Читать книгу Тамга. Фантастический роман - Группа авторов - Страница 3

Неведомая глубина

Утром Шон просыпался от звуков, которые проникали в его сознание каждую ночь. Правда, утро, ночь, день, вечер были для него всего лишь словами, за которыми не скрывались чувственно воспринимаемые образы. Двенадцать часов условных суток потолочные панели испускали молочно-белое свечение, а на тринадцатом начинали медленно тускнеть, пока не гасли совсем. Это означало, что пора ложиться на узкий пластиковый лежак, покрытый тонким поролоновым матрасом, и закрывать глаза.

Спишь ли ты при этом или просто лежишь, вглядываясь в пустоту, значения не имело. Шон делал это по привычке. В Инкубаторе, где он рос, все воспитанники обязаны были ложиться, как только прозвучит сигнал отбоя. Став взрослым, Шон мог бы и не следовать этой привычке, но не находилось причин изменять ей. Сны питаются дневными впечатлениями, а какие впечатления могут быть у человека, который сидит в четырех стенах день-деньской?

Серые, безликие стеновые панели, молочный свет. Трижды в день раздается звонок, означающий, что можно открывать приемную камеру центрального продуктопровода – завтрак, обед, ужин. Дважды включается подача воды в душевой кабине. Лишь смывное устройство унитаза работает без перерыва. Использованную посуду и столовые приборы мыть не нужно. Когда в них отпадает надобность, открываешь лючок утилизатора и сбрасываешь тарелки и приборы, сделанные из прежде уже использованных, а теперь переработанных стаканов, ложек и остатков пищи.

В Инкубаторе воспитанникам рассказывали об устройстве Нейро-сити. Дети одного пола сидели в креслицах, расположенных амфитеатром, и смотрели на экран, где кривлялся мультяшный клоун, устраивая для малышни виртуальную экскурсию по городу, которого они никогда не увидят воочию. Раскрашенная кукла упирала главным образом на то, насколько все продумано в их замечательном городе: полностью автоматизированные фабрики производят пищу и одежду, энергостанции снабжают электричеством, а гидроузлы – водой.

Рассказывал клоун и о том, что у жителей Нейро-сити нет никаких забот. По достижении пятнадцати лет они получают право самостоятельного пользования нейрокапсулами. В самом Инкубаторе их саркофаги не применялись. До шести лет воспитанники обучались восприятию Метавселенной с помощью VR-очков и простеньких контроллеров, с шести до двенадцати уже можно было пользоваться полноценным костюмом со шлемом, позволяющим полностью погрузиться в виртуальный мир.

Наконец, с двенадцати до пятнадцати лет воспитанники тренировались вести самостоятельную жизнь в Метавселенной, тогда как до этого возраста их контролировали специальные обучающие нейросети. Граждане мегагорода не знали своих матерей и отцов, родителей им заменял Инкубатор. Мальчики и девочки воспитывались отдельно, во избежание эксцессов, обычных при достижении полового созревания. Впрочем, эксцессы были возможны и в однополых группах, но контроль гормонального развития, проводимый бдительными нейросетями, быстро купировал конфликты.

Когда Шону исполнилось пятнадцать, он, как и его сверстники, был переведен из общих помещений Инкубатора в индивидуальную жилую ячейку. Никаких торжеств по этому поводу не устраивалось. Даже самого перемещения Шон не помнил. Он просто заснул на своем матрасе в общей спальне, а проснулся в выделенной ему ячейке, большую часть которой занимал саркофаг нейрокапсулы, приветливо подмигивающей голубыми огоньками на панели внешнего контроля. Оставшееся место было отдано лежаку, прикрепленному к стене небольшому столу и вращающемуся табурету перед ним. Справа от стола располагалась приемная камера продуктопровода, а под ним – лючок утилизатора. Слева – санитарный блок, включающий душевую и туалетную кабинки. Окон не было, ведь со всех сторон ячейку Шона окружали другие жилые ячейки. Но вот дверь присутствовала, и в первый же день самостоятельной жизни парень попытался ее открыть. Тщетно. Она оказалась намертво заблокированной.

Впрочем, одно окно, оно же дверь, в этом обиталище имелось. Стоит Шону открыть саркофаг и удобно устроиться на его выстланном специальным губчатым материалом ложе, как все окна и двери Метавселенной раскроются настежь. Он сможет не просто увидеть, а ощутить, как пахнут морской бриз, бутон розы, нежная кожа красавицы, услышать посвист ветра в снастях каравеллы и звон смертоносной стали в руках отважных пиратов. Он увидит восход двух лун над каменистыми пустошами планеты. Содрогнется от рева доисторических чудищ в густых и влажных лесах мезозоя. И еще многое, многое и многое другое станет ему доступным.

Шон прекрасно об этом знал. Ведь обучающие нейросети с помощью своих бесчисленных виртуальных аватарок – веселых клоунов, милых котят, смешных зайчиков и так далее – на протяжении всего детства внушали питомцам Инкубатора, что истинное их предназначение – это увлекательная и беззаботная виртуальная жизнь в Метавселенной, которая, благодаря пользователям, непрерывно совершенствуется. И большинство соучеников Шона охотно соглашались с этим.

И в самом деле! Ты либо влачишь унылое растительное существование в крохотной тесной жилой ячейке, либо путешествуешь, сражаешься, влюбляешься, создаешь гениальные шедевры архитектуры, живописи, музыки, литературы, открываешь новые миры, погружаешься в глубины океана или таинственные подземные страны, летишь к звездам, путешествуешь в прошлое и будущее, и все это – не покидая уютного нутра нейрокапсулы. О чем тут думать, если выбор совершенно очевиден?!

И все же Шон думал. У него не хватало слов, чтобы объяснить свои сомнения, но казалось странным, что человек рождается лишь для того, чтобы все самое важное в жизни – любовь, творчество, борьбу – испытывать не в реальном, а в виртуальном мире. Для чего же тогда рождаться? Ему катастрофически не хватало знаний, чтобы объяснить это для себя самого. Ведь в Инкубаторе его почти ничему не учили. Кроме взаимодействия с интерфейсом нейрокапсулы, знакомили с инфраструктурой Нейро-сити, да и то в основном в масштабе индивидуальной жилой ячейки. Ни географии, ни истории, ни математики.

Даже чтению и письму как таковым не обучали. Воспитанникам Инкубатора достаточно было выучить назубок несколько десятков служебных пиктограмм, необходимых для управления интерфейсом. Вот и все. Откуда же странные звуки, вторгающиеся в его жизнь? Заунывный протяжный голос, который будит его по утрам? Почему, услышав это, хочется встать с лежака, опуститься на колени и склонить голову? Откуда на ум приходит таинственное «ин ша Аллах»? Что это значит?

Почему он пьет воду или ту сладковатую витаминную жидкость, которую подают на завтрак, только сидя, а случайно уронив кусок пищевого брикета, поднимает его, целует и кладет обратно на тарелку? Правила гигиены требуют выбросить недоеденный кусок в утилизатор вместе с посудой. Этому учили в Инкубаторе. Шон сам не понимал, что его заставило поступать так. Тоскливая бессмысленность существования толкала его и на более странные поступки. Однажды он не выбросил ложку, как полагалось, а принялся чертить ею на стене непонятные знаки.

Сначала это был просто круг. Потом сверху Шон добавил к кругу короткую вертикальную черточку и чуть подлиннее – горизонтальную. На этом свои упражнения в изобразительном искусстве ему пришлось прекратить. Рукоятка ложки, сделанной из спрессованного мусора, стала крошиться, а пластик, покрывающий стены, был достаточно прочным. Парень понял, что, если он хочет продолжить свои занятия, ему нужен инструмент более долговечный. И принялся внимательно осматривать ячейку.

Он обнаружил, что лежак, прикрепленный к стене, как и остальная мебель, имеет дополнительную опору в виде тонкого металлического стержня. Немного повозившись, Шон сумел отломать его. На прочность спального места утрата этой опоры не повлияла, а сам обитатель ячейки почувствовал себя гораздо увереннее. Впервые в жизни он сделал что-то самостоятельно, без указания незримых, но вездесущих нейросетей. Парень тут же опробовал обретенный инструмент в деле.

Рядом с первым изображением он начертил крутую дугу с крючочками на концах, а потом соединил ее изнутри горизонтальной перекладиной. Если бы Шон изучал письменность, он бы знал, что нарисованный им символ похож на греческую букву «альфа», или на еврейский «алеф», или на славянский «аз». Однако ни это, ни то, что он на самом деле изобразил, парню было неведомо. Он и сам не подозревал, что процарапывает на стенном пластике не бессмысленные черточки, а древнейшие символы.

Вскоре часть стены над столом оказалась испещрена знаками, которые были непонятны самому их автору. Глядя на них, Шон испытывал прежде ему неведомое чувство. Наверное, то же самое ощутил первобытный художник, когда впервые в истории прочертил обломком камня на стене пещеры силуэт рогов буйвола, проступивший в утреннем тумане. И уж тем более парень не подозревал, что начертанные им знаки – лишь символически стилизованные изображения животных.

Царапая металлическим обломком по неподатливому пластику, Шон был пока бесконечно далек от понимания глубинного смысла своего занятия. Ему нравился сам процесс. Результат – тоже. Стандартная жилая ячейка, каких миллионы в Нейро-сити, исполинским спрутом охватившем планету, благодаря его собственным усилиям обретала индивидуальный стиль. И все же парень чувствовал, что эти неуклюжие рисунки – не просто украшения. В них кроется нечто большее. Кто бы только разъяснил, что именно…

Глядя на прихотливо изогнутые или прямые черточки, Шон чувствовал, как отступает грызущая душу тоска. Нелегко день за днем видеть перед собой одни и те же стены, совершать одинаковые движения, давно отработанные до автоматизма, жить от завтрака к обеду, от обеда к ужину, от ужина ко сну, когда единственный посторонний звук, нарушающий тишину, – это зуммер приемной камеры продуктопровода, извещающий о прибытии очередной порции пищи, и помнить, что рядом – только руку протяни – находится дверь в совершенно иную жизнь. Пусть и в иллюзорную.

Сделанные им настенные рисунки наводили Шона на непривычные мысли. Ему стало казаться, что они как-то связаны с протяжным звуком и голосами, которые он слышит во сне, и теми странными словами, которые однажды всплыли у него в голове и никак не могут забыться. Он пытался произносить их вслух, созерцая свои начертания, и результат его обрадовал. В нем самом словно образовалась прежде ему не ведомая глубина. Пожалуй, впервые в жизни парень почувствовал, что он не придаток жилой ячейки, а человек.

Впрочем, удовлетворение было неполным и сохранялось в душе недолго. Сразу стали множиться вопросы: какой именно человек и что это вообще значит – быть человеком? Все, что Шон знал о себе, заключалось в его имени. Это все равно что номер ячейки, который, кстати, не был ему известен. А что стоит за этим именем? Аватарки нейросетей в Инкубаторе не слишком затрудняли себя ответами на такие вопросы, даже если кто-то из воспитанников их задавал. Предполагалось, что, когда пользователь подрастет, он сам отыщет ответы в Метавселенной.

А может, попробовать? Шон посмотрел на выпуклую крышку саркофага нейрокапсулы. Все эти бесконечные, одинаково унылые дни, которые он провел в своей жилой ячейке с момента выпуска из Инкубатора, парень избегал виртуальной реальности, опасаясь потерять себя в иллюзорных мирах. Однако ведь и терять-то пока нечего! Для начала неплохо бы себя найти. В конце концов, аватарки нейросетей учили их тому, что в Метавселенной можно не только развлекаться, но и получать знания.

Прежний Шон не счел бы это соображение серьезным аргументом. Он не отдавал себе отчета в том, что боится не столько соблазна яркой иллюзии, сколько перемен как таковых. А если его страшит экскурсия в Метавселенную, которая в любом случае будет кратковременной, ведь нейрокапсула, установленная в его ячейке, не настолько высокого класса, чтобы поддерживать жизнедеятельность пользователя дольше, чем пока тот проголодается, то как он сможет однажды покинуть свое пожизненное заточение?

Заручившись благословением знаков, начертанных на стене, и повторив про себя «ин ша Аллах», Шон разблокировал саркофаг. Зазвучала приятная для слуха мелодия, внутренняя обшивка нейрокапсулы озарилась теплым розоватым светом, как бы предлагая человеку лечь внутрь. Парень поставил ногу на специальную подножку, присел на край, вздохнул и решительно лег навзничь, сначала спиной, а потом и подтянув ноги. Едва он устроился на губчатой подкладке, как крышка саркофага автоматически затворилась.

Контактная маска прилегла к лицу. Внутреннее освещение медленно погасло, но свет для пользователя не померк. Только теперь он сиял не снаружи, а внутри сознания Шона. Ощущение собственного тела постепенно оставило его. Он словно бестелесный дух парил в пустоте, в которой не было ничего, кроме света. Свет не был монотонным и состоял из нескольких слоев – от нежно-розового до фиолетового. Если бы Шон когда-нибудь побывал в горах, он мог бы узнать эту игру красок – так выглядит рассвет в высокогорье.

– Добро пожаловать, Шон! – произнес вкрадчивый женский голос. – Мы давно ждем тебя.

– Кто это – вы? – неприветливо поинтересовался тот.

– Мы – все многомиллиардное сообщество пользователей Метавселенной. Почему же тебя не было так долго?

– Я был занят! – выкрикнул бесплотный, но не безмолвный Шон.

– Хорошо, – кротко согласился женский голос. – Теперь сможешь отдохнуть. Скажи нам, кем бы ты пожелал стать? Воином, правителем, путешественником… соблазнителем женщин?

– Прежде всего я хочу стать собой.

– Обитателем индивидуальной жилой ячейки номер сорок тысяч двадцать один? – в голосе незримой собеседницы появились иронические нотки. – Для этого не нужна Метавселенная. Вернись – и снова будешь жить от завтрака до обеда, от обеда до ужина, от ужина до отбоя. Лежать ночью без сна, пытаясь понять, что ты за человек и какое место занимаешь в обществе…

– Я вижу, тебе все известно обо мне.

– Нам! Нам все известно!

– Ладно. Пусть – вам.

– Впрочем, – задумчиво произнес голос, – если ты жаждешь знаний, все библиотеки Метавселенной открыты. Ты умеешь читать?

– Читать? – беспомощно переспросил Шон.

– Да, складывать буквы в слоги, слоги – в слова, слова – в фразы и так далее. Ведь книги – это не картинки на экране, а…

Голос осекся. Переливы рассветных лучей погасли, на мгновение наступила кромешная тьма, которая сменилась ровным розовым светом деактивированной нейрокапсулы. Крышка саркофага поднялась.