладил бороду, поглядывая в мутное зеркальце своего грузовика. Похож, не похож? Как сбреет всю растительность с лица, так разом будет похож на всех четверых героев разворота.

– Захар, ну мы едем? Нам минута в минуту быть надо на том берегу, – по плечу его похлопал товарищ Тимофей, садясь за баранку новенького «ЗИЛа». Застоялись. Пора и на базу. Вдоль бульвара, где только-только снесли последние деревянные избушки, прогулочным шагом идут девчонки в беретках, дутых штанах. Смеются, поют. Несут в руках лыжи и тоненькие лыжные палки из бамбука. С утра до вечера и завтра снова они пойдут по льду Ангары, чтобы в следующем году так же, в марте, обойти весь Байкал. От одного берега к другому. Послушать, как он скрипит, волнуется. А по мосту через Ангару ехать совсем как по льду, – ровно, гладко, как в лодке по волнам. На совесть строили, на народные деньги. А под мостом дорога: грохочет, стучит, клубится железнодорожными рельсами. Поезда прибывают один за другим. Товарищ Захар насвистывал песню из своего детства, которую пели они на всех застольях с матерью. Деревенскую, душевную. Вдоль улицы, ведущей к вокзалу, теснились маленькие домики, за которыми не было ничего – поля. За полями луга, поросшие синими ирисами. Захар проехал чуть вперёд, увидев, как, весело хохоча, через дорогу перебегают девушки, размахивая книжками. Колыбельная в репертуаре водителя сменилась на бодрый свист частушек. Март – пора первой нечаянной влюблённости в любую проходящую мимо комсомолку. Время расцвета, рождения новой жизни.

На перроне вокзала гурьбой толпились военные с походными мешками, плотно упакованные в тяжёлые, кило на двадцать, зимние шубы. Рядом с ними с чемоданами украдкой прятались и дети, и женщины, и подростки, кучкуясь, в основном, семьями – беглецы репрессий.

Прибывал московский поезд.

Глаза Фариды закрылись устало. По её лицу мелкими капельками бежал не то пот, не то слёзы несдержанной радости. В руках громко заявлял о себе новорожденный мальчик. Рудик. Он появился на свет на подъезде к Иркутску, когда в окошко заглядывала красота сибирской природы, суровой и могучей. Совсем такая же, как и сам Рудик.

Дочки Роза, Лиля и Разида любознательно смотрели на новорожденного брата. Ещё без году ему всего час, а он уже так похож на мать. Все четверо детей Нуреевых так и будут в глазах очевидцев как близнецы, невзирая на размах рождения в несколько лет. И все они на маму похожи. Так Рудика и свяжет на всю жизнь только ему одному понятная крепкая любовь сына именно к матери. Он появился на свет раньше срока. В переполненном вагоне быстро отыскалась акушерка, ехавшая так же к мужу на побывку, Нуреевых пересадили поближе к печке, со всех женщин собрали понемногу тряпки, платки, – кто что мог, мужчин попросили уйти. От греха подальше.

– Военный, а нечего ему смотреть, как баба рожает. Удар хватит, – говаривали старухи, укрывая «родовое отделение» ширмой из шуб и платьев. Детей собрали всех в один кружок играть в «ладушки». И так он появился, в тесноте, но сравнительном комфорте. Как того и хотела мать.

– Роза, дочка, – слабым голосом заговорила Фарида, когда поезд стал замедлять ход, – беги на станцию, отправь отцу телеграмму. Быстрее, доченька.

Восьмилетняя Роза, старшая из сестёр, тщательно укутав себя в платок, на ходу надев валенки, побежала со всех ног через вагон на выход. Её ещё качало из стороны в сторону и счастье, и усталость. За маму переживала – как она? И ещё больше радовалась, что есть у неё теперь брат.

Девочка с раскосыми красивыми глазами выпрыгнула на перрон. Улыбалась. Не замечала, что с её лица счастье сходить и не думает. Совсем.

За конторкой сидела в фуфайке миловидная женщина, разнося телеграфный стук по всей комнате. Пахло деревом, сырым, холодным и едким белым клеем.

– Телеграмму на Дальний Восток. Хамету Нурееву. Родился сын. Станция… А что за город? – запыхаясь, залепетала телефонистке Роза, привстав на носочки, чтобы казаться старше.

– Иркутск, деточка, – улыбнулась женщина, отстукивая на бумаге сообщение.

– Родился сын. Станция Иркутск. 17 марта.

Гудок поезда раздался в стенах вокзала и, кинув с испугу все монеты из своего кулачка, Роза побежала обратно. К своей семье. Ещё были долгие пять дней пути. Ещё были быстрые шестнадцать лет от новорожденного Рудика до великого Рудольфа Нуреева