Читать книгу Третий Лад - - Страница 6

Первый новгородец повысил голос:

– Бежите, щенята. Остатный раз молвил. Иначе – забьём.

Яков Лихой мигнул глазом товарищу. Вратынский кивнул головой в ответ. Опричники вскочили с земли, прижались спинами друг к другу и обнажили клинки сабель.

Первый новгородец с уважением посмотрел на дерзких парней, пальцем указал варягу караулить раненого князя, затем вынул саблю из ножен и левой рукой махнул остальным двум повстанцам – за мной. Опричники дружно просеменили к колодцу, неподалёку от которого лежал их убитый товарищ со стрелой в спине.

Рыжебородый варяг-богатырь погрозил князю мечом, а затем с ловкостью вынул из его ножен кинжал и широким взмахом могучей руки отбросил оружие далеко в куст. Чуть погодя туда же улетела персидская сабля-шамши́р с позолоченной рукоятью и двумя яхонтами на концах крестовины. Норманн зыркнул очами, отметив про себя то местечко, где упала персидская сабля богатого русского пленника…

Новгородцы окружили щенков кольцом и пошла неравная битва – трое против двух. Опричники умело отбивали атаки неприятелей, резво крутя саблями, прикрывали друг другу тылы хребтами и умудрялись вдобавок совершать выпады. Однако двоим супротив троих сражаться – задача тяжёлая. Нужно было что-то предпринимать…

Могучий норманн с любопытством наблюдал за схваткой, держа крепкого старика под надзором: остриё меча упёрлось в грудь пленнику. Милосельский сидел на земле и страдал, придерживая десницей левую руку. Посечённый рукав кафтана совсем разбух от благородной крови…

Яков Данилович вдруг громко крикнул:

– Ваньку, и-и-эх!

Кромешники дружно шагнули в разные стороны, перекатились по земле скоморохами и резвонько вскочили на ноги. Ловкий приём сбил с толку одного из мятежников, и Алексей Вратынский тотчас пронзил зазевавшегося новгородца саблей насквозь в бочину и споро вытянул перепачканное кровью и ошмётками внутренностей оружие обратно к себе. Повстанец захрипел и кулем повалился на землю. Яков прикрыл атаку товарища, отразив выпад другого мятежника. Опричники снова соединились спинами. Третий новгородец, окающий губошлёп-раззява, остался вообще не у дел.

– Ко мне ходи, сучьи выползни! – заревел одурманенный кровью и первым в жизни убийством бугай Вратынский. – Отродье бунтарское, кого ещё пощекотать сабелькой?!

– Тих, роздых, – зашептал Яков.

Окающий губошлёп дрогнул духом. Он обернул голову назад, ища глазами наёмника. Нужна была подмога варяга.

Первый новгородец закричал, не оборачивая головы:

– Олав, хе-е-ль!

Этим мгновением поспешил воспользоваться Яков Лихой.

– Прикрывай, – шепнул он Алёшке и татарской стрелой полетел к окающему новгородцу, который всё пялился на норманна.

Губошлёп не успел поворотить голову назад – его спину насквозь прошила сабля ретивого опричника. Пока Яков Лихой вынимал оружие из тела окающего повстанца, к нему метнулся первый новгородец, но его успел встретить Вратынский и между ними пошла рубка саблями.

– Флинке гютер, явла! – истошно закричал норманн.

Наёмник с мечом в руке поспешил на подмогу новгородцу, бросив страдающего князя в одиночестве. Яков встретил варяга и между ними также началась жестокая сеча. Парень первый раз бился с супостатом, вооружённым варяжским мечом. Кромешник отметил достоинство такого оружия: оно добротно позволяло держать оборону. Продавить саблей мощный варяжский меч представлялось пустым занятием. Но и свой недостаток был. Атаковать столь длинным мечом – риск нарваться на встречную атаку лёгкой, как ветер, сабли. Матёрый варяжин успешно держал оборону, изматывая силы врага.

Дорожки сражающихся пар пересеклись. Яков Лихой и новгородец столкнулись плечами и потеряв равновесие, оба бойца завалились на землю. Пока они поднимались, варяг и Вратынский схлестнулись друг с другом в рубке. Таким случайным макаром, противники поменялись оппонентами.

Первый новгородец оказался сильным соперником, он совсем измотал здоровяка Алёшку Вратынского. Норманн понял, что тут можно переходить от обороны к атаке. Наёмник нанёс сокрушительный удар мечом по сабле противника: Алёшка вскрикнул и завалил сабельку вниз. Пока Вратынский поднимал дрожащую от усталости руку, неприятель пронзил его грудь своим мечом насквозь.

– Дё-ё, хюн! – прохрипел измождённый схваткой варяг.

Перед смертью Алексей успел оказать дружку последнюю услугу. Могучий увалень также выжал все соки из первого новгородца во время их схватки. Яков Лихой убил мятежника крайне помпезным приёмом: ложный выпад вправо, приседание коленом, взмах саблей. Отсечённая голова, брызнув кровью, шмякнулась наземь. Следом за башкой рухнуло тело повстанца.

– Яшка, карась воложанский! Вот это махнул сабелькой, паря! – в восторге закричал глава Опричнины.

Воложанскому карасю осталась последняя забота – рыжебородый варяг. Опричник и наёмник во-второй раз схлестнулись друг с другом в схватке. Варяг был облачён в плотную кольчугу. Сейчас доспех стал для него лишней обузой – силёнки на исходе. Яков Данилович все активнее наседал на богатыря-иноземца, но и у него наблюдались трудности: он тоже сильно притомился, проклятущая кольчуга варяга совершенно не оставляла ему местечка для нанесения рокового удара саблей. Свезло только в том, что шлем-полумаска чужестранца оказался без ба́рмицы, прикрывающей шею, но попробуй ещё туда доберись…

Яков сменил мето́ду сечи. Теперь он сам ушёл в защиту, выматывая силы супостата частыми перебежками. Варяг был старше его годами, на грузные и могучие телеса давила кольчуга, десница зудела от боли под тяжестью меча. Наёмник сообразил, что ещё немного и мальчишка его вконец измотает, а потом прикончит. Норманн принял решение… Он решил убить упёртого воронёнка-опричника таким же способом, как и долговязого увальня. Наёмник собрался с последними силами, улучил мгновение, занёс варяжский меч ввысь, нанёс сокрушительный удар! Таким ударом можно не то, что быка убить – слона заморского завалить. Только удалой шахматёр Лихой без трудов просчитал это действие. За миг до атаки, он отскочил в сторону и варяжский меч врезался клинком в землю. Теперь всё было кончено. Варяг заревел и попытался поднять оружие. Яков ударил ногой по руке соперника – меч полностью рухнул наземь.

Норманн поднял на противника мутные от бессилья глаза.

– Гюд… Там ин шель, – просипел наёмник.

Опричник махнул оружием, намереваясь рассечь шею неприятеля. Сабля краешком острия едва чиркнула кожу. Великан схватил ладонью посечённое горло. Яков Лихой отбросил саблю, вынул из ножен кинжал, сблизился с противником и резким тычком вогнал лезвие в горло по самую рукоять. Норманн рухнул ниц агромадным телом, щедро поливая кровью из шеи новгородскую землю…

– Я-я-шка! Тебя Бог в уста целовал? Вот так сошла благодать нам в подарочек! – в восторге завопил князь Милосельский.

– На Бога надейся, Юр Василич, – пробурчал под нос удалой воин.

Яков Лихой завороженно смотрел на могучую спину поверженного норманна и лужицу крови, что растекалась у его головы.“Я нынче убил троих человек. В диковинку это, как странно, чудно́ всё… Не пойми, что происходит. Сам едва не погиб…”

– Тысячу рублей золотыми червонцами дам тебе, Яков Данилович! Только бы в Стольный Град возвернуться живыми. Там и Царю доложу о твоём подвиге, Пересвет ты мой дорогой!

Яков Лихой подошёл к неподвижному телу дружка Вратынского и опустился перед ним на колени.

– Бывай, Алёшка. Прости, друже, не поспел на подмогу, – осенил себя знамением Яков Данилович.

Лихой оглядел поле брани. Из передряги живыми выбрались двое: сам воложанский дворянин и князь Юрий Милосельский. Навсегда упокоились у скита шестеро бойцов: трое дюжих новгородцев, могучий варяг-богатырь с кинжалом в горле, кромешник у колодезя со стрелой в спине и дружок Алёшка Вратынский…

– Возвертаются! Здравы будьте, стервы, давненько не виделись. Олухи небесного Государя, толоконные лбы, колобро́ды брыдли́вые, – вновь заругался ядрёными словечками князь Милосельский.

Яков Данилович поворотил голову и приметил, как по лугу брели обратно к скиту опричники чёртовой дюжиной. Последним плёлся по траве колченогий вояка…

Как вернулись в монастырь, князь Юрий Милосельский отослал в столицу гонца с весточкой: “…восстание широкое, в помощь смутьянам орудуют варяги, нужна подмога. Пока до окаянного Новгорода доберусь – половину Опричного войска могу растерять…” Кесарь ждал подобных вестей. Наготове стояла могучая армия, не обременённая сейчас иными войнами: стрельцы, отряд государевых стражников, татарская конница. Царь самолично возглавил карательный поход и у берега Елименского озера разгромил армию мятежников. Самодержец пленил и казнил предводителя восстания, гордого, как и его город, князя Владимира Бельцева, двух бояр, и даже новгородского митрополита не пощадил. Опричный розыск показал: Бельцев и двое знатных бунтовщиков были разумом восстания, митрополит – сердцем.

Поверженные новгородцы ожидали дальнейших казней, многие семьями побежали прочь от родимых домов, зарылись в густых лесах соседней Пермской земли. А самые отчаянные беглецы добрались аж до земель диких вотяцких племён. Новгородцы с ужасом ожидали погрома, памятуя о проделках прошлого Царя-Мучителя. Но нынешний Государь издал грамоту: “…коли северяне доброй волей покаются за бунт – крови не будет боле…” Великий Князь обеспечивал новгородцам сохранность привилегий по торговле и новых повинностей не наложил. Маловато милостей? Держите ещё пряник. Нового князя знать имела право сама выбрать, по их непонятной традиции: учитывая мнение простолюдинов. На радостях собрали новгородские чудаки своё вече, подрали глотки на площади, да и выкинули фортель.

Знать избрала князем Новгородской земли… бабёнку! Да и не бабу ещё, а незамужнюю девицу. Да и не абы какую девицу, а дочь недавно казнённого предводителя восстания – Ясину Владимировну Бельцеву.

Испокон веков Русь жила традицией: кисель – не сбитень, баба – не человек есмь. Змея-искусительница она, волочайка возможная, чаша похоти. Воистину: такого чудачества не знавала ещё земля российская. Чтобы баба княжила! Да и не абы какой землёй, а само́й новгородской: богатой, с чудаковатой и строптивой знатью, с обширной территорией. Но самодержец только рукой махнул: “…пущай княжит”. Близкие к Царю бояре зашептались: “…Государю любопытно: а справится ли бабешка с княжением?” И справилась баба, надо же! “Велик ты, Господи, и чудны дела Твои; разум человеческий не может постигнуть…”

Наступила серёдка месяца ве́ресня…

На кронах деревьев вовсю золотились листья, а некоторые из них уже упали на землю Опричного двора. На задней площадке разбрелись по углам на короткий передых молодые кромешники. Прислонившись хребтами к грязновато-бурому каменному строению, на земле сидели приятели: герой Отчизны Яков Лихой и Семён Коптилин. Земляк Сенька влажными телячьими глазами взглянул на смурное лицо дружка. Голос Коптилина: заунывный, тягучий, как мычанье молодого бычка. Когда он смотрел, казалось, что Коптилин и не смотрит на собеседника вовсе; Сенька и глазами мычал, клещами вытягивал душу наружу.

– Чего опечалился, Яша? Опять… ту-у вспомнил? Разлюбезную?

Яков Лихой молча перекатывал в зубах травинку.

– Выбрось её из башки, дру-у-же. Ну же! Родовитого боярина дочь! А ты кто таков? Карась воложанский, как и я. Не чета нам подобные де-е-вы, – улыбнулся добряк Коптилин.

– Мелко ныряешь, карась, – Яков прикрыл глаза. – Увидишь, брат: будет она мне супружницей. Богом… и Чёртом клянусь.

Сенька деловито перекрестился после таких слов.

– Слыхал, чего об ней люд сказывает? – понизил голос Коптилин. – Бабка её веду-у-ньей жила: за́говоры творила, болячки лечила, сглазы снимала. А может… и магией забавлялась. Кто их знает, хвостатых?

– И что с того, балаболка? Меня мальцом раз живот прихватил – такая ведунья и вылечила.

– А то, что дар колдовской бабка передать может только внучке. И не любой, а младшей, – Сенька Коптилин воздел палец кверху, а потом перешёл на шёпот. – А твоя Марфа – младшая дочь боярина Сидякина!

Коптилин снова осенил себя крестным знамением.

– Сразумел? Охмурила тебя, чародейка, Яшка! Ей богу охмурила!

– Суеверный ты, Сенька, словно бабка-нахлебница.

Яков Лихой выплюнул травинку из рта.

– Не суеверный я, – распластался в улыбке Коптилин. – Аз есемь – богобоя-я-зненный.

Сенька прильнул ближе к дружку.

– Задрать бы той Марфе подол… да и глянуть туда: есть у ней хвост от бабки в наследство… аль нету! – захихикал остряк.

– Помалкивай, – не оценил хохму приятеля Яков Данилович.

Коптилин отпрянул назад, потом глубоко вздохнул и задал дружку давно терзавший его вопрос:

– Тебя князь Юрий Васильевич, когда поведёт… к Государю?

– Не знаю, пустое всё… Должно, не сведёт уже.

Семён Коптилин опустил телячьи глаза к земле.

– Золотишко припрятал, поди?

– Разумеется, Сенечка, – вздохнул Яков. – Я ить: сиротой остался. Дядька Кондратий и тот – погиб в Новгородчине. Самому теперь своей ладьёй рулить надобно… по юдоли жизненной.

К Якову Лихому и Семёну Коптилину резвой походкой спешили две чёрные фигуры: наставник Емелин и дьяк Фома Колотовкин – довольно важный воронец в Опричнине. Воители подскочили, как поужаленные, и вытянулись стрелами. Емелин и дьяк остановились перед бойцами.

– Яков Данилович, следуй за Фомой Ипатьичем, – строго произнёс наставник. – Твою личность дожидается князь Милосельский.

Колченогий дьяк Колотовкин повёл за собой молодого опричника. Лихой взглянул на его хромую походку и с печальной улыбкой вспомнил, как князь Юрий Милосельский костерил в новгородской земле крепкими словами неуклюжего вояку, что споткнулся о кочку, преследуя по лугу коварных мятежников… Дьяк усадил опричника на колымагу с крытым верхом при дядьке-вознице. Яков усмехнулся: “Я и сам мог на вороном поскакать рядышком, экие почести…”

Колымага тронулась, опричник взглянул на лицо дьяка и почуял холодок в нутре. По дороге молодец вертел головой налево и направо. Запертые на территории Опричного двора, как преступники в остроге, молодые бойцы крайне редко выбирались на улочки столицы… Холодок в нутре Якова загулял ещё отчаянней, когда он сообразил, что колымага, миновав Грачёв рынок и посад… приближалась к Детинцу. Отчётливо виднелись белые стены и овальные бойницы… Яков приметил фигуру стрельца в красном кафтане, замершего в карауле на вершине бастиона.

– Главу Дворцового приказа звать: Ростиславий Глебович Куркин. Запомнил, воитель? – строгим голосом вопросил дьяк Колотовкин.

– Ростиславий Глебович Куркин, – отчеканил опричник. – Экое имя длиннющее, как хвост у звезды-комиды.

– Преглупый репликар завернул, Яков Данилович, – покосился на опричника важный из себя дьяк. – Звезда-комида – примета поганая. Не брякни во Дворце чего подобного, любомудрый ты ащеу́л.

– А можно ли кратко употребить его имя: Ростислав Глебович?

– Можно и Ростислав – разницы нету. Да не забудь Куркину в пояс покланяться. А впрочем: за мной повторяй все движения во Дворце, мы там не только Куркина встретим…

Лихой обратил внимание, как почтенный дьяк, на пути к Детинцу, на его глазах превращался из солидного ворона в крошечную пташечку. Плечи и хребет скукожились, шея вросла в туловище, клюв поник. Смерд никчёмный, а не важнейший приказной человек. Метаморфозы, да…

На Красном Крыльце дьяка Фому Колотовкина и опричника Лихого встретил тот самый глава Дворцового приказа – престарелый боярин Ростислав Глебович Куркин. Поклон вельможе. По коридорам шныряли дельцы-ухари в малиновых кафтанах – дворцовые подьячие. Приметив начальника, малиновый народец склонял голову в кратком поклоне и спешил далее по своим делам. Глубоко в пояс кланялись Куркину прочие встречные: дворцовые бабы из кухни в чёрных и золотистых сарафанах, молодые стольники в белых рубахах, подпоясанные расписными алыми кушаками; хозяйственные девки, тащившие корзины с бельём. Слегка поклониться Ростиславию Куркину умудрился даже мужик с огромной седой бородой, что стоял на самом верху деревянной лестницы и чинил в стене каменную кладку…

“Истинный муравейник…” – мелькнула мысль в голове Якова.

Но вот Куркину и его спутникам встретились на пути двое вельмож, один другого жирнее, наряженные в длиннополые расшитые золотом кафтаны-фе́рязи – бояре из Государева Собрания. У одного на голове имелась высокая меховая горлатка, а у другого – расшитая зелёными и золотистыми нитями шапка-тафья. Толстые пальцы оказались сплошь покрыты драгоценными камнями: яхонты, агаты, смарагды, диаманты… Здесь Куркин и опричный дьяк Колотовкин сами замерли на месте, как подмороженные, сотворили глубокий поклон в пояс. Знать ответила им на приветствие лёгкими кивками шибко благородных голов.

Яков Лихой с удивлением рассматривал высокую горлатную шапку из чернобурой лисицы на голове у вельможи и замедлил с поклоном. Дьяк Колотовкин дёрнул раззяву за рукав кафтана, не разгибая хребта. Опричник одумался и поспешно склонил спину в глубочайшем поклоне. Знатный муж в шапке-тафье пошевелил тонкими пшеничными бровями, как хамоватый рыжий таракан усиками, с неудовольствием разглядывая дерзкого воронца-развисляя. У опричника ёкнуло: “Затянул с поклоном, баля́ба я…”

А когда троица продолжила путешествие по коридорам Детинца, Якову припомнился один разговор при тлеющей свече с ныне покойным подьячим во время шахматной баталии… Колычев размеренно покачал головой, когда опричник Лихой срубил его ферзя, малость времени помолчал, гоняя внутри себя некую мысль, да и выдал replica: “Да уж, Яков Данилович, утекли те времена… Это ныне возгордились собою жабы немерено. Пуп у нас добрый. А бывалоча квакуши млели от страху, когда вороные кафтаны зрели…”

Тревога в душе молодого опричника росла каменной скалой. Яков Данилович совсем растревожился, когда Куркин привёл его к высоким резным дверям, по обеим краям которых стояли двое стрельцов-рынд в белых кафтанах. Вельможа принялся втолковывать герою, как следует входит к кесарю. А в голове худородного дворянина царили сейчас: шум, гам, сумятица. Он сам превратился… не в пташку, нет; в букашку.

Тут Яков Лихой с ужасом осознал, что дьяк Колотовкин… постучал скрюченным пальцем в двери Царской Палаты: тук, тук. Пара мгновений – одна из створок слегка приоткрылась. Опричнику привиделось, что в проёме мелькнул знакомый хищный профиль с крючковатым носом…

– Яков Данилыч, ты чуешь, что я тебе нашёптываю? – озаботился Ростиславий Куркин.

Опричник собрался с духом, откашлялся… и солдатским голосом ответил главе Дворцового приказа:

– Всё слышал, Ростислав Глебович. Все слова запомнил.

– А ты ещё молодцом, карась воложанский, – усмехнулся старик Куркин. – Некоторые попервой в обморок шмякаются…

Яков Лихой осенил себя троекратным знамением.

– С Богом, опричник, – толкнул Якова в спину боярин Куркин.

Колотовкин раскрыл одну из створок дверей. Воложанский карась жидкими ногами вошёл внутрь Царской Палаты, сделал три шага вперёд и замер на месте…

Перед глазами Якова плыл туман. Где-то впереди имелось высокое резное кресло-трон, на котором сидел, сгорбившись… какой-то гигант. Рядом с Великим Князем стояла знакомая фигура в чёрном кафтане. По левую и правую руку тряслись стены Палаты, расписанные затейливыми узорами. Парень приметил икону в дальнем углу, стол с письменными принадлежностями и кипой бумаг, три стула с золочёной резьбой. Часть стены была обита шёлковой багряной материей. Там стоял, наискосок прислонившись к полотну, Царёв Посох с округлым набалдашником, сплошь усыпанный каменьями…

Туман в голове визитёра смешался со свечением от драгоценных камней посоха, и молодой опричник-букашечка напрочь забыл, что ему следует делать, войдя в Царскую палату. Карасик воложанский приплыл в гости к сому-Господину. Выручай малька, Господи!