Читать книгу Мистер Буги, или Хэлло, дорогая - - Страница 12

Чед думал, это какая-то шутка. Сначала его зовут в магазин, он срывается с места, топит в непогоду. А потом его гонят прочь.

Черт возьми, как он мог усмотреть в Констанс логичного человека?! Он думал, она адекватная. А теперь какого дьявола она творит? В колледже она казалась ему другой, почти нормальной, пускай он и не считал, что она ему ровня. А сейчас, оставшись с ней один на один, он понял: либо что-то случилось с этой девчонкой – что-то из ряда вон, отчего она вела себя не как обычно. Либо он в ней обманывался. И лучше бы первое, чем второе. Обидно: кругом него и так одни идиоты, а с Конни было по крайней мере сносно в одной компании, и он не хотел разочаровывать ее. Пусть думает, что они дружат, пока ему это выгодно. Его всегда без проблем пускали с ней в клубы, где он хотел бы оторваться, и она могла подкинуть ему деньжат, если у самого с ними было туго…

Чед дважды спросил по телефону, уверена ли она, чтобы он уехал. Она сказала – да и да оба раза. Очень серьезным тоном. Таким, когда что-то с тобой реально случается, и ты в небольшой – размером с Эмпайр-стейт-билдинг – панике говоришь: да нет, все о’кей. И буквально ходишь по раскаленным углям, сдерживая крики боли. Чеду это не понравилось, главным образом потому, что он не хотел выручать Конни и стаскивать с этих углей. Это требовало времени и усилий; ему было просто лень с ней возиться.

Все же Чед спросил: «Кто довезет тебя до дома со всеми покупками?» Он представлял, сколько всего накупит Конни. Она запнулась, прежде чем ответить, и неуверенно сказала: «Друг».

Это было уже ни в какие ворота. Почему этот таинственный друг не мог с самого начала отвезти Конни в магазин? Почему она не может назвать его имени, на крайний случай сказать что-то типа: «Да это Марк, Питер или Терренс, ты его не знаешь, какая разница?» Но Чед чувствовал: знал. Или видел. У него было слишком живое и яркое воображение, и он представил этого друга черным высоким нечто возле Конни.

У нечто были белые глаза-точки и хищная улыбка. И Чеду представленное не понравилось.

Есть люди, которые по оттенку твоего голоса могут сказать, что ты рыдала всю ночь, и даже назвать причину, почему. Кто-то хорошо разбирается в фактах, логических связях и прочей ерунде; кто-то – в человеческих взаимоотношениях. И хотя Чед был очевидно плох в отношении второго, но даже он почувствовал здесь бемоль вместо диез. Какую-то фальшивую ноту. Запинку. Как дрожь в голосе или явное заикание, когда лжешь.

И он бы вышел из машины, непременно, и даже на какой-то миг захотел так сделать. Но тут ему пришло в голову, что это, быть может, объясняется очень просто.

Вдруг тот самый друг – это Тейлор?

Он обрадовался. А что? Вполне правдоподобное предположение. Чед знал, что Тей обязательно приедет. И что он всем нравится и рано или поздно, но становится всеобщим любимчиком. Несмотря на многие свои недостатки, плохим или скучным человеком он не был и к такой девчонке, как Конни, мог найти подход. И потом. Друг – это друг. Он вряд ли сделает плохо. А кто он такой, чтобы вмешиваться в личные дела Конни? Черт возьми, никто.

Он чувствовал, что торгуется со своей совестью, потому что хочет пристегнуться и уехать с дождливой парковки, чтобы провести день по-своему. В таких случаях про таких же вот «Конни» говорят: я думал, она вполне взрослая девочка, чтобы самой во всем разобраться.

Чед немного успокоился. Аргументы – их было много, как ходов в лабиринте, когда вслепую движешься из одного коридора в другой, – подействовали. Какой-то из них даже по логике окажется верным. Он взвесил все за и против за пару секунд, буркнул в телефон: «Как знаешь» – и вырулил со стоянки супермаркета, по памяти направляясь домой.

Он надеялся, что Карл подключил к допотопному телевизору приставку и они смогут немного развлечься.

* * *

– Ты будешь салат или мясо?

– Я… – Конни запнулась и задумчиво почесала в затылке. – Трудно сказать. Что здесь вкуснее?

– Не знаю. Но можем взять и то и другое, – успокоил Хэл.

– Нет-нет, этого будет много, – поморщилась она и поерзала на стуле. – Пожалуй, лучше салат.

– Тогда мне – мясо по-французски. Будешь пить содовую?

– Колу, пожалуйста.

– Тогда колу и содовую. Спасибо.

Официант все записал в блокнот и вежливо улыбнулся. Улыбка – будто из форточки сквозит:

– В нашем кафе действует акция. Всем парам предоставляется хэллоуинская скидка – тринадцать процентов.

Конни усмехнулась. Как это все нелепо прозвучало.

– Это мой дядя.

– Если что, – заявил Хэл с непроницаемым лицом, – мы можем и притвориться парочкой, будто кто-то проверит.

Официант задержал карандаш над блокнотом, Конни перекинула взгляд на Хэла. Что он сказал?

А потом сообразила, что это шутка и что у него смеются глаза. На какой-то момент замерла, не зная, что ей делать. Но официант рассмеялся, и Хэл вместе с ним – вслух.

Когда они остались наедине, Хэл обвел глазами стены и, задержавшись на паре больших грязных пятен на бежевой краске, заметил:

– Ох уж эти чертовы системы скидок. Их придумывают дегенераты. Я понимаю, им нужно подогнать под какой-то свой мизер все эти дебильные условия, но черт – не до такой же степени параноидально.

Конни машинально кивнула. В некоторых вопросах он может быть дьявольски занудным.

– И чисто технически мы с тобой тоже можем считаться парой, – невзначай добавил он.

Конни резко подняла на него взгляд, которым до того уткнулась в клетчатую красную скатерть. Одно это слово звучало слишком интимно. Может, с кем-то другим это было бы забавно. С Хэлом – нет. Она покраснела, примерно в тон скатерти, и пожала плечами, не зная, что сказать.

Очень скоро принесли их заказ. До того они сидели в почти полной тишине. У них за столиком была настоящая ледяная Арктика, и официант, взглянув на хмурые лица, предложил бесплатный аперитив. Тогда почти в голос они возразили:

– Я за рулем. – Это был Хэл.

– Я не пью. – А это – Конни.

Хэл бросил на нее быстрый взгляд, смерил им.

«Конни-Конни-Конни. Я здесь для того, чтобы найти повод убить тебя. Не делай так, чтобы мне было трудно сделать это, Констанс. Побудь плохой девочкой и сделай что-то по-настоящему дерьмовое. Взбеси меня», – подумал он.

Перед ней поставили салат с анчоусами. Перед ним – мясо по-французски с домашним майонезом, грецкими орехами и горячим сыром. Посетителей в это время хватало. Местная молодежь отдыхала возле стойки и заказывала молочные или легкие безалкогольные коктейли. Кто-то пришел сюда на ланч. В углу возле большой кадки с искусственным деревом, печально поникшим пластиковыми листьями, сидел бородатый мужчина с ноутбуком. Хэл и Конни были на виду, у панорамного пыльного окна. Кажется, они нарочно сели там, где их было видно с самых разных ракурсов и почти всем в этом кафе. Это был столик на двоих, но им казалось, между ними пролегла пропасть. Конни могла бы поклясться. Все как в чертовой кэрроловской зазеркальной Алисе. Если хочешь удержаться на месте, беги изо всех сил. А хочешь сдвинуться вперед… – она бросила на Хэла короткий взгляд и остолбенела: он смотрел, не отводя глаз, – …беги вдвое быстрее.

– Ну что ж, – медленно проговорил он. – Наконец рад действительно познакомиться с тобой поближе, Конни.

– Да, – невпопад ответила она и отпила колы, потому что во рту было сухо, как в пустыне.

Поближе – как с Милли? Она сделала еще глоток и неловко бормотнула:

– Да, познакомиться – это хорошо.

Хэл взглянул на нее искоса.

– Мы с тобой ведь никогда даже не знали, что есть…

Друг у друга – наверное, так он должен был продолжить, но Констанс испуганно перебила:

– Вот удивительно, верно? Нечасто так бывает. Я-то думала, у меня, кроме отца и его тетки, никого больше нет. Про бабушку Гвенет даже не вспоминала… Это так странно. Сколько тебе лет, Хэл?

Все это она протараторила, потому что, видит бог, не смогла бы слушать это спокойно.

Он сделал глоток содовой (пил спрайт из банки, потому что брезговал здешними кое-как помытыми стаканами) и ответил:

– Тридцать четыре. А тебе?

– Ого, – пробормотала она.

– Неправильный ответ, – мягко заметил Хэл. – Не «ого», а «двадцать».

Конни вскинула брови и убрала за уши каштановые волосы:

– Откуда ты знаешь?

Он жалобно улыбнулся и слегка прищурился.

– Конни, бога ради. Взгляни на себя в зеркало. Я бы дал тебе меньше, но логика… ты же учишься в колледже. Вроде первогодка?

– Все так, детектив Оуэн, – сказала Констанс, хотя спина была все еще холодной. – Ты наблюдательный.

– Ерунда, – сказал он и взял нож в правую руку, а вилку – в левую. – Просто хорошо помню себя в твоем возрасте.

Конни подцепила вилкой салатный лист и кусочек тунца. С интересом подняла на Хэла взгляд. Хэл уже энергично жевал свое мясо, вовсю работая челюстями. У него были выступающие скулы и слегка курносый нос. При всей красоте его лица мимика была ни к черту – как у манекена. Он выглядел спокойным. Чертовски невозмутимым. Прямо нечеловечески. Почти неживым.

– В каком колледже ты учился? – спросила Конни.

Он перестал жевать. Пару секунд смотрел перед собой, будто что-то обдумывал или вспоминал. А затем ответил:

– В Атланте. Но там ничего интересного, так. Менеджмент… Все такое.

– Ясно.

– Ну да, не инженер, не врач и не литератор. Обычная скучная профессия для обычной скучной работы.

– Зато нет такой ерунды, как с моей.

Хэл приподнял брови, и Констанс продолжила:

– Кафедра изобразительных искусств. Учусь быть сносным художником. И планирую работать в анимации, быть может. Однажды.

– Очень творческий выбор, – отметил Хэл.

Конни улыбнулась.

– Я даже жалею, что туда пошла. Со стороны, конечно, кажется – реально круто. Сиди и рисуй целыми днями, подумаешь. Это тебе не высшая математика.

– Я так не говорил, – сказал Хэл и выпрямился. – Я не имел в виду «творческий» в смысле «бесполезный».

– Чаще всего именно так и говорят, – криво улыбнулась Констанс.

– Кто же?

– Чед. – Она усмехнулась. – Стейси. Джо, моя мачеха. Много кто. Да все, вообще-то.

Хэл опустил взгляд в тарелку и провел по передним зубам языком. Затем снова посмотрел на девчонку. Она была как нахохлившийся обиженный воробей. Что за характер. Честолюбивая. Конечно, все понятно. Она еще так молода. Не может найти себя. С друзьями неполадки. С семьей. Обычная девчонка. Учится в колледже. Живет в достатке. Трахает себе мозги в отсутствие реальных бед.

– Проблемы с приятелями? – пробормотал Хэл. Это почти не звучало как вопрос.

Констанс покачала головой.

– Нет. С ними все нормально. Никто из них не обязан как-то поддерживать мой выбор. Они просто шутят. Меня вообще-то не особо колышет их мнение. Я тоже подшучиваю над ними, так что мы квиты.

Хэл поставил локоть на стол, а в ладонь лениво уткнулся гладко выбритой щекой.

– Вот как?

– Угу.

– И никаких обид между вами?

– На такие пустяки не обижаются, – улыбнулась она, и Хэлу стало зябко. – И потом. Это мой выбор. В любом случае я никого к себе близко не подпускаю, чтобы меня могли реально задеть.

– Почему же?

– Не хочу доверяться полностью.

Хэл кивнул и нехотя развез по тарелке сырную начинку.

– Иногда кажется, что только себе и можешь верить, – заметил он, опустив взгляд.

– Семье еще, возможно. Если у тебя, конечно, хорошая семья.

Хэл чуть дернул уголком верхней губы. Семья.

Он боготворил свою мать. Отца не знал: матушка говорила, он был военным и пошел служить, когда призывали в Ирак. А оттуда уже не вернулся. Он наивно задавал вопросы про отца. Хотел знать, в кого пошел мастью: при невысокой и относительно миниатюрной брюнетке-матери и такой же ее родне как мог родиться шестифутовый пепельный блондин Хэл?! И кожа у нее была белее снега, а он загорал, как дьявол у адской жаровни. Она была кареглазой. В общем, полная его противоположность. И наконец, все из семьи, кого он видел на фотокарточках, не похожи на него.

Уже много лет он стер и спрятал свои наблюдения, навесил замок и решил, что не будет к ним возвращаться, а значит, они не совсем уж правдивы. Мать красилась в блондинку, и иногда он даже обманывался, что она всегда блондинкой и была. Хотя видел – маленьким – совсем другое. И не сознавался себе, почему его дяди, тети, бабушки и дедушки, двоюродные и троюродные немногочисленные родственницы знали его порой не лично. Так, есть какой-то там Хэл Оуэн, которого они отсекли от семьи, проведя между собой и ними жирную линию.

Он посмотрел на свою племянницу. От вкуса мертвой плоти пополам с горелым сыром на языке ему стало дурно. Он пришел сюда разыгрывать свою карту, а выходит, она его обдурила. Конни отвечала совсем не так, как он ожидал. Она и вела себя иначе. Хэл знал, что должна делать женщина, чтобы он ее убил. Он почти молил Конни, чтобы она сделала что-то такое, от чего он взбесится.

– Просто жалко, что мы с отцом друг друга в этом плане не понимаем. И с его женой – тоже.

Господь всемогущий, вот пусть только не сейчас живот скрутит, пожалуйста.

Хэл почувствовал, как закололо холодком кончики пальцев и губы и как болезненно сжало ему горло.

Та девчонка в ванной. Громкие хлопки влажных тел друг о друга, ритмичные вздохи на его коже. Ему было тошно. Хотелось отмыться. Или сделать. Все. Как. Надо.

Он положил вилку в тарелку и потер себе кадык.

– Все в порядке? – спросила Конни и нахмурилась.

Он привел ее сюда не чтобы очаровываться, а чтобы понять, как подобраться к ней поближе. Это его обычное свидание. Свидание хорошего парня с гребаной сукой. Если она не осучилась сейчас, это может случиться потом. Нужно думать от этом. Хэл снова потер кадык и беспокойно опустил глаза.

Он очень хотел увидеть в ней грязь, потому что от грязи нужно избавиться. Устранить ее. Грязь не жалко уничтожить. У него труп в подвале, и он вчера ночью, чтоб не сдохнуть от отвращения к себе и агонии, охватившей его голову, подумал, что однажды он мог бы кинуть на одно одеревенелое тело еще несколько, в том числе – Конни.

Она чуть склонила голову набок. И он мог поклясться, что это лучшая из всех голов, какие ему доводилось видеть. Если ему доведется отсечь ее или передавить ремнем, он ее, может, отстрижет от шеи и спрячет куда-нибудь. Чтобы возвращаться, как к таинству.

Потому что на него никто и никогда так не смотрел.

Странная и беззащитная смесь жалости. Чувства вины. Она думает, что сказала что-то не то? Или сделала?

– Тебе дать воды?

Он покачал головой и неловко кашлянул.

– Еда невкусная? Тебе точно не плохо? Ты побледнел.

Побледнеешь тут, мать твою. Конни поджала губы:

– Прости, что нагрузила своими загонами. Я это, оказывается, умею делать.

– Никаких загонов, – тихо сказал Хэл. Ему это стоило очень больших усилий. – Что ты, тыковка. У тебя, говоришь, отец по новой женился? А что твоя мать?

Кажется, она умерла. Что там было, он не помнил. Мама говорила, то ли несчастный случай, то ли…

– Стало плохо с сердцем, – скривилась Констанс, но совладала с собой и спокойно продолжила: – Обычное дело. Сейчас столько стрессов.

– Н-да. – И он добавил очень искренно: – Сочувствую.

– Все в порядке. Прошло время, я со всем свыклась, – солгала Констанс.

– Отец, по-видимому, свыкся быстрее тебя, – заметил он и добавил: – Раз уже снова женат.

Она кивнула и поковыряла свой салат. Хэл задумчиво присмотрелся к ней.

Волосы – цвета темной меди. И глаза – как топь. Он когда-то давно едва не утонул в болоте, было дело, в лагере в Нью-Джерси, и навсегда запомнил густой цвет прелой травы – у себя на светлых шортах и на футболке. Он был тогда молокосос, но понял сразу, что такое смерть. И вот теперь у нее были глаза цвета смерти.

Она ни на мгновение не похожа ни на кого из тех, кто досаждал бы ему фактом своего существования. Как он ни старался, знал, что не удастся ее возненавидеть. Более того – он бы отдал очень многое, чтобы Конни жила, не потому, что он был ее не кровным, но родным. А потому, что чувствовал: он с ней одного духа.

Но это невозможно. Пощадить ее – значит пощадить их всех.

Та сука должна умереть в Хэллоуин. Все они должны умереть. И она – тоже, потому что теперь отлично его знает и, не будучи дурой, догадается обо всем. Он не попадался никогда до, не попадется и теперь. Вопрос безопасности. И Конни именно поэтому должна быть мертва, даже если он не найдет сейчас то, чего в ней так отчаянно ищет.

– Возможно, – только и ответила она про отца. – Но я думаю, он от безысходности женился.

– Разве?

– От одиночества, – уточнила она. – Не хочу его оправдывать, но после маминой смерти, должно быть, ему было одиноко.

И поняла, что снова солгала. Нет, не было. Он выждал столько дней траура, сколько полагалось для приличия, а после оказалось, они с Джо уже давно встречались. Конни было тяжко принять ту истину, что отец изменял матери. Знала ли та об этом? Терпела, чтобы сохранить семью, или хотела развестись, но не успела? Кто теперь скажет: Мелисса Мун в могиле, ее тайны умерли вместе с ней. И Конни старалась о них не думать: это была область тьмы, и она не могла ненавидеть еще и отца, который после смерти первой жены так сильно изменился, будто…

Будто бы и не было у него вовсе никакой дочери.

– Ты как раз оправдываешь, – со скукой сказал Хэл и отпил еще содовой. Ему было паршиво. Он решил, чтобы ей стало тоже. Когда людям плохо, они вскрываются. Вся грязь из-под ногтей наружу лезет. – Вообрази, что ты влюблена, тыковка.

Он и сам не заметил, как ступил на очень зыбкую почву. Но уходить с нее было уже поздно. У Конни загорелись щеки и уши. Она поправила волосы, так, чтоб они свисали вдоль лица и хотя бы малость скрывали ее румянец. Хэл был беспощаден и не сразу понял, что расставил ловушку для себя – тоже:

– Не знаю, была ли ты когда-то.

Все только ради этого. Это был вопрос без вопросительной интонации. Хэл бросил камень и набрался смелости. Аккуратно, шаг за шагом, прямо в топь. Интересно, сразу провалится или еще побалансирует на рыхлой, зыбкой почве? Констанс уткнулась в свой салат и небрежно ответила:

– Не думаю, что любила по-настоящему.

И он сначала обрадовался, а потом оторопел. Так, значит, никого не было. Или был? Но не искренно любимый, а просто кто-то для развлечения? Тогда она ничем не лучше их всех. Ему стало легче и сложнее расставлять свои капканы.

– Трудно в это поверить. – Змеи, рыбы и ледяные дорожки не настолько скользкие и изворотливые, как чертов Хэл. – Ты очень привлекательная и интересная девушка. Парни таких любят, уж мне-то можешь верить.

Но этот фокус с ней не сработал. Он говорил то, что привык говорить всем без особого труда, – но стоило ей хоть раз посмотреть на него, как сердце рванулось вверх и его сильно-сильно сдавило, будто кто-то сжал в кулак. И Хэл запнулся, не стал продолжать, растерянно глядя на Конни.

«Он почему-то сегодня сам не свой», – подумала она.

– У меня был парень, – медленно сказала Конни, задумчиво водя кончиком ногтя по столешнице. – Но мы с ним не сошлись.

– Слишком молод и бесперспективен?

У него в вопросе были расставлены все ловушки. Но он снова попался в них сам.

– Потому что он ходок, – возразила Констанс. – И мы просто не подошли друг другу. Он – тусовщик, он в студенческом братстве. А меня все это вообще не колышет. Престиж. Вечеринки. На них – пиво и девушки. Ему было мало меня одной. Мы поступили с ним в один колледж. Но такое чувство, что разлетелись по разным планетам.

– Так себе у тебя был парень, – заметил Хэл.

– Не отрицаю. Хотя это мне он не подошел. Где-то наверняка есть его человек. Понимаешь, о чем я? – Она отпила колы, вдруг заволновавшись.

Оба были как школьники на первом свидании. Впрочем, это и было свидание, но никто из них не сознался бы в этом. Даже себе. Хэл весь взмок. Сглотнул слюну и снова потер кадык.

– В общем-то, да, – сказал он. – Каждый ищет себе вторую половинку.

– О господи, – и Констанс впервые за долгое время наконец искренно улыбнулась.

Хэл непонимающе вскинул брови. Что он такого сказал?

– Ты веришь в теорию двух половинок, дядя?

– Я… – он осекся. Сощурился. – А ты – нет?

– Я считаю себя цельнооформленным самостоятельным человеком, – иронично сказала Конни. – Вполне благополучным безо всяких там половинок. Состоявшаяся – по себе.

– Везет.

– Почему это?

Хэл откинулся на стуле и отодвинул от себя тарелку. Ему в горло кусок не лез, хотя он не съел даже половину.

– Потому что я очень хотел бы узнать, каково это – быть… как ты говоришь… самому по себе.

* * *

За обед заплатил Хэл и попросил Конни не возражать, потому что – первое: он старше. Второе: он настоял на встрече. И третье: он мужчина и ее родственник. Конни почти поморщилась. Раскидал факты примерно по-стариковски, но – дьявол! – с ним было спорить, что с мраморной статуей.

И потом. Родственник, это ужасное формальное слово, которое даже близко не отражает всей неоднозначности их ситуации, но определяет дальнейшие взаимоотношения. Не слово даже, а ограничительная рамка.

Конни смолчала и не стала останавливать Хэла, когда он оплатил наличными блюда, напитки и чаевые. Это было бесполезно, и она все быстро усекла.

На улице дождь усилился так, будто все ангелы мира решили заочно пролить над Смирной слезы. Хэл снял замшевую куртку и накрыл ею Конни.

– Это зачем? – спросила она, порозовев.

Он придержал куртку над ее головой и сказал:

– До машины еще дойти надо. Мы припарковались, как назло, вон там. Ну и непогода!

– Ага. А ты как же?

– Тыковка, – он покачал головой. Отвечать дальше не стал, и Конни все поняла.

Та же фигня про мужчину и запара про дядю. Дядя Хэл, хотелось бы ей, чтобы у тебя была амнезия и ты забыл, кто кому здесь родственник.

У него и так на душе паршиво было от ее чертовых разговоров и чертовой заботы. Он взял ее за руку, чтоб она заткнулась поскорее и не травила его опиумом из полных ласки взглядов, и они побежали к «Плимуту».

Пришлось лавировать между машин по залитой серым асфальтом парковке, разлинованной белой краской. Дорога казалась ровной только на первый взгляд: в небольших углублениях и местах, где асфальт просел, скапливались лужи. Они отзеркаливали хмурое небо бликами, бензиново разливались у колес чужих тачек, и Хэл, торопящийся к «Плимуту» под дождем, сморгнул капли с ресниц, утер глаза рукавом мокрой рубашки и обернулся на Конни, которую тянул за собой, как на буксире.

У него болело все внутри, будто кто-то выстрелил в него и забыл, что нужно таких доходяг либо лечить, либо добивать. Хотя добить, конечно, было гуманнее.

Конни придерживала его куртку за края и торопливо обходила лужи, изящная, но такая еще маленькая, что он с ужасом подумал: мать твою, как ее убивать? Ведь она не как те, остальные, на заднем дворике чертового дома тетки Терезы. Совсем не такая, сколько ни подлавливай. Он сделал пометки карандашом, но был готов их стереть, едва она щелкнет пальцами. И если потом он умрет от собственного удушья или выблюет сердце наружу, плевать. На другой чаше весов его личных страданий была ее жизнь.

Он машинально придержал Конни за локоть, чтобы она не поскользнулась на мокром асфальте, хотя мог в одну секунду сломать ей шею. Он ухаживал уже не для того, чтобы расположить ее к себе. Он по глазам видел – ей и без того было с ним хорошо. Так зачем стараться, когда все и так катится в ад, где сатане станет душно?

Хэл отвернулся к «Плимуту», достал ключи из кармана, открыл дверь перед Конни и усадил ее в салон. Пока она не начала сопротивляться, бросил:

– Без возражений.

Только положил ладонь ей на макушку, чтоб она не стукнулась головой, когда садилась в кресло.

Ее волосы щекотали ему руку. Путались рыжиной, цеплялись, как аспиды. Он едва сдерживался, чтобы запустить в них пальцы.

«Тебе нужно будет придушить ее, ты в курсе?»

Он был уже в этом не так уверен.

Хэл очень медленно обошел «Плимут» по дальнему радиусу. Он ужасно хотел, чтобы его переехала машина прямо тут, но машины не было – боже, почему? Затем, прямо у водительского места, запрокинул к небу голову и подождал несколько секунд.

Небо смотрело на него с холодным укором. Громоздко ворочалось тучами и плакало дождем. У Хэла промокла рубашка, так, что прилипла к телу, а волосы стали колючими. Он знал, что достаточно нескольких секунд, чтобы склонить чашу тех весов к важному решению. Он проглотил комок в горле и подумал: а может, сумеет как-то обойти Смирну? Может, убедит себя в том, что ему туда на самом деле не нужно?

В его руках был ключ от собственных цепей, а он проглотил его, и придется теперь вспарывать себе брюхо. Зачем все усложнять? Он привык убивать тех, кого наметил, почему бы не сделать так и в этот раз?

Он сел в «Плимут», плавно завел его и посмотрел на Конни, когда та сказала:

– Боже, Хэл!

Она охнула, потому что он был весь мокрый – насквозь, и с переднего сиденья бездумно и торопливо потянулась к нему, так и не сняв куртку с плеч.

– Тебе есть во что переодеться? – У самой были мокрые ржавые пряди вдоль груди. – Сейчас же не лето.

– Все о’кей.

– Да заболеешь ведь!

– Я еще не так стар, Конни, детка.

– Как мы оба могли забыть про зонты?

«Не трави мне душу, тыковка, ты говоришь так, будто мы вышли из одного дома, в котором живем и любим друг друга как пара», – с тоской подумал Хэл.

– Я говорил еще вчера, что будет дождь, – заявил невпопад вслух и посмотрел на Конни.

– Тем более.

Она застыла под его взглядом и не решилась ни коснуться его, ни убрать рук. Потянулась, да, но замерла на полпути. Заскользила глазами по влажному лицу, вылизанному до каменной гладкости дождем. Капризное, жесткое, очень закрытое, чудовищно красивое – вот какое это было лицо, с мимикой и повадками восковой куклы. Не человек, а высеченная из мрамора статуя. По его лбу с коротких волос дождевые капли катились на ресницы, а оттуда – на щеки. Они застывали на коже, совсем как слезы.

«Не нужно было соглашаться и ехать с ним», – подумала Конни обреченно.

«Я сам подписал себе приговор. Думал – найду причины, а нашел? Три метра под землей, спи, Хэл, теперь ты ничего не можешь. Она тебя связала по рукам, хотя даже не старалась».

Хэл зажмурился и широким жестом вытер дождь со щек. Спрятался от Констанс на миг за своим же предплечьем. В машине было тепло и тихо. По окнам барабанил дождь, лобовое стекло запотело. И Хэл подумал, что он действительно мог бы – и хотел – забыть, что есть такая Конни Мун. И оставить ее в покое. Может, это ему дастся нелегко. Может, его искорежит внутри, как смятую в аварии тачку. Но куда более жестоко было бы убить ее.

В его висках пульсировала одержимость. Его сердце гнало бешенство с кровью, которую мощно качало ударами в мускулистой широкой груди. Хэл знал, что единственный важный вопрос – убивать ему в Смирне или нет. И дома он решил, что будет, потому поехал сюда, к Конни. Через нее втереться в ту компанию будет легче. Никаких подозрений. А потом, когда все будет кончено, он исчезнет, как исчезал всегда. И больше не будет сожалений и терзаний. Он просто убьет Констанс вместе со всеми, вот и все.

Так он думал. Он обычно был дьявольски обязателен и целей своих не предавал. Ни за любовь, ни за женскую нежность – ни за что у него не купить было годы жизни, которые он отнимал до улыбки легко. И Конни знала, что Хэл ей родной, что он из семьи. Сука, она знала, но смела смотреть на него так! – Хэл заводил себя сам, потому что иначе было нельзя. Тут такое дело, или он умрет, или она.

А она сидела напротив и хорошо понимала, что они знакомы только второй день. Это смешно. Она по правде вспоминала истории, где люди влюблялись друг в друга с первого взгляда? Очнись и взгляни на него. Он выглядит как убийца искренней и чуткой любви. И он уже успел разочаровать ее. Жестоко так. Как даже отец не разочаровывал.

Он кончал в Милли Каннингем, а она, Конни, убирала за ними, господи боже. За такое любого другого она бы не удостоила и взглядом, но здесь могла признаться себе: сошла с ума. Реально чокнулась.

В машине у Хэла пахло полиролью и хорошей кожей. От куртки – горьким чаем. Это все было как в романтическом фильме или в книжке, когда ты влюбляешься с первого взгляда, не замечая недостатков человека, с той лишь разницей, что Хэл – ее родственник. И то, что Конни хотела сделать с ним – хотела его, – было чем-то худшим, чем просто желанием.

Возможно, в церкви ей за это придется каяться. Или гореть в аду.

Нелепый обед, нелепая досада накануне, нелепая встреча. Все было насмешкой над ними. Констанс нуждалась в титанически сильном человеке рядом, а Хэл знал, что Конни его в итоге и погубит.

И тогда она сделала то, чего не делала прежде никогда. Если бы кто-то поступил, как она, Хэл не задумываясь улыбнулся бы. А потом отвез к себе этого кого-то и размозжил ему череп кочергой. Но этот кто-то чужим не был.

Конни взялась за воротник его полосатой рубашки, привстала в кресле и ловко прижалась к его груди щекой – сначала сделала, потом сообразила, что и с кем. Изворотливая. Быстрая, как змея.

Хэл никогда раньше не знал, каково это – когда сердце пропускает удар. Думал, метафора. Но оказалось, действительно способно дать осечку. А она обняла его со всей искренностью и крепостью ребенка, сунула ладони ему на бока, глаза прикрыла.

То ли такая хитрая, с ужасом подумал Хэл, то ли правда – его малышка Конни.

– Спасибо, – проронила она.

Он оторопело посмотрел сверху вниз и даже приподнял руки, чтобы не касаться. Конни только вжалась щекой крепче. Она, конечно, заметила, что он ее совсем не тронул, и от досады засосало под ложечкой.

Она не подозревала, что вполне могла бы убить одними объятиями самого опасного маньяка в штате Нью-Джерси, а то и на всем Северо-Восточном побережье.

– За что ты меня благодаришь?

Конни только спрятала лицо у него в рубашке.

– За наш разговор, – сказала она и села на свое место как ни в чем не бывало. Белая и пушистая, чертова овечка.

С лица Хэла можно было писать покойников и людей, повидавших ядерный гриб, а после – уцелевших. Вот только он был смертельно ранен. Но наклеил на губы улыбочку, завел машину, выжал сцепление и сказал:

– Ну что ж, тыковка. Давай я отвезу тебя домой.

* * *

Тейлор Роурк приехал на «Кадиллаке», когда небо прояснилось, и собрал вокруг себя всех ребят. И пока с ветерком катил по трассе, а позже – по городским улицам, тоже ловил много восхищенных взглядов, а сам, подкатив к обычному с виду старому дому в конце улицы, искал взглядом девчонку, ради которой вообще сюда притащился.

Хотя даже дождь перестал идти, когда Тейлор Роурк вышел из машины и просканировал взглядом все вокруг.

Констанс, черт бы ее побрал, здесь не было. Зато братец – был, он единственный остался на террасе в кресле-качалке (пил пиво и делал важный вид). И кузины Кэрриган, завсегдатаи тусовок (как их сюда только занесло, Конни-недотрога вряд ли позвала бы их), тоже были. Тейлор за руку поздоровался с Ричи и Карлом, показал брату издали средний палец. Тот ответил тем же.

Он не мог спросить напрямую, где Конни, но заметил ее лучших подруг и немного воспрянул духом. Возможно, она у себя в доме или на заднем дворе. Да, жаль, не видела, как он приехал. Зрелище было достойное. Он ловко парканулся на подъездной дорожке, но перед тем крикнул братцу, что тот мог бы и сдвинуть в сторону свой сарай на колесах. Наверное, Чед обиделся, раз теперь засел один, с пивом. Тейлор поморщился. Да и дьявол с ним.

Он поздоровался с ребятами; ему сразу вручили светлый «Туборг». Карл ввел в курс дела и сказал, что здесь чертовски скучно и нечего пожрать. Милли хмыкнула, что все о’кей, а Карл просто гонит, и что они украшают дом и завтра будут наряжать двор.

– Это клево, – добродушно сказал Тейлор, когда Оливия указала ему на гирлянды в виде призраков на окнах. – И дом ничего. Жуткий такой. Даже стараться особенно не надо.

– Это точно!

– А где хозяйка?

– Укатила в магазин, – сказала Сондра и улыбнулась. – С другом.

«С другом?» Тейлор зачесал назад темные кудри и небрежно улыбнулся Сондре в ответ:

– Что за друг? Надеюсь, еду они купят. Я зверски голоден. Заплутал по дороге, не туда свернул. Эти маленькие города – они все на одно лицо.

Дом, к слову, ему совсем не понравился. Он позже так и говорил ребятам: «Я сразу понял, здесь будет скучно, как в склепе», но сперва держал язык за зубами: мало ли что разболтают Конни.

Он вошел в прихожую и подивился, как здесь темно. Верно, из-за досок на полу и обоев. Все словно родом из шестидесятых, а то и древнее, и в воздухе пахнет пылью и нафталином – как в доме какой-нибудь древней старухи. Он с сомнением посмотрел на фотографии в рамке на стене и отметил одну. Там была солидная дама с сединой и прямой осанкой, женщина помоложе – верно, ее дочь, уж больно похожа была. И девочка лет двенадцати с медными косами по плечам, в самом центре между ними. Ясное дело, кто это. Конни, конечно.

Тейлор задумчиво перевел взгляд с маленькой Конни на Конни постарше. Она каталась на велике в платье и соломенной шляпе, и фотография была солнечной и размытой, а Констанс на ней – очень счастливой.

«Надо бы забрать себе», – подумал Тейлор и решил, что обязательно вынет фото из рамки, но так, чтоб никто не заметил: например, ночью или когда все будут во дворе. Улучить минуту несложно. Да и вряд ли Конни ее хватится.