Читать книгу Источник и время - - Страница 3

1

Она должна была появиться на свет двадцать третьего июня 19… года, но появилась спустя без малого тридцать лет, в конце февраля.

В это время по обыкновению завывали метели, выдирая части живого тепла из домов и унося его в неизвестную сторону, где оно растворялось и его уже было не найти среди обширных пустых пространств земли.

Матери её пришлось туго, и, не выдержав мук, она скончалась, однако же сумев разрешиться вполне здоровой, хотя и, по определению акушерки, «очень уж задумчивой» девочкой.

Что-то не сладилось вокруг, и её, как щепку, прибило к незнакомому берегу сумрачного океана времени.

Девочку назвали Марией, в честь матери. И неизвестно, чего в этом имени было больше – тоски, надежды или стремления хоть как-то искупить свою нежданную вину.

Отец, человек по жизни довольно сдержанный, совершенно нормальным образом души в ней не чаял, хотя, понятно, не мог заменить ей мать. Заботы взяла на себя тёща, для своего положения женщина совсем молодая.

Первые четыре года жизни Мария провела в семье бабушки, будучи в семье вторым ребёнком после своего малолетнего дяди, коему от роду было на семь лет более. Отец бывал часто, оставаясь ночевать или же уезжая затемно, когда Мария засыпала и не могла слышать его ухода, а на выходные забирал её с собой. Чувствуя некую двусмысленность положения, он отдавал себе отчёт в закономерности такого хода вещей, убеждаясь, что так будет лучше. Тёща, с которой они были чуть ли не ровесники, всё понимала и была на его стороне даже, может быть, больше, чем на своей, отдавая справедливость порядку и мудрости жизни.

В четыре года Маша осознала, что она «должна быть с папой», что это «хорошо и правильно». Света, Светлана Владимировна, тёща, препятствовать не стала; лишь беспокойство тронуло её сердце, но она смерилась, решив, что, в общем-то, ничего особенно не меняется и ничто не мешает ей «присутствовать и быть». Она наказала Сергею звонить по всем вопросам и «отпустила с миром».

2

Судьба её осталась в прошлом.

С предполагаемой датой её рождения был осуществлён и этот импульс, но в результате смещения явился в свободном, несвязанном состоянии, так и оставшись неясным энергетическим потоком, как-то реализующим себя, но не могущим этого сделать в полной мере. Он пронизывал жизнь, вторгаясь и перекрещиваясь с другими потоками, всё же неся своё существо на потребу мира. Но ведь никому от этого не легче, ибо расширение представлений стало обратно осуществлению возможностей; и земной материал рвался от существующих нагрузок невозможного, разрушающих последовательность и отвергая присутствие существующих, по крайней мере, в этом измерении, реалий.

Как знать, сколько и чего надо? Кто может похвалиться этим знанием, да ещё при том быть понятым остальными и не отторгнутым живым организмом природы? Но даже если и так – как и на каких весах взвесить всё это? Через откровение? Но откровение в нашу эпоху не модно и теряет свои позиции всё более и более. Даже если и придёт его час – что же делать со всем остальным, на чём завязано множество судеб и ходов? Снова отделять тьму от света, верша всё простым жёстким решением? Пытаясь сформировать и обратить всё в то, что, судя по всему, вряд ли поддаётся определению? – И тогда всё равно придётся думать о конце мира.

Судьбы нерождённых людей, как и тени забытых предков, присутствуют и влияют на ход нашей жизни – через невозможное, частичное его осознание и, может быть, представляют шанс на зачем-то обозначенное единство.

Годы её детства напоминали приближения, как, наверное, в той или иной степени у всех её сверстников. Характером она была чем-то сродни отцу и, казалось, знала какие-то вещи наверняка. И хоть детство – это не возраст, а другая жизнь, но всё же жизнь в начале жизни, – и представления хоть и изменчивы, но непреходящи.

Знания вещей ещё не были знаниями. Они и были этими представлениями – сознательное начало не было в них оформлено основательно, но, тем не менее, она знала, что жизнь протекает вокруг без её участия и дополнения. Жизнь проходит мимо, намечая причинные связи или обходясь их легковесной формой. Этот формальный характер не мог способствовать образованию чего-то крепкого и сколь-нибудь основательного вокруг неё. У растения её жизни, казалось, не было корней, что, прорастая в окружение, цепляются за различные предметы, развиваясь вглубь и вширь, становясь всё более прочными для того, что называется человеком. У неё не было верных, настоящих друзей и подруг. Её можно было любить за что-то, но сделать этого почему-то было нельзя. Ни она не прорастала в окружение, ни окружение в неё. Её опыт был опытом формальным, недейственным и, наверное, недееспособным. Человек, идущий ей навстречу, склонен был, скорее, обойти её, чем что-то сделать – плохое или хорошее.

По самой весне, когда отошли уже буйные февральские ветра, принёсшие собой её одиннадцатилетие, когда пространство было готово вот-вот наполниться влагой и первым теплом, Мария осталась одна. Отец её попал в аварию, довольно сильно поломался и долгое время вынужден был провести вне дома. Переехать к бабушке она наотрез отказалась, твёрдо заявив, что её «место тут, и двух мнений быть не может». Она чуть ли не каждый день ходила в больницу, прекрасно управляясь со всем остальным так, что поначалу беспокоившаяся бабушка оставалась совершенно не у дел и уже даже не удивлялась, а заходила просто пообщаться с внучкой – попить чайку и поболтать.

После долгих больничных дней, недель и месяцев Сергей вернулся домой и, естественно, по первости был, мягко говоря, тяжеловат на любое действие. Но и здесь Мария показала себя, внеся во всё ритм и какое-то недетское понимание, будто действительно знала что-то ещё.

Судьба её народилась в прошлом. Она обезличенно действовала, проходя неуловимым потоком сквозь людские тела и души, заставляя их в непонятной степени реагировать на своё явление, недоуменно оборачиваться и ощущать необъяснимое беспокойство от пронизывающего их тока. Она требовала реализации, но не могла её достичь, оставаясь неприкаянной и обречённой. По своей силе она могла расколоть камень или обрушиться на человеческое существо, грозя обернуться нежданной, неминуемой бедой, против которой не знаешь, как защищаться. Она могла быть и попутным ветром в чью-то спину, удивляя и радуя счастливчика. Но её неизвестность и непредсказуемость давали стойкий мотив для опасения, ибо являли отсутствие системных связей и нарушение других, более или менее слаженных, последовательностей.

По достижении семнадцати лет, когда были позади первые важные решения жизни и предстояли решения не менее важные, но всё же уже не первые, в очередной раз проступила на свет необоснованность происходящих событий. На этот раз всё прозвучало более явственно и определённо, так как то была пора откровенных, необратимых мутаций, что носят название юности.

Дело тут не в механическом соответствии действия и результата, совпадении времени и места, реального и должного, хотя, разумеется, в этом тоже кроется своя правда. Всё обстояло несколько мудрёнее, нежели простой механизм движения и соответствия, ибо всё, что делалось и даже соответствовало, не имело под собой достаточных оснований; и уже после этого картина запутывалась, усложнялась. В результате происходили все несоответствия и нестыковки, разнобой и нарушение ритмов действительного и должного.

Это ещё полбеды, когда делается не то, что должно. В конце концов, есть шанс осознать это. Случается, что и должное не имеет под собой оснований.

Судьба в прошлом тоже действовала.

3

У Сергея, казалось, всё было иначе.

Рождение его носило более закономерный характер. Смещения, что сопутствовали появлению на свет Божий Марии, обошли его стороной. Это обеспечило поступательность его роста. Раннее детство, младенчество, что лежит вне образов сознательной памяти, сменилось просто детством, перешедшим в отрочество и сменившую его юность. Всё шло обычным порядком и не имело в плане настоящего контекста ничего примечательного. И хотя значимость каждой подвижки духа пред лицем Господа неоспорима, но всё же придётся отказаться от пояснения этих вещей, нимало не сомневаясь, что это, при надлежащем оформлении, достойно быть поведанным миру.

Позади было двадцать лет его жизни, и мы ограничимся самыми общими фразами, памятуя о том, что это были обычные годы обычного человека, при всех плюсах и минусах самобытности каждой личности. Мы начнём с другого.

Они должны были встретиться одиннадцатого сентября 19… года. И встреча эта состоялась, но без её участия. Лишь её судьба настигла его, заставила остановиться и оглянуться. – Он ничего не увидел, кроме безучастных удаляющихся спин и таких же неродных лиц. Порождённое в нём действие с первых же мгновений разошлось благотворным теплом по всему телу. Но эти ощущения не в силах были совладать с реальностью и, не увидев ничего конкретного, он ушёл; и она, её судьба, последовала за ним, сливаясь и присутствуя незримой энергией в области его существа. Наверное, они должны были жить долго и умереть в один день.

Но если бы всё было так, не было бы интереса к письму.

Не надо, видимо, говорить, что этот день изменил для него многое. Сказать так – это ничего не сказать. Распространения о некоем новом содержании жизни были бы слишком сладостны и представляли бы собой ещё одну историю любви, поиска идеала, что само по себе не плохо, но… Это не воображение и не стремление к созданному им предмету, что является лишь элементом познания и постижения, их этапом, характерным для своего времени. Это жёсткая проза жизни, её мотивация и осуществление человеческой личности. Речь идёт не о возможном прорыве через игру воображения к постижению новых форм и новых высот, а, скорее, о невозможности это сделать именно в результате такого положения вещей. Он не приобрёл, а потерял, не выиграл, а проиграл. Достаточность перешла в радикальность с практической невозможностью выхода.

Наверное, познание от противного тоже оправдано. Невозможность наряду с возможностью тоже пытает ум, заставляя искать выход; и тогда два эти полюса суть одно. Всё бы было так, если б вопрос не стоял так категорично и представлялся попыткой ума, а не установлением правил игры, её рамок. Из двух целостностей образовалось два радикала. В результате смещений по времени положение их было одинаковым.

Последующие десять лет были прожиты от невозможного. Незримый фактор, вмешивающийся в любую организованную структуру, казалось, разрушал её, отбрасывая человека вновь к началам.

Получающиеся в результате действия итоги доставались не ему, не его существу, а чему-то постороннему. Ритмы путались, система деформировалась, и необходимы были усилия, чтобы сохранить её основу. Сопротивление материала по незначительности лет было ещё достаточным, но ведь нет ничего вечного. Разрешение ситуации было скрыто плотной пеленой времени, заставляя лишь гадать и надеяться на своё осуществление.

В поисках выхода он безучастно существовал относительно происходящего. Но выход не поддавался определению. Умозрение оборачивалось бессилием, лишалось опоры и вдруг неожиданно срывалось вниз, в тёмную бездну времени. Её судьба была с ним, вернее, она была где-то рядом, около, временами приближаясь вплотную, временами отходя в сторону. Невозможность истины оборачивалась депрессией человеческого существа, его невозможностью, переходя в болезнь с мучительным преодолением симптомов и оттяжкой неминуемого краха механизма человеческой жизни.

Происходящее окружение ставило его в различные ситуации. Это тоже была жизнь, но всего лишь в её проявлении, – в целостности её не было.

Не сложились отношения с первой женой Кирой. Трещина обнаружилась сразу после свадьбы. Возможно, проявила она себя и раньше, но была осознанно подавлена слепой надеждой, не имеющей под собой оснований. И хотя это утверждение выглядит несколько условно, даже странно, но, тем не менее, стоит его определить именно в таких выражениях.

Размолвки носили немой характер. Молчание становилось всё глубже и тяжелее, обратясь наконец пропастью, в которую рухнули все благие намерения. Невозможность иметь детей, несостоятельность по времени, окончательно лишали всё своего смысла. Удар был внутренним, без внешних проявлений и незаметный ничему постороннему. Оставалось только удивляться, вдруг случайно увидев, как вздрагивает человеческое существо, рушась и дробясь под давлением силы неизвестной природы, не имеющей разумных объяснений и осознанных рычагов воздействия. Так порой лежащий без движения предмет ни с того ни с сего начинает биться в упругих конвульсиях от скрытой, действующей как бы изнутри энергии.

Последнее время они жили практически врозь под одной крышей. Потаённые силы упрямо разделяли их, гнали в разные стороны, и объяснения рвались на полуслове, нанося нелепые травмы и ему, и ей. Воля и разум уступали истине и смыслу, лишая людей выбора и надежды на справедливость. Они любили друг друга, но любовь их была «вне закона»; и противиться этому было нельзя. – Всё, что существовало реально, на самом деле было невозможно.

Так было прожито ещё несколько лет, а через год после их разрыва Кира погибла, – случайно, нелепо и неотвратимо.

4

Марию, свою вторую жену, он встретил ещё совсем юной, едва ступившей за порог школы, со всеми её надеждами и мечтами.

В тот день с утра накрапывал тёплый июльский дождь и шумела зелень тихого парка. Внезапно дождь усилился – и вот уже с неба полились целые струи. Парк был пуст и чист, а шум струящейся воды отодвигал на второй план, или вовсе заглушал, всё остальное. Среди этого великолепия он увидел её, босоногую, мокрую и счастливую. Ему показалось, что счастье коснулось и его. Возможно, так и было на самом деле.

С этого дня началось их знакомство.

Она была человеком мягким, и, наверное, возможность умиротворения тянула его к ней. По своему опыту он должен был бы думать и упреждать себя, но, наверное, он думал, что будет легче, да и опыт не мог быть определёнен, – он был способен лишь делать предположения и ничего не знал наверняка. Он не ставил барьеры возможности развития, ибо тогда был бы ещё более ущербен и противен истине. Он лишь призывал к осторожности.

Сергей был осторожен.

Он выверял свой шаг, но критерии были неясны, а ощущения – это всего лишь ощущения. Они не имели строгой мотивации, а без глубокой мотивации жизнь легковесна, и, значит, в любой момент может быть сметённой и растворённой в бесконечности. Он это помнил. Но помнил и обратное, – альтернатива может быть ещё хуже.

У него был выбор. У неё выбора не было. Она не знала о его возможности. Она смотрела в окно, и ей казалось, что начинается что-то хорошее и доброе, осмысленное и светлое. И некому было сказать ей, что всё не так, что пройдёт совсем немного времени, и белый свет померкнет, и исчезнут голоса близких, что всё отнимется и не воздастся, что всё кончится. И, может быть, в качестве хоть какого-то утешения, этот год она была счастлива: у неё всё получалось, и тревоги обходили её стороной.

А через год произошли события, о которых уже упоминалось в начале рассказа.

Вот, пожалуй, и всё, что следовало сообщить в плане событий.

Кому-то эта история может показаться небольшой трагедией, но поведана она была совсем не для того, чтоб потревожить чьи-то нервы; и уж чего-чего, за нервы в этом случае можно оставаться совершенно спокойным. Укол произошёл незаметно, так что человек и не успел испугаться, и вообще как-то отреагировать. Другое дело, чем был заряжен этот укол, какой препарат являлся его содержимым и каково его действие. Вакцина ли это, или антибиотик, или что другое? Но, тем не менее, синтез произошёл и укол сделан… Может, и хорошо, что незаметно.

5

Взросление дочери усиливало его беспокойство. Болезненные ощущения возникли у него вскоре после её рождения и уже не оставляли его всё последующее время. Но они в чём-то очень важном отличались от того, что им испытывалось ранее, – они были новыми и даже, казалось, видимыми; а то, что видимо, ближе к пониманию и осуществлению надежды. Бывало, он подолгу смотрел на дочь Марию, ловя каждое её движение, будто пытаясь определить в нём то, что ему способствует, уловить первопричину всех её действий, ужимок, забав.

К концу пути тяжесть ноши усиливается, усталость организма достигает предела, и давешний килограмм оборачивается тремя. Но есть чувство, что облегчение где-то рядом, что оно где-то здесь, что его даже вроде вот и видно, и что скоро всё будет по-другому, что даже точно будет. Нечто подобное происходило с ним… До некоторых пор.

Когда он в мерцании сумерек вдруг различил контуры возможного, пока ещё не очень определённо, даже на какую-то секунду, то холод застыл в его сердце. Остановившись на мгновение, он переместился в конечности и уже там растворился, постепенно уходя в пространство. Детская игра в своём источнике вскрыла перед человеком неумолимый вопрос, являющийся и ответом, и решением. Он понял свою дочь, и знание это обрушилось на него внезапно, сняв тяжесть с плеч, но, казалось, окончательно лишив свободы, придавив к земле чем-то ещё более сильным, что нести уже было не надо.

Возможно, положение оборачивалось отчаянием. Одна часть его возвысилась, другая осталась распростёртой на земле. Момент существа разорвался с моментом истины, не выдержав, казалось, нагрузок своей реализации, ибо ничего нельзя начать с чистого листа, как нельзя жить в пустоте и ничем не дышать. Реализация одного обернулась разрывом другого. Но обезличенность сменилась возможностью выбора… И невозможностью сделать этот выбор.

Если говорить о Марии, то вроде бы с точки зрения личности, положение её было более мягким, что ли. Оно должно было быть таковым, ибо сам факт её появления был обусловлен разрешением той ситуации, что сложилась, казалось, задолго до неё, и в какой-то степени она сама являлась ею. Но, видимо, нельзя было создать что-то определённое, что-то по всем моментам разрешимое, без осложнений и двоякого смысла, причём идущее не параллельно самому себе, а взаимообратно, даже исключающе, сводящее на нет все усилия действительности. Казалось, природа идёт против самоё себя. Но природа лишь дала продолжение, сняла барьер, будто действуя в угоду людям, предоставив право на выбор, который сделать было нельзя… Хотя и возможно. Может быть, по незначительности лет перед Марией вопрос этот не стоял так жёстко и не давал тех осложнений на все её действия, что были у отца. Но как знать? Может, как раз и наоборот. Дело тут не только в прямой функциональной несостоятельности, хотя она-то у Марии занимала места поболее, но и в автономности её сознания, отличного всё-таки, и по примеру жизни отличного от всех функций, которыми по воле рока сопровождались её рождение, рост и реализация.

И хотя стороннее сознание, которому посчастливилось не попасть в тиски обстоятельств, склонно строить всё на свой лад, но и оно было вынуждено как-то реагировать; но всякая его реализация в сложившихся обстоятельствах, опять же, казалась ущербной.

Разрешение обернулось невозможностью. Реализовавшаяся возможность обратилась своей собственной противоположностью, чему, казалось, нет сколь-нибудь серьёзных причин. Этот барьер в плане сознания устраним. Он вроде бы лишён последствий, но вместе с тем лишён и продолжения. Сознание переходит в самоё себя, уже даже опосредованно не соотносясь с реалиями.

Реализация должного вышла невозможностью реализации. Осуществление возможности – невозможностью осуществления. И кажущееся противоречие, взаимоисключение, лишь игра логики и последовательности. Она, Мария, не могла быть тем, чем должна. И не быть тоже не могла, ибо была этим по рождению, за этим и была рождена. Но по тому же рождению, и именно по нему, не могла быть тем, чем по тому же рождению являлась на самом деле.

Велика сила осуществления, рвущая материнскую утробу в вечной жажде своего воплощения, невзирая на очевидную несправедливость этого.

Памятуя о том, что было, нельзя оставить того, что не случилось. Возможность реальнее яви, ибо пробуждает стремление. Разрыв последовательности и аритмия энергетических выбросов рождает новое, и в этом новом теряется человек. Повторное сведение оборачивается временным, заставляя человека теряться ещё больше. И в попытке защитить себя ему кажется, что природа в чём-то ошиблась. Но это только попытка строящего всё на свой лад человеческого сознания. Сознание вынуждено как-то реагировать, но всякая его реакция в сложившихся обстоятельствах, опять же, кажется ущербной; и действие замирает, и опять нет времени ждать, и надо что-то делать, а сделать ничего нельзя, ибо всякое действие вослед за сознанием будет ущербным… И без сознания будет ущербным тоже.

Надежда возникает в перспективе. В осознании надежды нет. Груз сознания придавливает взор, и страх сковывает члены и тупит взгляд. Но проходит время, и что-то заставляет поднимать глаза и смотреть за горизонт, где неизведанность сулит продолжение, не конец.

Несведённые начала существуют порознь, действуя в одном случае на ощупь, в другом – хаотично развиваясь, заполняя собой окружающее пространство и творя в нём ещё множество новых, непонятных обычному глазу, явлений. И даже конкретный случай не несёт ответа в своём решении. Долго ли будет так продолжаться, нет ли, – трудно сказать. Во всяком случае, пока это неизвестно. Возможность решения лежит на уровне вечности, но это, как говорится, уже совсем другая история.

Судьба подводит к запрету, и решение этой задачи пока останется за рамками нашего рассказа, дабы оставить всё ту же возможность решения для каждого, в ком тонкой, болезненной струной пульсирует непознанное существо стремления к потаённому, сокровенному, скрытому за семью печатями откровению человеческой, и не только человеческой, жизни.