Читать книгу Дети Ущербных Лун - Группа авторов - Страница 2

– И-и-э-э, не плачь, ну не плачь же, Саяра!

– И-и-и! – крохотная девочка в искусно вырезанной деревянной люльке не унималась, заходилась тонким надрывным плачем. Мать, невысокая, смуглая, с глубоко запавшими глазами на измученном лице, виновато кланялась гостье – та в ответ так же торопливо кланялась, с тревогой глядя на сморщенное, словно от сильной боли, детское личико.

– Ничего, ничего, Гюльсир-джан, успокой малышку, мы подождём!

– Не могу успокоить, Ака-Бат-джан, уже две ночи и два дня всё плачет, плачет… – Гюльсир подхватила дочку на руки, прижала к груди. – У меня молоко перегорает, а она сосать не может, сразу рвёт её!

– А что Зейфира говорит, не звали смотреть?

– Зейфира-суми обещалась заглянуть сегодня, с утра жду. Ака-Бат-джан, ты уж сама ткань выбери, какой отрез тебе приглянулся – тот и забирай, а мёд вон туда, на стол поставь.

***

Ака-Бат-джан, Белолицая – так местные прозвали жену пасечника Дахира. Много девушек из Ураз-Теримы заглядывалось на высокого пригожего Дахира, но тот лишь улыбался всем белозубо, а ленту с монетками из кос не просил. А как съездил с отцом на большое торжище в приграничный со Светозарьем Радеж, так и улыбаться перестал. Запала в сердце смуглолицему лесовику дочка тамошнего кузнеца, Олюна-певунья. Потерял Дахир покой и сон, грезил наяву белоснежным личиком да золотыми косами. До того измучился егет-удалец, что свёл с отцовской конюшни вороного жеребца и поскакал в Радеж. С рассвета и до заката скакал, коня не жалея, себя не помня. На коленях стоял гордый урманич перед хромым Михасем и растерянной Олюной. Видать, тронула сердце девичье тоска лютая, что огнём в сердце Дахира пылала, из глаз тёмными сполохами вырывалась. Отдала Олюна Дахиру ленту с монеткой из косы – по обычаю урманичей. Отец за жеребца, взмыленного и загнанного, отходил Дахира по загривку суковатой палкой. А как синяки сошли с широких плеч да непокорной спины, погнал сына вековые сосны валить, новый сруб ставить, чтобы было куда привести молодую жену.

Иноплеменцев в Ураз-Териме, селении большом, зажиточном, не особо жаловали. Но красавицу Олюну сразу приняли, а вскорости и полюбили. Певуньей Белоликую не просто так прозвали, даже птицы смолкали, когда пела Олюна. Светозаринка родила Дахиру троих сыновей – двое старших пошли в отца, смуглые, темноглазые. Младший родился раньше срока, в ночь, когда серебряная луна, Аэ, иззубренным краем царапала небо, а красная луна, Ухира, только начала расти. Может, из-за того, что родился под ущербными лунами, и был младший сын Дахира и Олюны таким хрупким, тихим, не похожим на могучего пасечника и его весёлую певунью-жену. Поздно на ножки поднялся, лишь к третьей весне заговорил. От матери сынишка получил в наследство светлые волосы и голубые глаза, от отца – чеканный профиль и высокие скулы. Родители души в кротком дитяти не чаяли, старшие братья во времена ребячьих забав горой за него стояли.

Как подрос немного Олесь, сын пасечника, мать его начала с собой брать, развозить по Ураз-Териме целебный мёд в запечатанных горшочках. Самое то для слабосильного парнишки – ворочать тяжёлые колоды для ульев и вырубать просеки в лесу под делянки с лекарственными травами Олесь бы всё равно не смог. Не то, что Васыл и Тимехар, такие же широкоплечие и могутные, как отец. За мёдом к Дахиру очередь выстраивалась, от любой зимней хвори помогал янтарный жгучий мёд, собранный ухоженными крупными пчёлами. Не знала голода семья пасечника, и мёд Олюна, уважаемая Ака-Бат-джан, развозила вместе с младшеньким на вместительной тележке, запряжённой смирной кобылкой. Деньги не особо были в чести у урманичей, потому взамен пузатых горшочков получала Ака-Бат-джан связки беличьих шкурок, низки озёрного жемчуга, самотканое полотно – вот как от Гюльсир, знатной мастерицы, выделывавшей самую тонкую шерстяную ткань.

Кто ж знал, что у Гюльсир дочурка расхворалась, и не сможет она посидеть с давней подругой за чашкой травяного чая, не попробует вместе с долгожданными гостями первой летней выкачки мёд? Олюна приняла из рук Олеся горшочек с именной лентой, поставила на стол. Ещё раз с сочувствием посмотрела на вопящего ребёнка и тихо плачущую мать. Гюльсир долго не могла забеременеть, Саяра – первая и долгожданная дочка у мастерицы-ткачихи и её мужа Ильссура. Единственная надежда для родителей, что мохнатые коротконогие овцы, дававшие самую тонкую и тёплую шерсть в округе, не попадут из хозяйских овчарен в чужие руки, когда Гюльсир и Ильссур состарятся. Как тут не посочувствовать.

– Гюльсир-джан, мы пойдём, пусть твоя дочка поправляется быстрей, – Олюна поклонилась ещё раз, потянула за руку Олеся. Тот не сводил глаз с плачущей девочки и недоумённо хмурил светлые брови. А потом вдруг схватил со стола деревянную чашку с крупной солью – дорогая приправа, не всякому даже в богатой Ураз-Териме по карману такая роскошь – подскочил к Гюльсир и высыпал соль прямо на голову Саяре. Девочка захлебнулась криком, Гюльсир ахнула, вытаращив глаза. Олюна кинулась к сыну – и тут же все замерли, оглушённые воцарившейся тишиной. Саяра перестала плакать, осмысленно поглядела на мать и потянулась к груди, зачмокав губками. Гюльсир, забыв про гостей, торопливо потянула завязки домашнего платья, вложила в жадные розовые губки тёмно-коричневый сосок. Девочка начала сосать молоко, прижав ладошку к материнской щеке, и Гюльсир снова заплакала – тихонько, чтобы не спугнуть невероятное чудо.

– Моя помощь и не понадобилась. Да, Гюльсир-джан? – новую гостью на пороге никто не заметил, а может, она просто захотела, чтобы её не замечали. Зейфиру-суми в Ураз-Териме почитали и побаивались – ведунья умела врачевать, видела будущее своими до странности светлыми серыми глазами, могла отвести беду и снять порчу. Могучее чародейство было подвластно старой, как мир, ведунье, никто не знал, сколько раз Аэ и Ухира сменили свой облик, проходя по Небесной Тропе с того дня, когда Зейфира родилась. Много дивного творила ведунья, и шёпотом сказывали урманичи, что при надобности Зейфира-суми может перекидываться в птицу или в лису. И сквозь стены видеть умеет, и летать вместе с непоседливыми лесными ветерками.

– Зейфира-суми… – Гюльсир не садилась на лавку, боясь потревожить дочку. – Что было с моей Саярой, Зейфира-суми?

– Шахтан был на твоём ребёнке, Гюльсир-джан.

– Шахтан! – испуганная Гюльсир прижала девочку с такой силой, что Саяра захлебнулась молоком и закашлялась. Но быстро оправилась и захныкала, теребя мать за щёку.

– Дай ей вторую грудь, Гюльсир, твоей дочери сейчас надо много молока – в два раза больше. Шахтан много сил из неё забрал.

Помертвевшая Олюна притянула к себе сына. Про шахтанов жена пасечника знала не понаслышке, злобные мелкие демоны охотились на всех её сыновей, в особенности – на младшенького. Видеть их обычные люди не умеют, но матери чутьём различают, что за хворь дитя точит: обычная детская болячка или порча, чьей-то чёрной завистью призванная. Завидовали Ака-Бат-джан, наговаривали злое и не раз – слишком многим девам в Ураз-Териме хотелось занять место Белоликой рядом с красавцем Дахиром. Зейфира-суми частой гостьей была в добротном доме рядом с пасеками, пока сыновья Олюны не сменили белые детские рубашонки на вышитые бисером рубахи.

– Как же ты понял, сын Дахира, что стряслось с девочкой и как ей помочь? – Зейфира в дом входить не торопилась, так и стояла на пороге.

– Не знаю, Зейфира-суми, – мальчик выглянул из-под материнской руки, блеснул на ведунью нежной бирюзой широко распахнутых напуганных глаз. – У неё в волосиках вроде как слизняк чёрный примерещился. А как слизня прогнать, меня мама научила. Солью надо посыпать, он и уйдёт, или вовсе сгинет.

– Ака-Бат-джан, – Зейфира перевела взгляд на Олюну, и та потемнела лицом, нутром чуя надвигающуюся беду. – Ты помнишь, что обещала мне любую плату за то, что уберегла твоих детей? Твой младший видит то, что сокрыто от людских глаз. Отдай мне его в выученики. Это и будет платой за всё.

– Не забирай его, Зейфира-суми, – никто сейчас не узнал бы в надтреснутом шёпоте звонкий голос Олюны-певуньи. – Он жить только начинает, ещё даже любви не познал! Забери что хочешь из моего дома, меня забери – Олеся не забирай, прошу тебя!

– Ему выбирать, – ведунья снова поймала взглядом пристальным отблеск небесной синевы. – Сын Дахира, хочешь научиться со зверями и птицами разговаривать, с ветром наперегонки летать, невидимое видеть?

– Как это? – любопытство пересилило опаску, подросток высунулся из судорожных материнских объятий, и в голубых глазах больше не плескался страх – только жадный интерес охочего до всяких диковин ребёнка.

– Ко мне жить пойдёшь – научу.

– Матушка? – Олесь оглянулся на поникшую Олюну. – Матушка, можно? Я хочу! С ветром хочу! И со зверями! Матушка, я недолго, только научусь и вернусь к тебе!

– Не вернёшься, – Олюна, даром что слёзы уже закипали на ресницах, плакать не стала, отпустила тонкую руку сына. – Ты себе такую дорогу выбрал, кровиночка, с которой возврата нет.

Гюльчир снова крепко-крепко прижала к себе заснувшую дочку. Вот и нашла старая Зейфира того, кто станет новым ведуном-суми в Ураз-Териме. Давно уж слухи ходили, что ждёт Зейфира преемника, устала от жизни долгой, хочет тишины да покоя на старости лет. Сбылась надежда ведуньи. За неё порадоваться можно.

Другое дело, что Олесю, сыну Дахира-пасечника, теперь не позавидуешь. Ведунам да ведуньям никогда не видать ни детей своих, ни внуков – чародейская сила забирает в обмен на свои тайны телесную радость.

Коль станет Олесь выучеником Зейфиры, не быть ему завидным женихом, не просить у девушек ленты с монетками из смоляных кос. Охладеет сердце у голубоглазого парнишки, застынет мужское семя, не успев созреть. Не придёт к нему по весне любовь-тоска, не зажжёт в сердце неугасимое пожарище.

– Руку дай мне, если согласен.

На сухую сморщенную ладонь легли тонкие детские пальцы. Гром не грянул, молния не сверкнула.

Лишь вздохнула горестно Олюна-певунья да зачмокала губками во сне спасённая от шахтана маленькая Саяра.