Читать книгу Советское прошлое в политической риторике современной России - Группа авторов - Страница 6

Особенностью данного исследования является то, что в нем предпринята попытка рассмотреть феномен функционирования нарративов советского прошлого в текущей политике в самых разных аспектах и с самых разных сторон.

В частности, речь идет об охвате трех основных уровней (пластов) существования памяти о советском прошлом и ее использования: 1) в политической риторике на официальном и публичном уровне; 2) в межпартийной дискуссии, ведущейся во многом спонтанно, импровизационно и полемически заостренно и ориентированной на целевую аудиторию в лице потенциальных избирателей; 3) в сознании рядовых россиян – для того, чтобы понять, каким образом взаимодействуют эти три уровня.

При анализе дискурсов представителей органов власти и политических партий мы прежде всего опирались на категории, выработанные в рамках дискурс-исторического подхода.

Задача состояла в том, чтобы определить, в контексте каких макросемантических единиц (тем) и дискурсивных стратегий [Reisigl, Wodak, 2001, p. 44–46] представители органов власти и исследуемые партии задействуют отсылки к советскому прошлому.

При этом внимание акцентировалось на дискурсивных стратегиях двух видов: референциальных (дискурсивное конструирование социальных акторов, объектов, явлений, событий, процессов и действий через различные способы их именования) и предикации (атрибутирование позитивных или негативных характеристик социальным акторам, объектам, явлениям, событиям, процессам и действиям).

Таким образом искался ответ на вопрос о том, какие нарративы о советском прошлом используются в дискурсе исследуемых политических акторов и каких целей они позволяют достигать.

Мы исходили из того, что на специфику дискурсивных стратегий и нарративов влияют политический контекст и риторическая ситуация, поскольку участники коллективной делиберации взаимодействуют в пространстве политических суждений вне зависимости от того, являются ли они субъектами или объектами аргументации. Как отмечал Г.И. Мусихин, «контекст аргументации задается как формально зафиксированной регламентацией, так и неформальными ожиданиями аудитории, в основе которых могут лежать устойчивые культурные традиции и ситуативное стечение обстоятельств» [Мусихин, 2016, с. 78]. И, добавим от себя, неформальные правила политической игры.

Для учета воздействия контекста на представления о советском наследии использовался критический интерпретативный подход, базирующийся на трех допущениях. Первое заключается в особом значении условий (политических, социокультурных, дискурсивных), при которых социальная память «имеет значение», превращается в «общественное дело» [Brown, 2008; Campbell, 2008]. Это заставляет рассматривать социальную память как феномен относительный, понимаемый в терминах «взаимодействия разнообразных интересов и точек зрения» [Olick, 2007, p. 187–188].

Второе допущение состоит в том, что интерпретация и понимание недавнего прошлого (особенно наследия коммунизма) – предмет интереса в большей степени профессиональных исследователей, политиков и общественных деятелей, нежели рядовых граждан. Поэтому важно понять, как во взаимодействии между обычными людьми и малыми группами создаются, циркулируют и распространяются индивидуальные и коллективные смыслы. Поэтому исследование социальной памяти предполагает учет «состязательности» [Connolly, 1993] социальных и политических категорий, являющихся источниками дискуссий и морализаторства и имеющих разное значение для разных людей.

Третье допущение заключается в том, что исследование социальных феноменов предполагает признание напряжения между формальной, систематической идеологией и «живой» ее формой, представляющей собой совокупность повседневных практик создания и интерпретации смыслов [Ideological dilemmas, 1988]. Социальная память не только отражает или выражает «закрытую систему для разговоров о мире», но и артикулирует «противоположные темы, которые дают основу для дискуссии, аргументации и дилеммы» [Ideological dilemmas, 1988, p. 6]. Эти дискуссии и аргументы во многом определяют особенности создания, циркулирования и воспроизведения в обществе индивидуальных и социальных смыслов [Billig, 1996]. Поэтому исследование политической и социальной памяти предполагает изучение противоречий и совместного влияния формальных и «живых» (на уровне здравого смысла) представлений и форм знания [Andrews, 2007; Trust and…, 2004].

Принимая во внимание эти допущения, авторы монографии стремились отразить многообразие форм, задач и смыслового наполнения использования советского прошлого на различных уровнях жизни российского общества. Анализу подвергались как сам контекст (символическое и институциональное наследие, специфика политического режима и т. д.), влияющий на политику памяти и ее восприятие гражданами, так и символическая деятельность различных мнемонических акторов. Мы исходили из того, что повестку дня и в целом специфику дискуссий формируют не только находящиеся у власти политические силы, но и другие акторы. Однако в условиях ограниченной конкуренции и монополии на информацию, как в случае с Россией, провластные политические силы во многом определяют господствующий политический дискурс, формируя дозволенные для официальной оппозиции рамки символической «конкуренции». В тоже время официальная «оппозиция», разворачивая в этих рамках собственные нарративы, предлагает варианты трактовок настоящего и прошлого, которые также вносят вклад в формирование повестки дня и характера дискурса, а также потенциально могут быть альтернативой нынешнему официальному дискурсу и иметь риторический потенциал преодоления прошлого советского и имперского наследия.

Основное внимание в нашем исследовании мы сфокусировали на изучении риторики мнемонических акторов. При изучении политической риторики учитывались также такие влияющие на содержание текстов факторы, как, во-первых, специфика политической конъюнктуры и политического дискурса в стране в рассматриваемый период; во-вторых, конкретная политическая позиция, занимаемая акторами; в третьих, жанровое своеобразие текстов и индивидуальные особенности авторов.

При изучении памяти о советском прошлом на уровне межпартийной дискуссии (особенно в период избирательной кампании) в качестве методологического инструментария использовались концепция социально-политических размежеваний (cleavages) и теория проблемных измерений (issue dimensions), исходящих из того, что движителем политической жизни служат противостояния по существенным вопросам, структурирующие партийный спектр. Для понимания сути этих противостояний выявлялись вопросы (issues), порождающие наибольшую поляризацию в общественном сознании.

Определением таких вопросов автор соответствующей главы занимался на протяжении нескольких десятилетий, разработав собственную методику их количественного измерения[9]. Она заключается в следующем: позиции партий оцениваются по шкале от −5 до +5 (низшая оценка присваивается резко негативному отношению, высшая – апологетическому; если партия придерживается «центристской» позиции или не придерживается никакой, ставится ноль), а затем эти показатели подвергаются факторному анализу.

Обнаруженные факторы рассматриваются либо как политические измерения (если берется вся совокупность вопросов), либо как субизмерения, или противостояния по отдельным предметным областям – внутриполитической, социально-экономической, внешнеполитической, мировоззренческой. Вопросы советского прошлого, в частности, были отнесены к мировоззренческой области.

Эти политические измерения и субизмерения, а также размежевания по вопросам советского прошлого, также отдельно подвергнутые факторному анализу, посредством корреляционного анализа и множественной регрессии сопоставлялись с электоральными размежеваниями, представлявшими собой, по сути, факторы территориальных различий в партийном голосовании. Эти факторы, в свою очередь, выявлялись факторным анализом долей голосов, полученных партиями в различных территориальных единицах (в нашем случае – в субъектах Федерации).

Для исследования памяти о советском прошлом на уровне представлений рядовых россиян использовались глубинные интервью с жителями Москвы разных поколений (N = 15) и контент-анализ публикаций группы «Мы из СССР» в социальной сети «ВКонтакте» за 2021 г. (N = 100). При этом мы не стремились получить репрезентативную информацию. Для авторов соответствующих разделов монографии было важнее выявить репертуар мотивов и смыслов, возникающих у граждан при обращении к советскому прошлому.

Глубинные интервью имеют ряд преимуществ по сравнению с социологическими опросами[10]. В частности, они позволили более детально осветить смыслы, которые информанты вкладывают в советское прошлое, и связать эти смыслы с их жизненным опытом и особенностями социализации. С помощью гайда с вопросами о функциях СССР как государства, о повседневной жизни людей в СССР и о том, в каких формах сохраняется наследие СССР в современной России, была прослежена логика рассуждений информантов и выявлено общее и особенное в восприятии советского прошлого разными поколениями.

Социальные сети в данном исследовании описывались как арены, открытые и доступные многим акторам, которые действуют в более свободном дискурсивном поле, не ограничиваясь в своей активности доминирующими нарративами о прошлом. На примере онлайн-сообщества «Мы из СССР» было рассмотрено, как интернет-пользователи осмысляют прошлое, в том числе его травматичные и ностальгические моменты. По результатам анализа постов этой группы выделено 12 основных дискуссионных тем, через которые воспроизводится нарратив о культурной травме.

Использование различных методов и концепций позволило нам отчасти решить проблему триангуляции, то есть получить информацию об интересующей нас проблеме с помощью различных инструментов, что способствовало созданию более полной картины. Вместе с тем наша работа не претендует на всеохватность и полноту анализа, а скорее является приглашением к дальнейшим дискуссиям и исследованиям.