Читать книгу Три ноты на самом краешке Земли - - Страница 6

I

В салон флагмана вошел широкоплечий молодой человек в полевой форме. Несколько шагов в направлении стола начальника штаба прошел почти строевым шагом, но так спокойно и с достоинством, что все присутствующие замерли при виде непривычной картины. И голос его был веселый, открытый:

– Товарищ начальник штаба бригады! Капитан Озерцов, командир группы морской пехоты с целью…

«Господи! Я уже и забыл, что офицер может так представляться старшему…», – не удержался от тихого комментария стармор Ляшенко. НШ представил гостю присутствующих. Командир корабля с громкими словами «Добро пожаловать!» крепко пожал руку капитану. Тот был похож на светлого пушистого кота, чрезвычайно довольного новенькой портупеей, пышные усы топорщились от мягкой улыбки… Но еще звучали тяжелые «некошачьи» шаги по ковру, а военная подтянутость морпеха завораживала. Командир корабля не скрывал удовольствия: ожившее приложение к строевому уставу!..

– Значит, с нами?..

– Запланировано так, если не изменится обстановка, – мягко уклонился от ответа боевой «кот».

Командир выразил желание увидеть, как разместились гости, НШ одобрительно кивнул.

Как только за капитаном и командиром закрылась дверь, НШ, явно утомленный сегодняшним днем больше, чем всеми предыдущими на переходе, попросил Мамонтова сделать погромче телевизор. Из «ящика» без конца передавались тревожные новости о готовящейся военной операции США на Ближнем Востоке. Картины военных приготовлений впечатляли. НШ призадумался, а потом «похвалил»:

– Вот как надо заставлять любить себя. В наглую.

– Паскудство одно, – согласился стармор. – Они воюют, а весь мир оплачивает и плачет.

– Но сила, Степаныч, а? Против силы не попрешь. Поневоле зауважаешь. И уважают.

Помолчали, наблюдая громкое действо. Примечательным было то, что комментатор телеканала взахлеб, будто личными успехами, хвалился возможностями армии США и их союзников. НШ встал, прошелся по каюте и задержался у огромной карты Мирового океана…

* * *

Флагманский РТС собрался уходить, встал и Мамонтов. Старый капраз нехотя покидал уголок дивана, будто его отрывали от дела… Однако НШ их задержал, предложив попить чаю: «Ужин наверняка задержится на время перехода корабля в точку». «И стар, и млад» остались с охотой.

– Расстроился от парадной мощи вероятного противника? – улыбнулся Александр Иванович, непривычно примолкнувшему Ляшенко. – Силищу заморскую не переносим на дух, и держим за пугало… А не кривим ли душой, Степаныч?

Ляшенко с усмешкой сделал жест Мамонтову: фиксируй, мол, почти политические заявления, пригодится… Но НШ продолжал, увлеченный мыслью:

– Карта Мирового океана… А я чаще смотрю на нашу любимую, родимую сторонушку… Она распластана, как большое сердце – это мое сердце, так сладко отзываются в душе напевные названия городов и городков, заливов и бухт… Какими тяготами и заботами облагает наша земля человека, добывающего простые блага! Стало обычаем отдавать ей все. Он унижен чрезмерным трудом или возвышен? Перевожу взгляд, читаю названия американских городков… И внутри у меня удивительное спокойствие, я физически ощущаю, что там живут в полном достатке, веселы и беззаботны… Опять перевожу взгляд – опять тревога в сердце: выдюжит ли наш человек, когда на него столько валит природа и традиционный уклад непомерного труда? А надо быть и воином, если такие пространства у нас…

– Расчувствовался, Александр Иванович… – с нотками недоверия крутил головой Степаныч. – Ты на их счастье не посягнешь, их детей, уверен, готов защитить… Им бы надо помнить, как счастье свое добыли! Кровью, хитростью, грабежом… Скромнее надо быть, а не эталоном себя величать…

НШ задумчиво проговорил, будто самому себе:

– Может быть, и нам пора камнями и силой стилить дорогу к счастью, обустраивая хотя бы центральные области на уровне европейском…

Степаныч снова недоверчиво и с укором посмотрел на него:

– Надо быть не русским, и как минимум нехристем. Но ты остался русским, хотя в тебе немало кровей намешано. Как ни настраивают нацмены молодежь – она русская по мироощущению! Казахи – как ни крути – русские казахи… И дагестанцы – они русские дагестанцы… И грузины! Русскими грузины останутся, даже если Кавказ разделяет нас. Украина – все та же Русь, там ее больше, чем в Москве.

– Но нам-то что?

– Нам? Радость! Мы дали им второе рождение. Нам эту радость нельзя терять – иначе мы не русские. Радость от просторов, которые мы заслонили от убийственного себялюбия покорителей и «хозяев» жизни, от любителей стандартов…

НШ только головой крутил, задетый чем-то очень похожим на истину.

– Да-а… Красиво говоришь… Как грузин! За такие красивые слова надо выпить… чаю.

Тут же был вызван рассыльный.

– Чай, дружок, покрепче, погорячее! Напомни Васе, он обещал блеснуть своим искусством…

II

Дверь за матросом не успела закрыться, в салон возвращались командир корабля и капитан Озерцов.

– Как разместились? – спросил НШ, жестом усаживая капитана Озерцова.

– Нормально, товарищ капитан первого ранга. Довольны.

Командир восхищался необычно, как курсант:

– В березовом лесу побывал! Мы своей силы не знаем Александр Иванович… Казалось бы, сколько можно ехать на энтузиазме, душевном подъеме. Все! до дна вычерпали, перевелись в России дурачки… Но нет!

– Не пойму тебя, – засмеялся НШ, – увидел лес Емелюшек и ободрился?

Общий смех нисколько не смутил командира.

– Да, дурачков… Иванушкиной закваски. Такие преград не знают… Идут по земле, но маяк у них неземной. Так всегда было на Руси-матушке.

– Значит, наши дурачки – они вовсе не дурачки, а…

– А разве Розов сегодня не убедил вас в этом?

Лицо НШ на мгновение окаменело, но согласился быстро:

– Пожалуй, – но стекло в его глазах осталось, он убедился, что командир не хочет забыть «розовый бунт», он ищет ему объяснение. – Корабельные дурачки, однако, так не радуют…

– Точно, – усмехнулся командир. – Присылают, а они быстро прокисают от тупого натирания рынды до перламутра.

– Нечто похожее нам тут Степаныч толковал. Все больны морем, но не всем повезло попасть в хорошую упряжь.

Он обвел всех взглядом, и стармор Степаныч строго подтвердил:

– У нас есть начальники, которые… не могут быть дурачками. По штату!..

Грянул смех. Смеялся и НШ, окидывая собеседников острым взглядом.

– Ладно, – будто нехотя согласился он, – что-то теряем, а что-то находим… На дурачков не тянем, так хоть начальниками побудем.

* * *

Вестовые внесли чай, и целую гору пончиков, небольших, румяных, припудренных сахарной пылью. Не скрывал удовольствия от угощения и гость – командир морпехов. Мамонтов, озадаченный валом информации, скромно взял один. Остальные воздали должное кулинарному искусству коков полной мерой. Впрочем, на комплимент Степаныча в их адрес командир сделал уточнение:

– Печет лично старший вестовой – старший матрос Орлов Вася. По своей инициативе и рецепту. От души.

Еще пончики мелькали между подносом и жующими ртами, хрустя в зубах, а капитан Озерцов, глянув на НШ, сказал как бы мимоходом:

– У нас на поминках такие пекут, славно… Попал в этот отпуск…

Когда последний румяный шедевр остался сиротливо лежать на большом алюминиевом подносе, капитан продолжил:

– Дураки мы – не дураки, а хитрецы, и выходит то чаще выходит боком… В деревне убили по заказу крупного хозяйственника, областного масштаба, надежду облисполкома… Он затевал огуречный промысел, пол-России собирался обеспечить бочковыми огурцами, против которых южные – просто сигареты без табака… Но где-то перегнул палку, проявил хитрый ум и хватил лишка. Убили его точно по предсказанию гадалки. Я знал его, знал гадалку… Дай, думаю, уясню, что за предсказание… Бабка-гадалка хоть и любила меня с малых лет, но сначала много не сказала: мать, мол, забыл, не лечил, а потом и к жене остыл, к детям… А потом-таки добавила: «Ергий, есть у человека такая струнка, откликается на все, гляди, слышь ее, а смолкнет – считай мертвец, и случай решает судьбу». Чем стоит русский человек? В выгоду и корысть он не помещается. Впрочем, всякий духом веский… тянется к вечному.

– А у тебя хлопцы бессмертные? – спросил командир корабля то ли с иронией, то ли с потаенной завистью.

Капитан ответил не сразу, гася иронию грустной улыбкой:

– В человеке есть нечто, что теряется незаметно, и вот уже – сухой листок, подвержен любому случаю и несчастью. Я так ее понял: не хлебом единым… Кто-то думает о хобби, а мы о поклоне и близости небу… Чтоб о двух ногах, о двух крылах!

Степаныч слушал подавшись весь вперед, и вдруг решительно заявил:

– Да, тема острая сейчас… Как нам Иванушек и Емелюшек сохранить, – и вдруг обратился прямо к командиру. – Вот вы, Василь Андреич, не знаете, кого ждете на борт как главного ракетчика…

– Только без предисловия – скоро пробные обороты, – с улыбкой поторопил НШ. – О ком ты так громко?

– Я мигом, Александр Иванович, это совсем короткая, но удивительная история, – и стармор удобнее устроился на диване, задумался и, возможно, не успел бы рассказать. Но в это самое время зазвонил телефон, НШ поднял трубку и передал ее командиру.

– Ну что ж, они исправляются. Отбой приготовления. Готовьте швартовые команды! – и командир положил трубку с очень довольным видом. – Пойдем под буксирами, подойдут минут через двадцать. Ветер очень крепкий, но назавтра – улучшение погоды!

НШ тоже с удовлетворением хмыкнул:

– Опомнились. Но рапорт готовь, удар был сильный, мало ли как аукнется, – и повернулся к Степанычу с интересом: – И что же? Какое еще диво от тебя?

III

– Было то ранней весной… Пост радиолокационного наблюдения на диком мысе, отдаленный, снабжение только морем, а лету от Сахалина полчаса. Командир поста старший мичман Егоров служил на острове четыре года, с ним жена, двое детей маленьких. Ну и подразделение – два десятка матросов, мичманы. К весне с продуктами на посту плохонько. А тут погода испортилась надолго… Не обидно, если бы то были Курилы, а тут цивилизация вроде недалеко: в ясную ночь над горизонтом отблески огней над Сахалином. Как-то вдруг – ближе к обеду – шум двигателя! Выбегает во двор: море – пусто, а вдоль береговой полосы выплывает этакая стрекоза, да низко так – тумана боится, сама вся – небесно-голубая. Звезды красные мой мичман рассмотрел, и они его успокоили – свои вроде. Но откуда?

И садится прямо перед домом командира поста, а казарма-то и сам пост – были в небольшом отдалении. Открывается дверь и выпрыгивает незнакомый моряк, каплей, подбегает, обнимает и толкает к вертолету. А там уже показался второй – мичман, его подчиненный-отпускник! и хлопочет с мешками. Тут командир поста опомнился, бросился помогать, а от казармы уже бежали матросы… Напоследок тот каплей, отдаленно похожий на монгола, лично вынес два ящика, нетяжелых, и отнес к порогу домика, где стояла жена командира поста с двумя малышами. Вертолет винты не выключал, дождался моряка, поднялся, и как бы сразу упал к морю по обрыву, пошел над волнами низко… Как сказал мой Егоров, сердце у него защемило: рисковала валькирия…

В уютном салоне флагмана висела тишина: здесь даже представить то было тяжело, ждали продолжения. Но сначала был куцый и суровый эпилог.

– Разбирались в базе, разбирались на флоте… Пытались замять, победителей, мол, не судят: вернулись они благополучно и отсутствовали недолго. Но командир вертолетчиков оказался с гонором. Летчика выгнали со службы, а морячка нашего упекли уже дальше Сахалина… И вот надо же! Где он объявился!

– Степаныч, не томи, – командир корабля смотрел настороженно. – Это был Шевелев, что ли?

– Да! Всю предысторию выложил наш отпускник-мичман, как на духу. Познакомились в ресторане, дня за два до события. Выпили, разговорились… Мичман и пожаловался на «жисть» на острове. «Двое детей на таком посту?» – удивился тогда каплей. И решили они к празднику сюрприз преподнести. Летчика пытались выгородить, мол, заставили полететь обманом, шантажом… Каратист капей, сильный… Но потом установили, что все у них было спланировано. В тот день погода немного прояснилась, туман вынесло из залива, а корабли давно ждали совместного траления с вертолетами… И на полчаса вертолет якобы плутанул от маршрута… Одно долго не могли уяснить – откуда такая отчаянность, возле берега туман же? мужество-то не решались сказать. Немотивированное, вроде. Пьяны были? Но летчика проверяли и до, и после – чист. Моряки – трезвенники. Вскрыли черный ящик, прокрутили пленку – а там почти все тридцать минут полетного времени одно и то же: горланят разудалую песенку «Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой, крутится-вертится хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть…». И голоса… вдохновенные! Мелодию выводили со вкусом, с вариациями… Я слышал эту пленку, комиссии ее прокручивали. Решили, если не пьяные, то дурачки точно.

– Дурачки-то дурачки, а все-таки не в Японию же полетали – хотя до нее не дальше, а? – и в голосе НШ все услышали непривычный для него азарт.

– А что было в ящиках, Степаныч? – вежливо спросил Мамонтов.

– Каких? А-а… Мороженное! С него все и началось. Это потом мичман додумался подкупить картошки, капусты, лука – а то бы вертолет погнали с двумя ящиками мороженного – для детишек.

В каюте опять зависла тишина, в которой слышны были отдаленные шумы мощных двигателей – к кораблю направлялись буксиры.

– Вот вам «не хлебом единым»… Затаскали особисты, граница-то вправду рядом. А один штабист, спесивый, позволил себе издевательский тон… Какими, мол, идиотами надо быть и прочее. А тот ему как ствол ко лбу: «А у нас дети с грудного возраста служат? Тогда выдавайте им детское довольствие – и мороженное по праздникам!» Адмирал, конечно, в начальственный крик, в ответ уставился злыми глазами, губами шевелит, будто плюнуть хочет… Каратист, смелый. Но как он выплыл? Кто его вытащил? Хотя уже тогда его знали как очень хорошего специалиста…

– Командир таких коллекционирует, – едко заметил НШ. – Это же он, ракетчик?

– Да. Шевелев Петр Кимович, прошу любить и жаловать…

– Какие разные в экипаже люди подбираются. Искры полетят при соприкосновении!

По телевизору бежали картинки очередного выпуска новостей. Рев самолетов, бодрый голос диктора, иностранный говор ворвались в каюту. На несколько мгновений их заглушила сирена с подошедшего буксира, в иллюминаторах заиграли отблески мощных прожекторов. Командир встал, и, попросив разрешения, направился к выходу. НШ заворожено смотрел на экран.

– Что ты об этом думаешь, капитан? – спросил он, не отрывая взгляда от экрана.

Капитан Озерцов не ожидал вопроса, наблюдая с детским любопытством демонстрацию невиданной силы и ответил коротко:

– Мне Иванушка-дурачок ближе. За ним хоть что-то есть, кроме физической дури…

* * *

Стармор и Мамонтов вышли вместе.

– Сегодня что-то все об одном говорят, – посетовал особист, пристраиваясь за капразом. Но тот, не приостанавливаясь, направлялся в свою каюту.

– Так ведь какой день сегодня, молодой человек? Канун Рождества Христова. Поневоле задумаешься… Видел, как заря погорела? Страсти небывалые… Как там в кубриках?

– Война. Может, в походе выдует блажь.

– Охо-хо… Молодым и пень – тень, старикам – напоминание…

Они разминулись у трапа. Капраз двинулся в нос, а контрразведчик в корму, в свою маленькую, но уютную норку, великолепно оборудованную для отдыха и для работы.