Читать книгу Живи - Константин Скрипкин - Страница 8

1993 год, Россия, Москва. На грязном тротуаре, кое-где расцвеченном брошенными обертками, окурками и плевками, возле скромного международного сектора старенького аэропорта, долговязый юноша с выгибающимися назад коленками бодренько отмечал пассажиров в каком-то списке.

Вездесущее весеннее солнышко совершенно одинаково светило и на не вполне опрятных торговцев шашлыками, и на ленивых милиционеров, и на самих пассажиров с глазами, вытаращенными от ужаса при одной мысли, что они могут куда-нибудь не успеть и что-нибудь не услышать. Пассажиров, готовых от этого самого ужаса вцепиться в горло любому прохожему, подвернувшемуся под их горячую, потную и оттянутую сумками руку. А прохожий и сам такой же пассажир, с которым в более спокойной обстановке можно мило поболтать или даже подружиться, ходить потом друг к другу в гости и, смеясь, взахлеб вспоминать за рюмочкой, какой кошмар был в этом ужасном московском аэропорту, куда занесла их нелегкая. Как хорошо, сидя на уютной дачной веранде, делиться с внимательным, тонко чувствующим собеседником своими воспоминаниями и размышлениями о жизни, об этой Москве треклятущей, где никому до людей нет дела, где вообще непонятно куда бежать, за что платить, и хоть бы одна сволочь чем-нибудь помогла растерявшимся приезжим! Нет, там свою помощь не предложит никто, и не дождешься ты там обычного человеческого участия, даже если сам к прохожим обратишься за помощью. Вообще могут не ответить, а просто так, мимо пройти! Как будто нет тебя, ты – пустое место, не достойное внимания! Известное дело, москвичи – люди бессердечные и по-хамски воспитанные. Это каждый знает в России-матушке. Ничего не поделаешь – столичные штучки! Врезать бы такому наотмашь, да связываться неохота.

Дружелюбное совместное чаепитие, остается фантазией, а на самом деле те самые хорошие люди носятся с остекленевшими глазами, потея или замерзая, стоят в очередях, ненавидят друг друга и скрежещут зубами, злобно плюясь, желают каждому встречному всяческих страданий и несчастий. Сами того не подозревая, они распространяют вокруг себя атмосферу страха, тревоги и подавленности, которая неизбежно проявляется у любого случайно в ней оказавшегося в виде беспричинной, поднимающейся откуда-то изнутри злости.

Если внимательно присмотреться, в аэропорту тоже есть настоящая, живая жизнь. Иногда, в паузах между эстрадными песнями, там можно услышать даже птичье щебетание. Живут, оказывается птички среди этого Содома и Гоморры! Зачем они вообще здесь щебечут, если человек даже голоса своего не может услышать – приходится кричать друг другу на ухо или жестами объясняться, а они поют, как ни в чем не бывало! Щебечут, сидя на уцелевших тополях и ясенях, на больших зеленых деревьях, которые всем без разбору дают тенек и прохладу. И нет дела этим возвышающимся над аэропортовской площадью великанам, что наперсточники, например, сегодня хорошо поработали, время уже к обеду – пора бы им и водочки вмазать… А у кого-то сумка пропала, кто-то на самолет опоздал, а вон там молодая семья распадается, не выдержав окружающего кошмара, а вон пацан трехлетний орет, перекрикивая всю площадь, пока мать тащит его за руку от ларьков с яркими иностранными игрушками, потом оборачивается, наклоняется к своему мальчику и кричит на него, дико выпучив глаза, с лицом, искаженным живой, настоящей ненавистью к собственному родному сыну – ее радости и кровиночке.

Большие деревья знают, что все это проходит, все заканчивается. Придет дождик и бесплатно смоет в сточные канавы бумажки, окурки и плевки. Все, в конце концов, улетят, отдохнут у себя дома и снова станут добрыми, порядочными людьми. Молодая семья постарается забыть, как страшный сон то, что здесь случилось, и мамашка ребеночка лишний раз приласкает, когда в себя придет. Может, даже и сумка найдется, а если и нет, то ничего страшного – не последнее же!

* * *

В Москве. Надежды и радостное предвкушение Новое знакомство с хорошими людьми.

– Тимофеева Любовь Петровна!

– Здесь.

– Тимофеев Степан Аркадьевич!

– Здесь.

– Савельев Василий!

– Отсутствует!

– Шутка, шутка… Здесь Я. И сразу отметь Степанова, мы через минут пятнадцать вернемся. Паспорта у нас. Да… Да… Да… Пошли, Степа…

– Багрицкая Тамара Валентиновна!

– Здесь… здесь… Багрицкая.

– Давайте сами кто есть, подходите, пожалуйста, отметиться…

– Да, спасибо…

– Девушка, как ваша фамилия?… Спасибо…

– Еще раз, как ваша фамилия?… Спасибо.

– Вы?…

– Сможете сами найти себя в списке…?

– Ага… Отлично.

В соответствии с моим списком, тридцать шесть пассажиров собираются вылететь чартерным рейсом по маршруту Москва – Иркутск – Тянь-Цзинь (Китай), и еще трое должны присоединиться в Иркутске. Это шоп-тур, или челночный рейс, или просто чартер.

Меня зовут Василий Корабленко. Имею в жизненном активе высшее образование, трехлетнего сына и жену – Марину, беременную нашим вторым ребенком. Эта как-то самопроизвольно получившаяся беременность является обстоятельством одновременно и радостным, и тревожащим. Радостным потому, что дети вообще обстоятельство положительное, а тревожащим, поскольку живем мы очень уж скудно, в маленькой комнатке, где и одному нашему ребенку не развернуться, а куда поместится второй – даже представить трудно. Я уже почти год после окончания МГУ работаю стажером-исследователем в одном из академических институтов, но на основной работе бываю не очень часто, гораздо чаще я бываю на рынке в Лужниках, где ежедневно торгую сирийской жевательной резинкой.

На этом рейсе я – групповод. Еще не знаю, хорошо это или плохо. За границу лечу в первый раз. Имею взятый из дома запас продуктов на неделю. Настроение лучезарное. Как бы оно ни сложилось, все равно, за границу – это круто!

Мой папа, профессор, доктор наук, был в своей жизни за пределами нашей Родины около пяти или семи раз. Хотя, надо отдать ему должное – он не рвался в загранкомандировки, считая унизительным выпрашивать их у начальства. Каждый отъезд моего отца для меня был наполнен надеждами на нечто невероятное, что можно получить только «там», причем при каких-то почти сверхъестественных обстоятельствах. Каждое его возвращение вызывало взрыв разнообразнейших предчувствий и переживаний. Когда он приезжал домой, открывал в большой комнате свой чемодан и собирался раздавать подарки, мое сердце было готово выпрыгнуть из груди и носиться по комнате. А когда я, наконец то, получал что-то в красивой пластмассовой или бумажной упаковке – это было как волшебный подарок от феи. Я даже брал папины подарки с собой в кровать и спал, засунув их под подушку, при том, что мне было уже лет двенадцать, а то и четырнадцать. Даже как-то неудобно об этом вспоминать, выходит, я был такой алчный и жадный ребенок, которого интересовали только всякие красивые штучки, а не сам приехавший из командировки отец. А теперь вот я, в свои неполные двадцать пять лет, испытывая сложную смесь бурной радости и некоторого тревожащего недоумения, сам лечу куда-то ТУДА.

Меня на эту «халявную» работу устроила сестра жены. Хотя, слово «устроила» еще из того старого, советского времени, когда можно было именно «устроить» на работу даже вопреки здравой необходимости. Сейчас бесполезных субъектов ни в одном мало-мальски приличном заведении держать уже никто не будет. Просто в туристической компании, где она работала, образовался дефицит молодых людей, имеющих загранпаспорт, и она порекомендовала меня, как родственника, за которого может поручиться. Заграничного паспорта и у меня на тот момент не было, но у родителей был знакомый человек, можно сказать – друг семьи, который прямо в МИДе мог посодействовать. Было непросто добиться этого содействия, поскольку обращаться к кому-то с просьбами у нас в семье считалось неприличным и даже унизительным. Мне с большим трудом удалось убедить маму в необходимости пойти на такой крайний шаг, при этом пришлось пообещать, что если у меня получится на этой работе закрепиться, то я буду летать один-два раза в месяц, а на рынке работать брошу, и больше времени буду отдавать основной работе в институте. Маме как-то удалось убедить отца, к которому я и подойти с таким кощунственным предложением никогда в жизни не решился бы. Отец помог, но не сказал мне на эту тему ни слова, хотя мы и встречались с ним несколько раз, пока я оформлялся. Естественно, он всё знал и, более того, делал по маминой просьбе соответствующие звонки, но в наших разговорах этот вопрос был самым страшным табу. Эта важнейшая в тот момент семейная проблема никогда не упоминалась в разговорах, подобно тому, как некоторые дикие племена никогда не произносят вслух имена злых духов, угрожающих всему племени смертью. Вероятно, для отца было легче сделать вид, будто ничего не происходит, чем хоть как-то одобрить тот факт, что его сын намеревался идти по кривой дорожке рыночного торгашества.

Так или иначе, я получил паспорт через две недели и тут же был приглашен на собеседование, которое заключалось в пристальном рассматривании моего новенького документа и нескольких малозначимых уточнениях. Потом мне задали щекотливый вопрос: возможно ли еще делать такие паспорта по моему каналу и сколько это стоит, на что, я, изо всех сил напуская туману, уклончиво ответил, что нужно с кем-то поговорить, а получится или нет сделать еще, я пока сказать не могу. При этом я старался не подавать виду, что на самом деле и заикнуться больше не смогу перед своими родителями о каких-то там одолжениях и сделках с совестью. Я твердо знал, что поступок, на который они пошли ради меня, был чуть ли не самым большим за всю их жизнь компромиссом с представлениями о порядочности, и ни о каких «продолжениях сотрудничества» не могло быть и речи, ни при каких обстоятельствах. Тем не менее, после моих путаных объяснений и туманных обещаний, молодая женщина, проводившая со мной собеседование, взглянула на меня с долькой уважения и начала рассказывать о том, что именно мне предстояло делать на новой работе и что я должен был за это получить. Условия выглядели очень соблазнительно – судите сами: бесплатный пролет и недельное проживание в отеле (правда, без питания), пятьдесят долларов – зарплата (за неделю!) и бесплатные 120 килограммов груза. Этот последний пункт я не очень понимал. Чего делать с этими килограммами?

Вообще, воспитанный в академической семье, я с легким пренебрежением и опасением относился к сфере торговли, в частности, к тем знакомым знакомых, которые «таскались» в Польшу с какими-то часами, утюгами, фотоаппаратами, а потом что-то кому-то предлагали, продавали… Я, как учила меня мама, был «выше этого». А уж жуткие рассказы о том, как люди «попадали на деньги» в результате челночного бизнеса и как потом свои долги отрабатывали, сформировали у меня устойчивую антипатию к этой области.

Несмотря ни на что, у меня был секретный план – попробовать при благоприятных обстоятельствах продать свои килограммы. Возможность заработать за неделю кроме самой поездки ЗА ГРАНИЦУ и пятидесяти долларов (суммы, которая равнялась приблизительно половине тогдашней месячной зарплаты моих родителей) еще долларов около ста казалась мне совершенно нереальной и фантастической. А поскольку, помимо всех этих соображений, я твердо знал, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда, и бесплатный сыр бывает только в мышеловке, то с некоторой тоской ждал какого-либо ужасного подвоха или безобразия.

Впрочем, в отношении безобразий было еще чувство предвкушения. Я в целом к безобразиям был морально готов и с интересом поглядывал по сторонам, выискивая глазами симпатичных попутчиц, пытаясь понять, кто из них без мужика, и размышляя, с чего бы начать знакомство. Вести себя при этом я старался совершенно порядочным образом, не допуская, как мне казалось, по отношению к вверенным мне женщинам никаких двусмысленных поползновений.

Такие вот сложные чувства комкались тогда в моей душе из кусков и осколков прежних понятий. Они пока были разрозненными и почти не связанными ощущениями, им только предстояло увязаться друг с другом и со всем, что ждало меня впереди. Старые конструкции уже не составляли стройной, логически выверенной формы, а новые только намеревались выстраиваться.

Помимо всего прочего, в сложной гамме моих ощущений присутствовал дополнительный тревожный дискомфорт. Его источники были у меня в трусах и в обеих кроссовках. Дело в том, что все деньги для оплаты рейса (заправки, стоянки, всевозможные аэропортовые услуги) вез я. Сумма была чуть больше тридцати тысяч долларов, которые равномерно распределялись у меня между обоими носками и специальным карманом в трусах, который мне пришила мама в ночь перед отлетом. Вызывая легкое недоумение бдительной публики, я то и дело пощупывал это деньгохранилище. Делал я это через брючный карман и, как мне казалось, совершенно незаметно, но со стороны все выглядело так, будто я ежеминутно проверяю, на месте ли мое мужское достоинство. Сперва мои странные действия несколько настораживали окружающих, но постепенно все привыкли и простили мне эту маленькую слабость, подумав, вероятно, что человека совершенно без отклонений теперь уже и не найти, и пусть лучше я чего-то там трогаю в штанах, чем я был бы злобным, замкнутым и недружелюбным. Или еще чего-нибудь в этом роде подумали мои туристы, прежде чем перестать обращать внимание на такое мое странное действие. Толстые пачки в носках, завернутые в скользкие целлофановые пакеты, немного мешали ходьбе. Ноги в великоватых кроссовках беспрерывно съезжали набок, пытаясь обрести устойчивую почву а скользкий пакетик оттеснить к краю, скомкать и вжать в угол. Но пакетик был толстенький и не очень-то поддавался, поэтому моя пятка оказывалась то справа от него, то слева. Несколько раз я даже слегка спотыкался на ровном месте от такого внезапного перемещения центра тяжести.

* * *

Первое впечатление от знакомства с группой неожиданно оказалось приятным. В соответствии с пессимистично-двусмысленными инструкциями, полученными в офисе перед отлетом, и моими личными предположениями, я ожидал попасть во враждебную, хамскую среду, состоящую из хулиганов, алкоголиков и базарных «хабалок». Вместо этого ко мне стали подходить и послушно отмечаться в списке совершенно нормальные, даже симпатичные, иногда мило застенчивые, иногда непринужденно-раскованные женщины, задававшие обычные вопросы всех отъезжающих, и терпеливо выслушивавшие мои не очень компетентные ответы. За ними потянулись дружелюбные, хотя и немного настороженные, но совсем не похожие на головорезов мужчины, которые, помимо всего прочего, сразу добродушно начали приглашать меня в свою большую, шумную и веселую компанию.

От времени назначенного сбора до реальной посадки в самолет прошло более шести часов, при этом ни малейшего роптания не наблюдалось. Люди были привычные и не скандалили. На первый раз мне с группой повезло. Всё больше моих пассажиров с каждым оборотом стрелки часов выглядели прилично «под шафе», настроение у всех было приподнятое и радостное.

* * *

В кулуарах самолета

Наконец, меня провели на борт воздушного судна, чтобы я заплатил командиру премиальные, указанные в перечне расходов. Я впервые находился в пустом самолете, где командир здоровался со мной за руку, как со своим, а стюардессы без всякой просьбы приносили нам на подносе минералку. При этом, пока мы с командиром «занимались делами», другие члены экипажа деликатненько вышли погулять. Второй пилот показался мне немного сердитым, но было полно других впечатлений, от которых я не мог не ощутить себя весьма значительной персоной. Бросив сумку на три самых комфортных передних места, я вернулся к своей группе, проходившей в тот момент пограничный и таможенный контроль, а экипаж остался на воздушном судне, готовиться к вылету.

– Забавный мальчишка. Типа моего Вовки, наверное, только институт заканчивает. Этот, правда, вроде как пристроенный к работе, а моему куда устраиваться, большой вопрос…

– Как его зовут-то, командир?

– Сейчас гляну… Корабленко Василий Владимирович.

– Дал бы я по жопе этому Василию Владимировичу хорошей хворостиной, чтоб маленько его в чуйство привести, а потом уже с ним разговаривал!

– Чего это ты так на молодежь осерчал, товарищ второй пилот?

– Да противно, командир, борт наш в летающий бардак превращать за их паршивые премиальные. И девчонок наших жалко. Эти же орлы через полчасика пьяные в салон завалятся, начнут водку жрать, хамить, требовать, чтобы им песен завели, деньги свои провонявшие пихать и к нам в кабину ломиться: «На тебе, дядя, сто баксов, дай порулить самолетом». Тошно от всего этого.

– А что делать, дорогой мой товарищ второй пилот? Ребята из внутренних отрядов вообще бамбук курят. Видно, время поменялось. Наше с тобой ушло, их пришло…

– Ну что ты говоришь, командир?! Чье время ушло? Чье пришло? Да как это вообще может быть? Мы с тобой по двадцать лет без малого отлетали, сколько образцов новой техники освоили, только мы их самолеты перегруженные можем сажать и с полосы не выкатываться. Мы с тобой профессионалы! А они недоучки и поганцы малолетние. Им еще учиться каждому года по три, по четыре, таким Василиям Владимировичам, чтоб хоть по-русски грамотно слова выговаривать. А он здесь приходит, засранец, нам премиальные раздавать… Капиталисты, етить твою…

– Ну, не кипятись ты… А вот скажи, что бы ты для своего сына предпочел, чтобы он без денег мыкался или вот так, как этот пацан, например, группы сопровождал?

– Ты, командир, не хуже меня знаешь, где мой сын сейчас свой долг Родине отдает за таких вот, как эта тонконогая макаронина с баксами. Он сам свой выбор сделал в соответствии с моим воспитанием и нашими семейными традициями…

– А я тебе скажу, без всякого сожаления отменил бы я все семейные традиции и всё воспитание для своего Вовки, лишь бы у него в жизни все сложилось нормально. Не хочу, знаешь, чтобы он героически преодолевал что-нибудь, как мы с тобой, и с чем-нибудь боролся, а в конце концов еще героически отдал бы за это что-то свою молодую жизнь! Не хочу, чтобы ему приходилось свою гордость в чай вместо сахара замешивать. Пусть бы просто пожил парень по-человечески, женился бы, детишек нарожал мне, внучков…

– И жопы чтоб вылизывал таким, как этот господин с баксами и его начальники.

– Этого бы не хотелось, да мы и не знаем с тобой, как у них все происходит, может, и не хуже, чем у нас?

– Ладно, командир, я здесь спорить не буду, но платформы у нас с тобой разные.

– Да и наплевать на эти платформы.

– И то верно… категорически согласен.

Пару раз по ходу регистрации возникали мелкие формальные вопросы, и туристы, указывая в мою сторону, говорили: «Вон наш старший, спросите у него…»

Господи! Я!!! Старший!!! Да я всегда был самым младшим!!! Самым младшим в своей семье, среди родителей и старших братьев. Самым младшим среди школьных и институтских приятелей, если не по возрасту, то по статусу внутри компании. А здесь я – старший для почти сорока полноценных взрослых людей, да притом еще и не последнего достатка и социального положения. По крайней мере, в материальном плане, мне до них как до Луны.

Это очень приятно, когда тебя считают «старшим» и при этом дружелюбно относятся ко всем твоим промахам. Особенно если вспомнить, как за несколько часов до этого ты со своим интеллигентским апломбом опасался унизительной роли обслуживающего персонала при ограниченных, агрессивных и грубых людях.

По мере того как хвост группы сокращался и подходила моя очередь, я ощущал нарастающее беспокойство. А вдруг меня обыщут и начнется скандал! Инструкция на этот счет была простая: сказать, что деньги мои личные. Но хотя я согласно кивнул тогда в офисе, в настоящий момент у меня совсем не было твердой уверенности, что я так сделаю, ведь тогда надо будет объяснять, откуда они собственно, у меня взялись. Ни я, ни мои родители, никто из моей семьи таких денег никогда в руках не держал, и объяснить их происхождение мне было совершенно невозможно. Но все мои страхи, к счастью, развеялись, как только я подошел к стойке инспектора – тот, шлепнув печать на моей декларации, подал мне ладошку для рукопожатия и задал только один вопрос: «Твои все?» Я облегченно и радостно закивал, понимая, что на этой таможне обыскивать групповодов не принято.

В самолете после посадки всех пассажиров еще остались места, поэтому мы расселись вольготно. Наиболее неугомонные (а таких было большинство), опрокинув спинки передних кресел и рассевшись вокруг них, как вокруг столов, продолжали начатую в аэропорту выпивку. Многие переоделись в спортивные костюмы и тапочки. Кто-то дремал, расположившись на целом ряду кресел и укрывшись тремя-четырьмя пледами. Некоторых «особо выпимших» пассажиров, заботливые стюардессы препроваживали спать в пустом заднем салоне, который предназначался для багажа туристов на обратной дороге.

Обстановка, в общем, была совсем не такой пристойной как на обычном, тем более, международном рейсе. Наш самолет чем-то напомнил мне студенческое общежитие. Люди устали от многочасового сидения и стояния в аэропорту, впереди у них была неделя какой-то особенной, еще не знакомой мне, но уже притягательной, жизни. Экипаж, отчасти понимая эти обстоятельства, отчасти под влиянием премиальных, совершенно не возражал против домашней обстановки. Стюардессы, правда, произнесли на двух языках обязательные инструкции про «застегнуть ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение», но вместо борьбы с их невыполнением, дружелюбно начали раздавать выпивавшим пластиковые стаканчики для напитков и аэрофлотовские чайные чашечки с блюдцами вместо пепельниц.

Меня все наперебой звали присоединяться. Я благоразумно отказывался некоторое время, ссылаясь на необходимость разобрать сопроводительные бумаги.

Через часик, не желая прослыть снобом и польщенный настойчивым вниманием людей старших и гораздо более опытных, я, конечно, уже выпивал то в одной, то в другой компании.

Моя давнишняя проблема – запомнить, как кого зовут. Вдвойне неудобно, поскольку как зовут меня, все уже выучили.

Но все же, постепенно некоторые пассажиры обрели «устойчивость» в моей голове. Уже есть к кому обратиться по имени, уже разговоры стали почти товарищескими, уже почти ушла неуверенность, на месте которой постепенно начало вырастать радостно-азартное ощущение, что все, тьфу, тьфу, тьфу… похоже, получается. Я начал чувствовать безопасность, подконтрольность и предсказуемость происходившего. Пришло ощущение, что я здесь принят, свой, и притом мое место довольно высокопоставленное.

В двух шагах от меня, уже опрокинув не один десяток маленьких стаканчиков, расположился огромного размера парень, которого знали почти все. Его звали – Саша Цукану. Он из Молдавии. С первой минуты сбора в аэропорту вокруг него образовался хохочущий клубок. Кажется, что он может шутить по поводу всего на свете. Глядя на его дружелюбную ухмылочку, каждый ощущал себя причастным к чему-то озорному и веселому. Женщины, снисходительно прощали ему самые сальные и скабрезные шуточки, поскольку даже они выходили у Саши Цукану мило, необидно и смешно. Постепенно я заметил, что Сашина живая и веселая улыбка начала стекленеть, и увел его в задний салон поспать. Он не сопротивлялся и послушно пошел со мной по проходу, попутно отпуская шуточки, смысл которых был уже не вполне понятен, поскольку язык едва его слушался.

Невдалеке спали, нежно обнявшись и укрывшись пледом, двое, напоминавшие молодоженов. Если бы я не знал по спискам, что у них разные фамилии и не видел, как в аэропорту каждого провожал законный супруг или супруга, я бы просто за них порадовался. Теперь я радуюсь за них вдвойне и, конечно, выполняя их «законную» просьбу, расселю вместе, в одном номере. У людей есть возможность побыть друг с другом недельку, не убегая воровским способом из семьи на несколько часов, не выкручиваясь и не придумывая глупых отговорок. Совмещая, если можно так выразиться, приятное с полезным. Кстати, по отрывкам разговоров, я понял, что их «вторые половины» хорошо знают друг друга, поскольку ведут совместный бизнес по реализации в Москве того самого «колониального товара», за которым мои «молодожены» полетели. И всем хорошо.

Еще в самолете была неутомимая компания. Их человек шесть-семь. Все летают и знают друг друга давно, все у них отработано, все идет по накатанной. Они не переживали, как новички о том, где что закупить, как упаковать, почем взять. Их китайские партнеры уже знали о дате их прибытия и ждали с готовым товаром. Вопрос что и почем покупать они для себя решили больше года назад, ассортимент был им знаком, точно свои пять пальцев. Как большие профессионалы, они могли позволить себе не напрягаться.

Новички всегда мечтают втиснуться в такой коллективчик, поскольку рассчитывают на приобретение бесценного опыта, на знакомство с китайскими производителями. В «нашей» компании в качестве новичков были две милые девушки (не считая меня). Они храбро пили водку наравне с гостеприимными ребятами-«старичками» и, похоже, готовы были к любым (в разумных пределах) испытаниям.

Еще две миловидные девушки, с которыми меня познакомил Саша Цукану – Катя и Настя, тихонько дремали, укрывшись пледами. С самого начала они почти не участвовали в общем веселье, но не по причине стеснительности, а видимо, потеряв уже интерес к самолетным попойкам. Некоторое время они наблюдали за происходившим с легким оттенком скептического интереса, как умудренный жизнью человек смотрит на резвящуюся молодежь, а вскоре уснули, не обращая внимания на окружающий праздник жизни.

Мой огромный интерес с самого начала вызывали две очень интеллигентные, ухоженные женщины, похожие на образованных и совсем не бедных жен (или сильно выросших дочек) советской элиты. Им было чуть больше сорока, у обеих, судя по разговорам, дети-подростки. По поводу мужей ничего не понятно – приехали в аэропорт сами, без провожатых. Но хотя обе были хорошо одеты и явно следили за собой, одна уже не сильно привлекала внимание – казалась эдакой «тетенькой без сексуального подтекста», чего не скажешь о второй, которая сразу будоражила фантазию. О таких говорят: эффектная женщина – высокая, элегантная, женственно грациозная, с красивыми ухоженными руками, унизанными стильными колечками и идеальным маникюром. На правильном, интеллигентном лице глаза и губы, составляющие завораживающее, почти гипнотическое действие на мужчин. Она казалась все понимающей и совсем не строгой, а… ласковой, что ли. Это очень располагало и притягивало, я сразу заметил, что не только меня. Вели они себя совершенно не чопорно, а абсолютно просто и открыто, но как-то так, что все ухажеры понемногу от них отстали, переориентировавшись на девчонок-хохотушек.

Что-то мне подсказывало, что обе эти женщины – еврейки. Моя мама сразу бы определила, а я только предполагал. В принципе, похоже – густые черные волосы, глаза карие, и что-то еще, не пойму что… А мне что? Хоть еврейки, хоть хохлушки! Лишь бы человек хороший был. Издалека я наблюдал за тем, как они беседовали и грациозно пили кофе.

– Ирина Борисовна, вы бы хотели провести несколько дней в нежных объятиях такого вот трогательно-худенького юноши? Он обожал бы вас, восторженно боготворил, нежно целовал бы ваши пальчики и неутомимо любил каждую ночь?

– Я бы, Наташенька, не отказалась, конечно, но смотрит то он больше в твою сторону, да и твой интерес к этому мальчику, судя по твоим глазкам, уже вполне определился, моя дорогая.

– Ты же знаешь, Ирочка, что это невозможно. К сожалению, придется отложить наш роман на неопределенный срок… Но как мне его хочется, и глазки у него такие… многообещающие. Так бы и впилась в него, просто разорвала бы на кусочки без всякого стеснения и без пощады… выпила бы все, что у него есть для меня…

– Ну что ж, не забудь ему пару раз загадочно улыбнуться, чтобы он раньше времени не убежал в чужой огород. Хотя это почти неизбежно…

– Я буду страдать…

– Надеюсь, не очень сильно, моя дорогая.

* * *

Иркутск, его не перепрыгнешь.

Через восемь часов после взлета наш самолет должен был приземлиться для дозаправки в аэропорту города Иркутска. Можно было бы долететь и напрямую, но, как мне объяснили пилоты, заправка керосином в Китае в несколько раз дороже, чем то же количество топлива в городе на Ангаре. Выгоднее оплатить одну лишнюю взлет-посадку, тем более, по тем же невысоким российским расценкам. Одно только плохо. Этого дешевого керосина в Иркутске никогда не бывает, и даже регулярные рейсы стоят по насколько суток с пустыми баками. У нашего туристического агентства в Иркутске свои представители, знающие нужных людей в аэропортовских службах, и должны добиться, чтобы нам – чартеру, которому вообще ничего не положено, дали керосин в первую очередь. Надежда вся на них, поскольку просидеть в Иркутском зале ожидания хотя бы сутки, при оплаченной в Китае гостинице, не хочется никому. Перед посадкой почти все просыпаются, бросают есть-пить, приводят себя в порядок, рассаживаются. Кое-кто даже принимается читать газеты.

Сели ранним утром. На запрос командира о заправке, службы аэропорта привычно ответили, что керосина нет, и посоветовали улетать на своем топливе, поскольку с их точки зрения, ждать нечего. Причины отсутствия топлива назывались совершенно фантасмагорические, вроде того, что в результате жуткой аварии перестала работать единственная труба, и топлива физически не поступит очень долго. Послушать их, городу грозит скорый энергетический кризис, который приведет к остановке жизни вообще!

Я слушал все эти ужасы, видел обилие людей, не первый день сидящих в зале ожидания, и был уверен, что мы не улетим отсюда никогда. Меня охватывала тоска и безнадежность. Я чувствовал огромную вину, стыд и ответственность перед моими пассажирами, которые терпеливо и с надеждой дожидались меня в самолете. Я не мог представить, как вернусь «к себе» на самолет и что им скажу? Что я ничего не знаю, и, возможно, мы останемся здесь навсегда? Но как не хотелось бы!

В этот момент я смог осознать, что смутное ощущение потери, отсутствия чего-то важного, которое заставляло меня уже по пятому разу тревожно перебирать свои документы и ежеминутно щупать свой заветный карман на трусах, вызвано не чем иным, как отсутствием обещанных мне представителей, которые и должны были все чудесным способом решить и организовать. Эта спасительная мысль дала надежду, а заодно и направление деятельности.

Я начал расспрашивать сотрудников аэропорта. Про наших представителей никто не знал, тем более, что я был уже в «заграничной» зоне, там где могут находиться только пассажиры, уже прошедшие паспортный и таможенный контроль, и в моем паспорте уже стоял штамп о вылете из нашей страны через контрольно-пропускной пункт аэропорта Домодедово. Я набрался наглости (еще двенадцать часов назад я бы, наверное, не сделал этого даже под страхом расстрела) и, подойдя к ближайшему пограничному инспектору, заговорщицким голосом объяснил в двух словах ситуацию и попросил дать мне выйти в город на полчасика. Он внимательно выслушал мои слова и сделал длинную паузу… Внезапно постигнув ее смысл, я тихонечко, в виде рукопожатия передал ему двадцать долларов, сам деревенея от такого кощунственного поступка, совершенно недостойного сына без пяти минут академика! Засунув мою (из личных средств) двадцатку в карман своих штанов, пограничник, не меняя выражения лица, сделал мне знак глазами и негромко сказал, что его смена кончается через два с половиной часа. Я незаконно пересек государственную границу Российской Федерации и понесся в аэропорт.

Купив жетончиков в ларьке возле аппетитно пожиравших деньги игровых автоматов, метнулся к висевшему на стене телефону и начал названивать по номерам, которые мне дали в Москве «на всякий случай». По двум номерам никто не отвечал, на третьем ответил женский, точнее старушечий голос. Когда я сбивчиво растолковал, в чем дело, бабулечка-вахтерша дружелюбно объяснила мне, что я дозвонился в аэропортовскую гостиницу, и этих ребят она знает, но где они сейчас, сказать не может. Телефоны, по которым я безуспешно названивал сначала, это их телефоны в номерах, но то, что они не отвечают, совсем не значит, что их дома нет. Бабуля мудро посоветовала прийти и настойчиво постучать к ним в дверь, поскольку к телефону они могут не подходить, затем дала номера их комнат и объяснила, как дойти до гостиницы.

Спасибо этой доброй женщине! Я до сих пор испытываю к ней чувство глубокой признательности. Ведь возможно отчасти ей я обязан всем, что сейчас имею теперь в жизни. Она помогла мне в моей первой нештатной ситуации! Спасибо еще раз!

Примчавшись в гостиницу, благо она была в пяти минутах ходьбы от аэропорта, я нашел нужные номера и начал ломиться в заветные, расположенные друг рядом с другом двери, рискуя их выломать, и, как заклинание, шептал одними губами: «Только бы они были дома!»

Они оказались дома! Просто спали! Сначала открылась дверь справа и оттуда высунулась заспанная, испуганная белобрысая мордашка, как мне показалось, почти ребенка. Я назвал себя, в двух словах рассказал, в чем дело, зачем-то передавая историю про трубу и энергетический кризис. По ходу моего повествования паренек приосанился и, в конце концов, перебил меня недовольным: «Ну и чего было так в дверь колошматить»?! Мне было начальственным голосом приказано ждать здесь. Я стал ждать. Представители, по иерархии предприятия, где я начинал свою карьеру, были рангом выше групповодов. А рангом ниже групповодов (то есть меня) не было никого. Посему мне нужно было быть предельно тактичным. Парень быстро оделся, вышел в коридор и оказался молодым человеком лет девятнадцати-двадцати, совсем маленького роста, абсолютным альбиносом с бледно-голубыми глазами. Запах алкоголя, распространявшийся из его комнаты в коридор, будоражил в моей голове проблему детского алкоголизма.

Мы пошли с ним на другой этаж, как я понял, к ГЛАВНОМУ представителю. Пришли в такой же номер, только этажом выше. Главный представитель – худой парень с не очень приятным лицом, где под крючковатым носом презрительно изгибались тонкие губки, валялся одетый на полуразобранной кровати и смотрел телевизор. Кстати, он тоже был блондином, и, хотя больше ничем на своего «младшего» коллегу внешне не походил, мысль о том, что они или родственники, или члены какой-то тайной, возможно злодейской организации, долго меня не покидала. Мой провожатый неожиданно басистым, даже суровым голосом, совсем коротко, буквально в двух словах изложил цель моего визита, как мне показалось, упустив самое главное (про трубу и энергетический кризис). Главный представитель, едва удостоив меня мимолетным, но красноречиво хамским взглядом, молча кивнул своему коллеге, после чего мы оба вышли в коридор. Он, судя по скрипу панцирной сетки, тем временем начал «вставание с кровати». В этот момент я подумал, что у него имеются какие-то скрытые личные обиды на Московскую метрополию, что, кстати, впоследствии и подтвердилось: В мою следующую поездку он уже работал на той же должности в свежеорганизованной фирме наших конкурентов.

Заполняя неловкую паузу, я всего лишь решился задать вопрос про их неотвечающие телефоны. Юный альбинос зыркнул на меня светло-голубыми глазками и пояснил, что у него телефон вчера «случайно поломался», а «главный» как назло решил переехать в другой номер, и новый телефон сообщить в Москву еще не успел.

Я стоял и думал, что, наверное, в нашей жизни все организовалось не совсем правильно, если такие неприятные люди выходят в разряд незаменимых. И мне, преследовавшему благородные интересы спасения новых товарищей, уже захотелось пожелать этим блондинчикам всяческих неудач в деле заправки «моего» самолета. Я, конечно, беспрерывно отгонял от себя эти еретические мысли и поминутно плевал через левое плечо, чтобы не сглазить. Со стороны это, наверное, выглядело странновато: стоит эдакий сильно возбужденный и не очень бритый юноша со слегка диковатым взором и через каждые тридцать-сорок секунд чуть поворачивая голову к левому плечу, немного приоткрывает левый же уголок рта, после чего дозированно и ритмично троекратно выдыхает через нее воздух со странным характерным звуком, немного похожим на имитацию детьми стрельбы, когда они тихонечко играют в войну.

Блондинчик начал на меня посматривать с опаской, разговор прекратился, мы стояли молча. Я раскачивался на своих выгнутых коленках вперед и назад и продолжал «поплевывать», а он все чаще и все беспокойнее поднимал на меня настороженно непонимающие глазки, оконтуренные сверху фрагментарными беленькими ресничками и едва заметными беленькими бровками. Иногда он даже морщил при этом лобик. Напряжение все нарастало, и я не знаю, чем бы кончилось наше невербальное противостояние, если бы через десять минут не открылась дверь, и главный представитель не двинулся бы по коридору в сторону выхода, практически не замечая нас. Мы молча и без вопросов последовали за ним на расстоянии метра-полутора. Я недоумевал, но решил помалкивать, чтобы не спросить чего лишнего.

Нас заправили через час. Откуда-то подъехали один за другим несколько стареньких заправщиков, и двое рабочих в коалиции с нашими техниками, начали заполнять резервуары керосином. Пассажиров по моей просьбе даже не стали выводить в зал ожидания на время заправки, что является страшенным нарушением инструкции по авиационной безопасности (как я узнал позднее). К этому моменту я был уже на самолете, где чувствовал себя превосходно. Все благодарно и уважительно смотрели на меня, и сам я чувствовал себя героем, ни больше, ни меньше. Надо сказать, что обычное время «транзитного» пребывания чартера в Иркутском аэропорту не бывало меньше двенадцати-четырнадцати часов, мы же через четыре часа после приземления уже выруливали на взлетную полосу с полными баками.

* * *

Ты мне нравишься, Китай, а как я тебе?

От Иркутска до Тянь-Цзиня лету всего часов пять, не больше. Уже почти никто не выпивал, все были взбудоражены в предвкушении окончания перелета и начала работы.

Мы пошли на посадку – за окошком были видны ниточки дорог с перемещающимися точечками автотранспорта. Потом стали видны дома, пешеходы, велосипедисты – и все, между прочим, иностранное.

Сели мы с легким дребезжанием, незакрепленные дверки хлопали, что-то громко падало на пол, пассажиры сидели смирно и дисциплинированно. Когда все шасси коснулись земли, группа облегченно и радостно зааплодировала командиру. Мы вырулили на стоянку, стюардессы открыли дверь, и в салон ворвался горячий и сухой – иностранный воздух. Я принюхался и почувствовал что-то особенное. В этот момент к нам на велосипеде подъехал китаец в синей форме, остановился возле самолета и стал спокойно ждать. Потом подошли еще трое, и, наконец, подъехал трап, по которому нам поднялся представитель карантинной службы. Я встал, максимально вежливо улыбаясь, он мне кивнул, прошел через весь салон, бегло оглядывая вновь прибывших в Поднебесную, спросил по-русски, все ли здоровы, и нет ли на борту животных? Все категорически затрясли головами. Мол, все в полном порядке. Я знал, что должен был заплатить ему небольшую официальную пошлину. Деньги я благоразумно отсчитал заранее в туалете, чтобы не показывать толстую пачку, и он, получив их, задал мне вопрос в одно слово: «Фапьяр!?». Я не знал что такое «фапьяр», но на всякий случай кивнул головой, и он выписал мне квитанцию на бланке с иероглифами и поставил на нем печать с большой пятиконечной звездой.

«Фапьяр» – это и есть квитанция. По ним я буду отчитываться в Москве. Фапьяры в Китае дают все, даже таксисты. Их нужно собирать, поскольку без документа в Москве деньги могут не возместить, а с документом – в два счета (если ты не вылез за пределы своих «прочих» расходов).

Дальше к нам поднялись пограничники. Им я передал свой наиболее ценный документ – групповую визу. Они ее внимательно изучили, поставили какие-то штампы, строго посмотрели на меня, уточнили количество людей и ушли. Подошел аэропортовский автобус, и нас пригласили выходить. Внизу уже суетилось множество людей в униформе. Одни сливали туалеты, другие подсоединяли какие-то кабеля, третьи, вооруженные ведрами и швабрами, ждали нашего ухода, чтобы приступить к уборке салона.

Нас привезли в красивый, просторный, современный аэропорт. Я такие аэропорты видел только в кино. Здесь было даже лучше, чем в нашем Шереметьево-2, гораздо свободнее и чище. Группа начала проходить паспортный и таможенный контроль, я стоял со своей сумкой через плечо в конце и наблюдал за общей ситуацией. Через несколько минут подошла улыбчивая девушка-китаянка и сказала по-русски, что она – представитель китайской принимающей стороны и автобус для перевозки группы в гостиницу уже ждет. Все происходило очень быстро, организованно и аккуратно, совсем не похоже на наше бестолковое российское шатание из угла в угол. Через несколько минут появился низенький, плотный парень, который прошел мимо паспортного контроля, гордо предъявив какой-то пропуск. Он подошел почти ко мне и, окидывая взглядом пространство, недовольно обратился ко всей группе: «Где ваш групповод!?» Я, в полуметре от него, сдержанно и негромко ответил, что я здесь, и в этот же момент понял, что это и есть тот самый легендарный китайский представитель по фамилии Крючок. Чувство радости и облегчения родилось в моем сердце оттого, что наконец я встретил коллегу, русского, который знает китайский язык, местные правила и сейчас скажет, что мне делать дальше с пакетами в ботинках и в трусах. Я даже не обиделся на его высокомерный тон и вызывающий вид. Похоже, это было принято в нашем агентстве среди персонала.

Крючок с полминуты смотрел на меня снизу вверх. Думаю, он многое бы отдал, чтоб смотреть наоборот, но увы… Потом даже без «здрасте» сквозь зубы, он задал мне один вопрос: «Рейс оплатил?» Я честно ответил, что нет, и не знаю, как оплачивать, потому что я первый раз. Тогда старший товарищ сделал мне приглашающий знак головой и, бурча что-то про безобразную работу московского офиса и про то, что не его дело учить групповодов, повел меня через несколько лестниц и коридоров в какую-то комнату. Там Крючок подвел меня к конторке, где, обменявшись с китаянкой в очках парой фраз по-китайски, сказал мне: «Плати». Китаянка, улыбаясь, выжидательно смотрела на меня, показывая счет на сумму около двенадцати тысяч долларов. Уточнив, что это за взлет-посадку и стоянку, я, преодолевая неудобство, снял кроссовок и достал один из целлофановых пакетиков. На меня невозмутимо смотрели полтора десятка китайцев и наш представитель. Изобразив на лице немного виноватую улыбку, я отсчитал деньги. Получив всю сумму, китайская женщина просмотрела каждую купюру, на многих даже рисуя каким-то специальным карандашом – как я догадался, для проверки на подлинность. Несколько купюр при этом она попросила заменить. Процедура оплаты заняла почти час, потом мы пошли в следующий офис и заплатили за питание, потом за что-то еще, и еще. Хорошо, что по дороге оказался туалет, и я смог достать деньги из последнего потайного места. Хотя, похоже, даже если бы я залез вместо кроссовка к себе в трусы, это не вызвало бы у сдержанных китайских товарищей никакой особой реакции.

В месте последней оплаты Крючок меня покинул, сославшись на неотложные дела.

– Але, Москва, переведите меня на чартерный отдел и побыстрее, пожалуйста, я из Пекина звоню… Моя фамилия Крючок, пора бы выучить.

– Але, кто это? Маша? Привет Маша, ты узнала меня… ну хорошо. Слушай, кто у вас занимается набором групповодов?

– Да все мы всем занимаемся, кто кого приведет. Сейчас же проблема с этими новыми паспортами…

– Маша, я не знаю, с чем там у вас проблемы, но присылать таких дебилов, как сегодня, больше не надо. Хорошо?

– Ну, хорошо… а кто к вам прилетел такой ужасный?

– Вы уж там сами разберитесь, кто он и как его зовут, длинный такой, худой с блуждающей идиотской улыбкой на физиономии. Я не смогу нормально рейсы обслуживать, если групповоды будут при начальнике аэропорта деньги из трусов доставать и сразу после приземления, бросив группу, возьмут моду ломиться на рынок. Между прочим, группа до сих пор сидит в автобусе, а его нет. Где он, я не знаю. Это просто вам для информации. К тому же у него ни английского, ни китайского. Ну все, остальное нормально, по вылету рейса еще отзвоню. Пока.

Оплатив последний счет и спрятав очередной фапьяр, я с ужасом понял, что не знаю куда идти. Китайцы, к которым я пробовал обращаться по-английски, улыбались, но не понимали ничего. Не поддаваясь панике, я стал блуждать по коридорам и, на счастье, минут через двадцать выбрался обратно к тем же самым конторкам паспортного и таможенного контроля, где оставил свою группу уже почти три часа назад. Меня терпеливо ждала девочка-гид, вся группа сидела в автобусе. Несмотря на мою явную причастность к администрации, пограничники бдительно отыскали мою фамилию в списке, по буквам сверили ее с тем, что было написано в паспорте и, широко улыбнувшись китайской переводчице, поставили на нашу групповую визу последний большой штамп с несколькими звездами и множеством иероглифов. Я уже ничего не соображал и даже забыл забрать у пограничников необходимый для обратного вылета группы визовой список. Спасибо переводчице, она вернулась специально за моим экземпляром.

Когда я снова появился возле своих туристов, группа уже совершенно измучилась сидеть на жаре в автобусе, многие сердито на меня посматривали и были совершенно правы. Вообще-то представители сами должны были платить за рейс, просто забирая деньги у групповода и не заставляя туристов ждать по три часа. Но в моем случае Крючок почему-то решил наказать меня, а заодно и всех туристов, прогнав по этому «большому кругу». В Москву при этом поступило сообщение, что группа просидела в аэропорту Тянцзиня три часа по вине групповода (то есть меня), который сразу по приезде «ломанулся» на рынок, и его три часа не могли там выловить. Получив такую бессовестно лживую информацию, высшее руководство уже приняло решение по возвращении в Москву уволить меня без начисления зарплаты, но я об этом пока ничего не знал, и со счастливым чувством выполненного долга ехал из Тян-Цзиня в Пекин. Как только мы выбрались из города, по обеим сторонам нашего роскошного хайвея исчезли красивые, современные постройки, и показались поля, перемежавшиеся с хижинами и бродившими возле них людьми в лохмотьях. Один раз, когда мы стояли на светофоре, я несколько минут смотрел, как оборванный китайский мальчик вел за собой корову. Веревка, за которую он ее тащил, была продета корове через пустую, черную глазницу и в дырку над тем местом, где у человека расположена бровь. У меня эта картина вызывала ужас, но для окружавших мальчика и корову китайцев ситуация была в порядке вещей.

Всего дорога из Тянь-Цзиня в Пекин занимает около трех часов. Это если ехать по хайвею. Когда же по хайвею ехать нельзя (например, если накануне был снегопад, и там сплошные пробки), приходится тратить часов шесть-восемь на петляние по узеньким окольным дорожкам, где многих тошнит от обилия поворотов. В тот первый раз мы благополучно ехали по скоростной дороге и в назначенный срок были в гостинице.

Я вместе с переводчицей китаянкой быстренько разместил всех по номерам, отметил у себя в списке, кто где живет, а мне при этом достался отдельный номер с огромной кроватью, поскольку я оказался последний и не парный.

Номер мне показался шикарным, я видел подобную роскошь впервые в жизни, но впечатлений к этому моменту накопилось столько, что удивляться и восхищаться сил уже не было. Я просто сбросил свою синюю спортивную сумку, наполовину заполненную провизией, скинул уже «прикипевшие» к ногам кроссовки, сознательно купленные в Москве на размер больше, чтобы можно было зимой носить с шерстяным носком, выпал из пузырившихся на коленках джинсиков и, проведя пять минут под капиталистическим душем, забрался в огромную, застеленную крахмальными простынями и изобилующую подушками кровать.

Засыпая, я не думал ни о чем. Было только ощущение громадного прорыва в новый и замечательным мир, где кругом столько всего потрясающего, где совсем не страшно, и где мне многое по плечу.

* * *

На следующий день я получил от Крючка ключ и замок от склада, возле которого находилось мое рабочее место. Это был большой сорокафутовый контейнер, располагавшийся в техническом дворе отеля и предназначенный для хранения багажа моих туристов. Багаж представлял собой огромные баулы, очень плотно набитые различной мануфактурой и сверху обмотанные сплошным слоем рыжего скотча. Моя задача была – ежевечерне находиться возле этого контейнера и принимать мешки на хранение, взвешивая их на китайских весах с гирьками. Ворочая эти мешки, я каждый раз с удивлением обнаруживал, что мои руки покрываются черным налетом, наподобие сажи, смешанной с машинным маслом. Как я понял впоследствии, эта неприятная субстанция оседала на мешках из атмосферы китайских складов и рынков. Этим дышали все жители китайской столицы, этим дышали и мы. Чтобы не искажать историческую реальность нужно добавить, что здания, люди и машины в Пекине не покрыты никаким черным налетом и, кажется, никто не умирает, задыхаясь, на улицах. Наоборот, все достаточно опрятно и ухожено.

Из-за работы групповоды были исключены из вечерних развлечений, когда все встречались на ужине, завязывали знакомства, в том числе и романтические. Я поздно приходил со склада и трескал в номере то, что привез из Москвы. Зато днем мое время было совершенно свободно, и я с упоением таскался по китайским рынкам с какой-нибудь компанией. Кстати, это занятие оказалось весьма увлекательным, тем более что мои неуверенные предложения по поводу экскурсий на Великую Китайскую Стену или куда-нибудь еще никто не поддержал. Я так и не посетил ни разу ни одно китайское историческое место или музей, хотя рейсов после этого первого у меня было, наверное, не меньше двадцати. Это было не принято и казалось банальным пережитком старого советского времени, когда всех туристов скопом загоняли в автобусы и почти насильно катали по достопримечательностям, давая потом часик-другой свободного времени. Не могу сказать, что я очень хотел в эти музеи и страдал от отсутствия возможности туда поехать. Нет! Я быстро впитал новые ценности, и мне не хотелось ни в один музей! Мне нравилось шататься по рынкам, прицениваться к товару, останавливаться в маленьких ресторанчиках, чтобы перекусить, выпить кружечку пива с привычными для нас вареными креветками или совершенно неожиданным для русского человека блюдом – куриными яйцами синего цвета с почти прозрачным белком. По китайски – СунХуаДань. Эти яйца подаются с нежнейшим сыром и, если перебороть предубеждение и выкинуть из головы, что они специальным образом доводятся до чуть протухшего состояния, – лучше закуски к пиву я не пробовал.

Мне показали самый популярный в то время среди русских ресторанчик-забегаловку. Русские называли его – «У Лены». Вообще, наши соотечественники-челноки в Китае дают всем выделяющимся из общей массы китайцам новые имена. Родные китайские наименования запомнить сложновато, да и выговорить не у всех получается. Таким образом и появляется из Джан Хуася – Вася, а из Лю Ина – Лена. Ресторанчик «У Лены» имел своей главной достопримечательностью саму Лену. Эта китайская девушка в кратчайшие сроки выучила русский язык и, кроме того, помнила всех своих клиентов по именам и по гастрономическим пристрастиям, даже если видела их всего один – два раза. Сам проверял – это правда! Такая феноменальная память была у человека. А как приятно – приходишь в ресторан во второй раз, а тебе уже: «Здравствуй, Вася! Ты будешь, как и на прошлой неделе, салат из помидоров с огурцами, креветки и ДзяуДзы?» (это такие жареные пельмени). Конечно, ты отвечаешь: «Да».

А когда, проходя мимо, Лена серьезно отметила, что я стал гораздо лучше управлялся с палочками – симпатия к ней, объединившись с симпатией ко всему Китаю, наполнила душу счастьем и щенячьей радостью. Кстати, есть быстро в Китае не принято, если ты, конечно, не рабочий поденщик. Совсем по-другому чувствуется вкус, когда, никуда не торопясь, зацепляешь еду палочками и отправляешь в рот по маленькому кусочку, вместо того, чтобы умять все ложкой и навернуть вперемешку, почувствовав в конце пресыщение и неуемную тяжесть в животе.

Я, пользуясь случаем, прибарахлился, купив себе, жене, родственникам и детям разных тряпок и обувок. Мне даже пришлось приобрести еще одну большую сумку, чтобы все это добро складывать. Глупо было терять возможность существенно обновить свой гардероб – и сделать это в пять раз дешевле, чем в Москве. Тем более, я уже договорился с Цукану о продаже ему своих килограммов по немыслимой цене – аж по три с половиной доллара за каждый. Таким образом, у меня в распоряжении оказалось еще четыреста двадцать долларов! Я понимал, что это не совсем законная с точки зрения моих работодателей операция, но дух наживы и предприимчивости уже одержал во мне верх над интеллигентской нерешительностью. Тем более, мы с Сашей договорились о полнейшей конфиденциальности. Честно говоря, когда Цукану привез свои баулы на склад, и я их взвесил, ему не хватило ни своих, ни моих лимитов, и я по дружбе скинул ему с веса каждого мешка еще по два-три кило – как будто ошибся при взвешивании. Это составило еще килограммов пятьдесят. Деньги за эти, уже вчистую сворованные килограммы, я брать с него отказывался изо всех сил, он почти насильно всунул мне их уже в аэропорту.

Для компенсации ущерба турагентству, я на следующий день, коварно добавил по одному-два килограмма на мешок другим моим подопечным. Мне до сих пор стыдно за это. Но, наверное, если бы тогда я принял другое, более порядочное решение, моя жизнь пошла бы иначе. Я заочно прошу прощения у всех безвинно пострадавших. Простите, если сможете! Иначе никак не получалось. Пришлось мне на своем примере подтвердить бессмертное и не имеющее исключений утверждение Остапа Бендера о том, что все сколько-нибудь крупные состояния нажиты бесчестным путем. Хотя мое состояние в итоге получилось не очень то и крупным, но путь к нему начался именно так – с мелкого обжуливания доверившихся мне туристов и принявшей меня на работу организации.

А ведь воспоминание о теплом и добром отношении, которое без всякого притворства проявила ко мне эта первая группа, до сих пор согревает душу. После той моей поездки в турагентство поступило множество положительных отзывов и выражений благодарности за мою замечательную работу и вежливое обхождение. Множество туристов заявили, что летать впредь собираются только со мной. Как мне передали удивленные барышни из продающего сектора, особенно меня хвалили те две загадочные женщины, которых я оценил для себя в самолете как «жен или дочек советской элиты». Обычно эти женщины (а их звали Наталья Васильева и Ира Штейман) были очень придирчивы ко всему, что случалось на рейсе, часто жаловались и требовали компенсаций. Этой их склочности позднее также нашлось объяснение. Просто у Иры муж был юрист, преуспевавший и в прежнее, советское время, когда он работал директором юридической консультации, и в нынешнее, когда стал адвокатом. Клиентки эти были весьма сложными для компании, они ведь посещали Китай не с целью насущного заработка – у них с деньгами и так все было в порядке, а летали они только ради независимости от мужей. Но права свои женщины знали прекрасно, от них доставалось всем! А меня они вдруг похвалили. Сказали, что наконец-то стали набирать в групповоды приличных и образованных молодых людей. Вот так! А я и не подходил к ним ни разу за всю поездку! Даже, по-моему, не всегда с ними здоровался и, наравне со всеми, немножко обжулил на взвешивании. Еще раз прошу прощения! Мне очень стыдно! Но я очень, очень всем вам благодарен!

* * *

Случай, произошедший на обратной дороге, мне неловко описывать, и можно было бы совершенно выкинуть его, но оставлю ради исторической справедливости. Происшествие это случилось между Иркутском и Москвой в самолете, где я, накрывшись пледом, пользуясь полной темнотой и тем, что все спали, еще раз воспользовался, своим служебным положением в корыстных и не очень-то благородных целях.

Все началось в Иркутске, когда мы уже летели домой. Там снова не было топлива, но нас опять быстренько заправили и поставили в очередь на вылет. У меня за вычетом иркутских и оставшихся в Китае на вторую неделю числилось всего двадцать восемь человек. Это на семьдесят два места в переднем салоне! Возникало даже чувство неловкости перед гражданами, сидящими в аэропорту. Им, ведь, наверное, нужно лететь в Москву не просто так – у каждого свое дело или свое горе. Но их рейсы все откладывают, и вариантов нет, только терпеливо ждать!

Мы уже готовились взлетать, когда ко мне подошел тот самый пограничник, который меня «выпускал» по дороге туда. Он сказал, что его зовут Валера, мы постояли, поболтали несколько минут. Я слегка даже опешил от такого проявления внимания к своей персоне со стороны представителя властных структур, но все встало на свои места, когда он после некоторой паузы обратился ко мне с просьбой. Ему было очень неловко. Он долго выдавливал из себя разные несвязные обрывки фраз и междометия, которые некуда было пристроить, но постепенно смысл стал ясен. Валера сказал, что к ним уже несколько раз обращалась девушка, которой очень нужно вылететь в Москву, а билетов нет, и на подсадку сейчас не реально, поскольку каждый рейс и так задерживается на сутки или больше, а некоторые вообще отменяют… кругом бардак, а она так просила, даже плакала. Что там у нее случилось, не говорит, но видно по ней, что нужно человеку! Возьми, говорит, Васька. Ты хоть и москвич, а москвичи, как известно, все люди бездушные и безжалостные, но может, выручишь девчонку? У тебя же полупустой самолет!

Я его спрашиваю, а что я в Москве скажу, откуда я ее взял? Меня же с работы уволят за провоз такого «зайца». Звонить в Москву уже некогда, нам вылет поставили через пятнадцать минут, и стоим мы с ним уже у трапа. Мне к тому моменту работу эту терять совсем не хотелось. Я за неделю впервые в жизни «нажил» больше пятисот долларов! Мыслимо ли рисковать таким заработком? Но не хотелось и отказывать. Человек за другого попросил бескорыстно! И я решил ее взять на свой страх и риск. Авось не будут скрупулезно сверять бухгалтерию. Веди, говорю, свою протеже, доставим в Москву со всеми удобствами! Он говорит: «Спасибо Вася, если что, обращайся, поможем», – и понесся в вокзал за пассажиркой. А я стою и думаю про себя, мол, ты мне лучше бы двадцатку вернул, которую прошлый раз в свой бездонный карман засунул, вместо того, чтобы помощь обещать покровительственным голосом. Тоже мне – дружок-пирожок! Тут и он несется, сумку тащит и мадмуазелька за ним еле поспевает, семенит ножками и на ходу уже издалека мне виновато улыбается. А сама вроде ничего – симпатичная. Ну, по десятибалльной шкале – эдак на шесть – семь твердых баллов. А я сам боюсь до смерти, что сейчас экипаж начнет возмущаться или вообще ее выгонят… Захожу с ней в салон, и так вроде между прочим стюардессе говорю, что еще один человек с нами полетит. А сам прохожу мимо, не задерживаясь, но спиной напряженно, как выстрела, жду вопроса, а на каком основании, мол, она полетит, где она в списках, почему я тут командую?! В качестве последнего аргумента у меня были двести долларов, те, что Цукану мне всунул в аэропорту за свой перевес. Но все прошло совершенно гладко. Наверное, у экипажа я ассоциировался с заказчиком рейса. Вопросов не задал никто! Старшая стюардесса просто сказала мне на ушко деликатненько, что лишнего питания мы уже заказать не успеем, но, мол, за десять долларов наличными они из личных резервов устроят ужин по высшему разряду. Я, конечно, заплатил.

А девочка сидела на краешке кресла, глупо всем улыбалась и крутила головой, глаза у нее были обалдевшие. Реакция нормальная. У любого будут обалдевшие глаза, если просидишь день-два в аэропорту, а потом тебя проведут тайными тропами на самолет, где каждый желающий лежит на целом ряду, а по проходу прогуливаются люди в тапочках, как у себя дома.

Я увидел это смущение и решил ее как-то успокоить, сказал: расслабься мол… все нормально… хочешь выпить? Я, в принципе, пить ни с кем не собирался. Мне в Москву нужно было трезвеньким прибыть, да и водку марочную я купил в Дьюти Фри, честно говоря, в подарок отцу. А она как-то вся сосредоточилась, напряглась и решительно сказала: «Хорошо, давайте, выпьем»! Тут нарисовался Цукану – ему как медом намазано, если новая девчонка появилась, да еще и выпить предлагают. Делать нечего, я полез в сумку, мысленно извинился перед папой, откупорил, разлил в пластиковые стаканчики. А самолет уже тем временем набрал высоту, и полетел к столице нашей Родины. Мы сидели и выпивали, Цукану, в своей обычной манере, нагло приставал к девушке. Леночка, так ее звали, смотрела на него с ужасом и прижималась ко мне, а иногда еще умоляюще на меня поглядывала. Я, честно говоря, удивился. На Саню ведь обычно никто не обижается, все наоборот ржут над его каламбурчиками и добродушно журят за матерщину. А она его воспринимала совсем без юмора – после каждого рискованного словесного пируэта глаза у нее широко округлялись, и она пальчиками вцеплялась мне в кисть. Через пару часиков такой односторонней связи Саша заскучал и обиженно пошел спать. К этому моменту в салоне погасили свет, все спали, тускло горело дежурное освещение. Мы сидим вдвоем, рядышком, еще выпили, моя бутылочка уже приближалась к концу, когда я грешным делом того… попытался ее немного как бы приласкать… и она вроде бы была не против. Сначала мы целовались, потом я немножко пошарил у нее под кофточкой, и у меня после недельного воздержания начались естественные здоровые процессы, которые, оказывается, происходят даже на большой высоте! Такой она мне показалась распрекрасной… А главное, я подумал, что мне ужасно повезло, – я встретил при таких романтических обстоятельствах девушку, которая сразу ко мне расположилась. Я почувствовал себя героем девичьих грез и просто распирался от удовольствия. Сидели мы с ней в обнимку, я еще всякую ахинею ей нашептывал на ухо, она чувственно вздыхала, а что дальше делать, я, в общем-то, не знал, поскольку в самолете у меня никогда подобных происшествий не случалось, и никто из знакомых со мной на эту тему опытом не делился. Она, почувствовала, наверное, что ситуация забуксовала. Действительно ведь – и спать ложиться глупо, а что дальше делать – совершенно непонятно! Прошло минут тридцать, она встала: «Я сейчас вернусь», и пошла в сторону дамской комнаты. Я почему-то сразу преисполнился к ней благодарностью и уважением. Приятно, когда женщина в таких вещах сама дает недвусмысленный сигнал. Ну, думаю – сейчас состоится! Сам достал влажную аэрофлотовскую салфеточку, тихонько ею свое хозяйство освежил, насколько это было возможно, хоть и начало щипать, но все же почувствовал себя увереннее.

Минут через десять она появилась, неся свои брюки в руках, уже переодетая в какую-то длинную-длинную майку. Я к тому времени уже набрал штук шесть пледов и застелил ими ряд кресел на некотором удалении от ближайших туристов. Ближе к окну свернул еще несколько – получилось что-то вроде подушечки, и еще два оставил, чтобы сверху укрыться. Тесновато, конечно, даже и для одного человека тесновато, а нам предстояло на этом ложе гнездиться вдвоем. Она ко мне подошла, вроде как в нерешительности так передо мной остановилась, и я почти машинально ее обнял и руку засунул ей под майку, а она, оказывается, уже без трусов! У меня просто планка рухнула, и все мои мыслительные способности исчезли, как будто их и не было. Я потянул ее на постельную конструкцию, сам одновременно с этим стаскиваю с себя штаны, а как примоститься – большая проблема.

Мы уж ерзали, ерзали, спасибо мать природа нам быстренько все подсказала – легли друг к другу лицом – на боку, подо мной одна ее полусогнутая нога, вторая надо мной… еще несколько секунд на прицеливание, и я проник куда надо своим молодцом. Определенная стесненность и, как следствие, небольшое неудобство все же сохранялись – ведь существенная часть моего тела вообще находилась на весу, но я, не обращая на эти мелочи внимания, старался изо всех сил. Мне хотелось доставить Леночке особенное, неземное блаженство, и не было предела моему усердию. Спустя несколько минут она начала издавать звуки. Это были эдакие постанывания, притом довольно громкие и все усиливавшиеся. Про себя я отметил, что гул, который стоит в самолете во время всего полета, очень нам на руку, иначе, наверное, проснулись бы все. Она стонала все громче, стискивала зубы и мотала головой, я просто зашелся от удовольствия и, наконец, проявив чудеса эквилибристики и балансирования, закончил свой процесс ей на живот. И в этот момент, когда я лежал опустошенный и не хотел шевелиться, а только пытался благодарно тыкаться ей носом куда-нибудь в ожидании ответной нежности, она простонала: «Пожалуйста, пожалуйста, привстань, о… моя нога, ой, так больно ногу, я больше не могу так лежать!» И я услышал те самые стоны, которые вовсе уже не имели сексуальной окраски, в них была только боль бедной страдающей женщины, которая стеснялась сказать, что ей неудобно, и я своей костлявой задницей совершенно отлежал ей ногу. Я спрыгнул с нее в одно мгновение, начал суетливо, не попадая в штанины и теряя трусы, одеваться, и тем временем до меня постепенно начала доходить реальная картина. Она просто все это время терпела! Терпела из-за того, что я согласился взять ее в Москву. Отрабатывала свой перелет, от безвыходности уступила домогательству пьяного и безжалостного человека, в руках которого оказалась волей судьбы. А я – негодяй, воспользовавшийся чужой бедой. Мне стало не по себе. В самолете был полумрак, и я не видел ее глаз и выражения лица, и она не могла хорошо видеть меня, но мы оба чувствовали одно и то же – неловкость и стыд. Она аккуратно убрала в свою сумочку салфетку которой вытерла живот и сидела, потирая затекшую ногу и закусив губу. Ей все еще было больно. Через несколько минут, сделав над собой усилие, я взял ее руку, поцеловал в ладошку и сказал: «Извини, Лен…» Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не ответила.