Читать книгу Три ноты на самом краешке Земли - - Страница 3

I

Отзвуки «лихой» швартовки «Дерзкого», видимо, долго расходились волнами окрест среди живого и неживого, и оно зажмурилось и притихло. Только после обеда на ухоженном и хорошо оборудованном пирсе показался тяжелый и мрачный от облезшей краски грузовик-контейнеровоз и с важностью необыкновенной направился к кораблю. И сразу ожил пирс и правый борт… Эсминец слегка покачивался от сильного прижимного ветра, словно одобрял скорую операцию по перезарядке контейнеров крылатых ракет. Кто из морских бродяг не рад заботам берега о нем?

…А в глубине корабля, оставив все заботы, спал человек. Он лежал поверх одеяла, в распахнутом альпаке и кителе. Отопление едва работало, иллюминатор наглухо задраен и задернут бархатной шторкой – борт-то наветренный. Посвист норд-веста, шлепки волн, слышные, как нечто очень далекое, баюкали спавшего, но делали сон неспокойным…

Шум на верхней палубе усилился, лицо напряглось – человек увидел ясно, что его беспокоило. То была земля в океане – и длинный старый дом с маленькой девчушкой в окне, что-то кричавшей ему. Беда! Он плыл острову, к дому, на чудище, проглатывающем все на своем пути. Девочка зовет, будто видит только его, а не опасность! И он плывет к ней и боится за нее и – усилием воли отодвигает берег… А чудище, как одна зубатая пасть, мечется по морю: оно учуяло страх и рвет его без боли, без надежды…

В каюту без стука заглянул офицер в новеньком альпаке большого размера с надвинутым капюшоном. «Спит», – тихо сказал он, и все же присел на баночку, о чем-то задумавшись. Потом тихонько встал, но не сделал и двух шагов к двери, как услышал хруст койки. Лейтенант сел, сбросив ноги, но еще, видимо, не проснулся, стрелял глазами по каюте, и присутствие постороннего его явно не обрадовало. С усилием разжал губы и произнес равнодушно:

– Куда ты? Садись! Я сейчас. Мне что-то снилось. А когда кто-то… я не могу вспомнить. Но я вспомню… я все помню, это мой крест.

Офицер откинул капюшон и снова вернулся на баночку.

– К столу садись, совсем забыл про меня, – все еще полусонно сказал Лейтенант, направляясь к умывальнику.

– Все спящим застаю… Извини, тебе бы отоспаться не урывками…

Старшему лейтенанту Мамонтову, офицеру особого отдела, нравилось бывать в этой каюте. Он никак не мог взять в толк, что источает в ней ощущение необыкновенного уюта и покоя. Он снова – скорее по профессиональной привычке – внимательно ее осмотрел, тем более что Лейтенант включил верхний плафон (в море он себе этого не позволял). Взгляд отдыхал на предметах – приметах личности хозяина. То дальневосточный пейзажик, то яркий парусник на закате, очередная забытая книга на пустующей кровати – из «закрученных»… Та же толстая тетрадь на столе, рядом с пузатым блестящим кофейником. И – дельфины! повсюду дельфины! Рисунки, наброски… На каждом – обязательно! – внимательные глаза или глаз, а в них всегда и говорящее выражение – разное! Колдовство какое-то.

Ничто не говорило глазу, что здесь живет офицер-неудачник – "опальный стрелок", три года назад ударивший помощника командира корабля за оскорбление матросов, и с тех пор замороженный в пониженном звании на годы… Но удивительным образом маленькое звание зазвучало на корабле как самое высокое флотское отличие… Кто лучше всех знает корабль и тонкости службы – Лейтенант. Он не покупается на следствия, а ищет причины и реально может помочь! Третий человек в боевой корабельной иерархии…

О приказе замещения командира корабля на случай боевых действий было известно Мамонтову. И он тоже произносил «Лейтенант» неизменно с большой буквы. И все же в эту каюту его вел не только неподдельный интерес к личности хозяина, но и вполне служебный.

– С верхней палубы, Сережа? Начали? Розов там? Он простужен… Чего ты так уставился?

– Давно не видел тебя гладковыбритым.

Лейтенант постарался и выглядел посвежевшим.

– Два стакана горячих черной смородины от простуды и усталости. Первый бросок на юга сделан, чем не праздник? Да и… замечание получил, радость великая, – быстрым движением он погасил верхний плафон.

Но и без пробного шара, он увидел, что Мамонтов знает о сегодняшних событиях все. Или почти все.

– Ад. Ночью будет мороз – с собой притащили. И ветер совсем обнаглел. Повезло, что борт подветренный, иначе загнулись бы через час.

– Повезло? – усмехнулся Лейтенант. – То идем на юга́, то не идем, то спешим, то не спешим… На швартовку в шквал идем без буксиров, калечимся на ровном месте…

Мамонтов притих. Он сразу увидел два явных факта: со старпомом стычка не мелочная и не случайная. И – с самим Лейтенантом явные новости.

– Нужна информация для «сбора-собора», Ник? Сегодня вы, вроде, опять собираетесь?

Лейтенанту вопрос явно не понравился, и он высказался напрямую:

– Не томи. Я тебе говорил, что буду использовать твою информацию по своему усмотрению, без ссылки на источник. А ты сам решай, что говорить, а что нет.

Мамонтов поежился. Похоже времена беспечного трепа на всякие темы уходят. «Он знает или догадывается? Знать не может…» Подняв голову, особист наткнулся на пристальный взгляд Лейтенанта.

– Серж, ты меня за объект держишь, так? Разрабатываешь… Ну, и успокойся. Это твоя работа – подозревать всех и вся. Не в обиде. Я в твоей информации заинтересован не меньше. Дозированная, фильтрованная, косая – мне все сгодится. Тоже кое-что понимаю и не всегда балую тебя первачком.

Мамонтов изумленно откинулся в кресле-вертушке:

– Какой из тебя объект? С твоей-то карьерой? Ты нужен нам, как пастуху скафандр!

Лейтенант взял альбом с рисунками и стал листать. Мамонтов, вздохнув, тоже устроился поудобнее, поубавив голосок до комфортности, стал чеканить как азбуку:

– На югах действительно заваруха. Штатам понравилось командовать, бури по пустыням гонять. Нашим на Сохлаке несладко, и мы там сильно бы пригодились. Но ты знаешь же, как и кто у нас принимает решения. Не обязательно на основе необходимости и срочной информации… К тому же мотивы… могут быть совершенно неизвестны и непонятны. Есть выбор информации, а есть выбор приоритета. Наверху!.. Понимаешь?

– На Сохлаке стреляют?

– Нет… пока выдавливают. Типичная ситуация. Официальные власти Сомали не хотят портить с нами отношений. Но и платить по долгам дяде Сэму нужно. И появляются вдруг некие сепаратисты, которые не подчиняются никому… Сколько их – неважно. Их кормят и вооружают, и они злые как… их хозяева.

– А мы?

– Мы? – Мамонтов с затаенной тревогой глянул на Лейтенанта, но тот беспечно листал альбом. – Мы – какие хочешь, только не злые. ЯБП выгружаем, а не загружаем. Но они всегда знают, чего хотят…

– А мы?

– Мы не знаем, чего хотим. Нужен ли нам этот Сохлак… Ник, ты чего? тестируешь меня, что ли?

– А что? Ты провалился. Информация – пять, анализ – два. Причем здесь – нужен Сохлак или не нужен… В нас растет разобщенность! Или ее культивируют? На Сохлаке наши моряки, есть мои друзья, а я должен делать вид, что их уже нет!

– Ладно. Это тема тревожная, согласен. Но я сюда не суюсь. Кстати, о ракетчиках… Есть информация… – Мамонтов сощурил глазки: уж продавать новость он умел. – Объявился твой новый сосед по каюте…

– Да?! – и Лейтенант оторвался от альбома. – Где он? Кто?

– Он ждет корабль в главной базе. Шевелев Петр Кимыч, чудо-специалист, ракетчик-снайпер. Такое у него почетное прозвище. У него тоже сложная морская судьба! И еще… – Мамонтов сделал паузу, вновь круто меняя тему, как торговец на рынке товар, следя за глазами покупателя. – Второй буксир не дали потому, что здешний комбриг с вашим командиром в больших неладах: когда-то они служили вместе и в чем-то не сошлись…

– Шутишь? И старпом знал об этом? А если у него тут друзья…

– Не исключено. Но ты его личность переоцениваешь, – закинул крючок Мамонтов, надеясь вытащить тунца, но, похоже, подцепил акулу.

– Переоцениваю?! – пропел Лейтенант, выпрямляясь. – Какой ты дипломат!

Он мягким движением ладоней закрыл альбом и вдруг со всего маха грохнул им о стол, но сказал тихо, пристально глядя на Мамонтова и наклоняясь к нему:

– Я с этим бульдогом… в бой не пойду! – сверля глазами собеседника, Лейтенант снова откинулся к переборке, и несколько минут в каюте висела тишина. – И я загадку разгадаю: откуда в нем столько прыти… Шесть месяцев на корабле, а прямо божок! – топит, г… мажет. Помнишь, как он начал? Две недели приглядывался, а потом собрал офицеров и понес матом: бездельники, неучи, я с вами дерьмо жрать не собираюсь… Что ж, думаю, круто, оскорбительно, но может и дела будут крутыми… А это он себе пьедестал сооружал! Дерьмо у него в почете. И с буксирами – как ловко масло в огонь подлил!

Мамонтов был явно обескуражен. Все знали уже, что старпом у них не подарок. Но старпомовская должность вообще собачья, не лаять нельзя…

– Удивляешь, – смягчал Мамонтов. – Из тех он, самых обычных!.. И причем, очень неглупый, может быть, далеко пойдет… Я кое-что о нем расскажу.

– Подожди! – резко оборвал его Лейтенант. – Я сам тебе сначала скажу самую суть, чего информаторы тебе никогда не донесут. Не будем туфту гонять…

II

Лейтенант взял в руки кусочек «дикого» опала – темно-огненной окраски, очертаниями головы зародыша динозавра, и стал крутить его и вертеть на стекле стола.

– Это было сегодня, сразу после швартовки. Он вызвал командиров швартовых команд… Крики, грязная брань при матросах… Ладно. Но я добился у него аудиенции – перехватил на минуту, когда все разошлись, и сказал негромко: «Зачем, товарищ старпом, человека ставить на четыре точки?» Он повернулся ко мне, и я прочел по лицу, скольких усилий стоит ему снизойти до разговора со мной. «Обращайтесь строго по уставу. Мне нужны подчиненные! Тебя! – и он двинулся в мою сторону, вытянув руку – я особо об этом предупреждаю». Мне пришлось изготовиться, здоровяк… «А я думал, единомышленники нужны!» Он замер, он искал реальный смысл этого слова.

Лейтенант наклонился к Мамонтову, положив руку на кресло-вертушку:

– Слышишь, Серж? Себе-то я не могу врать: он стоял и переводил это слово на свой язык. И потом выдал, вперемешку с матом, конечно: «Я вас вытряхну из мешка ваших проблем – сюда! ко мне! – и он показал себе под ноги. – Мыслители мышиные! Корабль должен идти, стрелять…» А я вставил: «В цель попадать». Он исподлобья: «Не с кем!» – «А не топчи людей!..»

И Лейтенант сжал огненный камешек в кулаке и сделал вывод:

– Это ты недооцениваешь его способностей.

Особист пригрелся в альпаке, прикрыл глаза… Ситуация все больше не нравилась ему, а он весьма уважительно относился к своей интуиции. Свести все к чрезмерной, но вполне понятной требовательности старпома не получится. Лейтенант явно готовился к сегодняшнему «собору» и формулировал свои переживания в нечто…

– Знаешь, как звали старпома на предыдущем месте службы? – спросил особист, потягиваясь, как на своем рабочем месте.

Лейтенант усмехнулся и снова занялся альбомом, положив камушек аккуратно в уголок стола – его руки постоянно были чем-то заняты.

– Его звали… «америкашка» – не в глаза, конечно.

– Да-а? – Лейтенант неожиданно сильно изумился, отложил альбом, о чем-то глубоко задумался и сказал тихо, как самому себе. – Забавно.

Перевалившись на другой бок, дотянулся до телефона и позвонил в рубку дежурного: «Пришли ко мне приборщика!»

– Небезынтересный момент. Он разведен, есть дочь, сын. Два года назад чуть ли не силой выпроводил их на родину, куда-то на Волгу. Но бывшая жена вернулась сюда, живет где-то в городе… с девочкой. Сына у бабки оставила.

– Да-а? – и снова почти минутная задумчивость, как забытье: нечто, подмеченное Мамонтовым в собеседнике впервые. – Странно вяжется в одно… Хоть картину пиши.

Уставившись в штору над койкой, Лейтенант стал говорить, на первый взгляд несвязно и не к месту.

– Солнце заливает весь ходовой, чайки счастливые, линия горизонта чистая, зовущая… Это наш праздник, после стольких трудных вахт… И вдруг этот решил: у меня нет ничего общего с красотой морского утра… Понимаешь, о чем я? Он правит бал… все должно существовать в его измерении, в его тени и жить по его усмотрению…

Мамонтов искренне посочувствовал:

– Он просто хам, да еще на собачьей должности. Почему ты обостряешь до края, до грани между жизнью и смертью! Не понимаю, не вижу грани…

– В этом твоя беда, разведчик…

В каюту постучали, обрывая разговор на высокой ноте.

– Заходи, Сенцов!

В каюту вошел приборщик, неловко, кособочась.

– У меня сейчас время есть, товарищ Лейтенант, я хорошо приберусь.

Матрос говорил твердо и бодро, с настроением, а Лейтенант уже вставал с койки.

– У тебя есть время? Подойди… повернись. Не крутись! О! – левый глаз у матроса был подбит и светился. – Старшина мне доложил. С боевым крещением, Владик!

Улыбка у приборщика быстро скисла. Да и Лейтенант был невесел, хотя все вышло так, как и предвидел.

– Вот он-то знает грань! он идет по ней. Какая у него служба? Ты думаешь, он – боевой номер? Моряк? У него есть корабль и плечо друга? Ты думаешь, он умеет плавать или держаться на воде? Ответы знаешь лучше меня! Ничего у него нет! Вся его жизнь сейчас – лавирование между кулаками и пинками, между боевым постом и камбузом… Как у крысы. А если дойдем до Сохлака и будут бои, мы его… спишем за ненадобностью?

Лейтенант словно поперхнулся, и пальцы на поднятой правой руке выписывали какие-то немыслимые фигуры.

– Матрос Сенцов! боевое крещение надо отметить. Давайте выпьем чаю.

И он налил воды в полуторный кофейник, включил в розетку, усадил матроса в кресло-вертушку – как раз между офицерами – и сразу получилось нечто действительно торжественное. Мамонтову затея понравилась. Он повеселел, словно отвлекся от своих тяжелых мыслей, и придвинулся к столу.

Матрос держался молодцом. Перестал стесняться своего посиневшего левого глаза, которым повернут к особисту, и пояснил бодро:

– О стойку… По трапу спускался… поспешил.

– Ладно, Сенцов, – опять нахмурился Лейтенант, когда они посмеялись над «невезучим» глазом, – мы со старшиной будем разбираться с этими «стойками»… А ты скажи нам: как старпома называют между собой матросы?

Приборщик быстро глянул на старлея и повесил голову. Мамонтов положил ему руку на плечо:

– Ты чего? Не военная тайна, а мы не трибунал.

Не поднимая головы, матрос улыбнулся и ответил негромко:

– Америкашка.

Пришел черед изумляться Мамонтову, потому что он точно знал: нет никакой связи прежнего места службы старпома и нынешнего.

– Так и зовут?

– А что? – и матрос хитренько посмотрел на Мамонтова и рассказал довольно ловко. – Говорят, приборщик его придумал. Собирался старпом на свой редкий сход, в ресторан, а приборщик гладил брюки… Старпом собирался, веселый, просмотрел еще какие-то документы, встает из-за стола, потягиваясь, говорит: «Что-то затомилось-зачесалось, кому-то вломится сегодня, а Вася?» И засмеялся во весь зубатый рот, как американец. Вася тоже засмеялся, а сам потихоньку подальше от старпома…

Мамонтов катался по койке в приступе смеха, Лейтенант улыбался, натянуто и сухо.

– Но почему «америкашка», Владик? – Мамонтов едва одолел смех. – Вы что, так хорошо знаете их? Ты там был?

– Мы знаем их лучше себя – в телевизоре сплошные иностранные рожи…

– Ишь ты! – изумился опять Мамонтов, – националист какой. И как ты их отличаешь?

– У них, товарищ старший лейтенант, – неожиданно серьезно и внятно ответил Владик, – все вокруг этого: пожрать и… постель, обязательно, чтобы в комфорте… в стандарте.

– А у нас таких нет?

– Выходит есть, – засмеялся матрос, – только у нас стандарту мало кто верит. Заверни, извините, г… в бумажку и дай рекламу, у них сожрут и не поморщатся – стандарт потому что.

– А у нас? – не отставал особист, наседая тоном.

Матрос бился достойно:

– У нас любят конфетку настоящую…

– Даже если ее нет?

– Особенно, если ее нет… Зато мечта получается настоящей, без обмана.

Особист сдался, смеясь, но ранняя морщина на его лбу не разглаживалась.

– Где ты их таких берешь, Радотин?

Лейтенант, будто не слышал, звеня чашками, доставал из шкафчика сахар и печенье, разлил золотистый напиток.

– Чай у тебя! Тонкий аромат! Мне кажется, сама твоя каюта пропиталась им на десять лет вперед.

Лейтенант, прислушиваясь, к шумам на верхней палубе, сказал с искренней заботой:

– Розову бы сейчас хотя бы глоточек…

– Отлежится, отоспится, – успокоил его Мамонтов, – у нас все на этом построено. И корабли в бою – одноразовые, как шприцы. Во время войны никто не даст столько времени для перезарядки.

– По-разному может быть, – уклончиво ответил Лейтенант и встал проводить своего приборщика, который быстро управился со своей объемистой чашкой и печеньем.

– Тебе будет сейчас труднее, Влад. Ты выпрямился – это вызов. Но и легче – ты видишь всех, кто перед тобой и кто чего стоит. Пасовать нельзя! Покажи кулак… У тебя есть кулак! И у тебя есть ладонь. Ладонь другу, кулак врагу! Иди.

III

– Бог мой! – воскликнул Мамонтов, когда за матросом закрылась дверь, – это похоже на некий обряд… Ты его гипнотизируешь, или… вооружаешь?

Лейтенант махнул рукой.

– Гипноз? Мне в голову не приходит шутить на эту тему. Просто умница, может быть наш будущий биограф. Вот и «америкашку» обнаружили… С каких это пор бульдоги в моряки полезли?

– На берегу больше, Коля, – они смотрели друг на друга: один удивленно, другой с азартом, и оба пытались понять, кто на что способен, когда неизбежна встреча с динозавром.

– Ветром несет их? – удивление Лейтенанта сменилось насмешкой, насмешка издевкой… – А вы им соломки стелите… Была б моя воля, я бы младенцев кулаками вооружал, чтобы они расцветали ладонями. А то мы в ладушки с ними, а они вырастают беспомощными и сатанеют от бессилия перед мразью.

– А старпом что, с зубами родился?.. Наш, обычный… Нанесло новые стандарты жизни – прав твой морячок… Сенцов? береги его. За них цепляются свободные от религии и гражданственности рабы эго и похоти, бойкие и пронырливые.

– Если корабли не для боя нужны, а для красивого прикрытия добычи благ, то… добро пожаловать на близкий пир пиндосов-динозавров, так? Сегодня я почувствовал, что палуба уходит из-под ног… Корабль просто не имеет определенного курса, он игрушка. Объект «америкашки». Ему по плечу добыть в штабах нужную оценку в нужный момент – это мое видение… Подойди к нему и скажи: вы гипнотизируете подчиненных, у вас пол-экипажа вареные… Он не поймет! А любой матрос чувствует, что за хмырь перед ним, и какая ему.

– Но есть еще командир, общий уклад службы… Я хочу, чтобы ты, зная его личность, не переоценивал его. Да и свои возможности тоже…

– А ты можешь себе позволить недооценивать его? Думаешь, командир его не раскусил – и каково ему от такой гадости? Тебе, разведка, проще заниматься мной, нашими «соборами», поэтами, инакомыслящими, да? Подчищаете «обчеству» лицо… Ну-ну.

Лейтенант со стуком достал толстую папку из стола, быстро нашел нужный ему лист.

– Вот. Читаем… «…неизвестное, но беспощадное сражение идет среди нас и в нас, в потаенных глубинах сознания и выплескивается наружу бессчетным количеством жертв и страданий… Идет сражение за реальность, сатана завоевывает почетное право на место под солнцем… На сердца людей, чтобы сделать их бессердечными, на мысли, чтобы сделать их алчными, на сознание, чтобы сделать его плоским…»

– Э, куда тебя потянуло, – протянул разочарованно Мамонтов. – Я знал, что ты теоретик, но… тут мистикой попахивает.

Лейтенант, будто не слыша, читал блеклые листы загадочной папки, но уже тихо.

– Твоим познаниям есть применение, и ты его найдешь, потерпи…

– Как лошадь ломовая? Он заказывает музыку – а я везу… Так? Хрен им!

Мамонтов раздраженно махнул рукой:

– Хамы всегда были в этой жизни… чего беситься…

– Да, – живо откликнулся Лейтенант и неожиданно зло посмотрел на Мамонтова. – Я взбесился, а он – нормальный. Вот это и есть изюминка всей ситуации. Так будет теперь всегда. Да, мразь была во все времена. Но именно теперь она станет нормой, она будет у руля! Но…

Мамонтов поймал себя на мысли, что он не узнает своего давнего и постоянного собеседника в этом очень неспокойном человеке.

– Но! Серега! – и Лейтенант тоже рассматривал старлея как чужого человека. – Это совсем не значит, что между нами нет пропасти. Сегодня на ходовом меня проняло не только сквознячком…

– Знаем мы эти пропасти! – и особист вдруг вскипел, а это ему совершенно не шло и казалось неестественным. – Грань, теперь пропасть… Проходили… Между богатыми и бедными, злыми и добрыми…

– Как-как?!

Мамонтов махнул рукой и засобирался восвояси:

– Только потом оказывается, что всеми людьми – без исключения – управляют весьма прозаические вещи. Может быть, что-то есть, но пропасти… – вставая, он покачал перед лицом Лейтенанта вытянутым пальцем. – Нету! И никогда не было. И не надо искать.

Неожиданно свет в каюте погас. Мамонтов, двинувшийся было к двери, замер. Но не успел он и слова сказать, как свет загорелся вновь: Лейтенант держал палец на выключателе настольной лампы.

– Что, есть разница? – и свет вновь погас. – Что видишь?

– Ничего!

– То-то. Тьмы нет. Есть отсутствие света. Запомни на всякий случай.

Когда загорелась лампа, Мамонтов стоял, мальчишески надув губы.

– На театр потянуло? Может, ты и прав, но никто не оценит, только помешают. Когда ты так непримирим к Лацкому – невольно закрадывается подозрение о каких-то личных мотивах…

– Я понял, Сережа. Учту. Но и ты учти, что пропасть проходит именно по глубоко личным местам, понимаешь? И по мотивам тоже. Пиндос он и есть пиндос – как ни крути. И растет этот бульдог на твоем удивительном благодушии!

Мамонтов пошел к двери, а Лейтенант продолжал говорить, не шелохнувшись, будто самому себе:

– Я не только убежден, что она есть, готов измерить глубину…

У двери особист оглянулся:

– Откуда у тебя папка?

– Э-э! Не скажу… Подобрал на списанном эсминце «Вихревом», в столе полузатопленной каюты. Устраивает?

Мамонтов только хмыкнул в ответ: «Отоспись без сновидений, Коля!»