Читать книгу Мотыльки улетают к звёздам. 1: Волк на цепи - - Страница 4

СТЕНЫ СТРАШНОГО ГОРОДА

«Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate».1

«За глухой стеной…

Манекен в облезлой кофте и черных штанах замер в позе бегущего, растопырив пальцы и толкаясь от земли одной ногой. Местные бедные торговцы использовали поломанные и брошенные экземпляры для своих нелепых и растянутых товаров.

Манекен возвышался за треснутым стеклом над рядами выставленной на продажу одежды, всяческих безделушек, бытовых предметов и никому не нужных произведений местных бедных художников – словом, над обыкновенным блошиным рынком. Тим стоял как раз между рядами изношенных и прошедших не одни руки пиджаков, свитеров и брюк, а слева от него сидели, прислонившись к стене, двое потрепанных мужчин в окружении созданных ими произведений искусства.

Временами Тим находил удовольствие в том, чтобы постоять с краю толпы и послушать бесполезные людские толки. Болтовня немного развлекала его.

– Да, старый режим был, конечно, удавкой, но хотя бы был режимом, – говорил один из художников, закуривая сигарету. – А сейчас какой к черту режим? Если в те годы можно было хотя бы куда-то пробиться, хоть на ступеньку, то теперь кругом одно ворье. Вдобавок, тупое и необразованное. Дома культуры закрыты, ни тебе выставок, ни даже интереса к ним.

– Ну, скажешь, – пожал плечами второй, протягивая свою сигарету к зажигалке собеседника. – Будто тогда люди отличались культурным развитием. Сухо было, бездушно. Даже в домах культуры едва ли один человек мог найтись, кто искусство… ладно, не понимал, так хоть немного знал. Кроме Кетанты ни один человек в искусстве не шарил.

– Хех, – первый усмехнулся и, качнув головой, вытянул кривой измазанный краской палец, – я тебе вот что скажу. Помню, было это то ли восемнадцать, то ли двадцать лет назад. Работал я в одном таком доме. И был там аукцион, который как раз Кетанта и устроил. Так вот организаторы устроили в конце загадку. Показали маленький фрагмент картины. И что думаешь? Наш уборщик взял да угадал. Картину! По маленькому фрагменту угадал! Ну и посуди теперь об образовании, если такой низкий слой на тот момент, как уборщик, искусство знал. А сейчас спроси вот этого оборванца, вряд ли он тебе скажет хотя бы, что такое импрессионизм.

Тим сразу сообразил, что «оборванец» – это он, и поспешил скрыться несмотря на то, что мог дать определение импрессионизму. Спешно шагнув вперед, он приблизился к манекену.

На грубых столах около манекена покоился товар не самого лучшего качества: дырявые свитера и кофты, штопаные носки и штаны. На такие вещи раскошелился бы только бедняк за неимением средств купить что-то более-менее приличное. Именно такие люди и забредали в это захолустье. Они медленно блуждали среди вещей или юрко скользили по рядам, щупали все, что приглянулось, любопытствовали, бранились и все же оставляли у торгашей свои деньги. А что еще им оставалось? А продавцы спешили сунуть руки в карманы, чтобы поскорее скрыть от посторонних глаз свою выручку, окидывая при этом весь рынок недоверчивым блуждающим взглядом. На Тима они поглядывали искоса и недоброжелательно: к нему, бездомному, относились с опаской и подозрительностью, он же относился ко всем этим людям с взаимностью.

Сейчас Тим игнорировал окружающую суету. Он смотрел на манекен пустым затуманенным взором.

Белые неживые глаза оставались единственными, в какие Тим мог смотреть, не считая животных, а также фотографий, рисунков и прочего, что нельзя было назвать живым человеком. Бродяга испытывал легкое удовлетворение, глядя на человекоподобное лицо – это исходило из его потребности смотреть кому-то в глаза. Заполнить потребность, к несчастью, не представлялось возможным. На живого так просто посмотреть не получалось. Как и на свое отражение, которого он боялся по непонятной ему самому причине. Каждый раз происходило нечто необъяснимое.

Глядя в зеркало, люди видят самих себя. Тим всегда видел что-то разное, но результат, как правило, был один: увидев свое отражение, он инстинктивно отбрасывал зеркало подальше, падал и пытался отдышаться, как после долгого и быстрого бега. Да, зеркало отражало его самого, но то вовсе не его тело, а ту нематериальною часть, которую у людей принято называть душой. Мир отражал ему все то же самое – то есть, его самого в нематериальном смысле. Тим этого не знал. И что на себя посмотреть, что на случайного прохожего – один риск.

Зрительный контакт с человеком почти всегда заканчивался одинаково. Тиму достаточно встретиться с кем-то прямым взглядом, чтобы его вмиг атаковал шквал не особо приятных чувств. Будто все, наполняющее его ежесекундно, разом усиливалось. Переживания те мгновенно полностью овладевали им, били в него электрическим разрядом и пробегали дрожью по телу. В такие моменты хотелось либо упасть и кричать, либо бежать подальше от проклятого источника страданий.

А с манекеном было как-то спокойно. И, пожалуй, еще с картинками. Только манекен объемный.

– Эй, слышь, парень, тебе чего? – прохрипел голос за спиной.

В разбитом стекле витрины нечетко отражалась темная фигура тучного мужчины. Тим напрягся, пытаясь не поддаваться нахлынувшему страху. Только разговора с человеком ему сейчас не хватало!

Уличная жизнь Тима полна разнообразных событий: каждый день с ним случалась какая-нибудь дрянь. А бывало, что и несколько раз за день. Разнообразие его приключений простиралось от мелких передряг до опасностей.

Сорваться с места и побежать – обречь себя на крик «Воры-ы!» и погоню. Недоверчивые торговцы, трясущиеся за свой плешивый товар, каждого второго подозревали в краже. Особенно нелюдимых подростков. За кого его только не принимали с этой странной привычкой прятать глаза и закутываться в шарф. Он был и вором, и убийцей, и психом, и даже шпионом мафиози. Кто лучше подойдет на роль шпиона, чем шестнадцатилетний оборванный подросток? Вдобавок, он был бездомным. И, хуже того, выглядел, как бездомный. Был обычным уличным бродягой, и занимался бродяжничеством в пределах города с тем исключением, что у него был ночлег. Чаще всего именно таких вечно в чем-то подозревают. В первую очередь – в воровстве.

– Але, я с кем разговариваю? – с раздражением и ноткой возмущения спросил торговец, вытянув шею.

Тим слегка повернул голову и, стараясь глядеть в землю, ответил:

– Я просто смотрел. Уже ухожу, – развернулся и спокойным шагом пошел прочь, хотя сердце уже отбивало быстрый ритм нарастающей паники.

В голове завертелись тревожные мысли. Начинались одни из тех страшных секунд, когда все целиком и полностью зависело от другого человека. В бога бездомный не верил, однако в таких случаях ему отчаянно хотелось молиться. Только бы не сегодня! Только бы его оставили в покое! И так неприятностей хватает.

От напряжения ноги дрожали, и торговец это заметил. «Вор не нервничает» – так изредка говорили на блошиных рынках.

– Стой. А ну поди сюда, – с подозрением позвал он. – Стой, кому говорю! Эй!

Тима трясло от ужаса, но делать нечего. Он ссутулился сильнее обычного и, судорожно вдохнув, бледный, оглушенный собственным страхом, остановился. «Вот прицепился! Жирный поганец», – пронеслось в его голове.

Торговец широкими шагами приблизился к нему, схватил мясистой рукой за плечо и развернул лицом к себе. Тим опустил голову, глядя на ноги незнакомца. Коричневые драные сандалии, надетые на носки разного цвета. Смешно. Но в ту секунду было совершенно не до смеха. Плохо кончится эта встреча.

«После тебя руки надо мыть, псина помоечная. Точно стащил со стола мое и сбежать решил», – вспыхнуло в голове у Тима, и он сразу понял, что эта мысль принадлежала не ему.

Холодный, колкий страх нарастал, поднимался из недр души, обволакивал и завладевал всем его существом. Становилось сложно дышать.

– Признавайся, что ты там делал, – сипло тявкнул торговец. – Что-то украл? Или подбросил, а? Отвечай! Сейчас «Волков» позову. Смотри сюда, слышь, ты!

Вороватый, запачканный и явно нечистый на руку уличный торгаш позовет на помощь бандитов – все как всегда. Только «Волков» ему встречать не хотелось. Тим от всего сердца пожелал, чтобы ненавистный торговец провалился сквозь землю, что выразилось в одной лишь мысли: «Да чтоб ты сдох!» Запоздало понадеявшись спастись бегством, он дернулся… но было поздно. Торговец схватил Тима за подбородок и задрал его голову.

Они испугались одновременно. Бродяга отпрянул, загораживая лицо рукой, как от яркого света. Мужик же, выпучив глаза и разинув рот в безмолвном крике, отдернул руки. Не отрывая взгляда, указал на Тима дрожащим пальцем, пытаясь что-то выговорить. Но из толстых губ вылетали лишь бессвязные звуки. На лице застыло то самое выражение, которое можно описать двумя словами – страх смерти.

Сам Тим, борясь со вспышкой того же страха, спешно попятился, словно загнанный в угол зверь, и принялся лихорадочно искать пути отступления, толком не понимая, от кого ему спасаться – от торговца или от себя самого.

– П… Псих! Псих! Уу-у…Убейте его! – заорал, наконец, торговец, падая назад и отползая прочь.

И почему псих? Почему они выкрикивали именно это слово?

Подобное произошло с Тимом недели две назад поздно вечером. Он планировал скромно отметить свое шестнадцатилетие найденной в мусоре почти свежей булочкой, когда к нему пристали трое наркоманов, требуя отдать им все деньги и ценности. Компания незнакомцев, способная повести себя неадекватно, довела его до паники, ожидание же неизбежного избиения вызвало в нем прилив немыслимого ужаса. Дальше случилось необъяснимое. Наркоманы попадали на землю как подстреленные и принялись орать, словно увидели худший на земле кошмар. Это был первый случай, когда другие испытали то же, что и сам Тим. После за ним гнались представители местной правящей элиты, именуемой «Волками», но догнать не смогли. Не уследили в темноте. Разве что один из них, высокий, худой, с прилизанными черными волосами человек, с которым они столкнулись в переулке, вероятно, разглядел его внешность, прежде чем заорать в тон остальным. Раньше Тим догадывался, что с ним творится нечто неправильное, и после того случая мысль эта окончательно укрепилась.

Но если тогда дело было в сумерках, то сейчас все происходило средь бела дня на оживленной улице и не где-то, а на рынке. Прохожие, покупатели и продавцы недоуменно замерли, а из окон некоторых домов и бараков (случилось это на окраине города, где ветхие лачуги пристроены почти к каждому дому) выглянули любопытные горожане. Их липкие, алчущие впечатлений взгляды ползали по спине. И что делать, куда деваться? Тим не знал. Бежать? Тот час же появятся «Волки» и вновь устроят погоню. Достаточно того, что эти мерзкие бандиты и так искали его повсюду.

Ситуация разрешилась неожиданно. Из-за спин зевак, на всякий случай прикрывших свои кошельки и поспешно сунувших руки в карманы проверять целостность их содержимого, вышел высокий худощавый человек с взлохмаченными светлыми волосами и черной повязкой на лбу. Глаза закрывали солнцезащитные очки – и это в облачную погоду. Он подошел к паникующему торговцу и схватил его за плечо.

– Эй-эй, Джон, ты чего? – спросил он, пытаясь поднять своего… товарища? Не очень-то убедительно он разговор начал. – Опять водки перепил вчера или тебя грибами кто-то накормил? Остынь, это же простой нищий, – последние слова прозвучали с насмешкой.

Пытаясь успокоиться, Тим еще больше закутался в шарф и снова опустил глаза. Он видел, как торгаш, едва ли не теряя сознание, охал и ахал, положив левую руку на грудь.

– Иди отсюда, мальчик, и… не парься, у него часто так. Ловит глюки, башка ни к черту, – нарочито громко сказал незнакомец с черной повязкой, пытаясь утащить трясущегося торговца в сторону его магазина.

Краем глаза Тим заметил, как любопытные зеваки пропали в своих окнах, а прохожие отправились дальше, не выказывая более интереса к происшествию.

«Ага, конечно. Глюки… Вот это сказочное везение», – подумал бездомный, отворачиваясь. Само собой, незнакомцу в очках он не поверил.

Что-то не так.

В голове Тима жил стереотип, связанный с ношением солнцезащитных очков в любое время суток. Либо это были бандиты, скрывающие свои глаза, либо наркоманы. Только и тем, и другим соответствовал определенный образ внешности. Бандиты одевались чаще всего в мрачное, темное, кожаное, бойцовское. Наркоманы носили длинные широкие толстовки с капюшонами, чтобы закрывать нездоровую кожу. Кем был тот неизвестный? Оставалось гадать. Он не подходил ни под первое, ни под второе описание. Рукава светлой водолазки закатаны, на ногах обычные джинсы и белые кроссовки. Миру явился третий вид вечных носителей солнцезащитных очков, не иначе. Может быть, он просто хотел подчеркнуть свою крутость.

Шедшие мимо двое «Волков», к счастью, не обратили на него внимания, хотя Тим был уверен, что о нем в курсе каждый волчий сообщник до единого, и каждый неустанно рыщет по улицам, разыскивая его. Завернув за угол на дрожащих ногах, бездомный попытался бежать подальше. Но слабые от недоедания ноги подвели: колени подогнулись, и Тим рухнул на асфальт, повалив с собой мусорное ведро. Металл брякнул о землю, содержимое рассыпалось вокруг. С тяжелым стоном приподнявшись на локтях и став на колени, несчастный бродяга откинул с лица спутанные волосы и посмотрел на ладони. Из многочисленных серых царапин, оставленных асфальтом, сочилась кровь.

Тим отвернулся и зажмурился. Некоторое время пытался перебороть полуобморочное состояние. Всхлипнув, он опустил руки и привалился плечом к сетчатому забору. Всегда в такие минуты нестерпимо хочется позвать на помощь.

«Никто не придет. А если придет, то обязательно прибьет».

Одиноко. Тесно. Друзей нет, идти некуда.

Тим заметил, как под смятым бумажным стаканчиком что-то сверкнуло. Откинув мусор рукой, он поднял маленькое прямоугольное лезвие. Гладкое и заточенное, оно блеснуло в свете дня. Несчастный ощутил поначалу холод металла, но тоненькая пластинка быстро согрелась между подушечек пальцев. Руки тряслись. Реальный мир будто погряз в тумане. Исчезли звуки, запахи, цвета.

Тим сидел неподвижно, размытым взглядом пялясь на маленькое лезвие.

Неподалеку выплеснули ведро отходов. Громкий всплеск на несколько мгновений вернул бродягу на землю, заставив обернуться и одуматься. Тогда он опустил руки, зажмурился и нервно вздохнул. Сердце неистово билось.

«Я должен быть сильным. Должен…» – странная фраза. Он не знал, кому должен и зачем. Всегда в самый отчаянный момент эта мысль в разных вариантах врывалась в сознание и вставала барьером между парнем и его губительным решением.

Глаза защипало. Тим поджал губы. К горлу подступил противный ком – давящий, зудящий настолько, что хотелось расцарапать собственное горло. Еще немного и пальцы разжались, лезвие звякнуло об асфальт. По бледной щеке прокатилась одна единственная слеза, но лицо оставалось неподвижным. Долго Тим смотрел в одну точку ничего не выражающим взглядом, время от времени слегка покачиваясь. Дрожащей рукой вынул из кармана платок и начал осторожно протирать ладони. Где-то в глубине самого себя он тонул в топком болоте из страданий, причину которых сам не очень понимал.

«Жить не могу. Умереть тоже не могу. Что со мной не так? Что я такое? Кто я? Зачем я здесь? Зачем я существую? Нет, я схожу с ума, я однозначно схожу с ума…» – суматошно кружилось в голове.

Возле его ног приземлился маленький серый воробей, любопытно покрутил головкой и упорхнул, напуганный резким всхлипом.

Тим не высыпался несколько дней, что сказывалось как на состоянии и без того немощного тельца, так и на мыслях и поступках. Сначала приходила апатия, потом сон длительностью около суток. И после на него опускался стеклянный купол – когда уже не страшно и не грустно, а совсем никак. Любые желания меркли, образовывая пустоту, бывшую тоже желанием, пусть и непонятным. Ничто не могло заполнить черную бездонную пустоту, которая неустанно требовала этого заполнения. За стенами стеклянного купола проносились призраки. Они двигались, непрерывно хотели чего-то от жизни. Обычно их желания никак не волновали его. Иногда случалось, что Тим все же просыпался и тоже начинал чего-то хотеть, стремился добыть желаемое с пылкостью фанатика. Но вскоре натыкался на острые лезвия страха, источником которого могло стать что угодно – от вида крови до прямой угрозы жизни. И тогда случался срыв. И снова купол. И так по кругу.

Тим некоторое время сидел неподвижно, блуждая мыслями где-то далеко от земли, и только пальцы его перебирали шершавую ткань платка. До ушей не долетали звуки с улицы, разбиваясь о незримый глухой барьер.

Он пришел в себя, когда его плеча легонько коснулись, и рефлекторно повернулся. Страх пронзил ударом тока. От неожиданности Тим повалился на бок, но не дал себе упасть, опершись рукой о землю. Расцарапанная ладонь напомнила о себе, и он поспешил снова сесть ровно, дабы не тревожить поврежденную кожу.

Перед ним оказалась девочка лет семи с заплетенными в две косы русыми волосами. Показалось, что глаза ее отливали насыщенным голубым. Она испуганно подпрыгнула и отошла на полшага. Испуг передался Тиму, и он вздрогнул, пряча взгляд.

– Ого! Ты что, боишься меня? – прозвучал тоненький любопытный голосок осмелевшего ребенка.

– Не боюсь… Не тебя, – грубо отмахнулся бродяга, обнимая себя руками. – Отстань, уйди.

«Зачем ты лезешь к незнакомому человеку, ребенок? – подумал он. – Тебе что, совсем инстинкт самосохранения отшибло?»

Девочка переступила с ноги на ногу, но упорно продолжала стоять рядом.

– А я вот тебя боюсь, но мне интересно, – сказала она.

Тим закусил нижнюю губу и нахмурился. Еще одна напасть на его голову. Сначала «Волки», потом торговцы-параноики, а теперь еще и дети. Наверняка с опасными родителями. Другие к Тиму обычно не тянулись.

С детьми он ладил неплохо. Светлые нетронутые души – с ними было проще. Но в последние пару лет начал отталкивать и этих маленьких человечков. А уж сейчас тем более не настроен на общение с кем-либо.

– Тебе плохо? – спросила девочка, осмелев и подойдя ближе.

– Да отцепись! Иди отсюда! – почти выкрикнул Тим, повернулся к ней спиной и занялся своими царапинами.

Девчонка продолжала болтать, словно не услышала его.

– Мой папа говорит, что если плохо, то надо выпить водичку, – сказала она, садясь на корточки перед парнем. – Давай мы купим тебе водичку? Тебе станет хорошо. Папе обычно хорошеет от нее, он лежит на полу, вздыхает и плюет радугой.

Тим начал невольно вслушиваться и недобро усмехнулся. Детский мозг отфильтровал слово и выдал нечто более простое и понятное. Ее папаша, вероятно, имел ввиду другую жидкость, которую он выпивает в таких количествах, что может потом только лежать и извергать из себя содержимое желудка.

Отыскать воды как раз не помешало бы. Промыть руки и попить. Но, увы, всю воду после двух отключали до следующего утра.

Девочка ловко устроилась рядом и заговорила о своем пьющем отце. Она рассказывала отвратительные вещи: он кричал на нее и ее мать, пил, снова кричал, поднимал руку и опять пил. Местами казалось, что она понимала весь ужас своего положения. Да, типичная неблагополучная семья. Удивляла лишь неясная теплота в ее словах, свойственная наивным детям. Будто она пыталась оправдать нерадивого папашу. Спрашивается – за что? И зачем оправдывать такое чудовище?

На какой-то миг Тим испытал нечто вроде сопереживания, хотя отклик его был по большей части сознательный, а не чувственный. История напоминала его собственную. Сильнее всего человек обычно сострадает самому себе. Поэтому взглянуть глазами девочки не составило труда.

Вскоре рассказ, никак его не касающийся, надоел, и Тим заплутал глубоко в своей голове. Разговаривать он не любил и относился к тому типу людей, кто охотно общался только если нужно говорить о себе самом. Хотя и подобное было редкостью. Потому он обычно молчал, отделываясь односложными фразами.

– Почему ты молчишь? – вдруг спросила девочка.

– А? – вышел из транса Тим и посчитал, что лучше отвечать на ее вопросы: так она скорее отвяжется. – Я, это самое… Слушаю тебя.

– Не слушаешь, – обиженно пискнула малышка, надув губки.

И ведь не поспоришь.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась она, дернув его за рукав.

– Тим.

– А меня зовут Рика. Давай будем дружить! – ее тоненький голосок прозвучал с непосредственной детской радостью.

Иногда слова, которые не приходилось слышать многие годы, воспринимаются как сказанные на неизвестном языке.

– Будем дружить? – не понял Тим.

– Здорово, что ты не против! – огорошила его девочка с лучезарной улыбкой, замеченной им краем глаза. – Но мне пора домой, а то папочка будет кричать. Выходи погулять завтра.

С этими словами она убежала прочь. Только теперь Тим поднял глаза и посмотрел вслед мелькнувшей за углом ярко-розовой курточке. Спустя пару секунд девочка уже исчезла из его мыслей, будто бы ее и не было. Он поднялся с асфальта, пнул смятый бумажный стаканчик и поплелся на улицу опостылевшего ему города.

«Я буду сильным».

Серые высотки домов уныло склонялись над его головой. Они равнодушно и молчаливо взирали на улицы черными и безжизненными глазами окон. Провода тянулись от крыши к крыше, сплетались серой паутиной. В сухом городском воздухе витал запах асфальта и пыли. Тим медленно брел по дороге, не поднимая глаз. И чудилось ему, будто бы мир этот совсем пустой. Нет в нем больше никого, кроме него одного – уличного бродяги. Звуки его шагов разлетались по сторонам, эхом отражались от стекол, звучали из темных закоулков, нарушая звенящую тишину. Мимо него неслись почти прозрачные и безликие призраки – люди.

Его задел плечом какой-то прохожий, не обратив на него внимания. Бродяга поджал губы и, недовольно глянув вслед незнакомому человеку, поплелся вдоль стены дома, стараясь не приближаться к людям. Лишь иногда он поднимал голову, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Так он и поступил в этот момент.

И вдруг неосторожно встретился с кем-то прямым взглядом.

Этот кто-то, правда, не смотрел конкретно на него, а куда-то поверх, вдаль. Однако нескольких мгновений, на которые Тим перехватил тот взгляд, оказалось достаточно, чтобы удивиться, поскольку такая встреча всегда заканчивалась плохо. Но не в этот раз.

Их было трое – это Тим заметил после мимолетной зрительной встречи. Они шли сквозь толпу и смеялись. И ему показалось, что они смеялись над ним – так он думал в любой подобной ситуации, до конца не понимая, откуда у него такая уверенность в этом.

По правде говоря, смеялись они не над ним и, вероятно, даже не заметили его. Но Тим уже не мог выкинуть их из головы. Он продолжил всматриваться им вслед. Компания двигалась быстро и сразу пропала из виду.

Пара мгновений. Они показались ему на глаза всего на пару мгновений.

Повеяло запахом табачного дыма, с которым сплелся чей-то дешевый одеколон. Только тогда Тим заметил, что на него натолкнулся лохматый прохожий, обронив сигарету, ругнулся на бездомного и пропал среди толпы. Но плевать на прохожего. Странное неведомое ощущение застигло Тима врасплох, и он не смог это игнорировать – будто треснул стеклянный купол. Ко всему прочему прибавилось ощущение, словно треснул он извне, от чьего-то пристального взгляда. Такое бывало иногда, но почему́ бывало – неясно.

Тим снова внимательно присмотрелся к беспорядочному потоку людей, но ничего больше не увидел. Краем глаза он заметил где-то между серо-черных фигур плечо яркого пиджака, и что-то металлическое блеснуло на этой ткани и безвозвратно исчезло в потоке прохожих. Чьи-то каштановые волосы на секунду появились среди множества голов. Мелькнул и исчез походный рюкзак. Показалось, что один из странных встречных что-то говорил по неведомой причине знакомым голосом. Несколько человек обернулись ему вслед. Завязалась короткая приветственная беседа. Взмах руки. Радостный возглас. Будто сама жизнь вышла прогуляться.

«У меня уже совсем поехала крыша? Или тут был кто-то похожий на меня? – подумал Тим, выскочив на середину улицы и ошарашенно мотая головой из стороны в сторону. – Не может же такого быть! Всегда же было… это!» – он не знал, как обозвать свою обычную реакцию, когда внезапно становится очень страшно или очень плохо.

Все оставалось как обычно. Монотонный людской поток с угрюмыми минами, запах горелой еды и шипение жарки из какого-то окна, черная кошка вопила у закрытой двери, возгласы, стук упавшей чашки. Мир полон звуков, но ничего сверхъестественного. А те, кто были и присутствием своим разбили стеклянный купол, уже пропали, оставив растерянного Тима стоять посреди дороги. Люди безучастно обходили его стороной.

«Это был человек? Это точно был человек! Человек, похожий на меня!»

А кого еще он мог бы так ярко ощутить? Настолько ярко, чтобы заметить звуки и краски этой улицы.

Тим ощущал абсолютно всех людей. Некоторых особенно сильно. Однако ж улавливать нечто подобное не доводилось. Было бы великой радостью отыскать в этом полчище призраков одного единственного, кто был бы похож на него; кто бы понял, с кем можно было бы поговорить. И не важно, какого пола и возраста будет этот человек. Но, увы, люди причиняли ему боль, и он стремился ослепнуть и оглохнуть по отношению к ним.

Часто Тим испытывал к людям то же чувство, какое испытывает брезгливый человек по отношению к слизням, облепившим его новые вычищенные ботинки. Проще говоря, в глубине души он терпеть их не мог и хотел, чтобы они существовали как можно дальше от него.

Люди были ему в основном безразличны, пока не приближались и не заговаривали, и он был убежден, что они создают в его жизни проблемы и непременно желают всяких гадостей как ему, так и друг другу. Мысль о добрых поступках ради незнакомых людей казалась ему смешной. И в то же время он не смеялся над добротой в свой адрес. Он относился к этому равнодушно, и получение всякого хорошего от других противоречий у него не вызывало.

А между тем люди относились к нему если не со спокойным принятием, то скорее с жалостью и узнаванием той участи, которая может грозить каждому. Они видели в нем бездомного и озлобленного замкнутого ребенка, а потому открыто или украдкой жалели. Впрочем, чувство совсем естественное: как еще относиться к человеку, уверенному, что совершенно весь мир настроен против него и оттого избегающего контакта с ним? Тим не осознавал, но чувствовал это отношение к себе, и потому сильнее презирал людей.

Иные видели в нем даже не человека, а одичавшего зверька, а он и не догадывался, что во многом подходил под это описание, потому как всегда был одет в лохмотья, всклочен и чумаз. Вдобавок озлоблен, и в сердце его черной дырой зияла ненависть – слепая и высокомерная. Он ненавидел людей и мнил себя выше их всех. Ненавидел жизнь, потому что в ней есть люди.

Он бродил по городу, старался не сталкиваться лишний раз с прохожими, и не было никакой цели ни в этих прогулках, ни в жизни вообще. Черно-белые дни его, наполненные самыми неприятными впечатлениями, приносили одни лишь страдания, связанные с невозможностью найти в этом мире свое место, и с жизнью в постоянном страхе среди мусора, грязи, пыли и крыс.

Уличный скиталец, взошедший на выстроенную им башню одиночества.

Он вскоре вновь оглох к звукам и ослеп к краскам. Купол вернулся на свое место. Таинственные незнакомцы тоже не задержались в его голове. Их таких наверняка будет много.

Смеркалось. С улиц постепенно пропадали голоса и шаги людей. Теперь только тьма царствовала в городе. А ночью приходил не по-летнему холодный ветер, загоняя в дома последних гуляк и выманивая накуренный и пьяный сброд. Они собирались кучками и падали в объятия искусственных грез и забытья.

В животе неприятно заурчало, и Тим вспомнил, что не ел уже дня два, как и практически не спал – боялся. Спящий человек всегда беззащитен. Маленький бродяга уже третий год был уверен, что дни его сочтены. Он бы и сгинул, если бы не вмешательство «добрых призраков». Состояния страха смерти и безразличия время от времени менялись местами, нестерпимо мучая бедолагу. То он умереть боялся, то хотел этого. Если какой добросердечный прохожий из глубокой жалости не даст ему еды или денег, считай, открыты врата на тропу верной смерти.

Только сбежав из дома, Тим не представлял, как ему теперь жить. Домой не вернуться, на улице каждый поворот сулит гибель. Страх терзал без того измученную душу, ноги подкашивались, руки дрожали, а в голове выла сирена. Первые дни бродяжничества припомнились смутно. Попытка устроиться в ночлежке кончилась неудачей: местные проявляли к нему свои жестокие интересы. Тим вернулся на улицы, прятался на складах и за мусорными баками, в кустах, в пустых квартирах и безутешно рыдал сутками – от ужаса, от голода, от бессилия. Ночью боялся сомкнуть глаз, вскакивал от любого шороха, задыхаясь в панике и воображая всякие кошмары – это истощало его, он терял сознание, а придя в себя, разражался плачем или сидел в углу, опустошенный и потерянный. Ему подбрасывали еду. Порой удавалось украсть. От вопросов он в панике бежал прочь, пока не падал без сил. Время беспощадно тянулось дальше. Тим научился адаптироваться. Он больше не плакал, научился спать, сумел находить еду и согреваться в холода. Но каждый раз, идя по улице, он то и дело вдруг оборачивался и всматривался в окрестность, и, даже не найдя ничего опасного для себя, поскорее уходил, окутанный болезненной тревогой, ставшей его постоянным спутником. Уходил и забивался в свой угол, да поглубже, чтобы быть спиной к стене.

В приют для сирот попадать не желал. В городе такой дом был один, да и тот однажды подожгли. Если бы не какой-то самоотверженный смельчак, вынесший из огня детей, все там и погибли бы. И хотя условия после пожара внезапно стали лучше, Тим боялся туда идти. Считал, его прогонят или сдадут старшему брату. Никто и не станет проверять родственников на адекватность. Главное – они есть. Некоторые добросердечные люди пускали его погреться к себе в зимнюю пору, предлагали остаться насовсем. Им нравился тихий, худенький и слегка застенчивый мальчик. А он все равно ждал подвоха и уходил, выбирая существование на городских улицах и одиночество, чем быть использованным незнакомыми людьми. Что же до денег, то их надо было заслужить в этом мире. И в самые тяжелые моменты Тим пел на людной улице, пряча взгляд, сам боясь своего же голоса, но тем не давая природному дару угаснуть. Ему бросали немного денег. Бывало, и еду подкидывали.

У каждой палки, а в данном случае у денег, есть два конца, один из которых – еда и чистая вода, а другой – то, что вылезало по ночам в поисках заветных бумажек или монет.

И о втором конце Тим старался не думать. От малейшей мысли его бросало в дрожь, а внутри все болезненно сжималось, как от удара в живот.

Предстояло разыскать какой-нибудь ларек, купить там хлеба и воды. Отдельная проблема – вода. Бандитская власть пару лет назад заграбастала себе водопроводную систему и начала активно наживаться на жажде. «Хотите больше – платите больше!» – сказал их лидер. Все правильно. Хочешь контролировать людей, сделай так, чтобы они думали только о своих проблемах.

С тех самых пор город похож на часы.

Тик-так.

Толпа стекалась к точке раздачи жизненно важной влаги.

К двенадцати часам – очередь у колонок и фонтанов. Из реки ведь не попьешь – вода сильно загрязнена. Выпил, подхватил отравление, а то и древнюю болезнь, и дорога тебе в могилу.

Тик-так.

К двум часам кто успел, тот с полной баклашкой. Кто нет – попытает удачу завтра. Ничего, время еще будет – говорили они. Но ведь это наглая ложь. Слабые не выживают. На слабых всем плевать. Не приспособился – твои проблемы. Твое время истекает. Ты ничего не можешь против этого неумолимого порядка.

Тик-так.

Город привязан к графику воды. Он под контролем. «Волки» отлаживали его работу под себя. Чтобы как точный механизм. Чтобы все четко. Чтобы собачки были дрессированные.

Тик-так.

Твои часы показали бездну. В этой бездне ты умрешь от голода и жажды, если не научишься вертеться в колее порядка.

И никуда тебе не деться. Ни щелочки, чтобы выбраться за границы. От рождения и навсегда ты в объятиях города: попал в его сети, запутался в проводах, а со всех сторон тебя сжимали облезлые серые стены и сдавливали с каждым годом, оставляя все меньше места для вдоха. Мегаполис вкрадчиво рассказывал страшилки на ночь, кормил ядом, дышал миазмами и медленно сводил с ума.

Приходилось выживать. Приходилось блюсти порядок. Тим чувствовал ритм города, легко адаптировался к нему, но всеми фибрами души его презирал. Терпеть не мог это место, звучавшее для него гулом осиного гнезда.

«Волки» предлагали вступать в их ряды, гарантировали безопасность и возможность наживы. Наживались и сами за счет окружающих, не способных постоять за себя. Народ боялся оказаться в нищете, но боялся и «Волков». Все знали, как поступали там с теми, кто не справлялся с работой. Умирать – последнее, что хотелось людям. Но они шли. Становились «Волками». Чинили беспредел. Воровали воду у жителей города, становились верными собачками на поводке у бандитов. Название этой банды если и было когда-то их олицетворением, то сейчас напоминало саркастическую карикатуру. «Не волки они, а самые настоящие гиены», «Опозорили, поганцы, название свое», «Вот раньше, когда только пришли к власти, они свое название заслуживали, а сейчас…» – такие фразы, сказанные полушепотом, можно было выхватить из разговоров прохожих.

Лавчонки с водой принадлежали тоже «Волкам», либо это были редкие отдельные маленькие ларьки, владельцы которых успели отхватить побольше – они славились наглостью и жадностью, и цены у них выше, чем на волчьих точках. Там-то и приходилось раскошеливаться Тиму, потому что «Волков» он избегал. У него не было дома, воспользоваться собственным краном он не мог. До фонтана добежать порой не успевал. Там скапливалась толпа, принося с собой крики, драки и давку. И те, кому удавалось набрать больше, торговали потом этой же водой в своих лавках.

Вскоре Тим наткнулся на ларек. Продавец сунул ему черствый батон и бутылку воды, забрав почти все деньги. Недовольно фыркнув, бродяга спрятал последнюю бумажку в карман и пошел прочь.

В редких окошках поблескивал свет. Бездомные и бедняки развели огонь или зажгли свечи – поразительно, сколько обездоленных появилось за последние пять лет. Тоскливое сияние лампочек бросало тусклые пятна на асфальт под окнами домов.

Присев на большой каменный блок, Тим открыл бутылку, вылил немного воды в горсть и протер царапины на руках. Потом сделал пару глотков. Взгляд сам по себе упал на кучу засохшей земли с торчащими из нее корнями. Она высыпалась из выемки сбоку блока. Видимо, когда-то это была уличная цветочница. Лишенные жидкости, растения погибли.

Тим забрел на главную площадь города. Было безлюдно, царила тишина, и только редкие голоса с других улиц или краев площади время от времени нарушали ее.

Бродяга сидел напротив большого здания, напоминавшего скорее обугленный скелет, чем строение. Бывшее правительственное здание. Пять лет назад его взорвали, от чего пострадали и ближайшие дома. В лучах белой луны это черное сооружение выглядело более жутко, нежели при свете солнца. «Жизнь – пустая трата времени» – кривые буквы, написанные кем-то из горожан на углу. Трущобы говорили с людьми записями на стенах. Фразы, слова, рисунки, выполненные баллончиком или маркерами, – след чьей-то беспокойной души. Тим любил их читать и рассматривать. Как-то раз он долго смотрел на изображение стаи волков, бегущих куда-то. Вожак этой стаи был черен и держал в зубах красный флаг, переходящий в пламя. Рядом была написана одна из городских легенд, но буквы местами стерлись. И рисунок, и текст под ним – славная память о прошлом города.

Город. Двуликий. Закрытый от внешнего мира и забытый, с помятой и ржавой табличкой у ворот во внешней стене: «Мегаполис-3». Когда-то он был этим Мегаполисом-3, а теперь вряд ли станет им снова…

Будущего нет. Прошлого тоже нет. Ни у Тима. Ни у города.

Днем по улицам Трущоб бродили люди, занимались какими-то своими делами, проезжали на велосипедах или самокатах. Автомобили держала только элита, имея средства на топливо. Когда-то позволить себе покупку бензина могли и средние прослойки, но после какой-то аварии запасы сильно истощились и с тех пор не пополнялись. С тех пор звук мотора давал прохожим понять, что едет кто-то из власть имущих.

Люди работали, получали деньги, покупали еду, рождались и умирали. Так и создавалась видимость обыкновенной размеренной жизни. Ночью окраины погружались в безмолвие. Изредка они вздыхали ветром в закоулках, и звучал он предсмертными вздохами. Случалось, тишину нарушали и прочие звуки. Тим предпочитал их не слушать. Он забывался в дыхании ветра, в тихом шарканье подошвы о шершавый асфальт.

Город походил на громадное бетонное кладбище, где из могил своих выползали ожившие мертвецы. Некоторые приносили наркотики и совместными усилиями искажали реальность, уничтожая свой разум.

Что привело людей к такой жизни? История последних лет покрыта тайнами. Как-то так вышло, что одни попали в Солнечный город, а вторые – в Трущобы – серый ад из разрушенных домов и самодельных бараков. Это представлялось как резкое деление на бедных и богатых, и теория выглядела логично. Тим часто размышлял об этом, блуждая по переулкам, изрисованным граффити, по улицам, паркам и рощицам. Размышлял и о том, что разделение это создало условия для произвола власти. Трущобами правил кто хотел и как хотел.

Пять лет назад все было иначе – спокойно и тихо. Целый год, после того, как сбросили с городского «престола» тирана, садиста и ханжу, царило воодушевление. Все отрасли жизни стремительно пошли на лад, люди вдохнули полной грудью. И вдруг – взрыв. Переворот. Бывший лидер «Волков» в считанные часы свел счеты с жизнью после уничтожения всех его людей. Кажется, выбросился из окна высотки или с какой-то башни. Это если верить рассказам, коих ходило много.

На слуху помимо «Волков» вертелись какие-то «Вольные». Постоянно из-за каждого угла доносилось: «Вольные» то, «Вольные» это. Никто их самих, правда, не видел, но все верили, что они придут и помогут, как помогли сестре двоюродного брата отца мужа племянницы и еще доброй сотне-другой человек. Поговаривали, что они помогали с провизией старикам и детям, либо крайне редко, но совершали налеты на склады и раздавали воду жителям того дома, в котором находился склад. Сбивали поставки наркотиков и уничтожали точки сбыта. Иногда даже и деньгами помогали, что вовсе немыслимо. Звучало слишком уж мистически. Каждый раз, когда слухи доходили-таки до Тима, он иронично усмехался. Выглядело это как выдумка: люди от безысходности сочинили супергероев и верили в них, как в бога.

Ночь завладела городом. Тим поднялся и прошелся по площади, свернув за угол в проход между бывшим зданием правительства и невысоким трехэтажным, некогда полностью застекленным. Обнаружив сбоку калитку, он вошел на территорию и неспешно прогулялся по ней, под конец замерев у главного входа. Его внимание привлекли едва заметные буквы, написанные когда-то очень давно и с годами почти стершиеся. Это оказались стихи, но прочесть их не представлялось возможным. Тим коснулся рукой серой облицовки и провел по ней пальцами, двигаясь по следу стертых временем строк и стараясь распознать хоть что-то среди вкраплений краски. Ему удалось расшифровать несколько слов: «гнетом», «душой», «свободою», «сердца для», «живы». Наконец, дойдя уже до угла, он нашел две чудом сохранившиеся строчки:

«Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья».2

Тим лишь усмехнулся и прикрыл глаза.

«Ну-ну. Товарищ ждет с нетерпением», – и с этой мыслью он понуро покинул двор здания.

Легкий порыв холодного и совсем не летнего ветра пронес над битым асфальтом пару пакетов и фантиков. Тим поежился от пронизывающего холода и ускорил шаг. Через полтора часа он уже достиг окраины. Отсюда до его пристанища совсем ничего: вдоль по улице, поворот налево, поворот направо. У него оставалась половина батона хлеба и полбутылки воды. Взяв еду под мышку, бездомный огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, свернул налево.

Тима встретил мрачный проулок. Впереди темнела невысокая кирпичная перегородка, которую можно было перепрыгнуть, забравшись на стоящие под ней ящики. Отсюда до самодельного убежища была всего пара шагов.

Тревога оцарапала спину. Тим глянул по сторонам в поисках источника опасности. Позади будто поднялось цунами, готовое захлестнуть беззащитного перед ней человека…

– Вот ты где! Далеко собрался? – раздалось из-за спины.

Тим вздрогнул и выронил еду, а сердце моментально убежало в пятки.

Только не они. Только не сегодня!

– Держи его!

Тима прижали к стене раньше, чем он успел что-либо предпринять: только рефлекторно попытался разжать сильные пальцы, сдавливающие его горло, как силки. Бесполезно. Средний брат – болван с мускулатурой – держал мертвой хваткой, от которой горле возник удушающий ком. А вместе с тем и животный страх смерти.

– Гони все деньги, живо, – отчеканил скрипучий голос.

Как Фим и Джим умудрялись найти своего младшего брата в любой точке города – еще одна неразрешимая загадка.

Из последних сил Тим согнул ногу в колене и слабо, будто боясь повредить, толкнул ею стоявшего перед ним человека. Старший брат злобно чертыхнулся. Последовал болезненный удар по лицу.

– Ты, тупица, жив еще, потому что мне так хочется! Сечешь? Пинаться будешь? Я тебе ноги переломаю, понял? Чтоб ты ползал. Эй, Джи, покажи ему, что бывает, когда не слушаешь старших.

Пальцы на шее сжались сильнее, превратив вдох в сдавленный хрип. Потом его словно вытерли о стену и отбросили в сторону. В спину врезался жесткий асфальт, сбивая и так ослабевшее дыхание. От ужаса возможной смерти веки раскрылись сами собой. Руками он схватил свой шарф, пытаясь оттянуть его от шеи, спасаясь не столько от шарфа, сколько от удушья.

Тим увидел влажные глаза своего старшего брата. От радужки почти ничего не осталось, только две черные дыры зрачков в голубоватом обрамлении на фоне красноватых белков.

Тело наполнилось чувством ненависти, колючего желания, жажды. Гадкое, уничтожающее желание, словно зуд, пронизывала естество старшего брата. Крик вырвался сам по себе. Тим обхватил голову руками, повернулся на бок и зажмурился. Как и всегда, единственный выход – отдать деньги. Иначе Фим его попросту убьет и заберет желаемое с трупа.

– Гони, что есть, говорю! – требовательно завопил старший брат и еще раз ударил жертву по лицу быстрым движением.

Под одежду пролезли чьи-то холодные руки, затем направились по карманам. Вероятно, к поиску денег подключился Джим. Средний брат вскоре отыскал спрятанную в джинсах бумажку. Не успел несчастный расслабиться, как удар в живот заставил его согнуться от сильной тупой боли.

Открыв глаза, он увидел, как за углом искрылись пятки одного из братьев.

– Придурки! – сдавленно выкрикнул он им вслед.

Пытаясь успокоиться, Тим несколько раз глубоко вдохнул и посмотрел на небо. Звезды безмятежно и тускло сияли, посылая ледяной свет лежавшему на земле человеку с высокой ночной темноты. На эти белые точки можно смотреть вечно.

Тим закрыл глаза.

– Ненавижу… – это слово, сказанное едва слышно, вылетело с выдохом. – Ненавижу!

Он еще некоторое время лежал на спине, раскинув руки в стороны и мотая головой. И как сумасшедший нашептывал одно и то же слово. Со стороны могло показаться, будто у него припадок. Он шептал с самым искренним чувством, ощущая цвет слова, его вкус, звучание, кислотную жгучесть в венах, свинцовую тяжесть в мозгу – он превращался в черный сгусток ненависти.

Вскоре, пустой и измученный, бедняга затих и остался лежать неподвижно, мерно вдыхая и выдыхая, закрыв глаза и уйдя глубоко в себя.

Тишина. Ветер едва слышно и трубно прогудел в переулке. Снова, как в далеком детстве, померещилась тихая музыка. Тим называл ее «звездной колыбельной».

В реальность вернуло чувство холода. Бродяга пошевелился, налаживая связь с телом, а затем попытался приподняться на локтях, ощупать и осмотреть себя. Левая скула и глаз опухли и горели. Судя по всему, на щеке осталась небольшая ссадина. В живот будто били не ногой, а горящим ядром. Все это вкупе с тошнотой и очередным потрясением.

Этот идиот – Фим – продолжал пускать по венам яд несмотря ни на что. На руках, наверное, не осталось живого места. Фим отчего-то уверен, что наркотики дают ему силы для воплощения какой-то больной идеи. Понятное дело, что это очередной замкнутый круг, порвать который невозможно в нынешних условиях. Стоило ему бросить, как случалась ломка. Погашала ее только доза. И так каждый раз. Что он принимал, как часто и где доставал – неизвестно. Да и не хотелось знать.

Все это началось через год после того, как нерадивый папаша впервые притащил домой какой-то порошок. Делиться он, конечно, не собирался. Но любопытные сыновья сами догадались, что надо делать. Фиму неожиданно понравилось. Джим взял с него пример, как с любого, кто оказывался рядом с ним.

Тим однажды вкусил этот плод больших иллюзий. Но вместо обещанного кайфа получил невыносимую головную боль, рвоту, ужасную слабость и сильное эмоциональное и физическое истощение на пару дней. Решив для себя, что это какой-то ад, он попытался убедить братьев прекратить пичкаться такой гадостью. Да куда там?

С тех пор стало ясно: в одной квартире им не жить. Отец скончался, о чем Тим не грустил – отец постоянно его бил, особенно после исчезновения матери, и только какой-то забытый случай умерил его пыл. У братьев слетала крыша. Умственно отсталый Джим и без веществ не блистал рассудком. А Фим как-то бросился на младшего брата с ножом. И покалечил бы, а то и убил, не успей мальчишка по счастливой случайности спрятаться в шкаф и улучить момент, чтобы сигануть в окно. С того дня в квартире отца он появлялся только в случае необходимости.

Формально Тим не считался бездомным. Его бегство было добровольным. Он знал, что иногда Фим утаскивает с собой брата на длительную вписку к кому-нибудь на хату, и тогда обоих не было в квартире неделю, а то и несколько недель. Тим возвращался, ночевал в шкафу. Очень кстати это было в зимние холода. Однажды он, правда, повстречался дома с братьями, но те вернулись в таком состоянии, что ловить младшего не было никаких сил, и тот удрал без проблем. Заглядывать в шкаф те привычки не имели. И если Тим просыпался и слышал в коридоре их шаги, он невольно вздрагивал, и, чувствуя, как биение сердца ускоряется, старался дышать тише и выждать удачную минуту для бегства. А воображение подбрасывало ему картины, где одна страшнее другой, но сюжет у всех один.

Братья, увы, ловили его улице, как случилось и теперь.

Путь до убежища не запомнился. Тим кое-как преодолел кирпичную перегородку. По дороге его стошнило. Он с трудом дополз до своего матраса, и сон сразу же нахлынул тяжелой волной.

Ему грезился какой-то странный мир, где живут цветные пятна в форме лиц. Они были красные, зеленые, оранжевые, желтые и вертелись в бесконечном хороводе, как осенний листопад. Но потом пятна начали бледнеть, став серыми. Расползлись на черные и белые, образовав круг, в темном центре которого проступили невнятные черты чьего-то лица. От него повеяло страхом, болью и смертью, а затем появилось тянущее чувство безысходности, заглушив все предыдущие. Тиму казалось, что это лицо смотрит на него с ухмылкой, хотя не видел ни глаз, ни рта. Создалось впечатление, будто лицо очень знакомо. Неожиданно образ пахну́л палеными волосами, взорвался ярко-оранжевым и исчез, оставив после себя пустоту. Потом снилось что-то еще, но отчетливо запомнился лишь этот эпизод…

«Звезды больше не поют» – гласила почти стершаяся надпись на стене над ветхим убежищем бездомного одиночки.

Теплый ночной ветер прошуршал по асфальту фантиком и облезлыми прошлогодними листьями. Дрогнули ветви деревьев на фоне ночного неба. В вышине тускло мерцали далекие белые звезды.

«За глухой стеной спрятан мир земной»

Пробуждение, тяжелое и липкое, вытягивало Тима из мира сновидений в бессмысленную реальность. Голову словно засунули в полиэтиленовый пакет, а веки обмазали клеем. Вдобавок ему непрерывно мерещился вкрадчивый голос, который произносил его имя над самым ухом и даже что-то предлагал. Поначалу он не мог понять, где находился сам, и даже отзывался на голос. Затем показалось, что кто-то с силой дернул его за ногу, будто чудовище из страшилок – сюда, в серый мир из круговорота ярких пятен. Страна грез треснула и с хлопком рассыпалась в пыль. Глаза резанул свет дня.

Самочувствие постепенно улучшилось, а голос растворился в шелесте листвы. Тим сел, помогая себе руками, и коснулся разбитой скулы. От прикосновения садануло. Кончиками пальцев он нащупал шершавую корку запекшейся крови и недовольно взглянул в сторону.

В город идти не хотелось. Живот все еще болел, да и вид его, кажись, внушал доверие меньше, чем обычно. Толкала лишь необходимость достать денег или съестного. После нападения брата остаток батона и бутылка воды остались там, у перегородки. Наверняка кто-то из прочих городских бродяг уже поднял сиротливо лежавшую еду. Теперь неизвестно, когда снова удастся поесть.

Тим недовольно поежился при этой мысли и поудобнее устроил на плечах черную с белым кожаную куртку. Ее происхождение не раз заставляло его хорошенько напрячь память. Бродяга помнил себя с двенадцати лет, а до этого лишь три-четыре невнятных события, связанных в основном с матерью и ее работой. Если напрягался, мог припомнить еще парочку. К тому времени куртка у него уже была и принадлежала только ему, о чем знали все в квартире и не стремились ее отнять. Откуда у ребенка из бедной семьи могла взяться большая для него и, очевидно, недешевая куртка – еще одна удивительная загадка. Все, что удавалось припомнить: темная зимняя ночь, холод и солнце. Почему солнце? Да еще и ночью?

Куртка по неясным причинам создавала иллюзию безопасности. С ней он и сбежал из дома. Она сохраняла тепло зимой, а летом иногда служила навесом от дождя.

К слову о дожде.

Тим поднял глаза к небу. Сегодня его затягивала серая пелена облаков. Воздух пах сыростью. Лето обещало быть прохладным. Весна всегда наступала рано, а в апреле уже стояло почти летнее тепло. Однако в этом году до конца мая шли проливные дожди на радость людям, выставившим у домов ведра, тазы и прочие емкости. К счастью, налог на дождь вводить пока не собирались. И хорошо. Тиму платить было нечем.

К концу месяца воздух стал сухим. Мотивированный мыслью о дожде, Тим постарался устроить крышу с досками и рваным брезентом так, чтобы его матрас не намок. Поставил рядом ведро, а затем взял в руки книгу.

Читал он редко и недолго. В период с двенадцати (а, может, и с одиннадцати) по тринадцать лет он по неясной причине глотал книги одну за другой, почти не отделяя прочитанное от реального. Что так возбудило его интерес? Трудно сказать. Теперь же не до чтения – жизнь на улице мало сочеталась с культурным развитием. Впрочем, книги бродяге попадались еще реже, чем он их читал. Раз в год ему везло отыскать в какой-нибудь помойке брошенную кем-то книжонку и, повинуясь неясному инстинкту, он утаскивал ее к себе в убежище, на ходу принимаясь изучать первые строки.

В середине дня Тим отложил книгу и высунул нос из укрытия. Дождь так и не изволил пролиться, а значит, можно предпринять на вылазку в город. К счастью, ощущение бессмысленности бытия уже перестало так сильно долбить по голове. Можно и прогуляться. Он намотал на лицо шарф по самые глаза, скинул вперед длинные волосы и вылез из убежища. Обычно его не волновало, что люди могут о нем подумать. Их мысли – их проблемы. Чужое мнение беспокоило его только при угрозе жизни. Например, если кому-то он казался достаточно подозрительным, чтобы кликнуть «Волков».

Город встретил уныло бредущими по улице людьми и запахом пыли. За последние пару дней в этом районе случилось нечто неуловимое. С одной стороны, не изменилось ничего, но с другой мерещилось, будто в тени проулков и пустых окон таился всевидящий наблюдатель. Причем следил конкретно за ним – Тимом. Он предполагал, что после встречи с бандитами его, вероятно, держали на мушке, но зачем? Почему роковой выстрел еще не грянул?

Появляться несколько раз подряд на одной и той же улице – затея из опасных. А уж после вчерашнего и вовсе страшно оказаться в поле зрения тех же людей. Особенно того торговца. Поэтому Тим проскользнул вдоль стены одного из домов и свернул за угол в переулок.

– Привет! – пропищал детский голосок.

Рика обежала своего знакомца и встала напротив него. Тот сразу отвел глаза от ее дружелюбной мордашки.

– Почему ты так поздно? Я думала, что ты совсем не придешь.

– Я, э-э-э… – Тим почесал затылок, выдумывая убедительную причину отвязаться.

– Почему у тебя щека синяя? – вдруг спросила девочка.

– Споткнулся и упал, – сухо соврал бездомный, подтягивая выше сползший шарф.

Ложь сработала. Рика цокнула языком и покачала головой.

– Аккуратнее надо быть! Пойдем играть, – она схватила своего нового друга за руку и потащила вниз по улице.

Тим безвольно последовал за девочкой с таким видом, будто ему предстояло нести на себе непосильный груз. Он решил, что сегодня посидит с малявкой и больше не будет появляться в этих местах.

И во что они, спрашивается, будут играть? Рика ведь ребенок. Чем обычно предпочитают заниматься эти маленькие человечки? Уж точно не в беседы о скучной и унылой жизни. А со своими странностями Тиму подойдут разве что жмурки.

Рика завела его за угол полуразрушенного дома, где здания образовали квадратный пустырь, где из сухой земли торчало нечто похожее на детскую площадку. Точнее, то, что от нее осталось: кривая облезлая конструкция для лазания, каркас горки, косые ржавые качели, сломанная песочница без песка. Безрадостная картина.

Девочка указала пальцем на дальний пятиэтажный дом из серого кирпича.

– Вот тут я живу. А вот там, справа, там вот окно с краю на первом этаже – это мое, – улыбнулась она.

– Во что хочешь поиграть? – без интереса спросил Тим, пристально глядя в сторону окна.

– В салочки! – радостно воскликнула девочка и захлопала в ладоши.

– Я в салки не буду.

– Почему? – прозвучал обиженный голосок.

– Живот болит.

– О, тогда давай поиграем в доктора, – воодушевленно предложила Рика. – Мама рассказывала, что раньше были такие люди, которые спасали от болезни других.

– Они сейчас тоже есть, – пробубнил Тим. – Нормально живут и лечат.

– И чем они лечат?

– Травой, таблетками всякими, прочими препаратами, которые у них есть. Операции делают.

Решив быть доктором, Рика усадила своего пациента на землю возле ржавой горки и заявила, что намерена вылечить его больной живот и синюю щеку. Первым делом она провела тщательный осмотр и ужасно расстроилась, когда Тим отказался от «проверки зрения». Затем Рика тоненькими теплыми пальчиками коснулась ссадины на щеке, приложилась ухом к груди и заставила дышать.

– Все ясно, – с серьезным видом сказала она, отстраняясь.

Из коралловой сумочки, висевшей на ее плече, девочка вытащила листок бумаги и карандаш и принялась старательно выводить буквы. Вместе с тем вывалились бумажки с неаккуратными детскими рисунками. Тим сощурился, вгляделся: яркое небо, какие-то перила, фигура человека, схватившегося за голову. Что-то знакомое. Это картина. Известная. И название ее вертелось в голове…

––

– Мам, а, мам? Почему эта картина такая страшная?

Женщина сидела на табуретке, облокотившись на свои колени и подпирая ладонью лоб. Другая рука свисала вдоль ноги, большой палец зажимал сгиб книги. Свет из окна мешал разглядеть лицо женщины.

– Потому что ее написал человек, который очень сильно страдал.

– Почему ты так решила?

– Счастливые люди таких картин не пишут, Тим.

-–

– Вот! – Рика сунула лист Тиму, заставив очнуться от мыслей.

Он принял листочек, в душе неожиданно для себя проникаясь к девочке сопереживанием.

«СПРАВКА! ПРИГОВОР – ЗОМБИ!» – гласила корявая запись.

– Не приговор, а диагноз, – блеснул небогатыми знаниями Тим. – Приговор – это другое.

– Чем они отличаются? – малышка непонимающе уставилась на друга.

– Диагноз – это когда доктор определил твою болезнь и сказал об этом. А приговор – когда большой страшный человек тебе говорит, как тебя накажут за плохой поступок.

– Мама сказала, что совершение плохих поступков – это болезнь. А значит, все равно никакой разницы, – настояла на своем Рика, – но, хорошо, если хочешь, пусть будет этот твой э-э…

– Диагноз, – слегка раздраженно закончил Тим. – И я не зомби!

– Еще какой зомби! Ты вот такой, такой и вот так делаешь, – маленькая подруга по очереди изобразила унылую мину, сгорбленную спину и начала глухо гудеть, имитируя его унылую интонацию. – Ну Ти-и-им! – протянула девочка и молитвенно сложила руки. – Давай ты побудешь зомби? Пожа-а-алуйста! Я хочу лечить от зомбянки.

– Ладно.

Рика рассмеялась, подпрыгнула и захлопала в ладоши.

– Рика, скажи, – Тим поднял с земли один из рисунков. – Что это?

– Это картинка, которая в моей комнате висит, – объяснила девочка.

– Зачем ты ее рисуешь?

– Не знаю. Отдай, пожалуйста, – и она протянула руку за рисунком.

– А зачем…

– Ну отда-а-ай, – захныкала девочка, скривив гримасу, и затопала ножками, в требовательном жесте протянув руки к другу.

Ему пришлось спешно вернуть листок. Не хватало еще истерик. Интересно, почему же вместо цветочков и единорогов малышка рисует копии с картины Мунка? С ней что-то явно не так.

– Тим.

– Что?

– Почему ты постоянно смотришь в сторону? Я не красивая?

Вопрос, которого Тим больше всего боялся. Потому что не знал, что отвечать, ведь не понимал, что конкретно с ним происходит. Нет понимания, нет и слов. С какой стороны ни посмотри на такое явление, звучит, словно бред обкурившегося наркомана. Не бывает, чтобы человек забирал себе чужие чувства.

– Нет-нет. Тут другое. Когда я смотрю в глаза, – начал было Тим, ощущая себя неловко, – я… я этого боюсь и не хочу. Это очень плохо.

Он ожидал, что девочка примет его слова за глупости. Но этого не случилось.

– Я не буду делать тебе плохо, – заверила Рика. – Обещаю. Честно-честно! – она села перед другом на корточки. – Ну! Хватит отворачиваться.

– Нет. Не лезь, а?

– А ты все равно посмотри! Ты трусишка? Не будь трусишкой! – Она тут же принялась его дразнить, смешно прыгая на месте: – Трусишка, трусишка!

Тим терпеть не мог дразнилки. Он моментально навоображал себе ужастиков: крики, вопли, бегство, падение на землю – как обычно. Ему не хотелось этого, что удивило его самого. Упрямство девочки убедило его решиться на контакт. В конце концов, она всего лишь ребенок. Без каких-либо эмоций он поглядел на нее.

Глаза у Рики оказались вовсе не синие, а цвета морской волны. Как у Джима. Нечастый цвет. Большие, обрамленные пышными ресницами. Добрые и любопытные. Тима не выбило за пределы тела и не выбросило в негативные ощущения. Ему стало легко. И неожиданно все показалось проще, и девочка уже не раздражала, как вначале. В кратчайший миг он вдруг лишился своего безразличия и открыл для себя другого человека. Это походило на зажженный в ночи огонек и запах сладковато-свежего воздуха после знойной духоты.

Тим удивился. Кажется, впервые за несколько лет. Так бывает? Может, этот ребенок – добрый инопланетянин? Теперь он готов поверить во что угодно. По крайней мере, за последние три года он вновь видел живые человеческие глаза.

– У тебя глаза очень красивые, – только и сказал он ей. – Как цветочки.

Малышка хихикнула и покрасовалась, хлопая ресницами.

– Давай играть!

Тим удивлялся недолго. Он быстро принял реальность – девочка не опасна для него, а он, в свою очередь, – для нее. Могло ли это значить, что мучительному одиночеству теперь конец? Маленький лучик надежды сверкнул в непроглядном мраке. Это ощущение добавило Тиму энергии.

– Ладно. Ты сказала, что я – зомби?

Рика заливисто засмеялась и попыталась убежать. Но Тим протянул руки вперед и схватил подругу. Она взвизгнула, но продолжила хохотать.

– Поздравляю, ты тоже зомби, – сказал Тим, отпуская ребенка.

– Нет, ты неправильно делаешь. Давай я научу тебя быть правильным зомби.

Они играли до наступления темноты. Точнее, играла Рика, а Тим скорее принимал участие в игре одного человека, хотя он тоже был не прочь побегать. Тем не менее, время пролетело весело и интересно. Оказалось, что играть с ребенком не так уж и сложно: нужно всего-то быть на его волне. Либо Тим сам не до конца повзрослел, либо дети в сущности ничем не отличались от взрослых: с Рикой можно было обсудить ход игры, обменяться мнениями, и она могла объяснить, что и зачем делает. И он понимал в этот миг, что ему не хватало этого веселья, этой беззаботной радости, резвости и неограниченности воображения, маленького театра игры. Он был лишен такого детства. И никогда бы не подумал, что ему придется учиться тому, что каждый человек умеет подсознательно: быть ребенком. Сейчас он мог забыть свои несчастья и просто побыть обыкновенным мальчиком, который любит резвиться, но который никогда того не делал. Наверное, сложись его жизнь иначе, и родись у него сестра, он был бы самым лучшим старшим братом на свете! Он научил бы ее красиво одеваться, танцевать, петь. Ведь он сам талантливо пел с детства! А потом он с радостью и умилением смотрел бы, как на его красавицу-сестру заглядываются местные парнишки, слушают ее пение и любуются аккуратными волосами. Мечты… Нет у него семьи, нет дома, да и будущего тоже нет.

Но теперь появилась Рика – первый человек, от присутствия которого Тим не испытывал мрачных чувств и которому мог смотреть в глаза, не опасаясь ничего. А это значит, что он сможет играть с ней, научит петь, и они будут вместе выступать на улице и зарабатывать. А потом она, может быть, встретит хорошего человека, способного о ней позаботиться. И сам Тим тоже кого-нибудь встретит. И все наладится! «Да, – удовлетворенно думал он, наблюдая за девочкой. – У меня теперь есть подруга. Теперь есть смысл… делать что-то! Я теперь не один!»

И в этом «не один» слилось абсолютно все, что испытывает человек, обретший цель существования.

– Слушай, Рика, а где твои друзья? – поинтересовался Тим. – Тут ведь живут другие дети, да?

– Ну да, живут, – кивнула Рика. – Но они со мной не дружат. Говорят, что я тупая и грязная. И мои родители такие же.

Потом малышка рассказала о себе. Ей было восемь лет, она очень любила маму и папу, обожала коллекционировать красивые карточки и безделушки, как мама. И в целом оказалась весьма оптимистичным и жизнерадостным ребенком с самым позитивным взглядом на жизнь.

– Когда я вырасту, – рассказывала Рика, – у меня будет огромная кровать. И целая библиотека книжек. Мама читает мне сказки, да-а. Но они скучные и грубые! Там лиса шарик живой съела! Представляешь? Вот вырасту и тоже буду сказки писать. Хорошие только. Хочешь, про тебя напишу сказку?

– Напиши.

– А ты будешь там злодеем или героем?

– А сама придумай.

– Ты будешь героем. Знаешь, почему? Ты добрый. И красивый. А Герои всегда добрые и красивые. Ты будешь в моей сказке героем и спасешь мир.

– От кого же? – полюбопытствовал Тим.

– У-у-у… – Девочка надула губы и сдвинула брови, выдумывая самое страшное зло на свете, и ответила тихо, как бы опасаясь: – От гигантских черных тараканов.

– В чьей-то голове? – хмыкнул Тим.

– М-м. Да! Я тебе нарисую большой белый меч. Светлый такой!

Когда совсем стемнело, друзья забрались на горку и, свесив ноги, любовались небом, которое уже очистилось от облаков и показало россыпь звезд с холодным острым полумесяцем. Их бледный свет безмятежно струился с высоты черного купола небосвода. И таинственным молчанием была объята наступившая ночь. Только в кустах скрипели сверчки.

Тима всегда тянуло к небу, оно непреодолимо влекло его. Девочка рассказывала какую-то историю, смеялась. Но друг ее не слушал. В голове случился полный отрыв от земли.

– Я всегда хотела, чтобы у меня был старший братик, – мечтательно поделилась Рика. – Станешь моим братиком? Твоя мама не будет против?

– А? – Тим моментально спустился с небес – Нет. Не будет. Буду твоим братом, если хочешь.

– Тогда до завтра, старший братик, – улыбнулась девочка и слезла с горки.

Тим молча проводил ее взглядом с приятным и непривычным чувством. Его вселенная настолько быстро растянулась на двоих, что он даже не успел этого заметить.

«У меня есть сестра!» – и уголки его губ приподнялись в довольной улыбке.

Удивительно тихая ночь. Обычно из каждого дома или подворотни доносились разнообразные звуки. Реже случались уличные потасовки местной фауны – вылазки в подзвездный мир наркоманов, алкоголиков, воров и убийц и их столкновения друг с другом. Улицы в такое время становились опасными.

Если бы не встреча с маленькой Рикой, Тим вряд ли задержался допоздна. В кустах он спрятался от патруля и дождался, когда путь будет свободен, затем заторопился к своему ночлегу.

Всю дорогу ему казалось, что на него кто-то смотрит из темноты. Тревожное чувство заставляло озираться, но зрение не улавливало никаких признаков слежки. К тому же, кто мог бы за ним следить? Кому есть дело до бездомного мальчишки, кроме «Волков»? За спиной послышались шаги. Это заставило Тима обернуться. Никого. Улица пуста и безмолвна, словно брошенное и забытое людьми место. Но откуда тогда ползучее ощущение по спине? Кто скользил по нему внимательным взглядом? Такое чувство, что человек, следивший за ним из укрытия, хотел, чтобы наблюдаемый о нем знал.

Сначала Тим списывал все на разыгравшееся воображение. Такое с ним уже было, когда он понял, что на него ведется охота. Начинала мерещиться всякая чепуха, не давая нормально уснуть ночью, и каждый шорох доводил до легкой паники. Поэтому, убедив себя, что ему попросту почудилось, он пошел дальше, усилием воли не реагируя на всякие шевеления в темноте.

Возвращался бездомный другой дорогой, нежели обычно.

Повернув за угол, Тим вдруг краем глаза отчетливо заметил движение на другом конце стены.

«А вот это уже точно не глюк». – Он замер и пристально вгляделся в темноту, но никого не увидел. Только проулок, а в конце – серая стена, утонувшая во мраке.

«Может, все же показалось?» – мелькнуло в голове.

Он отвернулся и осторожно направился дальше, но точно чувствовал, будто за ним кто-то наблюдает. Словно некто ощупывал его с ног до головы незримыми пальцами. Беспокойство нарастало. Стараясь дышать ровно, Тим сделал еще несколько шагов, но не выдержал. Остановился и обернулся.

Дрожью по телу пробежал страх.

Там, в темноте проулка, куда попадал лишь лучик лунного света, виднелась черная фигура человека.

«Стая волков в бетонном лесу юрка не по-волчьи да вихрю подобна. Вожак этой стаи – волк черношкурый,

в дикое пламя умел превращаться»

– городская легенда