Читать книгу Содом и умора - Константин Кропоткин - Страница 6

Бабка изо всех сил тряхнула голубыми кудрями, вставная челюсть выпала и, лягушкой заскакав по полу, проквакала:

– Рыжик…

Я вздрогнул и проснулся.

– …я чашку разбил. Старую, с петушком, – сказал Марк, устроившись на краю кровати, – Думаю, сварю-ка я кофейку. Потянулся за банкой, а чашка – бац – и упала. Я думал, у меня инфаркт будет. Послушай, как сердце стучит?

Лицо Марка, как всегда, излучало безмятежную уверенность, что все сделанное им – промысел Божий.

Марк никогда ни за что не отвечал. Всегда находились люди, которые его утешат, накормят и защитят в случае нужды. Вначале его пасла мама, потом опекали подруги, а когда он вдруг понял, что неравнодушен к мужчинам, этот крест пришлось нести нам – мне и Кирычу.

Туман в моей голове мигом рассеялся. Ад, опрометчиво обещанный Кирычем, явился без промедления.

Чашку, которую расколотил Марк, Кирыч получил в незапамятные времена в подарок от матери. Сейчас в такие наливают капуччино, а тогда – лет двадцать назад – из них пили чай. «Страшная, как моя жизнь», – сказал про нее однажды Марк. Выглядела она и впрямь, не особенно привлекательно. Ручка надтреснута, красный петух на боку вылинял до неразборчивого пятна…

Кирыч был о ней другого мнения. За все то время, которое я его знаю, он ни разу не изменил своей привычке – пить по утрам кофе из «маминой чашки». Если однажды ночью наш дом начнут бомбить гомофобы, то первым делом Кирыч кинется спасать ее. Так и выскочит на улицу – голый с чашкой наперевес.

– Ей цена – копейка, – сказал Марк, глядя, как я заметаю на совок останки чашки, – Я другую куплю. Вон, в «Доме» сумасшедшие скидки. Мне Танюшка говорила. Она купила симпатичные полотенчики. Белые в синий горошек. Не помнишь? В них еще Филя пепел стряхивал, а Танюшка ему сказала, что он урод. Я смеялся, потому что сильно пьяный был. Зачем я тогда так нажевался? Говорила мне мамочка: «Маруся, пей только лимонад»…

Марк сделал паузу, чтобы отхлебнуть кофе. На кофе у него время нашлось, а чтобы осколки собрать – ах, нет, я могу костюмчик замарать.

– Белых тапочек там не продают? – спросил я.

– Где? – не понял Марк.

– В доме твоем, где ты чашку Кирычу покупать собрался.

– «Дом» обувью не торгует. Но если тебе чего надо, то можно зайти к Федюне. Он новый магазин открыл с итальянским хламом. Рядом с «Домом». Только белое тебе не пойдет. Ты же всегда в черном ходишь. Девочки засмеют. Черный костюм и белые ботинки. Смешно, ей-богу. Как клоун.

– Во-первых, не ботинки, а тапочки, – сказал я, – Во-вторых, не мне, а тебе. В третьих, этой идиотской чашке, которую ты умудрился раскололотить, сто лет в обед. Она Кирычу от матери досталась. Единственная память о Серафиме Львовне, царство ей небесное… Слушай, купи себе в «Доме» тапочки.

– Я же сказал, «Дом» только предметами для дома торгует: хрусталем, там, фарфором. А за обувью надо к Федюне. Если сильно попросить, то он еще скидку даст. Федичка добрый…

– Дура крашеная! – зашипел я, – В гроб можешь взять все, что хочешь. Хоть хрустальные вазочки.

– Почему же крашеная, это мой натуральный цвет, – выдал Марк дежурную остроту и, поняв, что я не шучу, сделал обиженное лицо.

Боясь не сдержаться и шваркнуть Марка по румяной физиономии, я пошел в душ. Зеркало в ванной отразило неприятного субьекта. Халат засален, волосы дыбом, морда злая и красная – в цвет волосам.

Я включил душ.

– Рыжик, а Рыжик! – сквозь шум воды послышался голос Марка, – Я сегодня вечером поздно буду. Мы с Федюней в солярий пойдем, а потом, наверное, в «Рыбу». Он меня с хорошим человеком обещал познакомить. Сережей зовут. Рыжик, ты меня слышишь?

– Привет Сереже, – сказал я.

Вот опять Марк создал проблему и поспешил удалиться.

У Марка есть уникальный талант вляпываться в неприятные истории всегда и везде: на улице, на работе, в трамвае, метро, в дискотеке, в магазине, а потом воздевать руки к небу рыдать, за что ему такое горе.

В прошлом году в славном городе Сочи мы чуть не простились с жизнью. Марк зазывно поскалился двум горячим кавказцам, сидевших за столиком напротив. Пока Кирыч дрался с одним, а я зайцем улепетывал от другого, Марк прятался в туалете ресторана. «Какие же звери», – соболезновал он после побоища, с любопытством разглядывая разбитый нос Кирыча.

Ни горячий душ, ни крепкий кофе, ни сигарета выхода не подсказали: в мусорном ведре покоилась фаянсовая труха, а в ряду чашек над раковиной зияла пустота. Я подумал о том, что гончарному ремеслу учиться поздно, а приличных помоек, где нашлась вторая такая чашка-уродина, в окрестностях нет. Проблема не решалась, – оставалось сделать вид, что ее нет.

***

Пепельница была полна окурков, рядом с клавиатурой стояла кружка остывшего кофе. «Рядовой конец рабочего дня, – подумал я, оглядев безобразие вокруг, – А именно…, – я посмотрел в угол монитора, – Семнадцать двадцать одна».

Я с наслаждением потянулся и вздрогнул. Да, так и есть. Скоро половина шестого.

Вот-вот придет Кирыч.

Чашка!

Жизнь Кирыча – это череда ритуалов. Будильник звонит в 6.15, в 7.25 спускается в метро, в 8.00 уже просматривает котировки акций, в 12.33 начинает есть обед в столовой. Его возвращение ровно в двадцать шесть минут шестого – такое же незыблемое правило, как рюмка коньяку за полчаса до Нового года, или посещение могилы матери два раза в год – в день ее рождения и на родительский день.

– Чаю выпьем? – предложил Кирыч, и в этот день, как назло пришедший вовремя.

Он пересек комнату и засунул рубаху в коробку с грязным бельем.

Я потер глаза. Шесть часов за компьютером дали о себе знать – глаза слезились, будто я нанюхался лука. Что ж, тем лучше.

– Знаешь, тут кошка соседская забежала, – начал я беспечным голосом, – Я ей «брысь», а она шмыгнула в кухню. Соседи, наверное, ее плохо кормят. Или бешеная. Хорошо хоть не укусила. Могла ведь.

Кирыч непонимающе уставился на меня. Кажется, я переоценил свои актерские способности. Молоть чепуху в пулеметном ритме по марусиному рецепту, я еще не научился.

– Она заскочила на кухню, а на подоконнике твоя чашка стояла…, – я не знал, куда девать глаза, – В общем, разбилась она, – я сдался, – Не кошка, конечно. Кошки ведь не бьются. Всегда на четыре лапы встают.

Глаза у Кирыча потемнели, из светло-голубых превратившись в темно-синие, почти черные. С резвостью, неожиданной для его комплекции, Кирыч скакнул на кухню.

Пару секунд было тихо.

– Ненавижу! – сипло сказал он.

Хлопнула дверь и опять воцарилась тишина.

***

– Киря, открой! – сказал Марк.

Ответа не последовало.

Кирыч заперся в туалете четыре часа назад и на вопросы не отвечал. Монолог на тему «старым чашкам – собачья смерть, даешь – утилизацию отходов» высосал у меня все силы. Я сидел на табуретке в коридоре и тупо смотрел на закрытую дверь..

Марк поглядел в замочную скважину и, видимо, не обнаружив признаков жизни, опять приставил губы к дырке.

– Открой, я писать хочу!

Пиво, выпитое в «Рыбе», давало о себе знать, а мое предложение использовать для этих нужд раковину на кухне Марк с возмущением отверг, потому что «негигиенично».

– Киря, мы не виноваты. Чашка все равно старая была, – прогудел Марк в скважину, как в трубу.

Дверь неожиданно распахнулась, ударив Марка по лбу так, что он с воем завалился в угол.

– Мне все равно! – зарычал Кирыч, перегородив собой дверной проем – Мне все равно, какая она! Ты не понимаешь, что теперь ничего нет. Мать умерла, сестра отказалась. У меня даже фотографии ее нет…

«Чьей фотографии? Матери? Сестры? Или чашки?» – растерянно подумал я.

– …Кто я теперь?… – орал Кирыч.

– Раньше был дурак с чашкой, а теперь просто дурак, – сказал Марк из своего угла, щупая красное пятно на лбу, которое собиралось стань шишкой.

– …Я человек без прошлого. Нуль. То есть ничего. Я никто и звать меня никак. Мне почти сорок. Я старый никому не нужный педераст. Детей нет и не будет. Для чего я живу? Для кого я живу? Осталось подцепить СПИД и умереть под забором. От меня даже сестра отказалась! – повторил Кирыч.

Раньше я не замечал у Кирыча способности смешивать яичницу и божий дар. Какое отношение имеет злосчастная кружка к его сестрице? И где мое место в его светлом будущем?

– Внимание! – сказал я, вставая, – То, что я с тобой, сиротой, живу вместе, не считается? Я – так себе, декорация? Говорящая мебель?

– Комод с сиреной, – хихикнул Марк и на всякий случай прикрыл голову руками.

– Значит ты у нас от СПИДа намерен окочурится?! А где ты его возьмешь? Не собралась ли сирота на панель? Сестра послала к чертовой бабушке! Очень большое горе! И спасибо ей! Пора бы забыть эту историю! Ей уже двадцать лет.

– Пятнадцать, – поправил Кирыч.

– Какая разница! – клокотал я вулканом, – Скажи, кто Кларе помог, когда ее благоверного чуть в тюрьму не посадили? Денег на взятку дал брат-извращенец. Ведь, не отказалась. Если она вся такая высоко моральная, то почему не отдала их бездомным детям. Взяла ведь и даже спасибо не сказала.

– Клара письмо написала.

– Ага! А проехать пару остановок на метро и сделать это лично карле было некогда.

– Может мне бюллетень взять? – сказал Марк.

– Возьми себе гроб, – от всей оплеванной души посоветовал я.

День не удался. Мир рушился на глазах. Кирыч терзается одиночеством и собрался умирать от СПИДа. Марку наплевать на все, что не касается его самого. Мы чужие.

Не зная куда девать свое горе, я заметался по коридору и, наткнувшись у двери на картонную коробку, пнул ее изо всех сил.

Нога пробила картонную стенку и коробка жалобно звякнула.

– Я сегодня в «Доме» сервиз купил, – сказал Марк, – На 12 персон. Серия «Небеса»

Последующие изыскания показали всю силу моей ярости. От сервиза в живых остался только один предмет.

– Ты посмотри, – сказал Кирыч, вертя удароустойчивую посуду перед моими глазами, – Она одна не разбилась!

Чашка была большая. Без рисунка. Любимого марусиного цвета – истошно лазурного.

– Надо же?! Уцелела, – сказал Кирыч.

Он подошел ко мне примирительно ткнулся в мой лоб сухими губами.

Глаза заволокла пелена. Я завыл.

– Ой, бедные мы, бедные, – в унисон запричитал Марк.