Читать книгу Чейнстокс - Константин Лебедев - Страница 5

Резкий, пронзительный скрип тормозов, впивающихся в стальные рельсы, вырвал Рихарда из беспокойного, тревожного сна. Он не проснулся сразу, а будто всплыл из густой, вязкой трясины, где обрывки снов смешивались с болью в затекших мышцах. Воздух в вагоне был спертым, тяжелым, пропитанным запахом немытых тел, дешевого табака и влажного сукна.

Он провел ладонями по лицу, пытаясь стереть не только остатки сна, но и ощущение общей усталости, вбитой в него многодневной дорогой. Пальцы наткнулись на жесткую щетину на щеках. Медленно, преодолевая сопротивление одеревеневшей шеи, он повернул голову к запотевшему окну. За мутным стеклом, к которому кто-то прислонился лбом, оставив маслянистый след, медленно проплывала серая, унылая бетонная платформа. Она была под стать небу – низкому, свинцовому, безучастно нависшему над миром. Снег еще не лег и часто сменялся дождем, но первые, робкие снежинки уже кружились в воздухе, касались земли и тут же таяли, словно стыдясь своей хрупкости и обреченности.

Рихард инстинктивно попытался расправить плечи, свести лопатки, чтобы размять затекшие, одеревеневшие мышцы спины. Но попытка оказалась тщетной. Его собственное тело было плотно зажато в тисках из чужих человеческих тел. На лавке, предназначенной максимум для троих, ютилось не меньше четверых. Сосед слева, тучный мужчина в потертой куртке, всей тяжестью навалился на него плечом. Справа костлявый юноша спал, беспокойно вздрагивая и упираясь ему в бок коленом.

– Надолго встали? – спросил Рихард, не обращаясь ни к кому конкретно, а его голос прозвучал хрипло и глухо в спертом воздухе.

– Минут пятнадцать. Железнодорожники разгружают почтовый вагон, – послышался ленивый сонный ответ из-за его спины.

Тот, кто ответил, даже не пошевелился, не открыл глаз и не приподнял головы, словно каждое лишнее движение было на счету.

С трудом, вызывая недовольное ворчание и шипение соседей, чей хрупкий баланс покоя он нарушил, Рихард начал выкарабкиваться из человеческого клубка. Каждый его шаг по вагону, покачивающемуся на стыках рельсов даже на стоянке, отдавался ноющей болью в пояснице. Ноги, долгое время согнутые в неудобной позе, затекли и плохо слушались.

Пробираясь к тамбуру, он по пути увидел Магнуса. Тот восседал в окружении своей свиты на одной из лавок, самодовольно сияя. Его грубое, испещренное ранними морщинами лицо было оживлено. Он что-то рассказывал, растягивая слова и жестикулируя. Очередной похабный анекдот, над которым мог бы посмеяться только законченный кретин. Но его окружение – такие же, как он, крепкие парни с пустыми глазами взрывались гоготом, раздражающим и фальшивым. Они смеялись не над шуткой, а из желания угодить и быть своим в стае.

Рихард прошел мимо, не задерживаясь. Добравшись до тамбура, он с облегчением распахнул тяжелую дверь. Струя холодного, свежего воздуха ударила ему в лицо. Он жадно вдохнул полной грудью, пытаясь смыть с легких спертый, отвратный запах пота, страха и дешевой колбасы.

Спрыгнув на перрон, он тут же ежась, укутался в свою поношенную куртку. Осенний ветер пробирался до костей. Ему вовсе не хотелось проделать оставшийся путь, вытирая сопли о собственный рукав. Хотя, по правде говоря, в вагоне так сильно воняло потом и затхлостью, что в каком-то извращенном смысле заложенный нос мог бы оказаться спасением.

Он потянулся к внутреннему карману, нащупал измятую картонную пачку и выудил из нее последнюю сигарету. Дрожащими от холода пальцами чиркнул спичкой. Та вспыхнула желтым пламенем, распространяя едкий запах серы. Он прикурил, вдыхая аромат табака, перемешавшийся с этой примесью – простые, честные, знакомые запахи в мире, лишенном всякой простоты и честности.

Запрокинув голову, он выпустил струйку дыма в серое небо. Снежинки, кружась, касались его лица и мгновенно таяли, оставляя после себя легкие, холодные, почти неосязаемые поцелуи. Это было единственное, что хоть отдаленно напоминало о нежности в этом жестоком мире.

Именно в такие моменты тишины и одиночества мысли невольно, против его воли, возвращались к тому, от чего он бежал уже два года. К тому дню, которого не должно было быть в его памяти. Дню-призраку, пробелу в его сознании. Так бы все и оставалось, если бы не герр Майер.

Спустя ровно неделю после того, как Рихард ощутил тот зияющий провал в памяти, Карл будто случайно забыл убрать со стола в своей комнате свежий, только что доставленный выпуск «Чейнстокского вестника».

Газета лежала так, чтобы выполненный крупными, кричащими буквами заголовок бросался в глаза первым же делом. Он сообщал о «Масштабная реформа: детей из переполненных приютов переводят в новые, современные образовательные центры».

Рихард машинально придвинул газету к себе и с головой погрузился в ее изучение. Достаточно длинная статья повествовала о подготовке и переводе двадцати шести воспитанников. Риху показалось это полным бредом, он не помнил, чтобы до этого дня хоть кто-то упоминал о потенциальном переходе. К тому же, придя в себя, и обыскав пустовавшие кровати, он обнаружил заполненные тайники с сигаретами, которые никто бы в здравом уме не оставил.

Казалось, что дверь, за которой скрывались потаенные, украденные воспоминания, стоит прямо перед ним. Он чувствовал ее массивную, холодную поверхность. Но стоило ему сделать мысленный шаг навстречу, как она тут же отодвигалась, сохраняя равное, насмешливое расстояние.

Он вздрогнул, оторвавшись от газеты, и заметил, что герр Майер давно стоит в дверном проеме комнаты и тщательно, изучающе за ним наблюдает. Сколько он простоял там? Минуту? Пять? Рихард рефлекторно скомкал бумагу, словно она скрывала какую-то тайну.

– Простите, я испортил вашу газету, – безразличным, ровным тоном проговорил Рих, отодвигая скомканные листы.

– Ты в порядке? У тебя слезы на глазах, – спокойно, без тени удивления спросил Карл, словно все происходящее шло именно так, как он и задумывал.

До этого момента Рих и не замечал текущей по щеке влаги и даже не смог бы ответить, что послужило тому причиной.

– Фрау Урслер тогда сказала нам, что Хорста и остальных просто перевели в другой приют. Это же не правда? Я бы знал если бы готовился подобный перевод и почему на забрали Уля? Он лучший из нас по всем показателям, но его оставили, – голос Рихарда начал срываться, в нем зазвучали металлические нотки гнева.

Он в ярости поднял газету со стола и потряс ею перед собой, будто пытаясь вытрясти из нее правду.

– Если ты спрашиваешь об этом, значит, еще не вспомнил, – грустно, с какой-то отеческой усталостью проговорил герр Майер.

– Вспомнил что? И почему я вообще не могу ничего вспомнить!? Все остальные из тех, кто остался, обсуждали, что тоже имеют провалы в памяти, но все как один сходились на том, что прекрасно помнят, как Хорста и остальных забрали в другой приют!

– И наверняка говорили об этом одними и теми же, заученными словами? – Карл грустно улыбнулся, и в его глазах мелькнуло понимание.

Только сейчас, в эту секунду, Рихард осознал, что тот прав. Абсолютно прав. Действительно, он ни разу не слышал этого диалога целиком, от начала до конца. Но если собрать все обрывки фраз, все отрывочные реплики, что доносились до него из разных углов столовой или спальни, они поразительно, до жути точно стыковались между собой, складываясь в идеальный, без единой шероховатости, пазл. Словно кто-то вложил им в головы один и тот же текст.

– Почему так?

– Потому что их воспоминания были изменены. Как, к слову, и твои.

– Но как это возможно? К тому же, почему тогда в отличие от других я вообще ничего не помню? Ни старых, ни новых воспоминаний?

– Видящие называют этот препарат «лимбом». Он делает человека покорным, податливым, заставляет безоговорочно довериться тому, кто ведет допрос. Сознание очищается настолько, что в него можно даже переписать и вшить новые воспоминания. Ты наверняка уже видел его эффект прежде, до того, как попал сюда. Визиты Видящих к выбивающимся из общего настроения Чейнстокса горожанам редко обходятся без его применения.

Рихард тут же вспомнил. Вспомнил тот день, когда Видящие приехали за мамой Уля. Ее лицо, всегда такое строгое и печальное, вдруг расплылось в той неестественной, стеклянной улыбке, что так сильно, так жутко противоречила тем обстоятельствам, в которых она оказалась. Теперь он понимал, что это была не улыбка облегчения, это была улыбка химического покоя.

– Я когда-нибудь вспомню? – спросил он с опасливой, робкой надеждой, цепляясь за нее, как утопающий за соломинку.

– Если бы ты говорил то же, что и остальные, я бы сказал – нет. Но твой случай… твой случай весьма необычен. Должно быть, тот опыт, что ты пережил, оказался слишком травмирующим, слишком ужасным, чтобы его можно было так легко перекрыть ложными, спокойными воспоминаниями. Твое сознание предпочло забвение. Полное и тотальное.

– Вы поможете мне? Вы можете?

– Я могу попробовать. Если ты сам этого искренне захочешь. Но предупреждаю, тот день явно не был одним из лучших. Не блокируй они твои воспоминания, ты бы мог потерять рассудок. Навсегда.

– Мне плевать. Я должен знать. Что бы там ни было.

Сейчас Рихарда даже не сильно интересовало, откуда у обычного, скромного работника приюта такие глубокие познания в тонкостях инструментария, используемого всемогущими Видящими. Возможно, слухи о том, что когда-то давно герр Майер сам был в их рядах, вовсе не были слухами. Карл молча кивнул, вышел из комнаты и вернулся уже через пару десятков секунд, неся в руках небольшой шприц, наполненный прозрачной жидкостью. Факт того, что шприц был уже готов еще раз подтвердил, что все происходящее было им предвидено и тщательно подготовлено.

– У этого могут быть непредсказуемые последствия, и я не могу дать тебе стопроцентной гарантии, что это сработает как надо. С момента инъекции Лимба прошло меньше недели, а значит, есть шанс, что входящие в его состав вещества все еще циркулируют в твоей крови. До тех пор, пока они полностью не растворятся и не будут выведены, эффект не вечен и его можно попытаться обратить.

Рихард кивнул, делая вид, что понимает, о чем говорит Карл, хотя всю последнюю минуту не мог сконцентрироваться ни на одном из сказанных им слов. Его мозг был зациклен на одном – правда любой ценой.

– Шприц, который я держу в руках, содержит элементы, которые подобраны так, чтобы каждый из них мог уничтожить своего химического антипода, входящего в формулу Лимба, и при этом не сильно навредить твоему организму. Надеюсь.

– Давайте уже, – только и смог выдавить из себя Рих, закатывая рукав.

Герр Майер опытным движением нащупал на его руке набухшую вену и, не тратя времени на лишние слова, вогнал иглу. Резкий, холодный укол. Рихард откинулся спиной назад, прислонившись к прохладной стенке дивана, и зажмурился. Шли минуты, но никакого, даже малейшего эффекта он не ощущал. Лишь легкое головокружение от волнения. Рих даже повернулся в сторону Карла, чтобы задать немой вопрос, но в этот самый момент мир под его ногами рухнул, и он провалился в бездну.

Это не было похоже на плавное воспоминание. Это был обвал. Калейдоскоп образов, звуков, запахов и тактильных ощущений, которые наезжали один на другой, перемешиваясь в хаотичном, безумном порядке, не позволяющем установить их хронологию. Крики и тишина. Яркий свет и кромешная тьма. Боль и оцепенение. Он видел обрывки лиц, искаженных ужасом, белые халаты, блеск металла, пятна крови на кафеле. Все это мелькало с такой скоростью, что вызывало тошноту и физическую боль в висках.

Когда Рихард смог снова нащупать реальность и вернуться в комнату Карла Майера, он понял, что громко, надрывно плачет, судорожно всхлипывая и уткнулся мокрым от слез лицом в плечо герра Майера. Тот молча сидел рядом, неподвижно, как скала.

Голова разрывалась от боли, будто кто-то собрал в ней тысячи статичных, ужасающих кадров, подобных тем, что герр Майер хранил в своем старом фотоальбоме, а потом собрал их в увесистую стопку и стал быстро, безжалостно пролистывать прямо у него в мозгу, придавая застывшим изображениям жуткий, сюрреалистичный эффект перемещения в пространстве.

Дитрих Дрезднер, один из врачей, не сдержал своего обещания. Он говорил, что «все забудется». Но Рихард вспомнил все. Каждую деталь. И эти образы, он знал это с абсолютной уверенностью, останутся с ним до конца его жизни.

Первым, слепым, юношеским порывом Рихарда было выбежать на улицу и рассказать о случившемся всему городу, выкрикивать правду на каждой площади. В силу своей юности он наивно полагал, что подобный кошмар обязательно повергнет общественность в шок, а виновные непременно получат свое наказание по всей строгости закона. Но герр Майер, оставаясь спокойным и рассудительным, категорически настоял на том, чтобы сохранить это в строжайшем секрете.

Он предложил Риху еще раз, уже трезвым, не замутненным шоком взглядом, взглянуть на произошедшее. И его хладнокровные, железные доводы заставили юношу еще раз пожалеть о тех кошмарах, что теперь хранились в его черепной коробке.

Двое врачей, один из которых являлся «гордостью и надеждой Чейнстокса», приехали не абы откуда, а из самого Института исследования человека, курируемого лично канцлером. Проводимые ими опыты, чем бы они на самом деле ни были, явно согласовывались с руководством приюта, о чем красноречиво говорили слова фрау Урслер. К тому же, у них при себе был Лимб, и не в одном экземпляре. А это вещество в свободной продаже не достать, за его распространением пристально следят сами Видящие, и ни один укол не будет поставлен без их ведома и санкции.

– Стало быть, в этом городе найдется достаточное количество высокопоставленных шишек, которые захотят закрыть наши рты навсегда, и сделают это раньше, чем делу будет придана хоть сколько-нибудь внушающая опасность огласка, – резюмировал герр Майер, после того, как спокойно и методично привел все свои неоспоримые доводы.

Карл был так убедителен и настолько запугал Рихарда реальными, а не вымышленными последствиями, что, несмотря на все жгучее, слепое желание отомстить, тот заставил себя прислушаться к голосу инстинкта самосохранения и хорошенько прикусить язык. В конце концов, герр Майер не уговаривал его обо всем забыть, он лишь предлагал выждать, затаиться, чтобы использовать имеющиеся у них опасные знания с максимальной пользой, когда придет время.

Тем не менее, Рихард не очень-то верил в то, что правосудие все же свершится. Пусть Карл Майер явно не всегда был простым завхозом, против исполинской, бездушной машины под названием Чейнстокс одинокий старик и сирота ничего не могли противопоставить.

Возвращаясь в реальность из глубин памяти, Рихард почувствовал, как его пальцы обжигает докрасна раскалившийся бычок, дошедший почти до самой кожи. Он с силой швырнул его на землю и растер сапогом, испытывая странное удовлетворение от того, что может уничтожить хоть что-то, пусть и такую мелочь. Потушив, он почти машинально закурил вторую сигарету, но мысленно дал себе зарок – не возвращаться к тем воспоминаниям, к тому вечеру, когда ему открылась чудовищная правда. Это было опасно. Это могло сломать его здесь и сейчас.

Повернувшись лицом к своему поезду, он сквозь немного запотевшее окно вновь разглядел Магнуса. Тот, развалившись, орал очередную похабную песню, и его свита подхватывала. Пальцы свободной руки Рихарда невольно сжались в тугой, твердый кулак. В чем-то Хорст Планк был прав – людей, подобных этому верзиле, от власти надо держать настолько далеко, насколько это вообще возможно.

После таинственного исчезновения почти половины старшей группы приюта, Магнус мгновенно сориентировался и занял освободившееся место «вожака». Он делал это с жестокостью прирожденного тирана. Уже через месяц он переборщил с «воздаянием» за мелкую провинность одного из парней. Его банда, раззадоренная его криками, забила бедолагу до смерти в подсобке. Другого, Бунге, слабого и пугливого, он превратил в своего придворного шута, заставляя выполнять унизительные приказы. Бунге не дотерпел всего неделю до официального выпуска, перерезав в туалете собственные вены осколком разбитого в пылу очередной «забавы» зеркала.

Рихард сначала пытался противостоять Магнусу, вступался, пытался образумить. Но, поняв, что борется практически в одиночку и рискует повторить судьбу того парня из подсобки, отступил. Он сконцентрировался на том, чтобы выжить самому и по возможности защитить самых беззащитных, действуя из тени. Он наивно надеялся, что Уль, видя те экзекуции, что устраивает новый вожак, наконец снимет с себя маску холодного безразличия и вмешается, используя свой авторитет, но ошибался.

В конечном итоге, Рихард и сам постепенно превратился в часть этого механизма выживания. Он научился не замечать, отводить взгляд, подавлять в себе порывы. Вот только в отличие от своего старого друга Уля, для него это было куда тяжелее, чем терпеть те удары по лицу, что он получал прежде. Каждое такое предательство самого себя оставляло в душе невидимые, но кровоточащие шрамы.

Уля с ними в вагоне не было. Проявив небывалые, почти феноменальные успехи в учебе и, что важнее, в идеологической стойкости, он привлек внимание «сильных мира сего». С одобрения руководства приюта его направили в элитную академию Видящих. Если он не напортачит там, можно было считать, что Уль выиграл золотую путевку в жизнь. Возможно, уже выиграл, ведь поезд Рихарда вез его и остальных воспитанников прямиком на фронт, в окопы, а не в светлые аудитории.

Докурив вторую сигарету, Рих с силой, с каким-то остервенением, швырнул ее на рельсы. Он заставил себя отвести взгляд от ухмыляющейся рожи Магнуса. Говорят, в окопах царит настоящая неразбериха. Кто знает, может, слепая случайность окажется более справедливой, чем человеческое правосудие, и вражеская пуля сделает Чейнстоксу одолжение, найдя свою цель в этой груде мышц и злобы.

Со стороны, где вагоны цеплялись к локомотиву, послышался громкий, протяжный гудок, требовательный и нетерпеливый. Рихард моментально встрепенулся и, подавив вздох, поспешил вернуться в душный, вонючий вагон. Пусть солдатскую форму им еще не выдали, но оставление конвоя уже приравнивалось к дезертирству. И там, в военных трибуналах, никто не станет вникать в то, что ты попросту зазевался на платформе, думая о своих проблемах.

Идя вдоль вагона к своей двери, Рихард поймал на себе насмешливый, довольный взгляд лейтенанта, ответственного за их перевозку. Одетый в новую, красивую, идеально сидящую военную форму, он не скрывал своего веселья, вызванного наблюдением за той комичной, тревожной суетой, с которой Рих запрыгивал в тамбур, словно боясь, что его бросят здесь одного.

Рихард с трудом, извиняясь, занял свое прежнее место, под недовольное бурчание и ворчание соседей, с таким трудом нашедших идеальное положение их слившейся человеческой конструкции. Не сумев подобрать хоть сколько-нибудь удобную позу, ему так и не удалось сомкнуть глаз до самого вечера. Наблюдая через грязное окно за однообразным, серым пейзажем за окном – унылыми полями, редкими покосившимися домишками, он размышлял о том, вернется ли когда-нибудь обратно в Чейнстокс. И есть ли туда вообще дорога назад.

Достигнув совершеннолетия, почти каждый житель города мужского пола обязан был отслужить не менее десяти лет. Разумеется, два раза в год служащим полагались увольнительные, во время которых можно было увидеться с родными или позаботиться о создании собственной семьи. Но Рихарду не к кому было возвращаться. Ни дома, ни семьи, ни любимой девушки.

Хотя одна причина, одна навязчивая, почти безумная идея жить у него все же была. Его буквально преследовала мысль найти Рут, ту самую девочку из далекого, почти стершегося детства. Прошло много лет, и возможно, они теперь совсем чужие люди, но ему почему-то очень важно было знать, что она жива и с ней все в порядке. Это была его единственная призрачная нить, связывающая с тем миром, что был до приюта, с миром, где могла существовать нормальная жизнь.

Вагон погрузился во мрак, говорящий о том, что поезд оказался у подножия стен города. Они проезжали небольшой тоннель, а когда он подошел к концу, на забитые людьми лавки вновь упал тусклый серый свет. Большинство пассажиров моментально проснулось и начало с жадным любопытством разглядывать окрестности. Далеко не все из них бывали в периферийных районах, а те, кто был отсюда родом, пытались найти в мелькающем пейзаже давно забытые, но дорогие сердцу места.

Поговаривали, что Канцлер отдал распоряжение возвести такую же гигантскую стену по всему новому, расширенному периметру города. Планировалось, что ее возведение займет не меньше пятнадцати лет, но Рихард все равно не мог понять, откуда Чейнстокс достанет столько необходимых ресурсов, а самое главное – Бегерида. Ведь чтобы инкрустировать им подобную стену, исходного материала потребуется куда больше, чем для тех относительно тонких преград, что проводили границу между периферийными кварталами.

Доступные для добычи рудники были небывалой роскошью. Большинство из них находилось во власти новых хозяев планеты – тех самых Войдов. Те же месторождения, что удалось своевременно оградить от их вмешательства, превратились в места наиболее ожесточенных, беспощадных схваток между потомками прежде правящих этим миром корпораций.

Стоило одному из городов-государств захватить рудник, как другое тут же концентрировало все свои силы в этом направлении, чтобы отбить его. Уходя, проигравший непременно уничтожал свои наработки и взрывал шахты, чтобы они не достались врагу. Так повторялось до бесконечности, пока разобщенное, погрязшее в междоусобицах человечество не осознало, что выгода от подобной тактики «выжженной земли» сравнима с бессмысленным сотрясанием воздуха. Но осознать не значило остановиться.

– «Почему же мы или они не даем друг другу накопить достаточное количество Бегерида и вернуть человечеству то, что когда-то ему по праву принадлежало?» – Рихард до сих пор помнил, как его одноклассник по имени Анхельм задал этот вопрос их учительнице, фрау Дифенбах.

Помнил он и о том, как замялась, как явно смутилась их учительница с ответом. Ей вовсе не хотелось становиться той, кто развеет иллюзии юнцов в отношении человеческой природы. Фрау Дифенбах долго и аккуратно подбирала слова, но, если отбросить красивую обертку, их смысл сводился к простой и циничной истине: ни одно из выживших городов-государств не будет думать об интересах другого. И уж тем более о благе всего человечества.

Стоит Чейнстоксу завладеть чрезмерным количеством бегерида, и он тут же начнет оттеснять бесплотных врагов от своих границ, и будет делать это до тех пор, пока в конечном итоге не сделает другие города-соперники частью своей собственной, чейнстокской резервации заперев их вместе с Войдами. Война всех против всех – вот единственный закон, который человечество усвоило по-настоящему.

Рихард тогда не поверил ей, наивно полагая, что люди все же способны договориться и найти общий язык. Но чем больше он находился в том жестоком мире, в котором родился, тем больше начинал в этом сомневаться. Карл Майер как-то сказал ему, что стоит как можно скорее разочароваться в жизни, чтобы наконец-то начать ее жить. Сейчас, с высоты своего восемнадцатилетнего возраста, глядя на мелькающие за окном убогие поселки, Рих был с ним полностью согласен.

Через несколько часов пути поезд окончательно покинул город и его окрестности. Лейтенант объявил, что до прибытия на распределительную станцию не меньше четырех суток пути. Монотонное, укачивающее покачивание и открывающаяся за окном однообразная картина все же заставили Риха ненадолго задремать. Разбудила его суета, возникшая во время раздачи скудных дорожных пайков – сухарей и соленой рыбы.

Ночь пролетела без происшествий, а утром из кухонного вагона каждому даже принесли по жестяной чашке, на дне которой плескалось по несколько глотков жидкого, горчащего, но такого желанного горячего кофе. Рихард поднялся с места, ощущая, как его собственное тело, все мышцы и суставы, с трудом пытаются вернуться к исходной форме, после того как последние часов пятнадцать непрерывно было одним из пазлов гигантской, безвольной картины, нарисованной человеческими телами.

Весь оставшийся путь не сильно отличался от предыдущего. Сон, еда, короткие выходы в тамбур подышать, отсчитываемое с тоской количество оставшихся сигарет. Изредка за окном мелькали одинокие будки подстанций, питающих тонкую, но непрерывную линию Цепи, ограждающую железнодорожные пути от внешнего вмешательства. Несколько раз Рих видел проезжающие в противоположном направлении поезда. Они шли с зарешеченными окнами, и в них можно было разглядеть бледные лица раненых и тех, кто свое уже отслужил и возвращался домой. Лица этих людей были пусты и отрешены.

Больше всего его напугало одно серое, мрачное здание с множеством высоких труб, из которых обильно, густыми клубами валил черный, едкий дым. Оно было самым большим сооружением с тех пор, как они покинули Чейнстокс. Проносясь мимо небольшой станции при этом здании, Рихард успел разглядеть, как из только что остановившегося санитарного поезда солдаты в защитных комбинезонах и масках выгружали на носилках тела, завернутые в серую ткань. Он подумал тогда, что должно быть эта жуткая конструкция, напоминающая гигантского механического ежа, и являлась тем самым крематорием, о котором шептались еще в приюте.

К концу пути у Рихарда так сильно разболелся позвоночник, что он готов был пойти на что угодно, лишь бы поскорее выбраться из этого треклятого вагона. Свисток, еще недавно висевший на груди у того самого лейтенанта, возвестил о прибытии, пробуждая всех, кто еще был в состоянии спать. Дважды повторять не требовалось, и новобранцы, как стадо, покорно и понуро высыпали из поезда на длинную, заставленную ящиками платформу.

Дальше ехать было нельзя. Пути сворачивали широкой дугой, уходя в депо. Оказавшаяся на платформе толпа новобранцев молча, с остервенением разминала затекшие конечности, пытаясь вернуть своему телу утраченную за долгие дни эластичность. Рихард огляделся по сторонам и быстро прикинул, что таких, как он, набралось чуть меньше тысячи человек. Судя по разности возрастов и состоянию одежды, далеко не все собравшиеся были выпускниками приютов. Здесь были и люди постарше, с обветренными, усталыми лицами.

Ответственные за вагоны лейтенанты пытались построить своих людей, ограждая их от смешения с другими. Рихард занял свое место в строю и, поймав момент, закурил, с холодным интересом наблюдая за окружавшей его суетой. За последние пять дней это было самое интересное и живое зрелище, что он видел.

Призвав подопечных к покорности, облаченные в форму офицеры заставили новобранцев нестройной, сбивающейся колонной маршировать по направлению к востоку. Несколько километров постоянного спотыкания и окриков сержантов, и их маленькая, неопытная армия вышла к широкой, мутной реке, за которой на высоком холме виднелись суровые очертания настоящей, древней крепости.

Рихард никогда прежде не видел подобных сооружений вживую. Лишь в потрепанных учебниках истории можно было найти репродукции старинных гравюр утерянных эпох. Толстые, поросшие мхом каменные стены, высокие стройные башни и узкие, как щели, бойницы выглядели в точности такими, какими Рих запомнил их еще со школьных времен.

Было заметно, что время и войны не обошли этот памятник прошлого стороной. Даже отличие в окрасе камней, темные пятна копоти и места с более свежей, современной кладкой выдавали в облике крепости ее бурную, трагическую историю. Тем не менее, ее внушающие размеры и суровый, величественный внешний вид не могли не поражать. Если Рих хорошо помнил историю, возвести ее должны были около тысячелетия назад, во времена, сильно предшествующие появлению стрелкового оружия, когда главной угрозой были тараны и стрелы.

У возведенного на берегу небольшого, видавшего виды деревянного причала их уже ждал паромщик и его немногочисленная команда. Река была весьма широкой, а течение несомненно опасным, быстрым и коварным, из-за чего решивший самостоятельно переплыть эту водную преграду человек должен был быть либо глупцом, либо находиться за гранью отчаяния.

Паром был всего один и вместить мог лишь один вагон новобранцев, отчего стоявшие в очереди подразделения вынуждены были устроить импровизированный привал. Когда большинство людей повалилось на влажную от росы траву, Рихард смог разглядеть вдалеке, на противоположном берегу, едва заметную в утренней дымке стену Цепи. Присаживаясь на корточки, он надеялся на то, что за ее питанием и целостностью следят как минимум не менее тщательно, чем в самом Чейнстоксе.

Когда очередь на пересечение реки дошла до его вагона, Рих оказался неподалеку от управляющего всем процессом паромщика. Он заметил, что большинство других пассажиров инстинктивно стараются держаться от него подальше, как от прокаженного. Краем уха он подслушал обрывки разговора двух явно не самых смышленых жителей Чейнстокса, из которого узнал, что пересекаемая ими широкая водная линия называется рекой Смерти. И что прошедший через эту черту вряд ли когда-либо вернется обратно.

Сам паромщик, судя по шепоту, был живой легендой. Говорили, что он работает здесь с двенадцати лет и лично проводил на тот свет сотни тысяч человеческих душ, в том числе и двух своих собственных сыновей. Рих внимательнее к нему пригляделся, чтобы убедиться, что внешний вид действительно соответствует созданному вокруг него зловещему образу.

Это был мужчина крупного, могучего телосложения, с густой, спутанной седой бородой и безжизненным, остекленевшим взглядом выцветших, будто выгоревших на солнце глаз. Его жилистые, покрытые шрамами руки были размером с кирпич и делали его не совсем похожим на обычного человека. Кто-то из новобранцев, явно не посвященный в витающую вокруг легенду, решил с ним заговорить, но был проигнорирован, словно пустое место.

Кто-то из стоявших рядом высказал предположение, что старик попросту немой, но Рихард в это не верил. Не верил он и в то, что старик является каким-то мистическим проводником душ в загробный мир. Скорее всего, когда-то давно он был обычным человеком. И Рих считал, что прекрасно его понял. Какой смысл заводить знакомство, привязываться к человеку, которого спустя неделю, месяц или год ты, скорее всего, повезешь обратно холодным и бездыханным и в тот раз вы уж точно будете молчать?

Вместо разговоров, паромщик монотонно, словно заводная машина, опускал длинный, отполированный руками деревянный шест в мутную воду, пытаясь нащупать дно, чтобы от него оттолкнуться. Рихарду даже показалось, что тот намеренно, специально старается не смотреть в лица своих временных пассажиров. Он просто делал свое дело, забавно перебирая пальцами по шесту после каждого отталкивания, будто отсчитывая такт. Должно быть, это была какая-то особая, приобретенная за долгие годы форма безумия, единственный способ сохранить рассудок, но Рих точно не намеревался его осуждать. Каждый выживал как мог.

Когда они наконец достигли противоположного берега, предыдущих групп на нем уже не было. Лейтенант выстроил их у небольшого, поросшего бурьяном склона и отдал короткий, ясный приказ: «Раздеться догола!». Новобранцы неохотно, стесняясь и косясь друг на друга, расстались со своей гражданской одеждой. Осенние морозы к тому времени уже начали вступать в силу, и Рихард слышал, как вокруг него постукивают зубы дрожащих от холода и страха будущих солдат.

Выстроив своих подопечных в одну длинную очередь, лейтенант пригласил кивком парикмахеров – нескольких угрюмых мужчин в заляпанных фартуках. Пара десятков выверенных, быстрых движений тупыми ножницами и Рих лишился большинства своих непослушных, темных волос. Все происходящее напоминало ему некоторое подобие промышленного конвейера на заводах, которые он видел на картинках.

Сперва они оказались в цеху, очищающем их от старой, «гражданской» упаковки. Их одежда без разбора сгребалась и складывалась в объемные деревянные ящики, и Рихард был практически уверен, что больше своей поношенной куртки он никогда не увидит.

Затем их тела подвергались санитарной обработке, в ходе которой их лишали большинства волос на теле, в надежде избавиться от возможных паразитов из разряда блох или вшей. В самом конце новобранцев ждало полное, финальное очищение. Продрогшего Риха сержант грубо подтолкнул к деревянному ведру, наполненному кусками мыла, и взглядом дал понять, что ванной ему на ближайшее время послужит ледяная вода реки. Несколько военных врачей внимательно следили за тем, чтобы никто из новоприбывших не позволял себе халтурить и хорошенько, с мылом, отмыл все участки тела.

Вода показалась Рихарду просто ледяной, обжигающей кожу. Не тратя время на бессмысленные споры и протесты, он покорно, сжав зубы, смыл с себя всю дорожную грязь последней недели. Оказавшись на берегу лишь в одних тонких трусах, удерживая в посиневших от холода руках скопленные сигареты и коробок спичек, он с трудом удерживал свою челюсть от бешеного, неконтролируемого танца. Окружающие его люди с синими губами и мурашками на коже казались ему похожими на оживших мертвецов, и он прекрасно осознавал, что сам выглядит не лучше.

Благо, ждать их полного окоченения никто не собирался, и едва им стоило покинуть ледяную воду, как местный офицер тут же, отдавая команды, повел их быстрым шагом в сторону крепости. Рихарду стало страшно от мысли о том, как должно быть холодно и сыро в этом состоявшем практически полностью из камня древнем замке, но он был приятно удивлен, переступив порог огромных дубовых ворот.

Пограничный форпост оказался необычайно теплым и даже, в какой-то степени, уютным. Пройдя по покрытой крупной брусчаткой внутренней площади, они оказались в просторном, высоком зале с стрельчатыми сводами. Когда-то давно это сооружение, судя по архитектуре, должно быть представляло из себя место религиозного поклонения, но все эти теологические учения давно остались в далеком прошлом, канув в Лету вместе со старым миром.

Их вновь выстроили в длинные шеренги, направленные в сторону стоящих в конце зала простых деревянных столов. Облаченные в красивые, хорошо сшитые мундиры, младшие офицеры сверяли новоприбывших с имеющимися у них длинными списками. За спиной каждого из них суетилось несколько женщин из вспомогательного состава, быстро разбирающих заранее приготовленные стопки солдатской формы.

Когда очередь дошла до Рихарда, он успел немного согреться и, назвав свое имя уже без дрожи в голосе, получил небольшую тканевую нашивку, на которой нитями было аккуратно вышито «Р. Хартман». Фельдфебель, не глядя на него, махнул рукой назад, призывая Риха не отнимать его время и не задерживать остальных.

Очутившись среди женщин, он не сразу понял, чего от него хотят. Им пришлось повторить дважды, прежде чем Рихард смог объяснить, что не знает своего точного размера и роста. Та, что была постарше, с усталым, но опытным лицом, тут же окинула его оценивающим, быстрым взглядом и резко протянула руку.

– Нашивку, – командным, не терпящим возражений голосом пояснила она в ответ на его недоумевающий взгляд.

Смущенно извиняясь за свою непроницательность, Рихард протянул кусок материи. К этому времени девушка помоложе, стоявшая рядом, уже выудила из высокой стопки подходящий, на ее профессиональный взгляд, комплект формы и, приняв из рук наставницы нашивку, с невероятной, отточенной скоростью пришила ее к плечу кителя. Зажав иголку в зубах, она протянула Рихарду его комплект и, кивнув головой в сторону следующего зала, пригласила его пройти через единственную дверь.

Следующий зал был куда меньше, и, если верить тому, что знал Рихард об архитектуре, в прошлом он был закрытым помещением, находящимся за алтарем собора и скрытым от глаз обычных прихожан. Здесь, в тесноте, но без лишних глаз, можно было наконец-то облачиться в свежевыданную солдатскую форму.

Рихард внимательно, с любопытством оглядел доставшийся ему комплект обмундирования. Местами, на груди и на спине, виднелись небольшие, но отчетливые круглообразные отверстия, будто от пуль или осколков. Абсолютно не скрываясь, они были заштопаны не сильно похожими на основной цвет мундира грубыми нитями. Более того, судя по состоянию этих нитей и количеству заплат, восстановлением формы занимались не раз, и каждый из этих ремонтов был разбит во времени не меньше чем на год.

Внимательно приглядевшись, Рих смог мысленно насчитать смерти как минимум трех своих предшественников. Он видел, что окружавшие его люди испытывают неописуемый, суеверный страх перед перспективой облачиться в одежду покойников. Они наверняка видели в этом дурную примету, но Рихард был далек от подобных суеверий. Проведя всю свою сознательную юность в приюте, где все было общим и ничего не пропадало зря, он давно привык использовать все, что подкидывала ему жизнь, не задавая лишних вопросов.

К тому же, он мысленно поблагодарил помогавших фельдфебелю женщин, когда, надев форму, почувствовал, что она прекрасно ему подходит. Не всем повезло также как ему, и многие его соседи по вагону сейчас выглядели немного комично: кому-то мундир был велик, вися мешком, кому-то мал, сковывая движения. Только рукав его левой руки был явно темнее и из другой ткани – раньше он явно был частью другой формы. Должно быть, невезучему бедолаге, носившему ее до него, оторвало руку. Несмотря на эти неприятные обстоятельства, облачившись в чистую, пусть и не новую форму, Рихард впервые за долгое время снова почувствовал себя человеком, а не скотом в загоне. В его руках оставались только скромный набор из четырех комплектов серых носков и такого же количества простых солдатских трусов.

Очередной фельдфебель встречал его у выхода из собора, без слов указывая путь в сторону огромного каменного здания с высокими потолками – бывшей трапезной. Оказавшись внутри, Рихард увидел множество длинных деревянных столов и испытал небывалую, почти детскую радость, уловив знакомый, дразнящий запах горячей, настоящей еды. В сравнении с тем, что он ел в последние пять дней в дороге, сегодняшний обед – густой, наваристый гуляш с хлебом показался ему настоящей праздничной, царской трапезой. В обжигающем язык гуляше он даже с удивлением обнаружил несколько небольших, но полноценных кусков настоящего мяса.

Здесь своих подопечных нагнал их лейтенант и, дав им достаточное время, чтобы покончить с едой, скомандовал подъем. Следуя за ним, их отряд из восьми десятков человек быстрым шагом добрался до следующего здания с вывеской «Арсенал», где Рихард получил свою личную винтовку. Этот момент, впрочем, не был для него первым, когда он держал в руках боевое оружие.

Воспитанники приюта изначально взращивались с единственной перспективой становления солдатами, и потому на его территории располагался свой тир, в котором проходило еженедельное, обязательное обучение не только по стрельбе, но и по надлежащему, тщательному уходу за этим драгоценным орудием смерти.

Тем не менее, Рихард не стал перебивать или прерывать интенданта, когда тот молча, с усталым видом, провел для него небольшой, но наглядный визуальный инструктаж. Оружейник продемонстрировал пустой магазин на пять патронов и ловко вставил его в нижнюю часть винтовки. Затем он ловко, одним движением вскинул стебель затвора вверх, потянул его на себя, показывая пустой патронник. Отточенным, автоматическим движением он загнал в него пять патронов из обоймы, после чего толкнул стебель от себя и резко опустил его вниз, возвращая в исходное боевое положение.

Покончив с демонстрацией, интендант передал винтовку Рихарду. Тот привычным движением проверил затвор, ощущая знакомую тяжесть дерева и металла. За ним в его руки лег кожаный пояс с штык-ножом в ножнах, малой пехотной лопатой и пустой, болтающейся алюминиевой флягой. В заключение интендант протянул ему серую холщовую наплечную сумку. Отойдя в сторону и раскрыв ее, Рихард разглядел внутри противогаз в брезентовом чехле, алюминиевую коробку с патронами и несколько пустых обойм. Закинув в нее же оставшиеся заветные пачки сигарет, спички и выданное ранее белье, Рих уже хотел выйти на улицу, чтобы наконец закурить, когда его внимание привлек резкий, повышенный тон в голосе одного из оружейников.

Младший офицер настойчиво, с раздражением требовал от высокого, немолодого мужчины скорее проходить дальше, чтобы не задерживать остальных. Мужчина с хорошей, прямой осанкой уже успел получить все положенное снаряжение, но упорно оставался стоять на месте, вглядываясь в винтовку с каким-то отрешенным, странным выражением лица.

Очередной крик интенданта и мужчина тут же, резким движением, скинул винтовку с плеча, заставляя того рефлекторно вжаться спиной в свое кресло. Однако опасения оружейника были напрасны. Новобранец приложил дуло винтовки себе под подбородок, уверенно, почти буднично щелкнул снятым предохранителем и нажал на спусковой крючок.

Глухой, оглушительный хлопок выстрела прокатился по каменным стенам арсенала. На секунду воцарилась мертвая тишина, а затем вокруг тела, грузно рухнувшего на пол, моментально образовалось пустое, испуганное пространство. Пришедший в себя оружейник хрипло распорядился «Убрать это». Двое санитаров нехотя подошли и потащили бездыханное тело за ноги. Рихард не стал наблюдать за тем, как именно приказ выполнен до конца. Он просто развернулся и вышел на улицу, чтобы закурить. Рука у него слегка подрагивала, и ему пришлось несколько раз сжать и разжать кисть, массируя ее, чтобы вернуть телу спокойствие.

Дождавшись остальных своих, они под началом лейтенанта пошли к следующему, последнему зданию. Здесь их ждало окончательное распределение по конкретным подразделениям армии Чейнстокса. Рихард внутренне напрягся, веря, что его судьба на ближайшие десять лет решается именно здесь, за этими столами. Он мог попасть в уютный, относительно безопасный тыл, в гарнизонную службу, или же оказаться в самой настоящей мясорубке передовой. И решение этого вопроса ложилось на плечи сидящих за столами усталых, абсолютно безразличных к конкретно его будущему офицеров.

Самое обидное было то, что, получив на руки назначение, он абсолютно ничего не понял. Помимо его личных сведений и номера подразделения, в книжке содержалась лишь небольшая, казенная приписка, оповещающая о его зачислении в «звено унтер-фельдфебеля Йозефа Глокнера». Ни места, ни фронта, ни характера службы.

Новый командир, унтер-фельдфебель Глокнер, дожидался своих людей на улице, прислонившись к стене и куря самокрутку. Понаблюдав, как все его подчиненные медленно выстроятся перед ним в ряд, он не спеша докурил, сплюнул в сторону и молча, лишь махнув рукой, повел их вглубь крепости, по направлению к массивной стене. Эту ночь они должны были провести в одном из помещений круглой высокой башни, расположенной в точке слияния восточного и южного участков стены.

Рихард, вопреки уставной дисциплине, не сдержал ребяческого порыва. Увидев одну из коек, оборудованную прямо на широком каменном подоконнике с видом на бескрайние поля, он тут же поспешил занять ее, опередив пару более медлительных сослуживцев. Стоило ему это сделать, как в голову сразу же пришло осознание, что решение может быть крайне необдуманным в случае, если старинное окно продувается. Поводив ладонью по его деревянным рамам, Рихард понял, что ему повезло и их основательно законопатили. Прислонив винтовку к стене, бросив рюкзак на одеяло и плюхнувшись на постеленный тонкий матрас, он едва не застонал от удовольствия.

После пяти дней в сидячем, скрюченном положении, возможность растянуться практически во весь рост на относительно ровной поверхности казалась настоящим блаженством, почти роскошью. Рихард лениво наблюдал за тем, как остальные члены его звена занимают оставшиеся места, раскладывая свои небогатые пожитки. Среди них он с удивлением и легкой радостью заметил одного из своих собратьев по приюту Эрвина Бергера. Тот тоже заметил его и, улыбнувшись, поднял руку в немом приветствии.

Эрвин был одним из участников банды Магнуса в приюте, но Рихард никогда не испытывал к нему личной ненависти. Бергер не был садистом по натуре, он просто принимал правила игры, в которую его заставили играть обстоятельства, выбрав для себя наиболее безопасное и выгодное место для выживания. Рих даже был рад, что с ним в одном отряде оказался кто-то знакомый, и этот кто-то был именно Эрвином. Во-первых, он был хорошо сложен физически и всегда демонстрировал отличные навыки в стрельбе, что автоматически позволяло исключить его из числа людей, являющихся потенциальной обузой в бою. Во-вторых, Эрвин обладал достаточно обширными, почти что лесными познаниями во всем, что касалось выживания в дикой природе. Именно он с детства умел быстро и ловко разжигать костры и знал, какие ягоды и грибы есть можно, а какие нельзя.

Если уж и искать кандидата на роль обузы для их звена, то это определенно был притаившийся в самом темном углу комнаты мужчина, старающийся лишним движением не выдать своего присутствия. Неловкий, неуверенный в себе, он с трудом вмещал свой выпирающий, мягкий живот в пределы выданной ему формы. Образовавшаяся на макушке крупная лысина была небрежно, почти комично прикрыта редкими, жидкими волосами, оставшимися с боков. Его глаза, маленькие и подслеповатые, скрывали большие очки в круглой, старомодной оправе.

Рихард перевел взгляд на его мягкие, бледные, с тонкими пальцами руки, чтобы окончательно убедиться, что ничего тяжелее канцелярского пресса или стопки бумаг этот доходяга в своей жизни, похоже, не держал. Рих понятия не имел, за какую провинность этот очевидно кабинетный, никогда не знавший бедности и голода работник оказался здесь, в рядах семнадцатого звена двадцать четвертого полка второй дивизии восточного корпуса генерала Штибера.

По крайней мере, ему явно повезло, что в их звене не было Магнуса. В противном случае этот бедолага не продержался бы и до завтрашнего утра.

Не желая дальше копаться в бесполезных предположениях, Рихард переключил свое внимание на Йозефа Глокнера. Офицера, от которого теперь всецело зависела его собственная жизнь. Первое впечатление тот производил весьма приятное и обнадеживающее. Собранный, внимательный взгляд темных глаз выдавал в нем рационально мыслящего, опытного человека. Хорошо сформированное, жилистое и явно выносливое тело говорило о том, что он способен взять на себя основную усталость после долгих марш-бросков, не перекладывая ее на здравость собственного мышления и ясность командного голоса.

Напрягало и настораживало лишь одно. На вид Глокнеру было за тридцать, что вызывало ряд логичных и тревожных вопросов. Если срок его службы уже подошел к концу, что он, черт возьми, забыл здесь, на границе? А если он помышляет о военной карьере, то почему до сих пор застрял в низшем офицерском чине унтер-фельдфебеля? Рихард узнал о том, что на самом деле их командиру всего двадцать семь лет, только спустя несколько дней, и это открытие заставило его по-настоящему задуматься о том, что же такое война.

Спустя всего несколько часов после того, как его подразделение кое-как обустроилось на одном из этажей башни, Глокнер поднял их по свистку, чтобы сопроводить на общее построение на главной площади крепости. На огромном плацу, вымощенном брусчаткой, выстроились в ровные квадраты все, кто сегодня прибыл вместе с Рихом. Статный, с идеальной выправкой офицер в майорских погонах прочитал настолько пафосную, патриотическую и вдохновляющую речь, полную громких слов о долге, чести и отечестве, что впечатлился и воодушевился даже скептически настроенный Рихард.

Все сегодняшние унижения в виде грязного вагона, стрижки под ноль и ледяной воды остались где-то позади, и всем собравшимся на площади в тот вечер казалось, что они являются частью чего-то несомненно большего и важного, чем их собственные, отдельные судьбы. Рихард украдкой посмотрел на Эрвина, стоявшего рядом, и ему показалось, что тот прямо светится от воодушевления и гордости. Должно быть, он уже представляет себя одним из тех героев, о подвигах которых он в детстве зачитывался на последних страницах «Чейнстокского вестника». Самого Риха с небес на грешную землю спускали лишь трезвые, лишенные всякого пафоса рассказы Карла Майера, отслужившего и не могущего вспомнить за все это время ничего, что могло бы хотя бы немного отнестись к разряду хорошего или героического.

После торжественной речи, новобранцев наконец-то отпустили поспать. Вернувшись в свою башню, Рихард долго стоял у своего окна-койки и с тихим изумлением поражался той странной, суровой красоте, вид на которую открывался сквозь мутноватое, волнистое стекло. Огни далеких огневых позиций, похожие на светлячков, и бескрайнее, темное море лесов под звездным, холодным небом. Ему до боли захотелось, чтобы Рут могла увидеть этот миг рядом с ним. Он долго размышлял над тем, как она сейчас выглядит и чем занимается. Рих был абсолютно уверен в одном: если ему все же суждено будет вернуться однажды в Чейнстокс, он обязательно, во что бы то ни стало, ее отыщет.

Несмотря на то, что Рихард впервые был в этом незнакомом, чужом месте и, находясь так далеко от города, инстинктивно чувствовал себя в опасности, эту ночь он на удивление проспал без кошмаров. Проснувшись за полчаса до официального подъема, он лениво, с наслаждением открыл глаза. Все остальные еще спали, и только Йозеф Глокнер сидел на складном походном табурете и, держа в одной руке маленькое стальное зеркальце, а в другой опасную бритву, сосредоточенно и методично избавлялся от щетины, которая разрослась за ночь так, что уже практически могла называться короткой, но густой бородой.

Рих не стал его отвлекать и предпочел понежиться под первыми лучами утреннего солнца, что робко пробивались сквозь стекло и грели его лицо. Глокнер привел себя в порядок, облачился в свою, явно не казенную, а сшитую на заказ форму с унтер-фельдфебельскими нашивками и несколько раз громко, резко хлопнул в ладоши. Этого оказалось достаточно, чтобы проснулись все, а те, кто уже не спал, перестали притворяться. Быстро собравшись и приведя в порядок койки, они выстроились в два неровных ряда, терпеливо дожидаясь, когда толстый мужчина в очках с круглой оправой наконец-то справится со своими подтяжками и застегнет все пуговицы на своем мундире.

– Представься, – тяжело, с утренней хрипотой выдохнул Глокнер, когда тот все же, краснея и путаясь в ногах, занял свое место в построении.

– Гюнтер Кранц, сэр, – виновато, запыхавшись, ответил мужчина.

– Так. Я хочу, чтобы вы все обратили внимание на герра Кранца. Скорее всего, в ближайшее время вы его возненавидите, ведь вам, возможно, придется тащить его на себе, когда и своих-то сил почти не останется. Тем не менее, он – часть нашего звена. А значит, он должен стать вам ближе, чем самый любимый родственник. Никаких насмешек, никакого рукоприкладства в его адрес я не потерплю. Всем понятно?

Новобранцы покорно, как один, закивали, не желая попасть в немилость к офицеру в свой первый полноценный день службы.

– Если кто-то из вас уже был знаком прежде и имеет друг на друга старую обиду – приказываю об этом забыть. В месте, в котором мы вскоре окажемся, у вас будет предостаточно других кандидатур на роль объекта для вымещения своей злобы. Вы будете вместе спать, вместе есть из одних котелков и гадить в один общий горшок. Кстати, честь его ежедневно чистить и нести я возлагаю на герра Кранца. Так вы, господа, полюбите его и проникнетесь к нему уважением куда быстрее. Вопросы есть? – Глокнер едва заметно улыбнулся, явно довольный возникшей у него идеей.

– Сэр, куда нас, собственно, отправят? – спросил высокий, худощавый парень с землистым цветом лица.

– Если кто-то из высшего командования посчитает нужным меня в это посвятить, я обязательно тебе доложу, рядовой. Но по моему личному, уже немалому опыту, ты узнаешь, что оказался в самом настоящем дерьме, только когда начнешь отскребать мозги своего товарища от собственной формы.

– А мы… мы будем сражаться именно против Дайхаку? – осмелился спросить Эрвин, стоявший сбоку.

– Какой ты, однако, проницательный! Как же мне, право, с вами повезло, ребята! Ты знаешь кого-то другого, кого можно встретить на востоке, кроме этих ребят? Вот и я нет. Так что да, Дайхаку будут стрелять в твою сторону, а ты в их. Эта исчерпывающая информация тебя удовлетворит? – Глокнер иронично поднял брови.

– Так точно, сэр! Мне будет легче убивать противника, в котором я найду меньше общих черт с собой, – отчеканил Эрвин Бергер, вызвав этим искреннее, неподдельное удивление на обычно невозмутимом лице фельдфебеля.

– Хм. Возможно, ты не такой уж и пропащий, как кажется на первый взгляд. Но тем не менее, ты сильно заблуждаешься. За время службы мне сказочно повезло побывать и на южном, и на восточном фронтах. И знаешь, что я тебе скажу? Я бы предпочел отслужить три года там, на юге, чем один-единственный год на этой вот линии, под началом генерала Штибера.

– Почему, сэр? – не удержавшись, спросил другой парень, со слегка косящим в сторону глазом, когда офицер сделал паузу и, казалось, не собирался продолжать.

– Потому что эти чертовы «тайфулы» самые настоящие мясники. Они отличаются от нас не только внешне, но и здесь. Совсем по-другому устроены, – Глокнер несколько раз медленно, с нажимом ткнул указательным пальцем себе в висок.

Рихард знал, что жителей востока, чей город-государство образовался после падения корпорации Дайхаку, в Чейнстоксе презрительно называют «тайфулами», но понятия не имел, откуда вообще взялось это прозвище.

– Они абсолютно, я тебе скажу, не ценят свои собственные жизни. Можешь себе представить, как они тогда относятся к жизням своих врагов? Если почувствуешь, что есть хоть малейший, призрачный шанс, что тебя возьмут в плен, рекомендую тут же, не задумываясь, пустить себе пулю в лоб. Поверь мне на слово, в плане изощренных пыток эти ребята опережают нас на несколько витков эволюции. Да, тайфулы действительно не похожи на нас внешне, но и они воспринимают нас соответственно. Даже не так – они вообще не считают нас за людей. Скорее за говорящий скот.

– И мы ответим им тем же! – громко, срывающимся голосом выкрикнул один из новобранцев, у которого, как позже выяснилось, несколько лет назад в этих краях пропал без вести старший брат.

– Да, я тебе и советую не задумываться здесь о высоких моральных материях. Здесь для этого точно не место и не время. Не теряйте бдительности, исполняйте мои приказы быстро и четко. Возможно, есть совсем небольшой шанс, что вы вернетесь домой, где проведете остаток своих дней в безуспешных попытках забыть то, что здесь увидели.

Речь Йозефа Глокнера произвела на новобранцев эффект, строго противоположный той патриотической трескотне, что они слышали вчера на плацу. Между тем, Рихард куда больше доверял суровым, лишенным прикрас словам этого потрепанного жизнью и войной младшего офицера, чем сладким заверениям хорошо откормленного, чистенького майора, который либо давно не бывал на передовой, либо благополучно забыл то, каково это быть по ту сторону окопов.

Унтер-фельдфебель отдал команду строиться и следовать за ним в сторону главной площади. Еще одна короткая, ничего не значащая речь от другого офицера и подразделения, одно за другим, начали свой марш на восток, за ворота крепости. Во время прохода через главные врата им выдали стальные каски и скудные наборы дорожных пайков на ближайшие дни.

Несколько часов утомительного марша по разбитой грунтовой дороге в растянувшейся колонне и они оказались на заполненной старыми, видавшими виды грузовиками полевой станции. Во время их небольшого похода Эрвин и Рихард рефлекторно, не сговариваясь, заняли места рядом друг с другом в строю. Перебросившись парой коротких, скупых слов, они молча заключили перемирие и пообещали друг другу забыть все мелкие обиды и стычки, накопившиеся за время пребывания в приюте. Здесь, на пороге войны, их детские распри казались смешными и нелепыми.

Распределившись по грузовикам, они продолжили свой путь. Следующие двое суток они тряслись в кузовах, едва прикрытых брезентом, по местам, где, казалось, никто и никогда не задумывался о том, чтобы проложить нормальную дорогу. Сами грузовики, старые «рабочие лошадки», выглядели настолько плачевно, что постоянно рисковали развалиться на ходу. Рихард каждый раз удивлялся, когда этой хрупкой, скрипящей на каждой кочке машине каким-то чудом удавалось взять очередной крутой холм или выбраться из глубокой колеи. Ночевали новобранцы, не слезая с грузовиков, прижавшись друг к другу для тепла.

За проведенное в пути время, Глокнер приложил все усилия, чтобы его подопечные хорошенько познакомились и привыкли друг к другу. Чтобы скоротать время и отвлечься от тряски и страха, пассажиры по очереди рассказывали истории своей жизни. Основу их звена, как и выяснилось, составляли выпускники приютов, но были и другие, неожиданные типажи. Двое записались добровольцами – это оказались родные братья, Ганс и Вилли, причем старший, Ганс, пообещал своей умирающей матери, что обязательно вернет их обоих домой живыми. Еще трое попали сюда, чтобы убежать от долгов или криминальных разборок в своих кварталах. И, наконец, был Гюнтер Кранц.

Все присутствующие не скрыли своего удивления, когда очкастый, неуклюжий Кранц объявил, что попал в их стройные ряды прямиком из тюрьмы. От раскрытия дальнейших, интригующих подробностей он наотрез отказался, замкнувшись в себе. Лишь позже, под давлением общего любопытства, он упомянул между делом, что раньше работал старшим бухгалтером в администрации железных дорог Чейнстокса. Место было завидное и спокойное.

От нечего делать Рихард стал размышлять, на каком основании человек, подобный герру Кранцу, мог оказаться в тюрьме, а затем и здесь. Первым, что приходило в голову, были крупные денежные махинации, кража казенных средств. Хотя, с другой стороны, его обманчиво мягкотелая, безобидная внешность могла скрывать за собой самого настоящего, хладнокровного маньяка. Его мать, работавшая когда-то в жандармерии, всегда говорила, что подобные люди, как правило, внешне крайне непримечательны и тихи, и ты бы никогда не подумал, что по вечерам этот скромный бухгалтер выходит на улицу, чтобы найти свою очередную жертву.

Так или иначе, Рихард решил про себя внимательно приглядывать за Гюнтером и всегда быть с ним настороже. Эрвин же, благодаря своей открытости и простодушию, быстро завладел симпатией большинства участников звена и невольно стал неофициальным посредником между новобранцами и немногословным, замкнутым фельдфебелем Глокнером. Он настолько располагал людей своим простым, бесхитростным характером, что его чарам поддался даже суровый Йозеф. К концу второго дня пути, сидя у костра во время очередного привала, он нехотя признался, что на самом деле ему всего двадцать семь, и последние девять лет его жизни были одним сплошным, непрекращающимся кошмаром.

Унтер-фельдфебель даже поделился с ними несколькими суровыми, но практичными советами, которые помогли ему продержаться так долго, когда многие его товарищи уже давно лежали в земле.

Никто не удивился, что когда они, наконец, прибыли на место очередного распределительного пункта и Глокнер должен был отчитаться перед местным руководством, за главного в свое отсутствие он оставил именно Эрвина Бергера. Рихарду, не понравилось то выражение лица, с которым Йозеф возвращался к ним обратно от палатки командира. Ему показалось, что в его глазах и на скулах отчетливо читается темный оттенок сдерживаемой ярости, словно фельдфебель лишь недавно усилием воли утихомирил охвативший его гнев. Но куда больше его, Риха, пугал другой оттенок, мелькнувший в глазах Глокнера, – неподдельный, животный страх. До этого момента Рих был уверен, что их офицер уже ко всему привык, со всем смирился и ничего на свете не боится. Теперь он понимал, что ошибался.

Ничего не сказав своим людям, Глокнер лишь молча махнул рукой, приказывая возвращаться в грузовик. Сидя рядом с водителем, он протянул ему листок бумаги с их окончательным назначением. Если бы Рихард находился рядом с ними в кабине, он бы точно заметил, как водитель, старый, обветренный солдат, изменился в лице. Сначала на нем отразился ужас, а затем глубокая, почти отеческая жалость.

– Такие дела, – мрачно проговорил Йозеф Глокнер и, тяжело выдохнув, откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.

Грузовик, фыркнув черным дымом, завелся и повез их дальше, на восток. Сидя в кузове и глядя на убегающую дорогу, Рих видел, что следом за ними отправилось еще четыре таких же транспорта. Следующие два дня пути им приходилось делать постоянные, все более частые остановки, каждый раз, когда они пересекали очередной рубеж обороны. Чем дальше они продвигались вперед, на восток, тем все более грустными, почти отрешенными становились лица его собратьев по звену. Пейзаж за бортом менялся. Появлялось все больше воронок от снарядов, сгоревшей техники и поваленных, изрешеченных осколками деревьев.

На рассвете третьего дня они прибыли в точку назначения. За последние два часа пути Рихард наблюдал всё более печальную и устрашающую картину. Рвы, окопы и другие оборонительные укрепления, мимо которых они проезжали, были частично разрушены. Все окружающие поля были усеяны свежими и старыми воронками от снарядов, словно земля переболела чёрной оспой. Воздух плотно пах сыростью, гарью и чем-то ещё, сладковато-приторным и неприятным, что Рихард не мог опознать.

– Стало быть, нас везут на самое острие, – медленно, с горькой уверенностью проговорил Эрвин, озвучив то, что каждый уже понимал, но боялся произнести вслух.

Но Рихард думал не об этом. Он пытался уложить в своей голове чудовищную нелепость всего происходящего. Его, как и остальных, везли убивать людей, которые, по сути, были такими же, как они, в то время как настоящий, беспощадный враг всего человечества Войды буквально витал где-то рядом, угрожая самому существованию их вида. Риха пугало и угнетало ощущение, что абсурдность этой братоубийственной бойни видится почему-то только ему одному.

Они отъехали от Чейнстокса на сотни километров, но при этом всё ещё находились под защитой Цепи – он видел её стену всего в нескольких километрах к югу. Он предположил, что километрах к десяти к северу можно было бы разглядеть и противоположную стену этого «коридора». Жителей Чейнстокса и тайфулов буквально согнали в этот гигантский загон, в котором приказали убивать друг друга. Для новых хозяев планеты они, должно быть, выглядели как рыбки в аквариуме, которых стравливают между собой.

Также Рихард раньше не понимал, почему те же Дайхаку или они сами не предпринимают диверсий по подрыву участков Цепи, но за время путешествия убедился, что вся возвращенная людям территория, огражденная Цепью, была поделена на множество изолированных участков. Подорвать один не означало обрушить всю защиту, но это гарантированно выпускало в сектор Войдов. Это было оружием отчаяния, равноубийственным для обеих сторон.

Водитель грузовика резко затормозил и отказался ехать дальше, остановившись метров за триста до первых видимых траншей. Когда новобранцы начали выпрыгивать из кузова на мягкую, пропитанную влагой землю, Рихард услышал, как тот сипло пробормотал Глокнеру «Удачи вам…». И интонация, полная безнадёжности, ему вовсе не понравилась.

Позади оставался наполовину вырубленный, изрешечённый щепками лес, а всё пространство впереди, до самого горизонта, казалось выжженным и безжизненным. Только местами над линией укреплений возвышались потрёпанные ветром флаги Чейнстокса. Сами линии окопов и ходов сообщения змеились по холмистой местности, теряясь в дымке. Лишь с одной стороны, на юге, можно было разглядеть едва заметное мерцание стены Цепи.

Вылезая из кабины, Йозеф приказал сохранять тишину и растянуться цепочкой. Он не стал строить их в колонну, справедливо полагая, что так они представляют меньшую цель. По мере приближения к оборонительным сооружениям становились слышны отдельные голоса, лязг металла, а где-то далеко одиночные выстрелы. Рихард несколько раз ловил себя на том, что не замечает, что идёт прямо над крышами землянок, тщательно замаскированных под общий фон. Чем дальше двигался их отряд, тем крепче и основательнее выглядели укрепления.

На глаза стали попадаться первые солдаты. Большинство из них не утруждали себя бритьём и ношением чистой формы. Их лица, цвета грязи, были покрыты неухоженными бородами, а в глазах блуждала странная смесь апатии и настороженного, звериного безумия. Казалось, появление новобранцев их абсолютно не волнует. На вопрос Глокнера о местонахождении полковника Гартнера, один из солдат, чистивший котелок, удивлённо вскинул брови.

– Там, – он необычайно ловко для своего внешнего вида выбрался из окопа и указал грязным пальцем куда-то на юг, вдоль линии траншей.

Рихард пригляделся и определил, что ближайшим ориентиром является один из флагов.

– Немного там, – отросший, чёрный ноготь указал градусов на тридцать левее.

Новоприбывшие быстро сообразили, что поговорить с полковником Гартнером им вряд ли удастся.

– И кажется, вот там ещё чуть-чуть, – закончил своё невнятное выступление солдат, и из глубины окопа послышались противные, хриплые смешки.

– Тогда кто сейчас главный на этом участке? – без тени злобы, абсолютно спокойно спросил Глокнер.

– Майор Линден. Он в главном блиндаже, в семидесяти метрах к северу от того флага, что по центру, – на этот раз уже без издёвки, по-деловому ответил солдат.

Йозеф тут же повёл своих людей в указанном направлении. Через две минуты он приказал им спускаться в окопы, так как посчитал, что они находятся в опасной близости к вражеским снайперам. Спуск в траншею был подобен погружению в другой мир. Внутри оказалось полно солдат. Рихард сразу обратил внимание, что все они сидят небольшими группами по пять-шесть человек в каждой, словно стаи. Многие ели какую-то густую похлёбку прямо из собственных касок. Каждый второй курил самокрутки или сигареты единственной в городе марки «Стандарт». Глокнер уточнил у них расположение майора, и через пять минут плутаний по лабиринту ходов сообщения небольшой отряд оказался перед низким, укреплённым брёвнами входом в блиндаж.

Глава звена приказал всем остаться снаружи, взяв с собой только Рихарда и Эрвина, как своих вестовых. Блиндаж оказался неожиданно просторным и относительно уютным. Выложенный толстыми брёвнами, он был практически полностью покрыт земляным валом. Лишь небольшая щель, направленная в сторону врага, представляла собой смотровую бойницу. Убранство, тем не менее, было достаточно скромным и аскетичным. Длинный стол на шесть человек с коптящей масляной лампой в центре, стол поменьше с телеграфным аппаратом, у которого посменно дежурили два младших офицера, и три двухуровневые походные кровати. Складывалось впечатление, что блиндаж был обустроен под проживание шестерых человек, но Рихард смог насчитать лишь пятерых. Видимо, место полковника Гартнера оставили символически нетронутым.

Человека с майорскими нашивками на форме Рих заметил не сразу. Тот, стоя спиной, увлечённо разглядывал большую, истёртую по сгибам карту, висевшую на стене. Он повернулся только тогда, когда Глокнер демонстративно и громко кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

– Унтер-фельдфебель Йозеф Глокнер прибыл с подкреплением в количестве двадцати новобранцев. Со мной здесь Хартман и Бергер. Они будут моими вестовыми, – отчеканил Йозеф.

– Добро пожаловать на передовую, герр Глокнер. Сколько вам осталось служить? – майор сделал шаг из тени, и свет от лампы упал на его лицо.

Разглядев своего нового командира, Рихард невольно выдохнул с облегчением. В отличие от всех тех солдат, что они встретили в траншеях, майор Линден не выглядел утратившим рассудок или опустившимся. Мужчина лет сорока, с аккуратно подстриженными седеющими висками, создавал впечатление собранного и компетентного человека. Идеально гладкий подбородок говорил о том, что майор следит за собой и бреется каждое утро, несмотря ни на что. Его форма, хоть и не новая, была чистой и опрятной. Весь его вид излучал спокойную, вымученную уверенность.

– Полгода, сэр, – мрачно ответил Йозеф.

– Тогда вашим людям сегодня определённо повезло. Я поищу для вас место подальше от первой линии. Будет несправедливо, если вас убьют в первые же дни после всего того, через что вы, должно быть, уже прошли, – кивнул Линден.

– Благодарю, сэр, – ответил Глокнер, и Рих впервые увидел на его лице слабый, но искренний проблеск надежды.

Майор вернулся к карте и долго её изучал, прежде чем принять решение. Рихард внимательно следил за реакцией Йозефа и был приятно удивлён загоревшемуся в глазах того огоньку.

– Может, участок Фальдфогеля? Там сейчас тихо, – предложил другой офицер, попивающий кофе из алюминиевой кружки.

– Точно. Третья линия, четвёртый участок от центральной метки. Его надо будет привести в порядок – недавно накрыло тайфульской артиллерией, но второй раз в одно место они стараются не бить, – заключил Линден.

– Приказ понял, – отчеканил Глокнер и, получив кивком разрешение приступать к выполнению, тут же покинул блиндаж.

Перед уходом майор сообщил, что все необходимое снабжение будет передано им к вечеру.

– Нам действительно повезло? – не удержался от вопроса Эрвин, когда они оказались снова в траншее.

– Это мы поймём через несколько недель. Но кажется, майор Линден действительно сделал нам большой подарок. Третья линия… это почти курорт, – ответил Глокнер, и в его голосе звучало облегчение.

Путь до определённого им участка занял около десяти минут. Местами в траншеях становилось так много народу, что протиснуться было практически невозможно. Несколько раз приходилось останавливаться и уточнять дорогу у местных солдат, смотревших на них с безразличным любопытством. Наконец, отряд новобранцев добрался до назначенного им участка обороны.

Линия протяжённостью метров в тридцать на ближайшее время должна была стать для них новым домом. Для ночлега и приема пищи была приспособлена обширная, углублённая в землю землянка, крыша которой в нескольких местах была пробита и торчали рваные края брёвен – следы недавнего артобстрела. Спустившись по скрипучим ступеням вниз, Рихард убедился, что осенние дожди потрудились на славу, затопив пол примерно по щиколотку. В воздухе висел тяжёлый, затхлый запах сырой земли, плесени и чего-то кислого.

Кроватей здесь не было. Вместо них добрую половину землянки занимала невысокая, сколоченная из досок платформа, предполагающая место общего лежбища для всего отделения. Это было примитивно, но хотя бы сухо.

Глокнер, не дав им опомниться, приказал оставить здесь свой скромный скарб и, убедившись, что всем хватило места, распорядился немедленно приниматься за работу. Отправив неповоротливого Гюнтера Кранца и другого солдата дежурить в траншее на случай чего, он начал внимательно оглядывать те повреждения, что ещё можно было исправить. На помощь ему тут же пришел Эрвин, который в подобных плотницких и земляных работах прекрасно разбирался ещё со времён приюта.

Всего через несколько часов, пока остальные носили песок и глину, все видимые дыры в крыше и стенах были залатаны подручными средствами – досками, кусками брезента и плащ-палаток. А ещё через час сверху было засыпано достаточное количество земли, чтобы создать плотную прослойку, не позволяющую каплям дождя проникнуть внутрь их нового обиталища. Выстроив своих людей цепочкой, Глокнер приказал им вычерпывать собравшуюся воду собственными касками, передавая их из рук в руки наверх.

К вечеру, когда вспомогательный отряд принес им провизию, жестяные котелки и ложки, коптилки, матрасы, набитые соломой, и ящики с патронами, землянка уже выглядела вполне пригодной для жизни. Запах сырости все еще витал в воздухе, но Эрвин, понюхав, утверждал, что через пару дней он должен окончательно выветриться.

Глокнер внимательно оглядел своих людей, замерших в ожидании ужина, и, убедившись, что больше всех сил сохранили Бергер и Хартман, назначил их часовыми на первую половину ночи. Особого тактического смысла в этом на третьей линии не было, но порядок, как он часто говорил, есть порядок. Занимая тыловую позицию, они вряд ли могли пропустить неожиданное появление тайфулов, но дисциплина должна была соблюдаться с первого дня.

Когда на укрепления спустилась ночь, Рихард с удивлением понял, что позиции вообще не освещаются. Никаких огней, ни костров, ни фонарей. Лишь кое-где, как светлячки, можно было разглядеть тусклые, прикрытые ладонью огоньки сигарет. Тишину нарушали только редкие перекликания часовых да далёкий, приглушённый гул артиллерии где-то далеко на севере.

Сама траншея оказалась неожиданно глубокой. Чтобы выглянуть на поверхность через бруствер, приходилось подниматься на специальный, зависший в метре над земляным полом деревянный помост-ступеньку. Один раз Глокнер вышел к ним, чтобы проверить, не спят ли его часовые. Изучив их напряжённые лица в лунном свете, он молча кивнул и исчез в землянке, а через несколько минут вернулся с двумя жестяными чашками, из которых валил пар. Это был одновременно скверный, но в тот момент самый желанный в мире горячий кофе.

– Думаешь, мы отсюда выберемся? – тихо спросил Эрвин, когда фельдфебель ушёл.

– Десять лет, Эрвин. Десять лет такой жизни. Честно говоря, шансы невелики, – так же тихо бросил Рихард, прижимаясь к холодной земляной стене траншеи.

– Не знаю. Если хорошо себя проявим, нас могут повысить до унтер-офицеров, а там, глядишь, и до лейтенанта. А офицеры, они подальше от передка… У них больше возможностей смерть обмануть.

Им повезло, и холодный осенний дождь начался только тогда, когда из землянки вышли их сменщики. Укрывшись в относительном тепле и сухости, Рих и Эрвин нашли на огромной общей кровати свободное место и, не раздеваясь, моментально уснули, прижавшись спиной к спине, как братья, делясь скудным теплом своих тел.

Утром, едва они успели позавтракать тёплой похлёбкой, новоприбывшие узнали о свежем, срочном приказе, поступившем от самого генерала Штибера. Получивший радиограмму майор Линден тут же приступил к его исполнению. По всей цепи восточного фронта планировались срочные диверсионные вылазки, целью которых был захват «языков» для получения разведданных. Находящийся в самом низу цепочки кооперации, унтер-фельдфебель Глокнер тяжело, с отчаянием выдохнул, когда вестовой принес ему депешу с соответствующими распоряжениями. Он стоял с этим листком бумаги посреди землянки, и все его подчиненные, замершие в ожидании, видели, как белеют его костяшки, сжимающие приказ.

– Этой ночью, – коротко и без эмоций ответил Глокнер на немой вопрос, застывший в двадцати парах глаз.

– Это чистое самоубийство, – Рихард уловил едва слышимый, полный ужаса шёпот очкарика Кранца.

– Добровольцы? – на всякий случай, без особой надежды спросил Йозеф.

– Эрвин Бергер, сэр! – испугав всех присутствующих своей резкостью, громко и чётко произнес товарищ Рихарда.

Отодвинув в сторону своих сослуживцев, он вышел в центр круга, заняв место рядом с унтер-фельдфебелем. В его глазах горел тот самый, знакомый по газетам, огонёк будущего героя.

– А сколько человек им надо? – спросил высокий крепкий парень по имени Хейден, телосложение которого не оставляло сомнений в том, что вырос он на одной из ферм у стен Чейнстокса.

– По три солдата с участка. Я тоже пойду, так что нам осталось найти только одного, – ответил Йозеф, вцепившись тяжёлым взглядом в задавшего вопрос фермера.

Под его молчаливым давлением, парень по имени Хейден сдался и безропотно, с обречённым вздохом, подошел к своему офицеру. Рихард зауважал Глокнера в тот момент ещё сильнее. Он не знал, какие мотивы – долг, отчаяние или что-то ещё преследовал унтер-фельдфебель, но, несмотря на небольшой срок оставшейся службы, тот не прятался за спинами своих подчинённых, а шёл на смертельный риск вместе с ними.

– Хартман, пока нас не будет, за смену часовых и порядок отвечаешь ты. Эрвин и Хейден, разрешаю хорошенько выспаться перед ночной вылазкой, – сказал Глокнер таким тоном, словно передавал Рихарду эти обязанности навсегда.

Когда солдаты покинули землянку, Рихард столкнулся с Эрвином взглядами и увидел в его глазах сложную, внутреннюю борьбу. Часть его, вдохновленная чейнстокской пропагандой, безусловно стремилась к великим свершениям. Другая же, более человеческая и рациональная, явно была охвачена инстинктивным, животным страхом, позволяющим определить, что Эрвин Бергер все же является живым человеком, а не фанатичной машиной.

– Сегодня нам хоть в чём-то везет, – произнес идущий рядом Гюнтер Кранц, подставляя свои бледные щеки слабым лучам утреннего солнца, пробивавшимся сквозь осеннюю пелену туч.

– О чём ты? – спросил Рихард, немного раздражительнее, чем планировал.

– Ветер. Он дует с востока. Восточный ветер всегда теплее и несёт меньше сырости, – пояснил тот, поправляя очки.

– Очень скоро жизнь научит тебя ненавидеть любой ветер, который дует не из дома. Если, разумеется, эта жизнь у тебя ещё будет, – грубо осадил своего солдата подоспевший Глокнер.

Рихард обернулся и увидел, что лицо их офицера приобрело нездоровый, землистый оттенок. Взгляд Йозефа бегал от солдата к солдату, но мысленно он явно находился в каких-то крайне гнетущих, тяжёлых воспоминаниях о прошлых подобных вылазках.

Всё время до полудня, люди Глокнера провели в усиленном укреплении своих позиций. Йозеф же вёл себя как одержимый, проверяя каждую мелочь, всё, что могло хоть на полпроцента увеличить их с Эрвином и Хейденом шансы на выживание в предстоящем рейде.

Может, унтер-фельдфебель и не любил восточный ветер, но он не мог отрицать, что погода подарила им по-настоящему тёплый и на удивление ясный день. Судя по всему, потомки корпорации Дайхаку решили отпраздновать это событие по-своему. Ветви немногочисленных уцелевших деревьев потеряли свои последние листья, когда далеко на востоке, со стороны тайфульских позиций, раздался первый, глухой, раскатистый грохот артиллерийского залпа.

Рихард не сразу понял, что произошло. Во время обучения в приюте он десятки раз слышал пластинку с записью звука стремящегося вернуться к земле металла и так к нему привык, что поначалу даже не осознал, что в этот раз он реален и несёт за собой настоящую смерть и разрушение.

– Ложись! В укрытие! – закричал Глокнер так громко и пронзительно, что его услышали даже те, кто находился в самой глубине землянки.

Первый взрыв раздался метрах в двухстах от них, зацепив авангардную, первую линию траншей. Рихард, не слушая приказа, в страшном любопытстве выглядывал из-за бруствера и наблюдал за тем, как гигантский столб чёрной земли, песка и дыма вырвался из земли, разлетаясь вокруг с противным свистом. Оттуда же, из эпицентра, донесся душераздирающий, нечеловеческий крик раненого или умирающего солдата. Его вопль оборвал новый, ещё более близкий взрыв, за ним другой, и вот они уже слились в сплошной, монотонный, оглушающий грохот, от которого содрогалась земля и звенело в ушах.

Проигнорировав приказ унтер-фельдфебеля, Рихард продолжал смотреть, как дальность залпов увеличивается, и чёрные фонтаны земли, перемешанные с обломками дерева и, страшно подумать, чем-то ещё, постепенно приближаются к их, третьей линии. Зрелище было настолько ужасающим, что невольно завораживало, парализуя волю. Риху пришлось заставить себя спрыгнуть с помоста и, присев на корточки, как можно сильнее вжаться спиной в глиняную стену окопа.

Он дрожал мелкой, неконтролируемой дрожью и даже не мог с уверенностью сказать, страх ли тому причиной или само тело содрогается в такт снарядам, бьющим по земле. Один из взрывов раздался так близко, что на его каску и плечи полетели комья грязи и мелкие камешки. Рихард судорожно оглядывался по сторонам и видел на лицах ближайших солдат тот же самый, дикий, животный ужас, что, должно быть, сейчас отражался и на его собственном.

Следующий снаряд угодил прямо на стыке их траншеи и соседнего участка. Одна из толстых досок, покрывавших стену окопа, с треском вылетела из общего ряда и, крутясь в воздухе, влетела прямиком в лицо сидящего напротив Риха солдата. Тот даже не вскрикнул. Потерявшая свою опору каска упала прямо в проход, открывая взгляду Рихарда ровно половину остатков того, что раньше содержалось в человеческом черепе. Что-то серое, розовое и алое, смешанное с осколками костей.

Рихарда наверняка бы вырвало, если бы не охватившее его полное, глухое оцепенение. Казалось, даже внутренние органы прекратили свою непрестанную работу, боясь своими процессами привлечь к себе внимание. Следующий взрыв раздался немного севернее, но Рих не мог разглядеть его последствий, так как траншея в этом месте начинала извиваться, перекрывая обзор. Если бы не стоящий в ушах оглушительный звон, рискующий разорвать барабанные перепонки, он бы обязательно услышал раздающиеся оттуда крики – не крики боли, а крики безумия и паники.

Артиллерийский обстрел закончился также внезапно и неожиданно, как и начался. Однако ещё несколько минут никто не решался покинуть своих укрытий, прислушиваясь к затихающему эху. Голос Глокнера, хриплый и срывающийся, стал первым звуком, позволившим Рихарду вернуться к реальности. Йозеф приказывал провести перекличку, чтобы понять, скольких людей он сегодня потерял.

Затея была преждевременной, так как даже среди живых услышать его могли далеко не все. Голова Рихарда раскалывалась от боли, а в ушах, словно образовались пробки. Он стянул каску, потому что ему казалось, что она слишком сильно, до боли сжимает его череп. Чьи-то сильные, цепкие руки схватили его за форму и резко потянули вверх. Взгляд долго не мог сфокусироваться, постепенно, сквозь пелену, улавливая черты лица Эрвина. Тот что-то кричал ему, но Рихард слышал лишь приглушённый гул.

– Построиться! Быстро! – Глокнер понял бесперспективность своей предыдущей попытки и решил перейти к визуальному методу подсчёта.

Рихард подумал, что Эрвин поможет ему дойти, но тот уже перешел к следующему солдату, заставляя и того подняться с земли. Пошатываясь, как пьяный, Рих пошел в сторону, с которой доносился звук офицерского свистка. По дороге он наткнулся на герра Кранца, уткнувшегося лицом в глиняную стену траншеи и застывшего в такой позе. Приняв его за мертвеца, но решив в этом убедиться, Рихард коснулся его плеча, но тут же отпрянул.

Гюнтер моментально вскочил с диким, невидящим взглядом и, истерично размахивая руками, принялся бегать от одной границы окопа к другой, натыкаясь на солдат. Рихарду пришлось поймать его и, скрутив руки, ударить того в живот, чтобы хоть как-то успокоить и вернуть в реальность. Удивлённые, полные слёз глаза Кранца уставились на своего обидчика сквозь чудом уцелевшие линзы очков.

– Меня не должно здесь быть! – эту фразу он повторял как заведённый, как мантру, и не остановился, даже когда Рихард почти на руках дотащил его до места сбора и помог встать в строй.

Йозеф мрачно, с каменным лицом оглядывал вверенных его власти людей. Сегодня они не досчитались троих. Единственной слабой радостью было то, что Эрвин и Хейден оставались в строю, а это значило, что ему не придётся искать новых добровольцев для ночной вылазки. В том, что новые обстоятельства не отменяли не совсем разумный приказ генерала Штибера, сомнений у него не было.

Несколько человек имели легкие ранения, ссадины и ушибы. У одного из солдат из ушей текла тонкая струйка крови. Глокнер не был уверен в том, что к бедолаге когда-нибудь вернётся слух. Тела троих мертвецов, в том числе и того, что сидел напротив Риха, лежали прямо перед строем, прикрытые кусками брезента. Унтер-фельдфебель молча склонился над ними, чтобы срезать ножом их именные нашивки и убрать в висящую на поясе кожаную сумку. Потом их похоронят в общей могиле где-то в тылу, без имён.

Определив похоронные команды, он отпустил Рихарда, Эрвина и Хейдена отсыпаться перед предстоящей вылазкой. Немного поразмыслив, он приказал им забрать с собой деморализующего остальных Гюнтера Кранца. Оставшимся Глокнер велел немедленно приводить повреждённые укрепления в порядок.

Оказавшись в землянке, Рихард поспешил избавиться от запачканной кровью и грязью куртки. От пережитого шока никто из троицы долго не мог уснуть, даже уставший Эрвин. К тому же, герр Кранц никак не мог остановить чтение своей монотонной мантры, чем уже через полчаса начал серьёзно выводить из себя даже самых терпеливых.

Первым не выдержал Хейден. Поднявшись со своего места и подойдя к сидящему на краю лавки Гюнтеру, он аккуратно, почти нежно снял с него очки и положил их рядом. Тяжело выдохнув, Хейден на мгновение прикрыл глаза, а открыв, нанес Гюнтеру короткий, жёсткий удар – пощечину своей тяжелой, мозолистой рукой. Речь Кранца на секунду оборвалась, но через мгновение продолжилась вновь, с тем же настойчивым безумием. Из его носа потекла тонкая струйка крови, окрашивая губы.

– Бесполезно, – прошептал Хейден, давясь от бессильной ярости и отходя обратно.

Однако, стоило ему вернуться на свое место, как в поведении Гюнтера произошло странное изменение. Он не замолчал, но интонация его изменилась.

– Меня не должно быть здесь. Это ошибка! – произнес он уже не бубня, а с интонацией живого, отчаявшегося человека, в котором пробилась искра сознания.

– Всё уже закончилось, герр Кранц, – захотел подбодрить его Рихард, сам не веря в свои слова.

Сидящий перед ними мужчина был лет на пятнадцать или даже двадцать старше их, и оттого его детский, беспомощный ужас вызывал определённую неловкость и жалость.

– Знаете, иногда всего один, вовремя заданный вопрос способен перевернуть всю твою жизнь с ног на голову, – внезапно прояснившийся взгляд Гюнтера упал на Рихарда.

– О чём вы, герр Кранц? – спросил Эрвин, окончательно оставив попытки уснуть и с интересом приподнимаясь на локте.

– Я работал старшим бухгалтером на одном из центральных складов чейнстокских железных дорог. Хорошее, спокойное место. Квартира в пределах основного периметра. Жена… меркантильная, но красивая женщина. Всё могло бы так и продолжаться до самой пенсии, если бы я не начал совать свой нос куда не следовало, – Гюнтер наощупь нашёл свои очки и дрожащей рукой надел их обратно на переносицу, теперь уже с красным следом от удара.

– Рассказывайте. Я люблю истории. Они либо интересные, либо помогают уснуть, – сказал Хейден, уже забыв о сне.

– Мой непосредственный начальник подхватил лихорадку Блау и слег на пару недель. Попросил меня прикрыть его, вести учёт. И вот как раз на северных путях произошла какая-то крупная поломка, часть грузовых поездов перевели на наше направление. Это должна была быть всего одна, рядовая поставка. Одна чёртова поставка! – руки Гюнтера сжались в трясущиеся кулаки.

– Что же такого особенного в ней оказалось? – действительно заинтересовался Рихард.

– Не так важно, что было в тех ящиках, как важно то, откуда они пришли. Среди сопроводительных документов я заметил несколько листов с оттиском печати Дайхаку. Я удивился, но вагон сопровождали наши же военные, и вопросов я тогда задавать не стал. Надо было придерживаться этой тактики и дальше. Позже, при инвентаризации, я изучил груз более тщательно и увидел множество ящиков с той же маркировкой, что и на найденных бланках.

– Может, наши устроили диверсию и забрали их у тайфулов как трофей? – предположил Эрвин с наивной верой в пропаганду.

– Ага, а те были настолько любезны, что составили сопроводительный документ на двух языках и заверили его своей официальной печатью. Нет, что-то в этой истории с самого начала не складывалось. Я убедился в этом окончательно, когда после выгрузки на складе появились сотрудники контрразведки, которые спокойно, на моих глазах, сменили маркировку на стандартную, чейнстокскую, – с горькой усмешкой парировал Кранц.

– Действительно, странно, – сказал Рихард, пытаясь в уме придумать этой истории какое-то иное, не порочащее честь Чейнстокса объяснение, но не находя его.

– Тогда, в тот момент, правильный ответ ещё не пришёл мне в голову. Знай я его, никогда бы не стал его обсуждать, но вместо этого я сделал то, чего делать было никак нельзя. Когда мой руководитель вернулся к работе, я пришёл к нему в кабинет с этим назревшим у меня вопросом. На самом деле, логичный, чудовищный ответ пришёл мне в голову именно в тот момент, когда я заканчивал его задавать. Я увидел, как побелело его лицо.

– И что же он ответил? – уже приподнявшийся на своём лежбище Хейден позабыл о сне и усталости.

– Какую-то несусветную, срочно придуманную ахинею про «засекреченные трофеи» и «государственную тайну». Вопрос явно оказался для него полной неожиданностью, и ему пришлось врать на ходу. Мне кажется, нет, я уверен, что он прочел по моим глазам, что я понял. Понял правду. Тем не менее, он отшутился и постарался успокоить меня, что всё в порядке, а через несколько дней… через несколько дней за мной пришли Видящие, – с бесконечной усталостью в голосе закончил герр Кранц.

– Я сейчас ещё раз его ударю, – произнес Хейден, недовольный тем, что разгадка истории все еще не открыта, и он не понял главного.

– Они торгуют. Все эти громкие слова о невозможности примирения с восточными или южными варварами это чушь для таких пустоголовых болванов, как мы. Они торгуют. Прямо сейчас, пока мы умираем здесь, в этой грязи! Они торгуют с теми, в кого нас заставляют стрелять! – тихо, но чётко сказал Кранц, и в землянке воцарилась мёртвая тишина.

– Ну, и что, что торгуют? – не сдавался Хейден, не понимая, что это меняет в глобальном смысле.

– Торгуют – значит, способны договариваться, А если способны договариваться, значит, не слишком-то и ценят наши жизни, раз уж эта бойня всё ещё продолжается, – тихо, но уверенно пояснил за Кранца Рихард, до которого наконец-то дошёл весь ужас ситуации.

– Всё это не имеет никакого смысла, – снова ушёл в себя герр Кранц.

Рихарда охватило невероятное, давящее чувство тоски и безысходности от осознания дешёвой, ничтожной цены собственной жизни и жизней тысяч таких же, как он. В отличие от Эрвина и Хейдена, которым предстояло скоро идти на верную смерть, он так и не смог уснуть до самого вечера. Диверсантам в ближайшем будущем предстояло куда более тяжелое и страшное испытание, и думать о проблемах мироустройства и всеобщем предательстве в этот момент им, наверное, хотелось в самую последнюю очередь.

К вечеру, стараниями оставшихся солдат, их укрепления вновь приобрели более-менее приличный вид. Дождавшись сумерек, Глокнер собрал свой маленький отряд и, не говоря лишних слов, исчез вместе с ними в восточном направлении, бесшумно перевалив через бруствер. На прощание Рихард крепко, по-мужски пожал Эрвину руку и просто посмотрел ему в глаза, желая удачи. Больше сказать было нечего.

Всю ночь Рихард простоял на посту, вглядываясь в непроглядную тьму «ничейной земли», контролируя выставленных им дозорных. Было тихо, подозрительно тихо. Лишь изредка где-то далеко вспыхивала осветительная ракета, на мгновение выхватывая из мрака изуродованный ландшафт.

В четвертом часу ночи, когда темнота начала понемногу отступать, тишину разорвали выстрелы. Сперва одинокие, потом короткая, яростная перестрелка, и снова тишина. Рих закурил, стараясь думать, что несмотря на обнаружение, у его товарищей ещё есть шанс отступить и спастись. Он уже почти отчаялся, когда в предрассветном сером тумане, его зоркий глаз сумел разглядеть две тёмные, призрачные фигуры, медленно движущиеся от переднего края. Йозеф и Эрвин. Они выглядели крайне бледно, даже сквозь слой грязи, и двигались с неестественной медленностью, но ранений на них Рихард не разглядел.

Диверсанты, не говоря ни слова, спрыгнули в траншею и уселись на помост, словно у них подкосились ноги. Оба тяжело, с хрипом дышали.

– Сигареты, – сухо, без предисловий, потребовал Глокнер.

Рихард поспешил исполнить его приказ, протягивая свою пачку. Он удивился, когда за второй сигаретой, дрожащей рукой, потянулся уже Эрвин. Тот был единственным во всём приюте человеком, кто ни разу в жизни не пробовал эту «приставучую заразу».

– Удалось взять этих чертовых тайфулов? – громко, нарушая утреннюю тишину, спросил один из часовых, и Риху очень сильно захотелось отвесить ему подзатыльник за бестактность.

– Одного. Офицера. Они не ждали, что мы окажемся настолько сумасшедшими, что осуществим вылазку в тот же день, что они устроили нам этот адский дождь из своих снарядов, – не глядя на того, сквозь зубы ответил Йозеф, скурив добрую половину сигареты за одну затяжку.

– Хейден погиб? – тише спросил Рихард, увидев готовность унтер-фельдфебеля хоть что-то говорить.

– Нет. Ему повезло куда меньше. Они забрали его живьём, – резко ответил Эрвин, не желая вдаваться в подробности, а его взгляд был пуст и отстранён.

– А где тот тайфул? – снова влез бестактный часовой.

– Сдали майору Линдену, он уже снаряжает команду сопровождения, чтобы доставить его в штаб к генералу Штиберу, – сказал Глокнер, докуривая и бросая окурок в грязь.

– Я лично убью этих ублюдков, если тайфул не доедет до пункта назначения, – сквозь зубы, с внезапной, дикой злобой проговорил Эрвин, явно переживая из-за того, что им пришлось бросить Хейдена.

– Нам необходимо поспать. Хотя бы пару часов, – произнёс Йозеф пересохшими, потрескавшимися губами, жадно припадая к переданной Рихардом фляге с водой.

Отдав Рихарду последние распоряжения и оставив своим заместителем одного из более опытных солдат, он, почти падая от усталости, исчез в землянке. За ним, как тень, последовал Эрвин. Засыпая урывками, Рихард думал лишь об одном: как ему, обычному парню из приюта, продержаться в этом аду ближайшие десять лет и при этом не сойти с ума, как это сделал Гюнтер Кранц.

Следующие две недели прошли на удивление спокойно. Иногда их позиции подвергались точечному, беспокоящему обстрелу из миномётов или снайперским атакам, но участку унтер-фельдфебеля Глокнера, видимо, и вправду везло – снаряды и пули ложились чуть в стороне. Порой за работу принимались расположенные в тылу тяжёлые пушки Чейнстокса, и в эти моменты Рихард, глядя на восток, ловил себя на низменном, животном чувстве злорадства. Пусть они тоже почувствуют.

В награду за проявленное мужество и успешное выполнение приказа Эрвин Бергер получил дополнительную, шевронную нашивку, что по окончании службы формально позволяло ему рассчитывать на повышенную пенсию. Но больше всех в те дни отличился он же, проявив чудеса меткости подстрелив из винтовки пролетающую над ними утку. В тот вечер, впервые за долгое время, отряд Глокнера смог насладиться ароматным, наваристым мясным супом. Это был маленький праздник.

Однако Рихард не мог не отметить, что настроение Глокнера день ото дня становилось всё хуже и мрачнее. Он стал ещё более молчаливым и замкнутым. Должно быть, более опытный Йозеф прекрасно понимал, что такое затишье – верный признак чего-то очень плохого. Оно скорее всего было вызвано подготовкой одной из сторон к масштабному, решительному наступлению.

В день, когда тайфулы пошли в атаку, дул тот самый восточный ветер, о котором говорил Кранц. Рихард определил это безошибочно, имея перед собой идеальную и ужасающую визуальную демонстрацию. С восточных позиций, по ветру, медленно, неумолимо, словно живая стена, поползли облака ядовито-зелёного цвета. Они стелились низко над землёй, несясь прямо на позиции Чейнстокса.

– Противогазы! Надеть! – что есть сил прокричал Глокнер, бросая сигарету себе под ноги и одним движением натягивая свою маску.

Все эти дни Йозеф жёстко контролировал, чтобы у его солдат противогазы всегда были наготове, под рукой. К моменту, когда смертоносное облако начало накрывать их участок, практически все уже были защищены. Эрвин даже успел герметично обезопасить от заражения остатки их провианта, накрыв ящики брезентом.

Не готовы оказались лишь двое. Один из новобранцев, совсем юный паренёк, впопыхах и панике не смог правильно надеть маску и, захлёбываясь, упал на дно траншеи. Но больше всех не повезло Гюнтеру Кранцу. В суматохе он натянул противогаз прямо поверх своих очков. Осознав ошибку, он поднял маску вверх, желая вытащить очки. Хрупкое стекло сломалось, порезав ему щёку, и теперь он судорожно, слепо пытался вытряхнуть оставшиеся осколки из складок резины.

Ему на помощь уже спешил Глокнер. Рихард же не мог оторваться от приближающегося к нему зелёного облака. Тело сковал леденящий страх. Его жизнь в ближайшие секунды зависела только от надежности его противогаза, в которой он, откровенно говоря, сомневался. Будучи окутанным густым, едким туманом, Рих не мог видеть, как Йозеф судорожно пытается помочь Кранцу.

Глокнер опоздал. Поддавшись панике, Гюнтер оттолкнул своего командира и с диким воплем попытался самостоятельно надеть повреждённый противогаз. Из его рта вырвалась струя кислотной, жёлто-зелёной жидкости, заставившая его согнуться пополам в мучительном спазме. Ни на секунду не переставая извергать содержимое своего желудка и, видимо, лёгких, он засунул руку под прилипший к коже противогаз, словно пытаясь вырвать его. Сквозь растопыренные пальцы на землю выпал его собственный, вытекший человеческий глаз. Ужаснувшись, Йозеф рефлекторно отпрянул назад, и больше Гюнтера Кранца никто и никогда не видел. Его тело растворилось в ядовитом тумане.

Рихард, стоя как вкопанный, старался не шевелиться и дышать ровно, чтобы ненароком не нарушить герметизацию своей спасительной, но такой ненадёжной маски. Впереди, из зелёной мглы, послышались первые выстрелы. Сперва одинокие, уже через минуту они слились в единую, оглушительную симфонию смерти. Рих присел на корточки, чтобы ненароком не поймать случайную пулю.

Облако тумана постепенно продолжало свой путь на запад, позволяя разглядеть тех, кто был рядом. На земле у его ног лежало тело солдата, которому не повезло получить бракованный противогаз. Сквозь запотевшие стёкла своего, Рихард с трудом разглядел стоящего неподалёку Эрвина. Тот, уже взяв себя в руки, схватив винтовку, целился в сторону атакующего неприятеля, его фигура была напряжена и готова к бою.

К ним подошел Йозеф. Подняв левую руку, он уставился на секундную стрелку своих часов. В такой позе он простоял около минуты, прежде чем к всеобщему ужасу ухватился за фильтрующую коробку и потянул её вверх, срывая маску. Под шокированные взгляды своих подчиненных, он сделал глубокий, пробный вдох и слабо, беззвучно улыбнулся.

– Противогазы снять! Занять оборону! К оружию! – громко, уже командным голосом прокричал Глокнер и первым запрыгнул на стрелковый помост.

Рихард, дрожащими руками, избавился от своего противогаза и рефлекторно занял место рядом с Эрвином. Туман окончательно рассеялся, и он смог разглядеть, что все немногочисленные участки пожухлой травы между второй и третьей линией обороны окрасились в ядовитый желтоватый оттенок.

Тайфулы не теряли времени даром. Судя по всему, их пехота двигалась прямо вслед за облаком, используя его как щит. Первая линия обороны даже не сумела осознать, что произошло – люди задохнулись в своих окопах, не успев сделать и выстрела. Стоило ядовитому дыму рассеяться, как их тут же расстреляли в собственных траншеях, как в тире. Второй рубеж успел частично прийти в себя и сейчас вёл отчаянный, яростный бой, но наследников Дайхаку было слишком много. Они шли в полный рост, с дикими криками, не обращая внимания на потери.

– Хартман! В землянку! Проверь, не было ли депеш от Линдена, – голос Глокнера прозвучал хрипло и напряжённо.

Рихард кивнул, с облегчением принимая приказ. Любая задача была желанным предлогом не видеть, как из зелёной дымки, словно призраки, начинают появляться фигуры в чуждом серо-коричневом обмундировании. Не видеть, как падают его товарищи.

Он бросился бежать по траншее, пригнувшись. У входа в землянку его остановила волна тошнотворного запаха – сладковатого, тяжелого, с примесью экскрементов и смерти. Дышать было нечем. Сердце бешено заколотилось, предупреждая об опасности.

– Не надо. Не ходи туда, – шептал внутренний голос.

Но приказ есть приказ. Рихард, сжав зубы, натянул на нос подобие маски из грязного шарфа и, оттолкнув дверь, шагнул в полумрак.

Тело лежало ничком, в неестественной позе, словно солдат застыл в попытке доползти до выхода. Лицо было обращено в сторону Риха, и он с содроганием узнал того самого парня, что оглох после первого обстрела. Его черты были искажены предсмертной гримасой, кожа посиневшей. В панике, не слыша тревоги, он оказался в ловушке. Задыхаясь, в агонии, он, должно быть, вцепился в телеграфный аппарат, пытаясь позвать на помощь, и опрокинул его тяжелый ящик на пол.

Рихард с трудом поднял аппарат, водрузил его на стол. Провода болтались, некоторые были оборваны. Он механически попытался набрать код – никакого отклика. Мёртвая железяка. Как и её владелец.

Он выскочил из землянки, жадно глотая воздух, и застыл в ужасе. Картина за те несколько минут, что он отсутствовал, изменилась катастрофически. Тайфулы, преодолев вторую линию, уже бежали по ничейной полосе, направляясь прямиком на их участок. Их было десятки, может больше. Сплошная серая стена.

– Залповый огонь! Только по моей команде! Экономить патроны! – рёв Глокнера вернул его к действительности.

Рихард запрыгнул на стрелковый помост, вжав приклад в плечо. Указательный палец уже лег на холодную скобу спускового крючка, жаждая выстрела, мести, разрядить этот комок страха в груди.

– Не дрейфь. Они ещё пожалеют, что сегодня утром решили встать с постели, – тихо проговорил рядом Эрвин, его голос был удивительно спокоен.

– Заткнись, Бергер, – буркнул Рихард, чувствуя, как предательская дрожь поднимается от колен к рукам.

Эрвин не успел ничего ответить. Всё произошло за мгновение. Резкий, хлёсткий звук удара по плоти. Эрвин дёрнулся, словно от толчка в грудь, его голова откинулась, и всё его крупное тело, вдруг ставшее безвольным, рухнуло навзничь. Тёплая, липкая жидкость брызнула Рихарду на щёку, залепила глаз.

Он спрыгнул вниз, к телу друга. Эрвин лежал, уставившись в серое небо своим единственным уцелевшим глазом. Второго не было, лишь маленькая, аккуратная дырочка в скуле и кровавое месиво на затылке. Смерть была мгновенной.

– Хартман! На позицию! – рёв Глокнера был полон не только командой, но и отчаянием.

Рихард вскарабкался обратно. Он больше не видел отдельных лиц. Перед ним была просто серая масса одной сплошной мишени. Он стрелял, передёргивал затвор, стрелял снова. Его первая пуля ушла в небо, вторая срикошетила от каски, и лишь третья настигла свою цель – один из силуэтов споткнулся и исчез в траве.

Тайфулы шли, не кланяясь и не ища укрытий. Их равнодушие к собственной жизни было пугающим, почти сверхъестественным. Он слышал, что они фанатики, что их вера в какого-то каменного бога делает их солдат-самоубийцами, но сейчас он видел это своими глазами.

Затвор винтовки с громким, зловещим щелчком замер в заднем положении. Патронник был пуст. Рихард потянулся за свежей обоймой, но мир вокруг взорвался грохотом выстрелов его товарищей, и он понял, что времени на перезарядку уже нет.

– Хартман! Беги к блиндажу майора Линдена! Доложи обстановку и потребуй подкрепления! Быстро! – не оборачиваясь, рявкнул Глокнер.

Рихард на секунду замер. Ему не хотелось покидать позицию, не хотелось оставлять товарищей. Но приказ был прямым и не терпел возражений. Возможно, Йозеф снова пытался спасти ему жизнь, отправляя в тыл.

– Так точно! – крикнул он и, бросившись бежать по траншее, не смел оглядываться.

Добравшись до штабного блиндажа, он вбежал внутрь, едва не сбив с ног часового. Майор Линден упер кулаки в стол с картой, четыре телеграфа работали без устали, отсылая его срочные приказы.

– Сэр! Унтер-фельдфебель Глокнер просит направить на наш участок подкрепление! Прорыв! – запыхавшись, выпалил Рих.

– Какое подкрепление, рядовой? – начал майор, но осекся, встретившись взглядом с одним из телеграфистов, который в один миг смертельно побледнел.

– Цепь… Нарушена. Послание пришло напрямую из генерального штаба, – прошептал капрал одними губами, не в силах вымолвить слово громче.

Линден медленно повернулся к Рихарду. В его глазах не было ни страха, ни паники, лишь глубокая, бездонная усталость и принятие.

– Подкрепление нам больше не понадобится. Уверяю, тайфулы сделают нам большое одолжение, если перебьют нас всех прежде, чем до нас доберутся… те, о ком мы не хотим думать, – печально, с какой-то странной умиротворённостью улыбнулся майор и, достав из нагрудного кармана пачку сигарет марки «Стандарт», выудил из неё одну.

Он протянул пачку Рихарду. Тот, машинально, взял сигарету. Земля задрожала от разорвавшегося совсем рядом, у входа в блиндаж, взрыва. С потолка посыпалась земля, лампы погасли, одна из опорных балок треснула с оглушительным хрустом. Но Линден даже не вздрогнул, продолжая искать в кармане зажигалку.

Рихард подошел к бойнице, у которой стоял Линден, и наклонился, чтобы прикурить от огня. Прикурить сигарету майор так и не успел. Следующий артиллерийский снаряд, прямой наводкой, угодил прямо в крышу блиндажа. Раздался оглушительный треск ломающихся брёвен, и на Рихарда обрушилась вся тяжесть земли и дерева. Он почувствовал, что не может дышать, его грудь сдавило невыносимой тяжестью. Он судорожно вертел головой в темноте, но повсюду была лишь земля, пыль и запах пороха. В один миг, ценой нечеловеческих усилий, он уловил легкий просвет, лучик света, и устремился к нему, разгребая землю окровавленными руками.

Вырвавшись из-под завала, он глубоко, с хрипом вздохнул, истерично хватая ртом воздух. Он не чувствовал собственного тела, не понимал, цел ли он. Ему казалось, что периодически он теряет сознание, так как картинка перед его глазами шла скачками. Над головой нависало одно из бревен разрушенного блиндажа. Он снова провалился во тьму, а когда пришел в себя, стал свидетелем настоящего, запредельного кошмара.

Чёрные Пятна. Войды уже были здесь. Они материализовались из самого воздуха, их чёрные, не отражающие свет тела извивались, выпуская длинные, острые щупальца-иглы. Они буквально выворачивали солдат, не разделяя тайфулов и бойцов Чейнстокса, высасывая из них что-то, что нельзя было назвать просто жизнью.

Они мастерски находили тех, в ком ещё теплилась искра. Один из солдат, чейнстоксец, попробовал прикинуться мертвым, затаив дыхание. Но чёрные иглы ухватили его за ногу и, втянув в себя с нечеловеческой силой, переломили ему все кости в теле с отвратительным хрустом, чтобы через мгновение выплюнуть обратно бесформенный, окровавленный комок. Рихард, всё ещё находясь в полушоке, постарался выбраться из той ловушки, чьим узником он стал, но понял, что сил ему на это не хватит. Он был придавлен и почти полностью истощён.

Одно из ближайших пятен заметило слабое движение и бросилось в его сторону. Оно не бежало, оно стелилось по земле, как тень. Глядя на несущуюся на него внеземную, абсолютно чуждую смерть, Рих примирился с её неизбежностью. В этот миг он всей душой ненавидел мир, в котором прожил всю свою жизнь, ненавидел Чейнстокс, Дайхаку, войну… Он даже набрался смелости открыть глаза и наверняка крикнул бы что-нибудь оскорбительное в адрес этого существа, но из его горла вышел лишь хриплый, беззвучный стон. Добыча была всего лишь в полуметре от хищника, когда его щупальца, устремлённые вперёд, с резким, хлёстким звуком врезались в незримый, но прочный барьер, отскочив назад.

Мозг Рихарда, и так отказывавшийся воспринимать происходящее, теперь окончательно перестал понимать что-либо. Пятно предприняло ещё одну стремительную попытку, но вновь безуспешно, словно уткнулось в невидимое стекло. Этот шок, это необъяснимое чудо придало Рихарду сил. Собрав всю свою волю, он с рыком вытянул своё тело из-под обломков. В этот миг, покрытый грязью и кровью, он действительно был похож на ожившего мертвеца. Пятно в последний раз рискнуло проверить защиту Рихарда на прочность, и, потерпев фиаско, с резким, шипящим звуком, словно дематериализовалось, исчезнув, и направилось на поиски более доступной добычи.

Поднявшись на ноги, Рих с трудом переставляя онемевшие ноги, поплёлся, почти не сознавая куда, в сторону участка унтер-офицера Глокнера. Обратный путь занял у него гораздо больше времени, чем когда он стремился сюда. Сперва он старался идти по траншее, но в ней оказалось столько сваленных в кучу, изуродованных тел, что легче и быстрее было подняться наверх, на открытое пространство.

Достигнув своего участка обороны, он обнаружил, что все его товарищи мертвы. В окопе, в несколько слоёв друг на друге, лежали тела тайфулов и чейнстокцев, застывшие в своих последних схватках. В возвышающемся над общей кучей тел сидящем теле, он узнал Йозефа. Унтер-фельдфебель сидел, прислонившись спиной к стене окопа, его ноги лежали на спине убитого им тайфула, в которого был воткнут штык.

В животе Глокнера виднелось пулевое отверстие, но причиной смерти послужило не оно. В его правой руке лежал его личный пистолет, а весь затылок был залит запёкшейся кровью и мозговым веществом. Завидев Войдов, Йозеф, опытный солдат, предпочёл сам определить свою судьбу, предпочтя пулю в мозг мучительной смерти от щупалец. Рихард молча сел рядом с ним на окровавленную землю и, впервые за долгое время, не сдерживаясь, тихо и горько заплакал, как ребёнок.

Где-то далеко Войды продолжали своё дело. Крики и звуки бойни не стихали все время, что Рих просидел рядом со своим офицером, они лишь становились все более отдаленными. Войды, видимо, очищали сектор, двигаясь на запад.

– Спасибо… за всё, – прошептал Рихард, в последний раз взглянув на спокойное, лицо Глокнера.

Он несколько раз больно ударил себя по щеке, чтобы взять себя в руки и остановить слёзы. Ему ещё надо было решить, что делать дальше. Думать о том, какое необъяснимое чудо спасло ему жизнь на этот раз, он пока не хотел и не мог.

– Я больше никогда не должен сюда вернуться, – единственная мысль, что крутилась у него в голове, повторялась с навязчивой, маниакальной частотой.

Рихард прокручивал её раз за разом, пока наконец, сквозь шок и отчаяние, не проступило единственное, пусть и безумное, решение. Идти на запад, к своим, не было никакого смысла – его безусловно расстреляют как дезертира, не дав ни слова сказать. Оставаться здесь – означало медленную смерть от голода, ран или, что вероятнее, от Войдов, когда они вернутся. Затея была авантюрной, если не безумной, но ничего другого он сейчас придумать не был в состоянии.

Забрав пистолет Йозефа и пристегнув кобуру к своему поясу, он потратил несколько минут на поиски среди груды тел хоть одного уцелевшего флага Чейнстокса. Найдя окровавленное, но целое полотнище, он, волоча ноги, как лунатик, направился на восток, в сторону тайфульских позиций.

Штаб тайфулов, или то, что ему показалось штабом, он нашёл без лишних проблем. В отличие от чейнстокцев, они не скрывали его местоположение, и над одним из более капитальных блиндажей гордо развевался флаг Дайхаку на высоком шесте.

– Не должен вернуться… никогда…, – тараторил Рихард, почти теряя сознание, но заставляя себя делать шаг за шагом, начиная свой подъем на холм, к этому флагу.

Звук раздавшегося одиночного, чёткого выстрела заставил его замереть. Он почувствовал, как будто его ударили в бок огромным, раскалённым молотком. Он покачнулся, едва успев инстинктивно зацепиться за древко вражеского штандарта, чтобы не упасть. В животе, чуть выше таза, отчетливо ощущался глубоко вошедший инородный предмет, и по ногам разлилось тепло собственной крови. Взгляд его судорожно забегал из угла в угол, пытаясь найти врага. Риху повезло – поскользнувшись на глине, он немного съехал вниз, и вторая пуля, предназначенная ему в сердце, со свистом прошла мимо, вонзившись в землю.

Определив по вспышке приблизительное местоположение стрелка, он, почти не целясь, вскинул пистолет Глокнера и совершил в ту сторону несколько быстрых выстрелов, пока оружие не стало издавать бесполезные, глухие щелчки. Перед глазами всё плыло, и Рихард не мог видеть, попал он в своего обидчика или нет. Но судя по тому, что очевидно меткий стрелок прекратил стрельбу, тот был либо мёртв, либо ранен, либо просто решил не рисковать.

Сжав зубы от нарастающей, волнами накатывающей боли, Рихард заставил себя подтянуться повыше и, издав мучительный, хриплый стон, сорвал флаг Дайхаку, заменив его на окровавленное полотнище Чейнстокса.

Откинувшись на спину, он позволил боли и слабости накрыть себя с головой и тут же потерял сознание, истекая кровью на вражеской земле.