Читать книгу Один шаг в Зазеркалье. Мистический андеграунд (сборник) - Константин Серебров - Страница 8

Прошло более полугода. В течение этого времени я психологически готовился покинуть Кишинев и присоединиться к Джи. Лето подходило к концу, и я, соскучившись по новым приключениям, позвонил Джи в Москву.

– Ты еще жив, братушка? – спросил бодрым голосом он.

– Душа не находит покоя, – ответил я.

– Бросай математику и осваивай ремесло лепщика, – предложил Джи.

– В каком смысле? – удивился я.

– В самом прямом.

– Неужели вы считаете, что я должен покинуть место заведующего лабораторией в университете и перейти в простые рабочие? – возмутился я.

– Тебе пора выходить в жизнь, а не наблюдать ее из окна. Пришло время освоить новое ремесло, научиться творить руками. Тогда ты сможешь обрести материальную независимость и следовать за мной.

– Я веду важный проект, меня никто не отпустит до тех пор, пока я его не закончу, – телефонная трубка слегка подрагивала в моей руке.

– А ты попробуй.

– Вы меня поражаете! Неужели вам не известны университетские правила? – запальчиво продолжал я.

– Ну и оставайся приклеенным к креслу начальника, – заявил Джи, – а Корабль Аргонавтов поплывет дальше в поисках Золотого руна… – короткие гудки в трубке охладили мои эмоции.

«До чего же странный он человек», – раздумывал я, нервно передвигаясь по квартире. Но поскольку делом моей жизни становилось стремление к внутренней свободе, я решил подчиниться пожеланию Джи. Хотя я всегда чувствовал отвращение к ремеслу всякого рода, я решил попробовать. На следующий день я, с большим сомнением в удаче, положил на стол директора вычислительного центра заявление об уходе. Каково же было мое удивление, когда он подписал его с милейшей улыбкой, заявив при этом:

– Сейчас мы стремимся брать на работу исключительно молдаван – это новая национальная политика. Так что на ваше место уже есть человек.

От неожиданности я опешил и, собрав с рабочего стола все свои вещи, с болезненно сжавшимся сердцем отправился в город. Втайне я надеялся, что директор не отпустит меня, и тогда моя совесть перед Джи будет чиста, но вышло совсем наоборот.

Мне как математику было чуждо художественное ремесло, к тому же я никогда не пробовал лепить из глины. Эта идея казалась мне абсурдной. Но поскольку я совершенно неожиданно оказался не у дел, то решил последовать совету Джи и купил в киоске газету «Труд». Прочитав заметку о нехватке специалистов на скульптурном комбинате, решил испытать свое счастье и отправился по указанному адресу.

Скульптурный комбинат располагался на большой территории, огороженной бетонной стеной с железными воротами, недалеко от центра города. Войдя на просторный двор, загроможденный гипсовыми изделиями, я с трудом отыскал лепную мастерскую. Это оказалось темное помещение, заставленное гипсовыми вазами и головами партийных деятелей. Привыкнув к темноте, я почувствовал на себе подозрительный взгляд. Меня в упор разглядывал полный мужчина лет сорока в грязной рабочей одежде. Физиономия его была заплывшей и неприветливой.

– Тебе чего? – грубо спросил он.

– Пришел по объявлению в газете, – робко ответил я.

– Без специального образования тебе нечего делать в моей мастерской, – сказал он и повернулся ко мне спиной.

Его агрессивная внешность говорила о полном пренебрежении к чистоте души. Он разговаривал со мной словно из преисподней.

Я разочарованно отправился в приемную директора, где увидел за небольшим столом миловидную девушку, одетую в светлое платье, облегавшее ее стройную фигуру с изящной грудью.

– Несмотря на объявление в газете о том, что требуется лепщик, я получил грубый отказ, – сокрушался я.

– А вы попробуйте устроиться в мастерскую через бюро по трудоустройству, – подсказала симпатичная секретарша. – В этом случае комбинат вынужден будет принять вас на работу.

Обретя некоторую надежду, я отправился на поиски этого заведения. Бюро по трудоустройству оказалось неуютным помещением из двух комнат, где за полированным столом сидела молодая брюнетка, которая каллиграфическим почерком выписывала направления на работу. Она была одета в голубую блузку с низким вырезом и короткую черную юбку. Строгие глаза равнодушно глядели на посетителей. Было видно, что ей надоело работать в таком заброшенном месте без всякой перспективы. Я подошел и с легкой улыбкой спросил, нужны ли специалисты по лепке на скульптурный комбинат. Девушка подняла на меня серые глубокие глаза и, раскрыв потрепанный журнал, ответила:

– Имеется одно место для хорошего специалиста.

– Мне это подходит, – произнес я уверенным голосом.

Решив, что я и есть нужный специалист, она, не посмотрев мои документы, выписала своим безупречным почерком направление на работу и, мило улыбнувшись, протянула мне его, слегка перегнувшись через стол. В этот момент вырез ее блузки опустился еще ниже, и я, почувствовав прилив вдохновения, медленно взял листок бумаги из ее прозрачных пальцев.

«С такой девушкой было бы приятно идти к Просветлению», – промелькнуло у меня в голове.

Выйдя на улицу, залитую ослепительным солнцем, я улыбнулся, оттого что удалось обвести вокруг пальца ворчливого мастера.

На этот раз, вернувшись на комбинат, я направился прямо к директору. Посреди просторной комнаты стоял огромный стол из мореного дуба, а на нем – черный телефон и бронзовая пепельница с символическими изображениями трех буддийских обезьян – «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». За столом важно восседал мужчина лет сорока пяти кавказской наружности. Его черные усы нависали над торчащей изо рта трубкой. Я протянул ему свои документы и направление на работу. Он взял мои бумаги и деловито посмотрел на меня:

– А что это вы, работая в университете заведующим лабораторией, решили перебраться в лепщики?

Вопрос был неожиданным, и я опешил: не мог же я сказать ему правду! Я решил ответить как наивный человек:

– Я с детства мечтал быть скульптором, но мои родители заставили меня стать математиком. Теперь я окончательно убедился, что математика – не мое призвание, – слушая свой голос как будто со стороны, я удивлялся, откуда у меня берется столько наглости наговаривать на своих родителей, но прозвучало это весьма убедительно, – и собираюсь попробовать себя в качестве скульптора. Я чувствую, что это мое настоящее призвание.

Директор посмотрел на меня как на безумца, но, тем не менее, подвинул в мою сторону пожелтевшую пепельницу с тремя обезьянами:

– Не знаю, врешь ты мне или нет, но на столе у самого Геббельса стояла серебряная пепельница с такими вот тремя символическими обезьянами. Если ты за несколько дней сделаешь сносную копию – я возьму тебя на работу.

Зазвонил телефон. Он повертел трех обезьян перед моим носом и жестом показал на дверь:

– А теперь уходи, не мешай.

Я ушел с чувством победителя, хотя и понимал, что втереть очки директору будет гораздо сложнее, чем молодой девушке. Проблема была в том, что я никогда еще в своей жизни не брал в руки глины для лепки.

Все же я преодолел первое препятствие. Я решил обратиться за помощью к Гурию, который, как я знал, в детстве учился в художественной школе.

Он открыл мне лишь после долгих пронзительных звонков. Увидев его недовольное лицо, разбросанную по полу в беспорядке одежду и старый рюкзак, я спросил:

– Куда это ты опять собрался, братец?

– Вчера позвонил Джи и неожиданно сообщил: «Приглашаю тебя в обучающую поездку по Белоруссии и Прибалтике. Жду в Гомеле через два дня. Найдешь меня по афишам: „Выступает джазовый ансамбль „Кадарсис“. Если твой самолет будет лететь через Киев, то зайди в музей западноевропейского искусства и помедитируй на гобелены в одном из залов. Тебе нетрудно будет их найти: на них изображены похождения Дон Кихота и Санчо Пансы“.» – А у меня на физфаке пересдача экзаменов, – сокрушенно добавил Гурий. – Мне не терпится поскорее покинуть надоевший Кишинев. Как ты думаешь, зачем Джи советовал мне обязательно посмотреть на Санчо Пансу и Дон Кихота?

– Это символический роман, в котором описано путешествие Гроссмейстера рыцарского Ордена со своим оруженосцем и учеником, – ответил я. – Они никем не поняты и всеми осмеиваемы. Если настроишься на вибрацию романа, то глубже почувствуешь свою роль.

– В моем вчерашнем сне, – сообщил встревоженно Гурий, – нам была поручена важная миссия, которую мы должны выполнить в течение своей жизни. Мы преодолели массу трудностей, и нам все-таки удалось ее выполнить, но за это нас обоих распяли на Андреевских крестах.

– Не расстраивайся, братушка, это должно случиться лишь через много лет, – ответил я. – А вот сейчас ты лучше помоги мне вылепить трех обезьян Геббельса для устройства в лепную мастерскую, по заданию Джи.

– У меня нет времени, – отрезал он.

Я повернулся и собрался было уйти, как вдруг услышал его голос:

– Ну ладно, не переживай, самолет вылетает только завтра утром, у нас есть в запасе целая ночь.

– Я не помню, как выглядят эти обезьяны, – заметил я.

– Тебе не дали их копии? – удивился Гурий.

– Я ведь назвался специалистом по лепке, а лепить-то, должно быть, умеешь ты.

– Да я учился рисовать, а не лепить! – возмутился он.

– Ты бы поостыл. Я вообще ничего не могу, и то решился на эту авантюру, – заметил я. – Не забывай, что нам надо достичь Просветления еще в этой жизни, и ради этого можно вылепить и тысячу обезьян.

– Тогда поехали в город искать обезьяну, – успокоился Гурий.

Когда мы безрезультатно объехали десяток магазинов, Гурий возмутился:

– Не могу понять, почему нигде не продаются книжки с картинками обезьян…

– Даже игрушечные обезьяны исчезли с полок, – добавил я.

– Не расстраивайся, – вспомнил он, – у моей матери есть «Энциклопедия животных» Брема – там-то уж точно найдется изображение приличной обезьяны.

Дома Гурий аккуратно вырезал страницу с изображением обезьяны и около двенадцати ночи, закатав рукава, принялся лепить обезьянку – ту, что с закрытыми глазами, – а я напряженно пытался запомнить его движения.

Рано утром Гурий вылетел рейсом в Гомель через Киев, в надежде на этот раз столкнуться с ускользающей тенью своего «Я».

Вернувшись домой, я, чтобы настроиться на Путь, открыл записи бесед с Джи и прочел:

«Сейчас мы входим в эпоху Параклета – эпоху Святого Духа. Наша Школа является первым островком нового влияния.

Эпоха третьей космической ипостаси будет эпохой, которая гармонически сочетает в себе оба тока, Герметический и Христианский, и их последовательное чередование во времени. Импульс космического огня проявлен в двуедином токе и называется Герметическо-Христианским.

Все те ситуации, которые происходят в пространстве Школы, создают благоприятные условия для внутреннего роста учеников. Русская пословица гласит: „Богу молись, а к берегу гребись“. Таким образом, мы подступили к теме внутреннего круга человечества, к теме Эзотерического Христианства и его Школы.

Основная линия Эзо-Христианства – это правильное сочетание в своей работе двух импульсов – Гермеса и Христа, что дает реальную возможность человеческой монаде достичь максимальной самостоятельности. Именно поэтому так драгоценен и труден для вас процесс саморазвития, который протекает по законам Гермеса Трисмегиста, но в то же время вам обеспечивается помощь свыше. Если с вами не произойдет выпадения из Школы, то есть откладывания на завтра тех проблем и задач, которые надо решить именно сегодня, – ибо завтра вас ожидает еще более важный бой, – то вы будете продвигаться скоростным способом, скоростными методами, разработанными в Герметических Школах.

Правда, в этом случае все темные силы будут мешать вам, пытаясь превратить в статуи, ввергнуть в инферну, деморализовать, лишить боевого духа, включить сигнал бесконечного сомненья и подозрительности относительно Школы и правильности обучающего процесса».

Укрепив свое стремление к Просветлению, я принялся лепить пепельницу. На третий день я, с тремя глиняными обезьянами, появился в прокуренном кабинете директора. Он быстро оглядел мою работу и сказал:

– Ну что ж, обезьяны похожи на обезьян. Так какой ты хочешь разряд? Третий или четвертый?

– Четвертый, – выпалил я, хотя не представлял, во что это мне выльется.

– Ну, хорошо, – с серьезным видом сказал он. – Вот тут у нас заказ на двенадцать гипсовых ваз в греческом стиле. У тебя есть месяц, чтобы их сделать. Каждая ваза высотой в полтора метра. Я думаю, ты справишься.

Меня перекосило от его задания, но на лице я изобразил счастливую улыбку. Я с победоносной физиономией прошагал мимо лепной мастерской и, засунув обезьян под мышку, горделиво направился домой – о завтрашних неприятностях с вазами не хотелось думать. Вдруг меня окликнул приятный женский голос – я обернулся и увидел Светлану, первую университетскую красавицу: ее белокурые локоны волной падали на плечи, светлое шелковое платье облегало стройную фигуру. Я всегда издали любовался ее красотой, но подходить не решался.

– Никогда не думала, что ты так хорошо умеешь лепить, – с веселым удивлением сказала она.

– Решил стать скульптором, – заявил я и галантно взял ее под руку.

«Если на пути к просветлению мной интересуются такие очаровательные девушки, то я иду верным путем», – промелькнуло в голове. Пройдя в молчании несколько минут, я решился спросить:

– Не интересует ли тебя жизнь после смерти?

– Я уверена, что смерть ставит точку на нашем существовании, и поэтому надо брать от жизни все что можно.

– Твой ум пребывает в заблуждении, – заметил осторожно я.

– Разве ты – судья последней инстанции? – ответила она недовольно.

– Почти что, – отпарировал я и в этот момент заметил, что ее стройные ноги притягивают взгляды прохожих.

– Я не люблю навязчивых молодых людей, – сказала она с раздражением и, оттолкнув мою руку, пошла в противоположную сторону.

«С такой строптивой красавицей сложно добраться до Абсолюта», – размышлял я, оставшись на тротуаре со своими тремя обезьянами.

На следующий день я сразу же отправился в лепную мастерскую, намереваясь выведать у рабочих, как лепятся вазы.

Мастер лепной мастерской – тот самый угрюмый толстяк – очень удивился моему появлению и заявил:

– Такие работники, как ты, мне здесь не нужны, а со своими вазами можешь убираться к чертовой матери!

Вихрь его темных мыслей рассеял мое приподнятое настроение.

«Как жаль, что темные личности тоже встречаются на пути к просветлению!» – подумал я.

Я зашел в кабинет к директору и пожаловался:

– Мастер ослушался вашего приказа и выгнал меня вон.

– А ну-ка позови его сюда! – рассвирепел директор, и его правое веко дернулось.

Победоносно зайдя в мастерскую, я заявил презрительно смотрящему на меня начальнику:

– Вас вызывает к себе директор комбината.

– Ну, ты у меня еще попляшешь, – с ненавистью сквозь зубы процедил он, вернувшись от директора красным как рак.

Не зная, как приступить к лепке ваз, я ходил по мастерской, осторожно наблюдая, как мастер ваял амфору, до тех пор, пока его сальная рожа не расплылась в ухмылке.

– Так ты, как я вижу, ничего не умеешь делать? – заявил он мне, дыша перегаром в лицо. – Какой разряд дал тебе директор?

– Четвертый.

У мастера глаза вылезли на лоб.

– Да знаешь ли ты, щенок, что у меня самого только пятый, и я двадцать лет уже тут работаю, а ты пришел с четвертым! Ты что, родственник директора? – злобно оскалился он.

Я попятился к дверям, чтобы не отвечать на его идиотские вопросы, и, оказавшись во дворе, стал лихорадочно обдумывать свое незавидное положение.

«Самое главное – вовремя смыться, – мелькнуло в голове, – но что тогда будет с моим Просветлением?» И я решил бороться до конца. Поскольку сделать вазу я был не в состоянии, то решил где-нибудь ее раздобыть. Надев для маскировки темно-синюю спецодежду лепщика, я угнал небольшой грузоподъемник, припаркованный во дворе, и на нем отправился на поиски вазы.

Проезжая мимо парка Пушкина, я заметил девять белых ваз высотою около метра. К ним-то я и подъехал. Милиционер уважительно отнесся к моей спецодежде, но когда у него на глазах я деловито подхватил подъемником вазу весом в триста килограмм, он подозрительно спросил:

– А документ у тебя имеется, любезный?

– Ну конечно, – ответил я весело, похлопав по пустому карману. – Двенадцать новых ваз вскоре будут стоять на этом месте, – объяснил я ему. – Эта работа делается по специальному заказу.

И увез бетонную вазу, оставив вместо нее квадратную вмятину в земле.

Мастер, завидев меня с огромной вазой, с негодованием процедил:

– Чтобы ноги твоей не было в моей мастерской, а свои двенадцать ваз будешь делать во дворе.

Я вначале не придал значения этому требованию и, довольный собой, стал ходить вокруг вазы, пытаясь понять, как снять с нее двенадцать улучшенных копий. Но вдруг начался ливень, и, промокнув до нитки, я подумал: «Как жаль, что путь к просветлению не является сплошным развлечением!»

После работы я приобрел книги по литью из гипса. За ночь мне предстояло освоить это ремесло. Вернувшись домой, я сел в уютное кресло с чашечкой черного кофе и, чтобы поднять боевой дух, взялся читать записи разговоров с Джи:

«Школа является провозвестником тока Параклета; в ней делается упор на внутреннее саморазвитие в начале третьего тысячелетия. Наши духовные водители – Святой Георгий, Архангел Михаил, Гермес Трисмегист и Христос. Мы обязаны устоять на острие Духа Времени, ибо в противном случае мы будем выброшены с передней линии фронта в безмолвные тылы Космоса. Гермес строил пространство своей жизни в определенном символизме, одновременно на многих планах. Все, что связано с ним, является колоссальной поддержкой для попадания в Школу.

Многие эзотерические течения в настоящее время ведут в никуда, их срок истек к концу двадцатого века. Сегодня человек должен учиться сам себя вытаскивать за волосы из болота жизни, и этому может его научить барон Мюнхгаузен.

Очень важна работа, называемая „рост по второй и третьей линии“, то есть передача своих знаний группе людей, которая может совершить побег из мира форм, а также помощь в выживании Школе, проводящей импульс Неба на Землю. Без второй и третьей линии работы ученик быстро вырождается и выпадает из пространства Школы, превращаясь без ее воздействия в обычную статую.

Каждый ученик обязан развернуть свое собственное творчество. На первых порах оно может быть неуклюжим и не вписываться в ситуацию Школы, но впоследствии, войдя в зрелость, ученик научится приносить пользу не только себе, но и ей.

Импульс Святого Георгия неразрывно связан с импульсом Архангела Михаила, который является Архистратигом Сил Света».

Эти короткие записи выпрямили мой ум, сделав его ясным и целеустремленным. У меня вновь появилась уверенность в том, что мне удастся достичь внутренней свободы.

Ночью я прочитал книгу «Основы литья из гипса» и на следующий день под огромным черным зонтом сидел под проливным дождем подле своей вазы, делая вид, что работаю. Вдруг ко мне подошел двухметрового роста главный инженер комбината, в сером отглаженном костюме и сиреневом галстуке. Он обошел вазу несколько раз, стараясь не запачкать новенькие лаковые туфли, и недобрым голосом произнес:

– Кого-кого, а меня ты не обманешь! Я сразу понял, что ты валяешь дурака, изображая лепщика четвертого разряда. На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека!

Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:

– Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал…

– Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.

– Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.

«Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы», – рассуждал я, сидя под холодным дождем.

На следующий день ко мне подошел мастер и снисходительно сообщил:

– Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.

«С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в Небо». И смиренно согласился на самую низкую должность.

Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего «Я», ибо вся наша жизнь является сном Брамы.

Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.

– Привет! – сказал он весело. – Я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.

Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.

– Ты чем-то озабочен? – спросил я.

– Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.

– Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.

Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяка и начал свой рассказ.