Читать книгу Третий Лад - - Страница 5

Подъём на утреннюю молитву – в холода с первыми кочетами, а летом – и того ранее. После заутрени – скудный за́утрок, когда жуёшь чернушку ржаного хлебца и об одном помышляешь: как бы дожить до обедни, после которой всегда была сытная трапеза. Далее шли науки, не отличающиеся особенным разнообразием: закон Божий, жития святых, месяцеслов. Потом еле терпели обедню, плотно трапезничали, краткий послеобеденный сон и гойда на занятия по верховой езде, сабельному или кинжальному бою. Далее держали вечернюю молитву, следом шла скромная ве́черя (почти всегда – кислые борщевые щи с краюхой хлеба; а по праздникам: щедро сдобренная коровьим маслом пшённая каша или жареная рыба). После вечери – краткий роздых и на боковую.

Моложавый кромешник Яков Лихой ложился почивать позже всех. Раз он увидел, как опричный подьячий Ефрем Колычев двигает точёные фигурки по деревянной доске. Молодчик заинтересовался занятием Колычева, и подьячий обучил его заморской забаве – шахматному бою. Яков резво усвоил премудрости этой игры и вскоре стал равноценным партнёром Колычева. Далее подьячий притащил опричнику засаленный трактат, где допотопным языком излагались хитрые комбинации и прочие кунштюки шахматной баталии. Яков Лихой часто пренебрегал послеобеденным сном, штудируя трактат, а потом с успехом применял новые знания при вечерних шахматных битвах с подьячим…

Незадолго до Пасхи Ефрем Колычев представился Господу и Яков лишился постоянного партнёра по любимой забаве. Теперь он сражался на шахматном поле сам с собою, пока сердитый наставник не покличет его ко сну…

Случайно или нет, но после усвоения шахматных премудростей, Яков Лихой стал резко выделяться среди сверстников на занятиях по сабельному бою. Парень любил эти упражнения: свежий воздух, удаль молодецкая, нутро дышит полной грудью, потом чресла ноют приятной истомой и сон завсегда крепкий и сладкий…

Раз в месяц племянника навещал дядька Кондратий. Справится о здоровье, потреплет по русому чубу, передаст в руки гостинец, далее – дружелюбный тычок кулаком по плечу и: “Бывай, Яков, не гневи Бога, слушайся наставников…” Однажды среди Опричного войска пошёл слух про дельного парня с васильковыми глазищами, что показывает особые успехи во время уроков по сабельному бою. Дядька Кондратий улучил момент и явился на задний двор, где шли занятия по сабельной рубке у молодых бойцов.

Упражнения вёл наставник Пётр Емелин – крепко сбитый ерпыль в годах. Наставник приметил Кондратия Дроздова, что встал недалече, наблюдая за занятиями. Малорослый Емелин усмехнулся в пшеничные усы и звонко хлопнул в ладоши:

– Ну-ка, робяты! Оставить упражнения!

Молодые опричники опустили сабли и отошли в сторонку, утирая руками потные лбы.

Пётр Емелин с ехидной улыбкой приблизился к дядьке Якова.

– Ну, чего пришёл, Кондратий Карпович?

– Любопытствую, – сдержанно улыбнулся дядька.

Пётр Емелин хохотнул и зашагал обратно к подопечным.

– Алексей Вратынский, Яшка Лихой! Живо в положение! Остальные – глядим.

Из толпы опричников вышли: рослый Алёшка Вратынский (между прочим – сродственник Царя) и чуть выше среднего роста – худородный дворянин Яков Лихой.

– Положение, сеча! – гаркнул наставник Емелин.

Вратынский и Лихой скрестили оружие и между ними закрутился сабельный бой. Бугай Вратынский наседал на неприятеля… Яков Лихой успешно держал оборону, ловко орудуя саблей. Кондратий Дроздов принялся терзать пятернёй чёрную бороду, с любопытством наблюдая за равной схваткой. Яков вышел из обороны и сам принялся мочалить оружием противника. Рубка набирала обороты… Потоптавшись ещё малость времени, молодые опричники снова сменили ход боя – на Якова опять активно наседал здоровяк Вратынский. И тут приключилось занятное: Яков Лихой сделал ложный выпад в правую сторону, потом резво присел на левое колено, улучил момент, ловким и стремительным движением руки крутанул своим клинком оружие противника, и сабля Вратынского упала на землю.

– Ах, я – баля́ба… – огорчился Алёшка Вратынский. – Опять на твою присядку купился, неваляшка.

Молодые опричники встретились гневными взорами, по-собачьи полаялись друг на дружку, а потом рассмеялись голос в голос.

Пётр Емелин снова звонко хлопнул в ладоши:

– Битва! Яшка – удалец. Алексашка, не унывай, тоже хорош.

К племяннику резво подошёл Кондратий Дроздов. Он в восторге хлопнул удалого бойца по плечу – племяш с трудом удержался на ногах.

– Молодцом, Яков, кожу мне раздери! Справно сражался!

– Глазища то какие васильковые у племянничка, – лыбился рядом наставник Емелин, – орёл-парень!

Яков Данилович запунцовел лицом и сам расплылся в улыбке…

На Ульянин день младых опричников отправили на караул – нести охрану благородных девиц в окрестностях Новосвятинского монастыря. Никому не дозволялось глазеть на боярских дочерей, а опричникам, суровым монахам-воителям – тем паче. Поэтому задача перед ними стояла такая: охрану вести скрытно! Но опричники – вроде и монахи, а навроде… и не совсем. Женится им законом не возбранялось. Половина Опричного войска – дворянского племени. Из этой половины добрая четверть – отпрыски знатных фамилий. Вот и как воспретишь юным государевым псам таращиться на миловидных девиц, тем более, когда для некоторых воинов эти голуби́цы – вероятные супружницы…

Обширная территория женского Новосвятинского монастыря была окружена со всех сторон совсем невысокими, с человеческий рост, каменными стенами. Как въедешь в высокие ворота: первым делом тебя встречал густой сад с многочисленными тропками, а ближе к самому монастырю имелось озерцо, заросшее кувшинками.

Пришла летняя пора: по небу куцыми караванчиками тащились ленивые белесые облака, ярко слепило солнце, по земле гулял тёплый ветерок. Он размеренно, как пономарь на звоннице, раскачивал кроны разнообразных деревьев и высоких кустарников в монастырском саду: дубы, лиственницы, лещины, ясени… Неподалёку от берега озера, рядом с тропкой, разместившись у широкого ствола дуба, скучал в охране молодой опричник Яков Лихой. Он покрутил головой по краям: где-то далече должны были стоять его боевые товарищи, слева – Сенька Коптилин (воложанский земеля), а справа – Алёшка Вратынский. Так и не заприметив друзьяков, Яков вздохнул, сорвал с земли засохший стебелёк травинки, вставил её в рот и с усердием принялся извлекать из зубов остатки монастырского обеда…

Вдруг младой опричник услыхал щебетание. Яков Лихой навострил слух и тотчас сообразил – боярские дочери. Памятуя о строгом наказе старшины, парень направился прямиком в сад с другой стороны озера и схоронился за кустарник. Но куда там! Острое любопытство вынудило раздвинуть руками колючие ветки шиповника и оценить обстановку: по тропке размеренным шагом ступала матушка-игуменья, а следом за ней вышагивал цельный выводок благородных дев в разноцветных летних сарафанах, с алыми и зелёными лентами в волосах.

Внимание Якова сразу же привлекла ладная девица в брусничном сарафане и с зелёными лентами, вплетёнными в густые и шелковистые волосы рыжеватого оттенка. “Какая красавица, пожар-девка…” Лисица шла в самом конце процессии, вплотную прильнув станом к соседке – невысокой девушке в вишнёвом сарафане и с алыми лентами в русых волосах. Огневолосая шептала подружке в ушко некие девичьи секреты, а та тихонечко посмеивалась. Закончив шушукать, рыжая де́вица-краса стала тянуть соседку за рукав сарафана. Подружки незаметно отстали от процессии, прыснули смешками и тихими шажочками засеменили в сторону Якова Лихого.

Опасаясь оказаться замеченным, юный опричник попятился назад и нырнул глубже в сад. Он обнаружил перед собой высокий куст лещины и забился в него, скрывшись в листве… Боярские дочери остановились у того самого куста… Зеленоглазая и рыжеволосая девица цепко держала хихикающую подружку за руку.

– Слушай историю страшную, Катенька! Легенда о чёрном вороне. Кар-кар-кар! – заговорила зеленоглазая важным голосом.

Яков замер на месте, страшась пошевелиться – боярские дочери стояли у него под самым носом. Ему даже почему-то почудилось, что его нос будто опалился язычками рудожёлтого петуха. Медово-пряный дух травы-зверобоя от огненных волос; предвкушение, возжелание…

– Летал по свету белому чёрный ворон: зёрнышки кушал, падаль клевал, воды испивал, – продолжала сказку зеленоглазая павушка. – До монастыря долетел – и в кустах затаился…

Сказительница сделала шаг, протянула руку в заросли и вытянула на свет ошарашенного младого опричника, с головы до пят ряженого во всё чёрное.

– Вот этот ворон! – громовым голосом завершила краткую сказку зеленоглазая озорница.

Подруженька Катенька перестала хихикать, с суеверным ужасом в глазах схватилась за голову… истошно завопила на всю округу. Потом трусиха развернулась и резво побежала к тропке, догонять скрывшуюся из вида процессию. Её алые ленты в волосах развевались на ветру, как знамёна накануне сражения… Огневолосая павушка прыснула смешком, глядя на смущённого опричника, обдала его яркой вспышкой зелёных искр из глаз, а затем балунья побежала на дорожку, догонять подружку Катеньку.

Яков постоял на месте в растерянности, а потом также выбрался на тропинку. К нему приближалась скорыми шагами строгая моложавая монахиня.

– И не совестно тебе, государев опричник, за девицами из кустов подглядывать? – принялась распекать охальника черница.

Яков смутился и смиренно опустил голову вниз.

– Дочери знатных бояр на богомолие прибыли. Ты скрытно охрану нести обязан, а вместо того: караулишь в кустах благородных девиц и пужаешь их. Вот я пожалуюсь твоему старшине, бзы́ря ты эдакий.

– Матушка любезная, скажи, а что это за девица была? Которая в сарафане брусничном да с косой рыжей… зеленоглазая, – смущаясь, пробормотал Яков Лихой, украдкой бросив взор на монахиню.

– И к чему тебе знать то?

Яков Данилович пуще прежнего запунцовел от смущения. И тут монахиня сменяла лицом гнев на милость.

– Экие очи у тебя васильковые, молодец ты простодушный. Откеля сам будешь? Часом, не с новгородской земли?

– С воложанского краю я.

– Зеленоглазая озорница – это младшая дщерь знатного боярина Михайлы Борисовича Сидякина, головы Аптекарского приказа. Звать её – Марфой. Марфа Михайловна, значит.

Васильковые очи опричника – его третье оружие, самое справное. Кинжал и сабля – убранство и сила. Лучистые глаза: кому – чарование, а кому – наваждение…

Опричное войско – завсегда есть главная опора Царя в Отечестве, святой монашеский Орден. Государь – первый игумен. Возглавлял ныне Опричнину самый родовитый и знатный боярин, князь Юрий Васильевич Милосельский, прямой потомок незабвенного Рориха.

Не так давно ещё отдал Господу душу прошлый Государь, свирепый Иван Мучитель, по злой воле которого Опричнина нацедило бездонную бочку российской и особенно – боярской крови. Дабы навсегда холопы запомнили: кто есть Царь на Святой Руси и что такое – Его Воля…

Презлой Иоанн Мучитель прознал однажды про тайные сношения новгородской знати с литовскими князьями. Добрые люди состряпали донос – измена! Мол, “…северяне прельстились латинской ересью и к Литве решили переметнуться, паскудники своевольные…” Новгородцы божились: “…поклёп, извет преподлый”. Но Мучителю только повод дай. И учинил тогдась свирепый Властелин лютый погром: отделал цельную четверть населения Великого Новгорода, даже младенцам и старикам не было пощады от Опричного войска. Царь тяготел к душегубству.

Нынешний Государь, единственный сын презлого Иоанна, нравом вышел иным чем его беспокойный родитель. Не оказалось у него в нутре чёрной подозрительности отцовской и лютой ярости в сердце. Характер имел твёрдый, ум светлый. Зря русскую кровь не лил, но и спуску никому из холопов не давал. А Великий Новгород ничего не забыл…

Подоспело время нынешнему кесарю расхлёбывать кашу, которую заварил на северных рубежах его батюшка-душегуб… Видимо, крепко памятуя о кровавой обиде, что нанёс им когда-то прошлый Царь, злой памяти гордый Великий Новгород начал восстание. С благословения своего митрополита, мятеж возглавил князь Бельцев, при поддержке значительной части местной знати. На помощь пришёл отряд варягов-наёмников. Новгород сызнова возжелал жить вольной республикой и вознамерился отстоять своё право на отделение от Русского Царства. На усмирение мятежа в новгородскую землю ушло Опричное войско под управлением князя Милосельского. Царь затаился в Стольном Граде и стал ожидать вестей от головы Опричнины, которому он поставил такие задачи: разведать размеры бунта, установить связь с новгородской знатью (кто из них не поддерживает отделения и готов помочь подавить мятеж).

В начале ли́пня, самого жаркого месяца года, Опричное воинство выступило из Стольного Града в новгородский поход. Старшины учили молодых бойцов: “Упражнения по сабельной рубке – приятные и́грища. Настоящая закалка воина случается только при подлинном сражении”. Опричное войско миновало место Торжок и чёрным аспидом вползло по широкому тракту в новгородскую землю…

Яков Лихой скакал рядом с друзьяками: справа гарцевал Алёшка Вратынский, а по левую руку – земеля Сенька Коптилин. Бугай Алексей держался молодцом. Он приметил взор Яшки и залихватски подмигнул приятелю, мол: “Не тужи, друже. Вернёмся домой с победой”. Сенька выглядел неважно: понурый и насупленный. Земляк Якова Лихого гулял тревожными мыслями где-то глубоко внутри себя… Яков то желал приободриться духом, как Алёшка Вратынский; то пытался читать про себя молитву, памятуя, подобно Семёну, о том, что, возможно, придётся сложить голову на поле брани. Коловороты царили в голове опричника, а плутовка-память, вдобавок, упорно воротила ладью помыслов Якова на свой бережок: Новосвятинский монастырь, сад, куст лещины, лукавые зелёные очи огневолосой озорницы…

Сухари в котомках бойцов тёрлись друг об дружку и весело пели походную песнь: хрум-хрум, хрум-хрум, хрум-хрум. Вечером Опричное войско встало на постой у стен небольшого мужского монастыря. Святая обитель не могла вместить в себя отряд в две тысячи сабель, и рядовые кромешники развели у крепостных стен костры, готовясь к ночёвке под тёплым липневым небом. Глава Опричного войска дал указ старшине Кондратию Дроздову: “Взять пятерых бойцов и прочесать местность в округе”. Старшина и опричники скрылись в белесом северном сумраке, подняв лошадьми клубы пыли по дороге. Кожу вам раздери.

Яков Данилович тщетно силился уснуть под россыпью мерцающих звёзд. Рядом храпел бык Лёшка Вратынский. Воложанский дворянин всё глядел на тлеющие угли затухающего кострища, нутром чуял: недобрая земля, неласковая она, что попечение мачехи. Коптилин тоже не мог заснуть – всё ворочался да постоянно вздыхал полной грудью…

“Забавные тут ноченьки: светлые, как моя печаль… Сенька-егоза, да когда ж ты заснёшь, негодник? Незадача… А когда я засну? Белесая темень – парадосос…”

Многие опричники мучались ныне бессонницей, ибо новгородская земля уже раскрыла студёные объятия, встречая незваных гостей…

По зелёному лугу зайцем летел парнишка, одетый в крестьянскую рубаху и по́рты; босой, распоясанный, без шапки на голове. Северный ветер задирал гребнем его светлую копну волос. Рядом с лугом стелился тракт тёмным гадом. Лихой пострел забежал на высокий холмец, потом перешёл на шаг, восстанавливая дыхание… затем спустился к ложбине, где затаился отряд новгородского ополчения.

Парень подошёл к товарищам и зачастил окающим говором:

– Сюды развед скачут, вороньё противное.

Пострел поднял руки и показал ополченцам шесть пальцев.

– Рысью идут или шагом? – строго спросил дюжий мятежник.

– Шагом почти, – заокал парень. – Не торопятся они, вынюхиват, о́вогда круги пе́тлят.

– В ските Васюта торчит с варя́жином, – встрял в разговор другой мятежник. – Надо бы упредить резвонько.

Дюжий новгородец покумекал малость времени, а потом махнул рукой в сторону тракта:

– Возле умёта встретим противных. Дозорных по пути подгребём. Живее, соколы́.

Отряд ополченцев снялся с места. Мятежники сбежали с крутого холма и растворились в белесом северном сумраке за широким изгибом дороги у луга…

Наступило раннее утро. Кондратий Дроздов и пятёрка воинов так и не вернулись с разведки. Князь Юрий Милосельский по-крестьянски выругался крепким матюшком и отдал новый указ:

– Три десятка бойцов соберите. Лично разнюхаю, что тут…

Яков Данилович, тревожась за судьбу дядьки, напросился взять его личность в отряд. К нему присоединился дружок Вратынский. Сенька Коптилин отдал свою краюху хлеба в дорогу вечно голодному здоровяку Лёшке.

– Бывай, Сенечка! – крикнул Вратынский, ловко запрыгнув в седло. – Не кручинься – скоро вернёмся! Благодарствую за хлебец.

– Ты фордыбуешь или в самом деле косой не боишься нисколько? – спросил опечаленный Коптилин, топчась у коня Лёшки.

– Двум смертям не бывать, касатик! – лихо гаркнул Вратынский и дал коню шпор. – Бывай, Семён, жди нас с тала́ном!

– Прощай, друже… – пролопотал Сенька, но Лёшка его не услышал.

Яков уже оторвался вперёд на своём вороном, ловко минуя кучки товарищей, что муравьиными стаями копошились у стен монастыря, на рубеже тверской и новгородской земли…

Отряд в три десятка опричников во главе с князем Милосельским стоял на дороге. Вдалеке на излучине тракта, окружённый частоколом, виднелся безлюдный умёт с открытыми воротами… Навстречу отряду скакали на конях трое всадников, возвращаясь с разведки. Троица остановилась перед князем Милосельским. У одного из бойцов висел за плечом куль из рогожи.

– Умёт пустой, но на воротах мешок висел энтот, – доложил князю опричный старшина, размахивая нагайкой в руке.

– Что в мешке? – насупился глава Опричнины.

– А пёс его ведает, – лукаво ответил старшина и слегка стеганул плёткой весёлую собачью голову, привязанную к седлу.

– Поглядим, вдруг – послание от мятежников, – распорядился князь Милосельский.

Второй боец снял куль с плеча, развернул его и заглянул внутрь. Конопатое лицо молодого воителя вытянулось в длину, голубые глаза округлились.

– Ну чего там, Андрейка? – заворчал в нетерпении князь.

Голубоглазый опричник за копну чёрных волос вытянул из мешка на свет Божий отсечённую окровавленную голову старшины Кондратия Дроздова. Милосельский осенил себя крестным знамением. Следом за начальником перекрестились остальные бойцы.

– Эх ты, Кондратий, – горестно вздохнул князь, – какой старшина был, десятерых стоил…

Со своего вороного спрыгнул на землю Яков Лихой. Он передал поводья дружку Алёшке, резво дошёл до начальника и замер на месте, с отчаянием глядя на отсечённую голову.

– Прими сочувствие, Яшка. Сгинул твой дядька от рук новгородцев проклятых, – пробасил Юрий Милосельский.

Яков Лихой молча обернулся к начальнику и наполовину обнажил клинок сабли из ножен. Васильковые очи племянника требовали только одного: мстить же, мстить за погибель дядьки! Настрой бойца передался главе Опричнины. Князь Милосельский рыкнул зверьём и всадил коню шпоры в бока – ужаленный скакун встал на дыбы.

– Скачем, святое воинство! – проревел князь. – Спалим к дьяволу этот поганый умёт!

Кромешники сорвались с мест и стали нагонять оторвавшегося вперёд начальника. Яков лихо вскочил на вороного и также поспешил догнать по дороге товарищей. Бойцы резво свершили дельце. Поганый умёт полыхал рудожёлтыми столпами огня. К небу струился от пламени густой чёрный дым.

Яков Данилович в печали стоял на земле, прислонившись головой к гриве вороного коня; держа в руках поводья. Опричник смотрел на полыхающий умёт, вдыхал носом горьковато-едкий запах пожарища, и поминал про себя добрым словом дядьку Кондратия. Припомнились ему визиты материнского брата на Опричный двор, гостинцы, совместное путешествие из воложанского края в столицу…

Рядом гарцевал на коне князь Милосельский. Яков с уважением оглядел фигуру начальника: высокий ростом, статный, лицом мясистый, хищный крючковатый нос, ястребиный взор, дородный, но жирцом не заплывший, как иные бояре. Липневая жара доконала потомка великого Рориха, железные латы он оставил в монастыре.

“А ты ещё крепкий старик, князь Милосельский…” – промелькнула шальная мысль в голове Якова Лихого.

– Уходим, ребята, – распорядился крепкий старик.

Опричники стали покидать полыхающий умёт, вылетая на кониках через ворота обратно на тракт.

К Якову подскочил Алёшка Вратынский и громко крикнул:

– Шевели задом, Яшка, уходим! Чего застыл истуканом?

Яков вскочил на вороного коня и вместе с дружком они поспешили догнать оторвавшихся вперёд товарищей. Опричники возвращались к монастырю. Разведка свершилась. Старшина Дроздов лишился живота и головных болей. Остальное пятеро: либо полон, либо смерть.

Когда отряд оторвался от полыхающего умёта на приличное расстояние, то внезапно из-за оврагов вдоль дороги высыпала на дорогу пешая засадная дружина новгородского ополчения. Мятежники-черти, вооружённые вилами, сабельками, мечами и топорами; с криками и улюлюканьем напали на опричников. Государевы воины, неся потери, спасались позорным бегством в направлении монастыря… Новгородцы оставили преследование и резво вернулись к месту засады. На пыльной дороге и рядом в канавах возлежали в крови, корчились в судорогах, не менее с дюжины поверженных опричников. Кони, потерявшие седоков, истошно ржали и диким табуном скакали по полю.

– Поклевали новгородские зёрнышки, вороньё поганое! – лихо прокричал высокий повстанец с кривым варяжским топором в руке.

Новгородец приметил, что неподалёку от него в дорожной пыли свистоплясил страданиями опричник: делал неудачные попытки встать на колени, громко стонал. Мятежник подскочил к раненому воину и со всего размаху всадил ему в спину варяжский топор. Поверженный боец захрипел, спина обагрилась кровью. Мятежник выпустил древко из рук. Государев воин подёргался телесами… а потом навсегда упокоился на новгородской земле…

Поредевший отряд опричников резво скакал на конях по дороге. Мужской монастырь, где стояло лагерем Опричное войско, был совсем недалече, осталось преодолеть самую малость пути… По правому краю тракта показалась избушка-скит, а неподалёку от него имелся колодец с во́ротом и рукояткой.

– Стоять! – прохрипел князь, натягивая поводья.

Отряд чёрной тучкой подлетел к обители. Старшина и трое бойцов резво спешились, передали поводья товарищам, обнажили свои сабли и поспешили войти внутрь скита.

– Ребятки, подсобите с коня слезть, мочи нет, – простонал князь.

Яков Лихой и Алексей Вратынский спешились и быстро подбежали к начальнику. В этот миг из обители выскочил один из разведчиков.

– Скит пустой, Юрий Васильевич!

Князь Милосельский кивнул головой:

– Привал…

Сжав зубы, главный опричник, с помощью Лихого и Вратынского, спустился на землю. Тихонько рыча, Милосельский снял с головы шлем и швырнул его на землю.

– Ранен, Юрий Васильевич? – вопросил Алёшка.

– Посекли малость шую, – усталым голосом ответил князь и тут же прихватил правой рукой пораненную левую со стоном.

Яков Лихой только сейчас приметил, что чёрный рукав кафтана начальника рассечён и щедро пропитан кровью.

– Туда ходим, – кивнув головой в сторону колодца Милосельский. – Напиться хочу и рану надо перевязать.

Алёшка с князем поковыляли к воде, а Яков дёрнулся было ловить коней (князя, своего, Вратынского), но увидел, что бойцы уже словили их скакунов и вязали вместе с другими к коновязной балке. Возле колодца ошивался опричник.

– Доставай воды, чего егозишь, как прокля́тый! – в раздражении крикнул бездельнику Юрий Васильевич.

Баклушник кинулся к колодцу и сбросил вниз бадью, перевязанную верёвкой – посудина гулко шлёпнулась о водицу. Боец дождался, когда бадья наполнится доверху, и стал с усилием крутить рукоять во́рота. Внезапно опричник согнул спину дугой и отпустил ручку – бадья с шумом полетела обратно… Яков Лихой с удивлением уставился на медленно оседающего товарища – ему точнёхонько в спину вонзилась стрела.

– Тревога, братия! Нападение! – заорал Вратынский.

– Падь, Юр Василич! – закричал Лихой и потянул начальника вниз.

С помощью Алёшки, Яков завалил здоровое тело Милосельского на землю и накрыл его собой. Падая ниц, благородный княже заревел словно боров, которого резали на зиму. По двору бестолково шныряли остальные опричники. Некоторые из бойцов так и не сообразили ещё – а что случилось? Яков Лихой поднял голову и увидел, как по лугу резво бежали два новгородца по направлению к лесочку. Один из мятежников держал в руке скифский лук, тетива оружия колыхалась по ветру.

– Двое злодеев та́мось! Лови их, братушки! – завопил Вратынский, указывая рукой на луг.

Дюжина опричников пустилась в погоню за удиравшими к лесу мятежниками. Яков оглянулся – двор скита обезлюдел. Лишь лошади, пристёгнутые к коновязной балке, размеренно размахивали хвостами.

– Куда всей толпой понеслися… бараны безмозглые! – проревел диким голосом начальник, усевшись на землю.

Только поздно было – дюжина опричников уже летела по лугу в погоне. Один из бойцов споткнулся о кочку и шлёпнулся лицом в траву.

– Ша́врик вонючий, бестолочь кривоногая, – выругался князь и смачно харкнул, едва не задев благородной слюной Якова.

Ушлые повстанцы скрылись за опушкой лесочка. Вскорости там же растворились и преследователи. Неуклюжий опричник, слегка хромая, последним нырнул в зелень.

– Телеу́х колченогий, о́столбень сраный! – продолжал источать похвалу сердяге князь Милосельский.

– Как ты, Юрий Васильевич? – озаботился Вратынский.

– Яшка, Лёшка, вы хоть рядом сидите… Воды притащите мне.

Яков Лихой встал на ноги и хотел было направиться к колодцу, но не сделав и шага… замер на месте. Из кустов шиповника, что раскинулся густыми кронами с краю холма, вышли четверо дюжих повстанцев: трое новгородцев, а один – рыжебородый варя́жин. Мятежники неспешным шагом подходили к Юрию Милосельскому и его опричникам.

Наёмник собою внушал: высокого роста, могучего телосложения, мощный стан облегала кольчуга. На голове – шлем с полумаской, из-под которого торчали рыжие космы; в руке – длинный варяжский меч.

Мятежники остановились рядом с опричниками. Один из дюжих новгородцев подал голос:

– Юнцы, брысь к мамкиным титькам. А с воеводой мы потолкуем.

Юрий Милосельский рыкнул в досаде и тихим голосом обратился с последним словом к своим бойцам:

– Верещал я им: куда толпой полетели… Прощевайте, ребятушки. Лихом не поминайте начальника…

Другой новгородец, пристально разглядывая чёрный кафтан князя, расшитый золотыми и малиновыми позументами, обратился с речью к товарищам:

– Кажись, сам первый ворон в силок нам попался. Милосельский, каркуша противная, Юрий Васильевич?

Князь исподлобья зыркнул очами на догадливого мятежника…

– Добро пожаловать на новгородскую землю, княжий бояр, – съехидничал третий новгородец, характерным окающим говором.

Опричники Лихой и Вратынский посмотрели друг другу в глаза…

Первый новгородец повысил голос:

– Бежите, щенята. Остатный раз молвил. Иначе – забьём.