Читать книгу На краешке земли - Группа авторов - Страница 3

Ну вот всё и закончилось. Самолёт медленно поехал, не спеша разгоняясь, а потом, так же не спеша, взмыл в воздух. Я сидела у иллюминатора и глядела, как всё поплыло назад: и ребята, весело махавшие мне руками и кричавшие, что скоро встретимся в Москве, и весельчак Толик, и Женька, моя новая подружка, и Володя. Он стоял, глядя куда-то мимо самолёта, вдаль, как будто он вовсе не провожал меня и не думал о том, что мы больше никогда не увидимся, но по его сжатым губам я понимала, что он боковым зрением всё же смотрит на меня и прощается. Я тоже глядела в другую сторону и так же видела его боковым зрением. Мучительная боль пронзила меня. Ну почему, ну почему всё так несправедливо и глупо происходит в жизни? Не умеем мы, наверное, понимать, что наше время кратко; и если мы думаем, что всё можно будет исправить когда-нибудь, неизвестно когда, на самом деле ничего не исправляется и никогда не возвращается.

Самолет взлетел и стал делать круг над землёй. Внизу моему взору открылись весь посёлок Тура; сопки, поросшие лесом, уходящим за горизонт; острый мыс открытого пространства, образованный впадением реки Кочечум в Нижнюю Тунгуску, на котором и расположился посёлок; пристань, к которой обычно причаливали теплоходы, весной привозившие, а осенью отвозившие нанятых в Красноярске рабочих для геологической экспедиции. Я разглядела наш домишко, в котором мы с Женей провели последние дни; попыталась отыскать жилище старухи Изергиль (так я в своё время назвала одну знакомую жительницу посёлка), но дом её затерялся в общей куче маленьких поселковых строений, зато хорошо была видна центральная площадь с двухэтажными административными зданиями – главная точка цивилизации. Потом мы пролетели над рекой; я разглядела тот самый плот, прибитый к берегу, к которому мы с Володей однажды ходили, и сердце просто сжалось от боли. Вот и конец! Теперь это всё навсегда остаётся здесь, а я улетаю и никогда больше сюда не вернусь. Самолёт взмывал всё выше и выше, набирая высоту, и наконец полетел по заданному маршруту в Красноярск, безразличный ко всему, выполняющий свою ежедневную и очень необходимую работу – возить людей – и не подозревающий, что он, в общем-то, по большому счёту, вестник разлук.

Я откинулась на спинку кресла. Мне не хотелось ни говорить, ни смотреть в иллюминатор, в котором умопомрачительные пейзажи тайги постепенно сменялись слепящими глаза белоснежными облаками по мере того, как мы поднимались всё выше. Я хотела только одного – чтобы никто меня больше не трогал, не тормошил, ничего не говорил. Но рядом со мной сидел Сергей, Сергей Николаевич, руководитель дипломного проекта Володи и, как я поняла по мере наблюдений и разговоров в компании ребят, несколько дней проживших вместе со мной в Туре, близкий друг Володи. Он, конечно, не смог молчать – ему было скучно лететь в самолёте рядом и ничего не говорить. Изо всех нас, жителей избушки и геологического балка, только мы вдвоём покидали Туру сегодня, а остальные должны были лететь на следующий день. Так уж распорядилось наше начальство, хотя до этого мы все были уверены, что нас в Красноярск отправят вместе. В любом случае потом Володя и Сергей должны были улетать в Ленинград, а я и все остальные – в Москву.

Сергей попытался завязать разговор, но я его не поддержала и, закрыв глаза, притворилась спящей. Сергей тоже замолк, сначала не понимая, почему вдруг я, всегда такая весёлая и дружелюбная, теперь изображаю из себя молчаливую неприступность. Потом решил, наверное, что я просто загрустила из-за того, что остальная команда осталась в Туре, тоже замолк и задремал.

А у меня внутри всё ещё бушевала буря. Я никак не могла простить себе, что в самый последний момент расставания я не позволила Володе закончить начатую фразу и теперь никогда в жизни не узнаю, что же он в конце концов хотел мне сказать. Я сама всё оборвала, я сама была во всём виновата, я сама теперь должна была перемалывать в себе воспоминания: все разговоры, все взгляды, все события, а главное, свою жгучую обиду, которая и привела к тому, что последний наш разговор не состоялся. Отчаяние в душе всё не проходило, а только усиливалось. Спать я не могла и стала смотреть в иллюминатор самолёта, чтобы хоть чем-нибудь занять себя. Внезапно Сергей открыл глаза и тоже стал смотреть на белоснежные облака. Больше всего я боялась, что он сейчас заговорит со мной, а я разрыдаюсь, чем, конечно, немало удивлю его. Пришлось стиснуть зубы, чтобы слёзы не потекли по щекам. О боже! Ну почему я не улетела одна! Сейчас бы мне никто не мешал сидеть здесь и лелеять своё горе. А теперь нужно каким-то образом скрывать своё состояние – вдруг Сергей о чём-нибудь догадается. Никак я не могла себе позволить, чтобы по моему лицу можно было что-нибудь прочитать! Я, такая независимая, такая никогда ранее к своим двадцати годам ни в кого не влюблявшаяся, такая уверенная в себе – просто тошно от этого! – вдруг сижу тут и реву из-за разбитой любви.

Но Сергей ничего не говорил, и я, чтобы хоть как-то отвлечься от жгучей безысходности и обиды, вспомнила одно из своих стихотворений, написанных год назад в один из промозглых осенних унылых дней, когда у меня в жизни в тот момент тоже что-то не заладилось, что-то не сложилось – я уже и не помню, что и почему. Я редко писала стихи. Они приходили как-то внезапно, во время непонятного порыва души, и иногда даже по каким-то незначительным событиям. Но это стихотворение в данный момент очень способствовало обретению если не умиротворения, то кое-какого спокойствия.

Самолёт всё летел и летел, летел и летел, моторы ревели, оставляя позади этот необыкновенный отрезок жизни, который мне привелось прожить этим летом и о котором в сердце навсегда остались воспоминания. А теперь нужно было переключаться мыслями на Москву и начинать снова привыкать к своей обыкновенной московской жизни, которая, по большому счёту, тоже теперь оставалась в прошлом, потому что я стала другой.

река Хэгды-Огдокон