Читать книгу Необходимость - Группа авторов - Страница 3

Сейчас уже трудно сказать почему, но эта мысль о несовершенстве обмана утвердилась во мне много позже, хотя в виде смутной догадки она трепетала в моем разуме постоянно. Вернее даже, поначалу это была не догадка, а предчувствие, которому я не уделял никакого внимания, полностью поглощенный своими размышлениями о тяжкой судьбе обманутого человека. До сих пор я не могу дать точного ответа, кто именно запер это предчувствие в самую укромную темницу тюрьмы, узником которой я себя ощущал – Необходимость или я сам ей на радость. Но даже если верен второй вариант, не думаю, что я был волен в своем выборе. Вернее, конечно же, я не был волен, но об этом позже. Итак, к счастью разум набрел все-таки хоть на какое-то подобие точки опоры (читатель вправе удивиться столь малому открытию на фоне столь красочно описываемого потрясения, как ныне удивляюсь я сам), что раз существует тюрьма для моей мысли, значит, она нужна. Значит, несогласные были и есть, и, самое главное – они представляют определенную опасность. Значит, я представляю опасность для обмана. Значит, обман несовершенен и весь его механизм может дать сбой. Значит, система не монолитна и в ней есть брешь. И в эту брешь можно проскочить. Значит, там скрывается что-то, ради чего и существует эта коварная ложь, ради чего и существует тюрьма.

Благодаря этому открытию я, конечно же, не освободился. Но нашел вдохновение в плане побега. Залечь на дно, затаиться, сделать вид, что веришь обману – все это уже не могло сыграть на моей стороне, потому что Необходимость не дремлет и замечает бунт в зародыше. Так что пути назад у меня уже не было, и с тех пор как разум мой стал одержим только одним – найти лазейку в стенах и посмотреть, от чего меня так бдительно и настойчиво оберегают, или что оберегают от меня, я вступил в открытую схватку с внешним миром.

Чего же я жаждал? Наверное, в те времена я бы ответил так:

«Конечно же маловероятно, что каким-то чудом мне откроется «теория всего», что я смогу подвести мир к одному уравнению. Также я не претендую на раскрытие тайны смысла бытия. Меня интересует всего лишь доказательство наличия обмана, при вовлеченности в который я воспринимаю привычный мир своим, и при осознании которого мир становится мне чужим. Меня интересует всего лишь ценность земной жизни, не окрашенной ложью. ЧТО Я ЗДЕСЬ ДЕЛАЮ? Мне важен не ответ на этот вопрос, а знание того, что ответ этот существует в той или иной форме. Нет сомнений, что за пределами обмана я что-то да увижу, но при этом я практически не сомневаюсь, что увиденное не впишется в рамки способностей моего разума, или же просто разобьет мой разум вдребезги. Или же – что выглядит наиболее вероятным, – то, что Кант назвал «вещью в себе» моими стараниями будет вывернуто наизнанку – ноумен обернется феноменом. Так не является ли таковая цель сумасшествием, самообманом? Я настаиваю, что нет. Я признаю, что моя цель – не истина, а обнаружение того, что от меня укрывалось; иными словами, моя цель – это поиски клада, которым является нечто, что можно назвать «потенциальной истиной». Это нечто не сулит мне успокоения, но скрывать его от меня никто не имеет права. Ни Бог, ни Дьявол, ни совершенство, ни хаос. Ведь если я догадался о наличии погрешности в мире Необходимости, значит, я имею право использовать эту погрешность в своих интересах».

Или еще проще: способно ли это нечто за пределами Необходимости изменить мои взаимоотношения с жизнью и окружающим миром? В любую сторону. Хоть довести до сумасшествия или самоубийства, хоть вознести на вершину тщеславия. И если да – значит, я прав. Если же нет – значит, я ошибался, никакого обмана не существует, Необходимость безоговорочно благодатна, и я волен и дальше верить в то, во что привык, во что мне верить легче всего, чтобы прожить эту привычную жизнь с наименьшими потерями. Сразу оговорюсь, что мой поиск отсекает теологические мотивы, поскольку вполне возможно, что Необходимость и есть Бог. И хоть о Боге придется говорить достаточно, делать это я буду не для того, чтобы приблизиться к ответу о том, есть ли он или нет, а главным образом для того, чтобы сделать этот вопрос его бытия-небытия менее докучливым. Вера и надежда – это, конечно же, одни из главных источников пищи для организма человечества (то есть для единичностей во всеобщем), но на пути прочь из Необходимости разум не должен руководствоваться парадоксами, которые он не в силах разрешить. Основная особенность Бога, конечно же, заключается в проблеме его существования: то есть он либо есть, либо его нет. Но есть еще одна особенность, для меня гораздо более интересная: двойственность Бога. Ведь он может быть как постигаем силами моего разума, так и непостигаем. Иными словами, если все наши пророки были правы хоть отчасти, и я могу рассчитывать на то, что представ перед Богом у меня будут шансы вступить с ним в диалог, то такой Бог, несомненно, не вызывает у меня доверия или симпатий, и неважно, чем была продиктована его мотивация создания мира со всеми его страданиями для моего вида. То есть я вправе задать ему всего один вопрос: «Зачем?». И если этот Бог действительно умопостигаемый, если я смогу понять его ответ – а если нет, то каков тогда вообще смысл всех земных религий с их раями и адами, – то любой его ответ на этот вопрос неизменно будет звучать гимном абсурду. Ибо если Бог действительно есть высшая и абсолютная, ни от кого не зависящая воля, то любой его ответ будет сводиться также к одному слову: «Захотел».

Если же Бог не постигаем с помощью даже самого сильного человеческого разума, то есть если у меня нет шанса войти с ним во взаимопонимание, то, как это ни парадоксально, в этом случае Бога все равно что нет. Мотивация, которая не укладывается в пределы моих аналитических способностей, никак не может меня удовлетворить, потому что ни о каком удовлетворении хоть чего-то, связанного с людьми, этот Бог мог и не помышлять. Таким образом, если я не могу постичь этого Бога полностью, то мы с ним не в отношениях «раб – господин», а в соотношении «создание – создатель», и ни о какой свободе-несвободе, добродетели-грехе, блаженстве-мучениях у нас с ним не может быть никакой речи. У нас с ним в принципе не может быть ни о чем никакой речи.

Я не буду дальше каждый раз уточнять о каком Боге речь, и, употребляя это слово, буду иметь в виду только умопостигаемого Бога. Говоря о мире без Бога, я опять же всегда буду подразумевать еще одну двойственность – либо Бога действительно нет, либо он есть и он непостигаем.