Читать книгу Подвал П-4 - Группа авторов - Страница 2

Кабинет №207 пах антисептиком и кофе из автомата – горьким, с привкусом пластика. На стене – плакат: «Здоровье – это не отсутствие болезни, а гармония тела и разума». А под ним – трещина в штукатурке, тянущаяся зигзагом, как молния, застывшая на полпути к полу.

Анна сидела прямо. Колени вместе. Руки на коленях – ладони вниз. Пальцы не сжаты, не дрожат. Она тренировалась перед зеркалом полчаса: внешнее спокойствие – не признак безумия, а признак контроля.

– Анна Сергеевна, – начал доктор Орлова, не отрывая глаз от планшета. – Мы ознакомились с вашим обращением. С жалобами. С… э-э… «инцидентом» от 28 декабря.

Она поставила планшет на край стола. Экран остался к Ане спиной.

– Протокол №714. Психоневрологическая комиссия. Три специалиста. Единогласно.

Анна кивнула. Не перебивала. Не спорила.

Пусть думают, что она сломлена.

– Диагноз остаётся в силе: посттравматическое стрессовое расстройство, хроническая форма, с элементами диссоативной амнезии и тревожного компонента. Обострение спровоцировано годовщиной утраты – полу годовщина, как вы знаете, один из критических сроков в горевом процессе.

Орлова наконец подняла глаза. Серые. Уставшие. Добрые – но не для неё.

Скорее, как у ветеринара, который должен усыпить любимую собаку, чтобы спасти семью от дальнейших страданий.

– Вы утверждаете, что чувствовали утечку газа. Что нашли предмет личной гигиены, принадлежавший покойному супругу. Что заметили постороннюю тень в прихожей.

– Не утверждаю, – тихо сказала Анна. – Фиксировала.

– Ага. – Орлова кивнула, будто услышала именно то, что ждала. – «Фиксировала». Очень характерная формулировка. Вы – учёный. Вам важно сохранить иллюзию объективности. Даже в отношении собственных галлюцинаций.

Анна не моргнула.

– Галлюцинации не вшивают металлические диски в ткань.

– Вы уверены, что его вшили? – мягко спросила Орлова. – А не… например, вложили? Во сне? Во время диссоциативного эпизода? Человек в состоянии дереализации способен совершать сложные действия – и не помнить их. Это описано в DSM-5, пункт F48.1. Мы можем предоставить выписку.

– Я сама читала DSM-5.

– Знаю. – Уголки губ дрогнули. Почти улыбка. – Вы цитировали его дословно на нашей первой встрече. В июле. После похорон.

Тишина.

Орлова открыла планшет. Пролистала. Остановилась.

– Вот что меня беспокоит больше всего, Анна Сергеевна. Не газ. Не носок. А время. Вы упомянули – 3:07.

Она наклонилась вперёд, положила ладони на стол – открытый, «терапевтический» жест.

– Вы всегда просыпаетесь в 3:07. Каждую ночь. С 28 июня.

Вы всегда ставите будильник на 3:07, когда хотите проверить, спите ли вы.

Вы всегда смотрите на часы в 3:07 дня – и испытываете приступ тревоги.

Она сделала паузу.

– Это не воспоминание. Это ритуал. Вы сами себе создали якорь. Точку привязки к травме. Чтобы не забыть. Чтобы не простить. Чтобы не отпустить.

Анна медленно вдохнула. Выдохнула.

Пусть думают, что она сломлена.

– А если это не якорь? – спросила она. – А сигнал?

Орлова вздохнула.

– Тогда сигнал вам самой. От вашего бессознательного. Оно пытается сказать: «Хватит. Отпусти».

Она закрыла планшет.

– Мы продлеваем рекомендации:

– курс ЭСТ – не обязателен, но настоятельно рекомендован;

– отсрочка от клинической практики – до стабилизации;

– наблюдение раз в 14 дней;

– и, самое важное – ограничение доступа к потенциально травмирующим стимулам.

– Например?

– Например… – Орлова взяла лист. Прочла: – «Избегание посещения мест, связанных с профессиональной деятельностью супруга. Включая: Центральную городскую больницу №3, отделение нейрохирургии; подвалы жилых зданий без сопровождения; контроль газового оборудования самостоятельно».

Анна сжала челюсти.

– Это же моя квартира.

– Именно. И ваше восприятие квартиры сейчас – часть патологии.

Она протянула лист.

– Подпишите внизу. Подтверждение ознакомления. Это не согласие. Просто факт.

Анна взяла ручку. Остриё коснулось бумаги.

Она не будет подписывать. Не сейчас. Но и не откажет. Ещё не время.

Вместо этого она нарисовала маленький кружок – рядом с подписью Орловой. Внутри – цифры: 3:07.

Положила ручку.

– Готово.

Подъезд пах сыростью и «Белизной» – слишком свежей. Значит, уборка была сегодня утром. После того, как он ушёл.

Анна остановилась у двери лифта. Нажала кнопку.

Ничего не произошло.

Лифт – «в ремонте» с ноября. Табличка на двери: «Срок окончания – 15.01.2026».

Она пошла по лестнице. На четвёртом этаже – дверь Волковых приоткрыта на ладонь. Изнутри – запах ванильного дезинфицирующего средства. И тишина. Ни плача, ни музыки из игрушки, ни голоса матери.

«Они уехали», —сказала бы соседка на первом этаже, если бы Анна спросила.

На дачу. Ребёнку нужен воздух.

Но вчера вечером она видела – коляска исчезла.

А сегодня утром – в соцсетях у Оксаны Волковой: пост.

Фото: рука держит детскую ладошку. Подпись: «Мой ангелочек спит. Как же я его люблю».

Хэштеги: #материнство #счастье #3месяца.

Дата – сегодня, 12:47.

Анна поднялась выше.

На площадке перед своей дверью – остановилась.

У входа в подвал – новая табличка:

«Вход запрещён. Работает консьерж».

Раньше тут висел замок. И табличка криво приклеенная: «Не подходить! Крысы!».

Теперь – дверь приоткрыта на пять сантиметров.

Из щели – свет.

Она подошла. Постучала.

– Здравствуйте?

Шорох. Звук отодвигаемого стула.

Дверь открылась.

Мужчина лет сорока. Высокий, худощавый. В серой вязаной жилетке поверх белой рубашки. Волосы аккуратно зачёсаны. Очки в тонкой оправе. Выглядел не как консьерж, а как библиотекарь. Или учёный.

– Добрый день! – Он улыбнулся. Тепло. Искренне.

– Только сегодня вышел на дежурство. Артём Семёнович. Могу чем-то помочь?

– Я… с 62-й. Анна. Хотела спросить – вы не слышали вчера ночью… газ? Или что-то в подвале?

Улыбка не дрогнула. Но глаза – на миг потемнели.

– Газ? Нет. У нас в доме автоматические отсекатели. Сигнализация сработала бы.

– А в подвале?

– Я здесь с девяти утра. Всё спокойно.

Он наклонил голову. Сделал шаг вперёд – не угрожающе, а будто приглашая внутрь.

– А что случилось?

– Ничего. Просто… показалось.

– Понимаю, – мягко сказал он. – После утраты так бывает. Мир становится… хрупким.

И тогда он добавил – тихо, почти шёпотом, глядя ей прямо в глаза:

– Вы так похожи на Лёшу.

Анна замерла.

– Вы… знали его?

– Нет. – Он снова улыбнулся. – Но видел его однажды. В больнице. Он как раз придерживал дверь лифта… и улыбался так же, как вы сейчас: сдержанно, но с огоньком внутри.

– Вы – нейрохирург?

– Нет. Я – биофизик. Работал с проектами по нейромодуляции. До… до реформ.

Он протянул руку. Анна не пожала. Просто кивнула.

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста. – Он начал закрывать дверь. – И… Анна Сергеевна?

Она остановилась.

– Если что-то покажется странным – не стесняйтесь. Приходите.

Я здесь каждую ночь.

С 3:00 до 6:00.

Дверь закрылась. Тихо. Без щелчка.

Анна стояла на площадке.

Сердце – ровно. Дыхание – спокойно.

Он знал её отчество.

Она не называла его.

Она подняла глаза. Над дверью подвала – старая пожарная инструкция. В углу – дата последней проверки.

27.06.2025.

Тот самый день.

3:07.

Она потрогала карман халата – там, в потайном отделении, лежал конверт. С носком. С диском.

А в голове звучали его слова:

«Вы так похожи на Лёшу».

Не «на Лёшу были».

А «на Лёшу» – как будто он всё ещё где-то есть.

Дома она открыла шкаф в прихожей. Достала ботинки. Провела пальцем по подошве правого – там, где резина отходит от стельки.

Когда-то Лёша показал ей этот трюк: «Если нужно спрятать что-то навсегда – клади в обувь. Никто не ищет там».

Она подняла стельку.

Там лежал второй конверт.

Пустой.

Но на внутренней стороне – тонкая, почти невидимая полоска клея.

И – одинокий ворс.

Серый.