Читать книгу В городе И - - Страница 4

Весь мир – театр. Не фраза, а действительность жизни. В 15 лет создать свои спектакли, провести годы в ссылке ГУЛАГА, стать первой женщиной драматургом детских спектаклей, основать первую в России детскую актёрскую школу – всё это будет впереди. Жизнь насыщенная, яркая, достойная больших и малых сцен, кинокамеры и объёмных книжных страниц. Но предтечьем этой широкоформатной истории была не менее яркая предыстория.

Шёл 1902 год. Последний летний месяц катил по раздольным улицам. Иркутск, ещё недавно, лет семьдесят назад, слывший скромным, почти незаметным на карте уездных городов Российской Империи разрастался в столичный, почти курортный город, сравнимый с Петербургом, а в глазах искушённых поэтов и с европейской Венецией. По его улицам уже проехал Антон Чехов, вписав в газетную хронику Иркутск городом интеллигентным. Витрины скромно предлагали шляпки, платья да чулки, завозимые то из Парижа, то из Китая. Нередко по улицам можно встретить даму в пышном платье с японскими узорами на верхней юбке и пёстрым журавликом на зонтике от солнца. Но с бытовыми удобствами Иркутск не торопился. Лишь Арсенальная улица могла похвастать, что у доходного дома для рабочих крестьян подняли землю, разрыли траншеи – пускали первый в городе водопровод. А на окраине Иркутска были совсем иные мысли и переживания.

Здесь, в тёмной холодной избе, у маленькой старушки, болевшей чахоткой, проживала семья Сац. Дом устало клонился ближе к земле, ветер в любое время года гулял по комнатам за неимением стёкол в окнах, но молодые влюблённые чувствовали себя здесь семьёй. Они познакомились во Франции: студентка мединститута Анна Щастная и студент Московской консерватории Илья Сац. Он знал лично Льва Толстого, и по его поручению раздавал деньги бедным и несчастным, за что пал в немилость перед лицом государства – бежал во Францию скрываться, когда царская жандармея прознала: открывая столовые для голодающих, молодой музыкант Сац декларирует перед крестьянами свободу мысли. На его пути была вся Европа, с её величественной архитектурой, памятниками и, конечно, летящей музыкой. Молодой бунтарь познавал этот мир чужбины и писал свои первые музыкальные опусы для виолончели. А она, по-европейски милая красавица, пела, просто сладко пела русские арии между занятиями в медицинском университете. Да так сладко пела, что любовь пронзила сердца Анны и Ильи с первой оперетты и связала в одно целое прочно на долгие годы. Годы странствий по Европе подходили к концу и молодой виолончелист, имея на руках билеты на Родину – в Москву, решил переиграть судьбу. Дома его ждал неминуемый арест, приказ царя на ссылку и вечное забвение. А как же речи о свободе? А как же музыка, которая ещё продолжала бесконечным потоком вылетать из-под пера музыканта? Обняв свою суженую, взяв гордо чемодан, Илья Сац добровольно ликвидировал себя в Сибирь, в Иркутск. Если человек и имеет выбор, то это выбирать место наказания. Сына родители лишили всяких средств к существованию, находя его образ жизни крайне безумным, необдуманным и даже постыдным – дружба с европейскими революционерами это чёрная метка на всю семью до пятого поколения вперёд. За любимым в такую же немилость впала и Аннушка, явившись надушенная французским шиком и европейским воспитанием в разваленный дом на окраине Иркутска спустя год. Дочь генерала, а всё туда же – в безумие, в неизвестность, бедность. Но если бы и не эти три кита тяжёлой жизни бунтарей всех времён и народностей, то так бы и хворал в доме чахоточной старушки где-то в Сибири будущая звезда московских театров. Один, без сил. Внезапная болезнь, неустоявшая перед переменой климата, рождала те музыкальные миры, которых не было в реальности Ильи Александровича. Засохшие чернила шаркали по нотному стану, руки замёрзшие, дрожа, взмывали в воздух и он управлял несуществующим оркестром через силу. Иначе не мог. Без музыки она, в общем то, жизнь существует? Для него нет и никогда. Между чахоткой и лихорадкой зарабатывать молодому музыканту доводилось, преподавая музыку в Императорском музыкальном училище, и этим, хотя бы этим, вытягивать себя из плачевного состояния. И вот она любовь, прямиком из Италии явилась трудными путями в Иркутск.

Анна подняла свои спокойные, влюблённые глаза к потолку комнаты, слушая, как от одного лишь вздоха полы под ногами начинают скрипеть, кашлять. В комнатке в любое время суток, погоды и времени года стоял угнетающий мрак. Не спасала даже большая керосиновая лампа.

– И тут ты хочешь жить? – поцеловав в лоб своего болезного Илью, спросила она, боясь даже присесть на край кровати. Развалится же. Или она, или мебель.

Сац свою возлюбленную скромно приобнял, исцеляясь её душистыми волосами.

– Анечка, только на время. У меня тут мысли есть…

В полудрёме он лепетал ей свои наполеоновские планы открыть музыкальный театр в Иркутске, обосновать филармонию и собрать свой собственный оркестр, – «двадцать человек будет мало, а вот сто – в самый раз». Анюта слушала его, поглаживая его исхудавшие руки, и внимательно слушала. «На время» – слишком долгий срок. Взвалив тяготы любимого мужчины на себя, уже через пару дней приезда изысканная Аннушка вышагивала по незнакомому городу, марая подол платьица в вязкой грязи, искала уют.

– А комнату у вас снять можно? – кротко спрашивала она хозяина очередного доходного дома, настойчиво предлагая заплатить на полгода вперёд. В тихую минуту можно было услышать, как где-то на набережной в Александровском саду играет скрипка и труба. Рефлекторно Аннушка прислушивалась, тянулась вслед за этим. Это же поэзия жизни – на берегу реки под музыку. Просыпаться, засыпать, завтракать, принимать гостей, творить. В тот же месяц Илья и Анна переехали в дом неподалеку от набережной, и Аннушка взяла фамилию Сац, любовно держась за свой растущий живот.

Париж. Молодым хотелось как в Париже жить – красиво. И они так жили – без приданного, но со вкусом. Днём мадам Сац неспешно прогуливалась по Большой улице, заглядывая в каждую лавку по очереди: прикупить тарелки с чудными рисунками, чашки миниатюрного вида для утреннего кофе, взять подсвечники на обеденный стол, чайник, книги и ещё пару чашек – уж очень они красивые. Вечером с мужем они выбирались на прогулку среди горожан, быстро успев стать среди них своими. Не соврал Чехов, совсем европейский город – дамы во французских платьях, мужчины в английских цилиндрах, в городском театре поют итальянскую оперу.

– И всё-таки этому городу чего-то не хватает, – задумчиво щурился Илья и в его голове уже стучал ритм чёткой, конкретной мелодии.

Время летело стремительно, и к началу осени городской водопровод торжественно был пущен в первые комнаты города, а в двухкомнатной крепости музыкальной семьи на свет появился ещё один голос – дочка. К имени молодая семья Сац подходили с толком, с прогрессивной точки зрения – ребёнок выбирает имя себе сам. В традициях времени было обратиться в церковь, найти имя в предках, посмотреть календарь церковных праздников, открыть страницы истории и присмотреться к государственным именам: Екатерина, Софья, Анна, Мария, Александра… Но отец семейства Илья жил ещё более романтичными категориями. В ряд на столике выстроились маленькие клочки бумаг с именами: «Тамара», «Ирина», «Наташа».

– Почему Наташа? – спросила супруга Анна, вглядываясь в поплывшие по бумаге чернила.

– В честь Льва Николаевича, – ответил Илья, протягивая бумажки своей новорожденной дочке – какое имя схватит, той и будет, – У Льва Николаевича была Наташа Ростова, а у нас будет Наташа Сац.

Так на третьем месяце своей жизни девочка обрела запись в метрике – Наталья Ильинична Сац, 14 августа 1903 год, Иркутск.

Она взяла от матери и отца пополам: кроткий взгляд Анны Михайловны и театральную улыбку Ильи Александровича. Но из характера больше отщипнула всё же у отца.

Илья Сац гонимый музой всё же дошёл до своих наполеоновских планов и обосновал хор. В свои 28 лет он носил на репетиции объёмный альбом собственных музыкальных сочинений, ночами, при глухом потрескивании свечи, писал музыкальные спектакли, не зная ещё и на половину, – увидят они свет или нет. Было главным записать, а там уж как-нибудь. Вечером каждый день в квартире Сац были отданы целиком музыкальным представлениям: отец брал виолончель, мать брала в руки сочинения мужа и исполняла их. Маленькая Наташа, лёжа в люльке, никогда не плакала в эти часы. Раскрыв большие глаза, заворожено слушала. Музыка уже была для неё с большим содержанием воздуха. Она перенимала образ жизни родителей с первых дней своей жизни. Для одних Илья Сац был музыкант-бунтарь, для других образец для подражания, для третьих необычный образ нового времени. Для своей семьи он был папой, который каждый день задумывал нечто особенное для искусства и шёл к этой цели впереди своего времени: в то время когда кино было представлено лишь «Прибытием поезда» братьев Люмьер и зарисовками европейской жизни в немых стереозалах, Илья Сац писал музыку для театра как для кино – то, что видит человек, обязано всегда быть со звуком. Душа должна петь. Как рояль, как скрипка, как виолончель. Любовь в глазах смотрящего на зрителя должна петь, страдание в слезах актёра должно петь, воинственность спектакля должна бить в душу, в самый центр. Он садился возле колыбельки своей дочери и, дабы успокоить её плачь, читал все свои наброски по театральной революции. Девочка замолкала, снова открывала широко глаза и с ещё большим вниманием его слушала. Понять не поймёт, а вот в память эти речи западут навсегда. Виолончели Илье Александровичу вскоре оказалось мало, поэтому он взял и рывком повёл иркутский хор по лестнице славы к самым вершинам. Пик популярности выступающих имени Сац случился сам по себе. Как и всякое событие в судьбе Ильи было предначертано судьбой, громкая слава его детища была задумана уже кем-то ранее. Как-то раз хор выступал перед многочисленной публикой. Иркутская знать приходила послушать, посмотреть на молодые дарования, скрасить томные вечера. Будь то известные, малознакомые имена, ученические выступления, первые шаги на сцене – иркутская публика с большой охоткой тянулась до всего. Илья Александрович беспокойно ходил за сценой, сжимая почти до хруста дирижёрскую палочку. Не волновался он, а поскорее хотел выйти на сцену, услышать гром аплодисментов. Поразить публику. Скорее, скорее. Все репетиции дирижёр Сац подходил к каждому из хористов и слушал внимательно – как те поют. А теперь вот она – минута и его наполеоновский захват свершится. И только грянули хором голоса, как тут же подмостки сцены рухнули, а вместе с ними и участники хора, утягивая за собой дирижёра Илью Саца в тёмные глубины сцены. Зритель охнул раз, а дальше опустился занавес и всё опустело. Иркутск был взбудоражен, возмущён, но ещё более восторжен. Как и сам Илья Александрович. Его трясло то от смеха, то от разочарования, когда у дома прохожие шептались, передавая из газет вести о громком взлёте и падении дирижёра. Но это был провал, который принёс успех. На следующий день после концерта один за другим забегали в городской театр дамы, кавалеры – всё узнавали: – Билеты на хор имени Саца ещё есть? Всем хотелось увидеть воочию, что это за хор такой, что под тяжестью их голосов земля уходит из-под ног? Тем временем Илья Сац, человек оригинальной экстравагантной жизни, взял жену и дочь, свои сочинения с виолончелью, и навсегда покинул Иркутск покорять иные высоты. Он приедет в Москву стать музыкальным режиссёром спектаклей Московского художественного и Малого театров, и всегда будет помнить, что успех в столице начинается с падения в провинции.

Прожил он не долгую, но яркую жизнь. Продолжателем его дела стала старшая дочь Наталья. Впитав с младенчества и музыку, и поистине театральную судьбу своих родителей она перенесла это соединение на сцену. Ещё больше она взяла от отца самое ценное – характер. Он видел свою жизнь в искусстве, музыке – Наталья с 15 лет вместе с гранитом науки начинает грызть гранит строительства первого московского детско-юношеского театра, уже входя в историю как режиссёр-новатор. Отец посещал все репетиции спектаклей, где была задействована его музыка – дочь искала здание под свой театр, сама ежедневно следила за ремонтом и подбирала краску для стен, сидела репетиции до самой темноты. Этап жизни Ильи Александровича прошёл в вынужденном отдалении от дома – в таком же отдалении Наталья Ильинична провела несколько лет, руководя театральным кружком «ГУЛАГа» (ей выпала доля поседеть в застенках заключения за то, что была женой «врага народа»). И оба сильно, отец и дочь, несли своё искусство в массы. Верно говорят: «яблоко от яблони недалеко падает».