Читать книгу На краешке земли - Группа авторов - Страница 4

Моё имя – Нонна – всегда доставляло мне неудобство. Сейчас, когда я прожила большую часть своей жизни, мне это имя кажется вполне нормальным, я к нему привыкла, мне оно даже начало в какой-то момент нравиться, когда я стала совсем взрослой. Но тогда, в конце шестидесятых годов, мне исполнилось только чуть больше двадцати лет и я думала совсем иначе.

Нонна! Представляете: Нонна, да ещё Петрова, ну и сочетание! Одно имечко чего стоит! Нет, я не хочу обидеть всех Нонн, среди них есть очень достойные люди, но сама я своего имени терпеть не могла. Какая из меня Нонна? По моим представлениям, это должна была быть высокая, статная, с гордой осанкой и правильными чертами лица девушка. Этакая грузинская царица Тамара! Я же никак не соответствовала такому образу: рост невысокий – сантиметров сто шестьдесят; курносый нос; светлые глаза; ресницы, которые должны были бы оттенять хоть какую-то красоту моих глаз, были совсем не чёрными, поэтому их всё время приходилось подкрашивать тушью для ресниц. Правда, веселушка, остроумная, неглупая, энергичная; но всё-таки не Нонна.

Когда я была маленькой, меня ласково называли Нонночкой. Этого я выговорить не могла – у меня получалось имя Ночка. Все тогда радовались тому, что я научилась говорить и сама придумала себе имя. Так и повелось. Кто знал меня с детства, звал Ночкой: и дома, и в детском саду, и в школе. Сложнее стало, когда я закончила одиннадцать классов и вывалилась во взрослую жизнь, поступив в один из достаточно престижных московских технических вузов, где учились практически только москвичи и ребята из ближайшего Подмосковья, потому что общежития для иногородних у этого института не было.

Я проживала в Люберцах. Это очень близко от Москвы, но всё же не Москва, и очень скоро мне пришлось почувствовать скрытое пренебрежение со стороны группы некоторых высокомерных ребят – коренных москвичей. Они сразу стали отбирать себе в компанию, как им казалось, равных себе. Буквально через месяц после начала учёбы в институте они объединились в агитбригаду, возглавляемую парнем – студентом уже третьего курса, активно устраивали представления в нашем институте и разъезжали с выступлениями по другим вузам Москвы. Мне это тоже было интересно, тем более что некоторые мои подружки, с которыми я сразу же на первом курсе познакомилась, были приняты в состав этой агитбригады. Может быть, я что-то преувеличивала, потому что две девчонки, которые тоже проживали в Подмосковье, всё же были приняты туда, но скорее всего именно я по их понятиям не соответствовала их интеллектуальному уровню.

Меня в компанию не взяли, так как неожиданно я столкнулась с такой неприязнью со стороны их лидера, того самого третьекурсника, особенно когда он узнал, что меня зовут Нонной да ещё я из Люберец, так что ни о каком участии в агитбригаде не могло быть и речи. Чем уж я там ему насолила, кого напомнила из его девушек, которые его обманули и не ответили на его чувства или сделали какие-то гадости, не знаю, но он всегда откровенно делал вид, что не замечает меня, а много позже я узнала, что не только делал вид, но и всячески пытался унизить меня за моей спиной. Я этого в то время не понимала, не очень-то и горевала, нашла себе другое общественное занятие – меня на второй год учёбы избрали комсоргом курса, и мне уже некогда было думать об агитбригаде.

Мы часто сталкивались с Павлом (так звали этого старшекурсника) на факультетских комсомольских собраниях актива, где он отвечал за культмассовый сектор, и всегда занимали места в противоположных концах стола, за которым все сидели. В общем-то, я бы никогда не обратила на него внимания и не вспомнила бы о нём, если бы именно он не явился впоследствии неким катализатором всего того, что произошло в моей жизни после окончания третьего курса института и привело в ту точку пространства в самолёте, в котором я в осенний день одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года улетала из далёкого северного эвенкийского посёлка Тура в Красноярск, а оттуда домой в Москву.

Но это случилось много позже, а до этого я умудрилась попасть с Павлом в один и тот же турпоход по Подмосковью. Впервые в жизни в поход на три дня на майские праздники я пошла в конце учёбы на первом курсе института. Была я совсем не походницей, самое большее, в чём участвовала ещё в школе, – это однодневные пионерские слёты на природе. Позвал меня на это мероприятие парнишка с нашего курса, Костя, который был одним из активнейших участников агитбригады и правой рукой Павла. В это время он ухаживал за мной и надеялся на взаимность. В поход пошли все члены агитбригады, сам Павел и несколько его друзей-третьекурсников, ребят, уже умудрённых опытом походной жизни. Когда Павел увидел меня в составе их компании – а я так понимаю, что Костя взял меня, не спрашивая разрешения у Павла, – то просто позеленел от злости. Я его тоже не ожидала увидеть, так как думала, что в поход пойдут ребята только с нашего курса. Девчонки из агитбригады, которые по совместительству были и моими подругами, сразу затащили меня в свою палатку, оставив, что называется, с носом Костю, который надеялся, что мы с ним ночевать будем вместе. Павел же по расстроенному виду Кости сразу понял, что я «наставила рога» его другу, и тут уж раздражение и ненависть воспылали в нём мощным огнём.

Поскольку я, в общем-то, была не сведуща во многих аспектах туристской жизни, то многое делала невпопад и неправильно. Этого мог бы никто и не заметить, если бы Павел не стал нарочно обращать внимание на мои промахи, высказывая вслух пренебрежение и насмешки в мой адрес. И картошку-то я чистила плохо, и если шла за водой, то должна была обязательно её пролить, и рюкзак на мне висел круглым бочонком, и прочее, и прочее. Честно говоря, я прокляла всё на свете и ругала себя, что вообще пошла в этот поход. Павел же всё делал очень тонко и ненавязчиво. В основном он тихо хихикал надо мной перед своими друзьями, добавляя: что, мол, с дуры взять. Его однокурсники посмеивались, им дела до меня не было, но наши-то ребята всё равно всё слышали. Больше всех злился Костя; он чувствовал себя полным идиотом, что вообще взял меня в поход. В конечном итоге все мои мучения закончились, когда закончился и сам поход, но осадок остался, а Костя после этого, очевидно получив полный ушат воды на свою влюблённую голову, остыл ко мне и уже позже, на втором курсе, переметнулся к другой девушке с нашего потока. И очень удачно – ко времени защиты диплома они поженились и потом прожили вместе долгую жизнь. Ну и слава богу. Кроме моего тогда воспалённого самолюбия и осознания того, что тут свою мохнатую лапу приложил Павел, души моей Костя не затронул, я не была в него влюблена, так что мой скрытый враг сделал своё дело как раз как нужно.

Но я отвлеклась. Продолжу рассказ про моё имя, которое мне не давало покоя. Когда мне исполнилось лет пятнадцать, я поинтересовалась у мамы, почему она так меня назвала, и она рассказала очень интересную историю.

Моя мама была родом из Саратова, большого города на берегу Волги. Там жила вся наша родня: мои бабушка с дедушкой, брат бабушки со своей семьей – женой и дочерью; сестра дедушки с семьёй – мужем и дочкой. У мамы были две близкие подружки, с которыми она дружила с самого раннего детства, – дочка сестры моего деда Юля, двоюродная сестра моей мамы, и Нонна, просто хорошая подруга, а не родня. Как-то раз в тёплый майский день тысяча девятьсот сорок первого года, перед самым началом войны, они втроём почему-то – мама так и не смогла, смеясь, объяснить мне причину – валялись на меховом коврике под большим обеденным столом, болтая ногами, как мама рассказывала, и мечтая о будущем. Маме и Нонне было по пятнадцати лет, они заканчивали восьмой класс, а Юле было уже семнадцать и она сдавала выпускные экзамены. Вот так за разговорами вдруг возникла мысль назвать своих будущих дочерей, если они когда-нибудь родятся, именами друг друга. Заготовили три бумажки, написали свои имена и стали тянуть жребий. Маме моей выпало назвать дочь Нонной, Нонне – именем моей мамы, Еленой, а Юле досталось её собственное имя Юля.

Честно говоря, я так и не удосужилась точно узнать, как познакомились мои родители, и не расспросила у мамы подробно об истории их любви. Отец был родом из подмосковных Люберец; когда война закончилась и он вернулся с фронта домой, то через какое-то время поступил в Московский химико-технологический институт, куда также поступила моя мама, приехав из Саратова. Там они познакомились, полюбили друг друга и поженились. Благополучно закончив институт, стали работать специалистами-химиками в одном из московских научно-исследовательских институтов. Тут в конце сороковых годов у них появилась я и получила имя Нонна.

Судьбы маминых подруг оказались более сложными и не очень удачными. Нонна всё еще жила в Саратове, когда после окончания войны стали возвращаться с фронта наши военные. Она была очень красивой, высокой, эффектной девушкой и сразу привлекала внимание мужчин. Вскоре Нонна познакомилась с блестящим офицером, лётчиком, вся грудь в орденах, достаточно лихим и самоуверенным. После недолгого периода ухаживания они зарегистрировались в ЗАГСе и решили отметить это событие в ресторане. Что уж точно там произошло, моя мама не знала, так как при этом не присутствовала, но Нонна ей рассказывала потом, что в ресторане завязалась ссора между подвыпившими офицерами. Кончилось это трагически: муж Нонны в порыве ревности выхватил своё наградное оружие и выстрелил, убив соперника наповал. Так вместо первой брачной ночи получилась ночь в тюрьме. Мужа осудили на десять лет, но нужно отдать маминой подруге должное: все десять лет она его ждала, ездила в бог знает какие дальние края на свидания и в конце концов дождалась. Вернулся он из лагеря сломленным человеком, на воле найти себе хорошего занятия не смог, начал пить. Длилась их совместная жизнь ещё лет десять; они то сходились, то расходились, пока однажды, не выдержав такой жизни, Нонна окончательно не порвала с ним всякую связь. Она до конца своей жизни, а умерла она в возрасте семидесяти пяти лет, оставалась необыкновенно красивой женщиной. Мужчин у неё было много; она ещё раза три выходила замуж, но всё как-то неудачно, детьми не обзавелась, так что никакой дочки по имени Елена у неё так и не появилось. Примерно раз в год она приезжала к нам в гости, прижимала меня к груди, расцеловывала, называя крестницей, громко возвещала, что никого у неё кроме нас нет и всё, что она имеет, завещает мне. Я посмеивалась над этим, так как не привыкла ничего получать от кого-либо, мне это было не нужно, но согласно и благодарно кивала ей. Умерла она внезапно, так и не оставив никакого завещания; тут же объявилась какая-то племянница, её наследница, которая и сообщила о смерти Нонны. К этому времени прошло уже дней десять после её смерти, поэтому мама даже на побывала на похоронах, и больше мы с ней никогда ничего о маминой подруге не слышали.

У Юли тоже всё сложилось не так, как они втроём девчонками мечтали. Вскоре после того, как они, валяясь под столом, тащили жребий, началась война, а через год Юля, окончив курсы медсестёр, ушла на фронт, где стала служить в одном из прифронтовых госпиталей. Юля была очень отважной девушкой и спасла много жизней раненых бойцов, за что была награждена орденом и медалями. Уже в конце войны, когда их госпиталь дошёл с нашими войсками почти до Берлина, она познакомилась с молодым военным, танкистом, который попал к ним с сильными ожогами и осколком в груди. Они полюбили друг друга, Юля вы́ходила его после тяжелейших ранений и операций, а потом прямо из госпиталя привезла в родной Саратов, где они и поженились. Однако, казалось бы, счастливая жизнь, которая выпала ей, когда она встретила любимого человека, продлилась недолго. Прожили они вместе лет пять или шесть после того, как закончилась война, и в начале пятидесятых годов муж её умер от старых ранений, а она осталась одна. Выходить замуж за кого-нибудь другого она больше не хотела – была однолюбкой, а оставаться жить одной тоже не могла, поэтому взяла девочку из детского дома и удочерила её. Помня об обещании дать дочери имя Юля, она в детских домах искала девочку именно с таким именем. Вот таким образом у меня появилась троюродная сестра по имени Юля.

Тётя Юля – так я называла мамину подругу и сестру – приезжала в Москву очень редко. Я её в жизни видела раза два, а дочку её Юлю повидала всего только один раз, когда нам с ней было уже немного за сорок лет. Было начало девяностых годов, в стране царил полный разлад, в магазинах было невозможно ничего купить, но мы с моим мужем Сергеем, к счастью, продолжали работать на своих предприятиях и хоть с задержками, но получали зарплату и продуктовые наборы.

Однажды мама позвонила мне и сказала, что в Москву приедет дочка тёти Юли, приедет ненадолго, всего дня на два, и очень бы хотела познакомиться со мной. Ехала она сюда по очень важным делам: к этому времени она в Саратове организовала молодёжный клуб для детей из неблагополучных семей, этот клуб был взят под опеку Польской католической церковью, а младшая Юля должна была в Москве получать гуманитарную помощь для своего клуба. Она к этому времени приняла католичество, и моя мама сказала мне, чтобы я не удивлялась – Юля весьма экстравагантная женщина, уже пять раз была замужем, у неё приёмный сын, так как своих детей не было. И вообще, моя мама вместе с тётей Юлей считали, что у младшей Юли это очередной жизненный «закидон», но относились к её инициативам серьёзно. Мне было интересно посмотреть на свою троюродную сестру, и я с радостью согласилась с ней встретиться.

Юля передала через мою маму, что будет ждать возле памятника Дзержинскому на Лубянской площади. К этому времени – а шёл уже девяносто второй год – памятник был снесён, но она этого не знала, а я забыла и вспомнила только тогда, когда вышла из метро к площади и увидела, что памятник отсутствует и даже к постаменту, чтобы хотя бы встать рядом с этим местом, подойти нельзя – вокруг снуют потоки машин. Я сразу поняла, что мы обе сделали большую ошибку, согласившись встретиться именно здесь, и с тоской водила глазами по периметру огромной площади в надежде как-то догадаться, кто изо всех этих людей и есть моя сестра. Была, конечно, надежда, что Юля как энергичный и, как говорила моя мама, «экстравагантный» человек сможет пробраться к постаменту и подать знак, но надежда была мала. Народ мирно передвигался по своим делам, а я в растерянности стояла и не знала, что делать дальше. Вдруг неподалёку от здания Политехнического музея увидела женщину, которая махала руками неизвестно кому, пытаясь привлечь внимание. Я тоже замахала руками и показала ей, что сейчас переберусь туда по подземному переходу. Слава богу, это оказалась Юля! Мы обнялись, как давным-давно знакомые люди, и она потащила меня в католический храм, который находился недалеко от этого места.

Там шла служба, и пришлось ждать её окончания. А мне всё было интересно. Я была далека от любых религий – в моей семье все были атеистами – и, честно говоря, мало религией интересовалась. Но сама служба мне понравилась. Она шла на польском языке, а как я поняла, в основном прихожане были католиками-поляками. Польского я не знала и не понимала ни слова, но мне очень понравилось, как в конце службы все взялись цепочкой за руки, как бы обозначая незримую связь всех людей в единое целое.

После службы Юля подошла к настоятелю храма, знаком показав, чтобы я подождала её. Они тихо переговаривались некоторое время, Юля показывала какие-то бумаги, что-то подписывала, а я терпеливо ждала, пока она освободится. Недалеко от меня стояла группа женщин в монашеской одежде: пожилая матрона, очевидно польская монахиня, и две молоденькие девушки, почти девочки, скорее всего послушницы. Одеты они все трое были, как герои какого-то исторического фильма о Средневековье, в чёрные монашеские платья с белоснежными нагрудниками. У старшей монахини на голове был ослепительно белый головной убор из туго накрахмаленной ткани с загнутыми вверх полями, а на девочках – такие же ослепительно белые накидки.

Юля подошла ко мне:

– Нас приглашают на день рождения к настоятелю храма на Малой Грузинской улице. Храм только сейчас начали восстанавливать, он называется Римско-католическим кафедральным собором Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии. Давай поедем?

– А это удобно?

– Раз приглашают, то удобно.

И мы двинулись в сторону метро.

Наша группа состояла из меня и Юли, настоятеля храма, в котором мы только что были на службе, пожилой монахини с двумя девушками и ещё двух молодых ребят – как я поняла, помощников настоятеля. Кто там они были по званию, я не знала, но оба были так же молоды, как и девушки. Одеяния мужчин нашей компании не сильно отличались от одежд обыкновенных людей, только специфические воротнички обозначали их принадлежность к католической церкви. А вот монашеские, да ещё и католические, одеяния трёх наших попутчиц явно привлекали внимание окружающего нас народа. Мы пришли этакой умопомрачительной для меня процессией к метро, сели в поезд и поехали в сторону Белорусского вокзала, откуда уже пешком добрались до Малой Грузинской улицы.

Первый раз я ехала в такой компании и немного стеснялась. Ещё в шестидесятые годы, будучи студенткой, я побывала со своими подругами в Польше, ездила туда по туристической путёвке. Там такие одеяния и процессии были обычными и не привлекали внимания, а здесь, в Москве, мы, конечно, представляли собой удивительное зрелище; а ещё более удивительным было то, что в этом обществе находилась и я сама. Но все были очень дружелюбно настроены; девушки хихикали с молодыми людьми и даже немного кокетничали, насколько им позволяло их положение, при этом смущённо заливались ярким румянцем; их матрона снисходительно на это улыбалась. Настоятель храма обсуждал что-то с Юлей, а окружающая нас публика, хоть и посматривала на облачения членов нашей команды с интересом, всё это спокойно внутри себя пережёвывала.

Я часто бывала возле храма, о котором шла речь (в Польше такие храмы называются костёлами), – я работала недалеко от него; кроме этого рядом с костёлом находился дом, в котором когда-то проживал Владимир Высоцкий, а в подвале этого дома в восьмидесятые годы часто устраивались выставки художников-авангардистов, куда мы очень любили ходить. Католический храм был закрыт давно, ещё перед войной, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, и постепенно был разграблен. Несмотря на то, что он многие годы ветшал и на его территории и внутри располагался какой-то склад, он был необыкновенно красив. Вокруг здания вечно стояли огромные катушки с намотанными тросами или проволокой, и каждый раз, проходя мимо этого разрушающегося чуда архитектуры, я с надеждой думала: а вдруг когда-нибудь его восстановят и он снова покажет всем свои величие и неповторимость.

А теперь мы ехали в гости к новоназначенному настоятелю этого костёла, который собирался его восстанавливать и уже добился у властей разрешения проводить службы на ступенях полуразрушенного здания в ожидании, когда же из него будет убран склад и можно будет проводить службы в самом храме. Жил он неподалёку, в соседнем доме, и когда мы вошли в квартиру, я удивилась: всё в ней было, как в квартире у обычных людей. Нас встретили две женщины, явно не монахини, и сам хозяин дома. Мы со всеми поздоровались, нас представили, и никто не проявил никакого удивления, что пришли мы с Юлей, совсем незнакомые для них люди. Всего нас собралось человек пятнадцать.

Нас усадили за стол, приветливо улыбаясь, как будто мы с Юлей были их давними знакомыми. Обстановка мне очень понравилась. Буквально через несколько минут моё внутреннее напряжение прошло, стало как-то очень спокойно и радостно. Мы пили чай с пирогами и всякими вкусностями; разговаривали все, конечно, на польском языке, но настоятель храма всё время обращался к нам с Юлей по-русски и очень доброжелательно понемногу пытался втянуть нас в общий разговор. Это ему удалось; Юля рассказывала, зачем она приехала из Саратова, а я просто рассказывала, кто я такая и чем занимаюсь. Меня спросили, была ли я когда-либо в Польше, и я ответила, что да, была, правда давно, еще в конце шестидесятых годов, когда училась в институте и ездила туда с группой туристов. Настоятель храма оживился, стал расспрашивать, в каких городах я побывала и что мне запомнилось в Польше из достопримечательностей. Я сказала, что мне очень понравилась Варшава, особенно когда я узнала, что во время войны город был разрушен почти до основания, осталось всего несколько целых домов, но Варшава была заново отстроена, а исторический центр с королевским дворцом полностью восстановлен. Посещение Освенцима произвело на меня неизгладимое впечатление, я вышла оттуда с комком в горле и со слезами на глазах. И ещё Краков! Этот потрясающий исторический город с его костёлами, ратушей и трубачом, который каждый час с восьми утра до семи вечера трубит в свою трубу на башне Мариацкого костёла. Мы могли его видеть из окна нашей гостиницы, окна выходили прямо на него. И ещё: вот уже более двадцати лет у меня в кармане куртки всегда лежит каштан, который я захватила с собой из парка Лазенки, где в Варшаве проходят концерты музыки Шопена. Когда куртка изнашивается, я перекладываю этот каштан в новую. Это мой талисман. Кажется, мой рассказ понравился присутствующим, никаких косых взглядов или неудовольствия ни у кого я не заметила. Вечер прошёл чудесно.

Наконец сердечно распрощавшись с хозяевами дома, мы с Юлей договорились встретиться на следующий день на вокзальном складе: там нужно будет забрать гуманитарную помощь и погрузить её в поезд, идущий в Саратов. Я пообещала приехать с мужем и двумя своими сыновьями, а Юля рассказала, что она приехала в Москву с тремя ребятами из её клуба, которых она взяла в помощь. Они разместились в каком-то общежитии, куда их устроили представители польской церкви, и ребята в этот день самостоятельно гуляли по Москве.

Назавтра мы всей компанией погрузили ящики с гуманитаркой и в последний раз обнялись с Юлей, прощаясь навсегда. Больше нам не привелось встретиться. Не знаю, что испытывала Юля, когда мы с ней стояли обнявшись, но я в этот момент подумала, что нас здесь сейчас только двое, нет с нами Лены, дочери третьей подруги наших мам, и никогда её не будет – связь времён на этом прервалась. Было грустно, и когда мы ехали домой в метро, Сергей спросил меня, что со мной случилось, почему я такая невесёлая. Ничего я не смогла ему объяснить, просто перед моими глазами возник тот дальний день из рассказов моей мамы, когда три подруги мечтали о будущем и тянули жребий; а мы, их потомки, пришли к сегодняшнему дню, к сожалению, не в полном составе. В этот момент я вспомнила: когда мы с Юлей стояли обнявшись, мне вдруг показалось, что сзади тихо подошла и обняла нас третья наша подруга, Елена. Это было такое мимолётное ощущение, но оно было, было! И я не могла об этом никому рассказать, потому что этого никто бы не понял. Интересно, возникло ли у Юли такое же чувство, как у меня? Я тогда ничего не спросила у неё и теперь никогда об этом не узнаю.

Вот такая история с моим именем.

река Хэгды-Огдокон