Читать книгу Живи - Константин Скрипкин - Страница 7

У меня есть основания сомневаться, что армейская служба моего отца, а особенно ее начальный период, складывались столь оптимистично. Думается, что здесь изложено скорее то, как бы ему хотелось видеть этот период. Я читал отцовские письма из армии, мама бережно сохранила эти ветхие свидетельства его внутренней жизни, написанные на жалких страничках из дешевых блокнотиков и помещенные в серые конверты ценой одна копейка за две штуки. Марок тогда на солдатские письма не наклеивали – почта пересылала их бесплатно. Эти письма писал совсем не ловкий и шустрый проныра, совсем не ухарь боец-молодец – гроза и мечта всех девок в округе. Правда, там нет явного нытья и вызывающих жалость подробностей, но чувствуется, что человеку очень тяжело. Заметно, что он из деликатности не хочет огорчать и расстраивать своих близких, а временами приходит мысль, что автор письма намеренно выпячивает свою деликатность, оконтуривая ею смиренно переносимые страдания. Общее впечатление остается грустным – почти в каждом письме папа со всей возможной тактичностью, но все же настойчиво, просит прислать ему посылку или бандероль, это он маму нашу просит, которая тогда работала пионервожатой и сама зарабатывала рублей восемьдесят в месяц, что было не на много больше солдатского денежного довольствия!

Мама рассказывала мне, что папу взяли в армию из института, хотя обычно студентам давали бронь, но именно в те несколько лет, когда должен был состояться отцовский призыв, ввели какой-то государственный эксперимент и все брони отменили. Папа наш был худеньким, домашним мальчиком, совершенно не приспособленным к разным «тяготам и лишениям», тем более что, удачно поступив в институт, в армию идти он совершенно не планировал. Мама предполагала, что у моего дедушки – отцовского отца, была тогда возможность освободить сына от армейской службы, все-таки дедушка был замдиректора крупного академического института, тогда еще не академик, но уже член-корреспондент Академии наук СССР, и, помимо работы в институте, он еще и в Академии занимал какую-то административную должность. Мама, конечно, не говорила, что она совершенно уверена и знает наверняка, но ей казалось, что дедушка просто из-за своих принципов и представлений о социальной справедливости не стал предпринимать соответствующих шагов, что, без всяких сомнений, достойно уважения. Еще мама вспоминала, как они вместе с папиной мамой – моей бабушкой провожали отца на Угрешской улице, где располагался какой-то пересыльный военкомат. Они дежурили там, что-то ему передавали, он к ним перелезал через забор, а во время последнего прощания перед самой отправкой, он впервые поцеловал маму в губы при бабушке, обозначив ее положение не просто как знакомой девушки, а как любимой женщины и невесты. Отец, который был тогда моложе самого младшего из моих сыновей, по маминым воспоминаниям нисколько не унывал, ему даже хотелось улепетнуть в армию от родителей.

Итак, папа мой уходил в армию без уныния, но там ему пришлось испытать много неожиданного и неприятного. Мама мне рассказывала то, что сама узнала от моей бабушки – папиной мамы, которая несколько раз ездила к отцу. Над ним действительно бесстыдно издевался один из сослуживцев – некий Овчаров. Мама говорила, что наш папа был так им запуган, что безропотно отдавал все, что получал из дома. Этот безжалостный человек отобрал у него не только все вещи и съестное, но даже слайды с папиной присяги, которые бабушка снимала, приехав к сыну за девять тысяч километров. Кроме всего прочего, отец был вынужден почти ежедневно делать этому Овчарову массаж и даже выдавливать у него прыщи на спине, что было не только унизительно, но еще и сокращало папино и без того непродолжительное время сна, день за днем изматывая его физически. Когда бабушка увидела своего сына на присяге, она не подала виду, но была в ужасе от его худобы, граничившей с дистрофией, от его потухших глаз, от того, как по-звериному он набрасывался на любую еду, и при этом, сам того не замечая, время от времени… попукивал, как это бывает у очень пожилых людей. Папины ноги были стерты во многих местах, потертости давно превратились в гниющие язвы, и он прихрамывал. Как только взгляд папы натыкался на кого-то из сослуживцев, лицо его непременно принимало жалостливое, испуганное выражение, и это было ужасно.

Так что, скорее всего, не был мой отец шустрым и пронырливым, и ему, домашнему московскому пареньку, очень тяжело давалось начало военной службы в суровом Забайкальском краю.

Еще мама рассказывала, что когда отец отслужил год, его должны были отправить в отпуск, но этого не произошло из-за попойки, во время которой мой папа и еще несколько старослужащих так издевались над ни в чем не повинными молодыми солдатами, что на шум прибежал дежурный офицер, и вместо отпуска папа поехал на гауптвахту. Истории про папины амурные похождения тоже вызывают большое сомнение, они очень расходятся с тем, что другие авторы писали о нравах в Вооруженных силах того времени. Возможно, папа сочинял этот текст уже в тридцатых-сороковых годах, отчасти позабыв, или специально не желая вспоминать, как все было на самом деле в его время. А утки, кстати говоря, из-за своих перепончатых лапок вообще спят только на ровной поверхности и ни на каких жердочках спать не могут, так что и этот эпизод – скорее всего папина фантазия.