Читать книгу Империя тишины - Кристофер Руоккио - Страница 12

Полагаю, старый плут хотел, чтобы я это сделал, что во время нашего разговора на берегу он подталкивал меня к нужному решению, но так, будто бы я сам нашел его. Я тайно приступил к подготовке побега, имея лишь смутные представления о том, как это можно осуществить. Ни разу не путешествовавший за пределы системы, я мечтал взять напрокат или украсть космический корабль и улететь на нем куда угодно, только не в Колледж Лорика на Веспераде. Или подкупить пилота нанятого отцом корабля, ускользнуть на какой-нибудь промежуточной остановке нашего долгого пути и сбежать из этого сектора как можно скорее. Это необходимо было сделать, но моего ограниченного опыта не хватало для технического обеспечения операции.

Насколько я понял ситуацию, у меня были две главные проблемы: как выбраться за пределы системы и чем за это заплатить. По иронии судьбы второй вопрос оказался намного проще первого. В конце концов, я ведь был сыном лорда-палатина и мог воспользоваться такими ресурсами, какие простолюдины даже вообразить не способны. Вы, возможно, представили себе сундуки с драгоценными камнями и золотыми диадемами? Хотя золото сохранило определенную ценность из-за своей редкости и разнообразного практического применения, это все же довольно привычный материал. Имперские монеты – золотые хурасамы, серебряные каспумы и прочие – имеют хождение главным образом в нижних слоях нашего общества. Самоцветы – в большинстве случаев по составу не многим сложней обычного углерода – перестали цениться в элитарных кругах еще со времен основания Империи. Бриллианты, сапфиры, рубины и тому подобное легко мог получить каждый, имеющий доступ к алхимику.

Богатство палатинского сословия основано на редких химических элементах. Золото – один из таких товаров. Другой – уран, и он намного ценнее, отчасти потому что для законной его добычи требуется лицензия непосредственно от Имперской канцелярии. Таким образом, если хурасам может оказаться у каждого, то имперская марка – формально стандартная валюта Империи – доступна лишь тем, кто извлекает богатства из недр, своего рода смазка для механизма нашей цивилизации.

Марки гораздо дороже, к тому же их проще перемещать, чем нагруженные золотом корабли, потому что они – всего лишь цифровой код на электронном счете. Весь фокус в том, чтобы сделать это незаметно. Логофетам и секретарям отца, не говоря уже о его казначействе, и так хватает забот. Но всегда существует вероятность, что какой-нибудь чересчур усердный клерк начнет слишком пристально приглядываться к моим расходам и счетам, открытым на мое имя. Или другая вероятность – весьма малая, впрочем, – что отец установит за мной особое наблюдение.

Три месяца.

Как это мало на самом деле, хотя делосианский месяц длинней стандартного и каждый его день тоже. Даже для палатина – возможно, для палатина в особенности – дни проходят слишком быстро. Я тоже должен был действовать быстро и выбрать такой способ, против которого мой отец – при всей его хваленой холодности – ничего не смог бы возразить.

Благотворительность.

– Что вы собираетесь сделать?

Факционарий гильдии выпучила на меня глубоко посаженные глаза, и на ее преждевременно увядшем лице появилось такое выражение, будто я только что дал ей пощечину.

Стоя по другую сторону заваленного бумагами стола, я повторил свое предложение, стараясь не думать о Кире и двух охранниках, оставшихся за дверью, словно бы сама мысль могла привлечь их внимание к моим делам:

– Я хочу внести пожертвование. Со своего личного счета.

Простецкое лицо Лены Бейлем удивленно и подозрительно вытянулось.

– Почему?

Не решаясь встретиться с ней взглядом, я взирал на трехмерную голограмму на стене за ее спиной, изображающую панораму долины Красного Зубца с высоты птичьего полета. Желтые значки радиоактивности отмечали расположение рудников, местность вокруг была заштрихована с разной интенсивностью, в зависимости от уровня опасности. Я бывал там много раз. Несмотря на все усилия биологов, только самые неприхотливые растения пускали корни на холмах над рекой. Ученые сошлись на том, что мощные тектонические толчки в далеком прошлом погрузили здешние запасы урана глубоко в недра, а потом руда снова появилась на поверхности, благодаря мелким катаклизмам, происходившим при терраформировании.

Наконец я спросил:

– Вы слышали, что я покидаю Делос?

Потрясенная Бейлем подалась вперед, опираясь локтями о край своего дешевого стола:

– Значит, это правда? Что-то такое передавали в дневных новостях, но я подумала…

– Да, правда, – кивнул я. – Улетаю на «Дальноходе» тридцать третьего боэдромиона. Но после всего, что случилось за последние несколько недель, я…

В этот момент я все-таки сумел снова посмотреть ей в лицо, прекрасно сознавая, что отец ни за что бы так не сделал.

– …У меня осталось неприятное чувство от того, как закончился наш разговор. Я так понял, что консорциум удовлетворил ваши просьбы, когда его представители побывали здесь?

Бейлем недовольно фыркнула:

– Один обогатительный краулер и две буровые установки. Это возместит какую-то часть наших потерь, но мы по-прежнему посылаем людей в шахту с ручным инструментом.

Она отвлеклась или, наоборот, попыталась сосредоточиться, выискивая какие-то документы в ворохе бумаг на столе.

– Я должна спросить, лорд Марло. Откуда вдруг у вас такой интерес к нашей работе?

– Просто хочу исправить свою ошибку, – развел я руками с видом полной невинности.

Выждав пару секунд, я добавил, словно эта мысль только что пришла мне в голову:

– Там, куда я отправляюсь, деньги мне не понадобятся. Отец посылает меня в Капеллу.

И прежде чем она успела вдуматься в подтекст моих слов, я двинулся дальше:

– Поэтому я и решил сделать пожертвование. Сто двадцать тысяч марок.

Глаза факционария сделались большими, как обеденные тарелки.

– Вы это серьезно?

Если бы у нее отпала челюсть, как у бедного Йорика, и грохнулась об стол, я бы не очень удивился. Превосходно – именно та реакция, какую я ожидал.

– На эти деньги вы сможете обеспечить десяток рабочих бригад аварийными костюмами. Новыми. С электронной защитой и всем прочим.

Я поддернул рукав своего фрака и проверил время по терминалу. Лена Бейлем достала из ящика стола пачку безникотиновых сигарет. Подождала секунду, как бы спрашивая у меня разрешения, затем прикурила. Кончик сигареты засветился вишневым огоньком, и женщина выдохнула струю дыма прямо в пространство между нами.

– Сможем, но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Что за вопрос, факционарий?

– Почему вы это делаете?

– Почему? Я же вам объяснил, – сказал я с притворным раздражением, приближающимся к подлинному. – Не хочу, чтобы смерть этих людей была на моей совести. Если отец не желает платить за новую экипировку, я сделаю это сам.

Я склонил голову к столу, словно указывая на некую юридическую тонкость, и добавил:

– Давайте подпишем контракт, если недостаточно моих слов. У вас будет письменный договор. Можно сказать, я настаиваю.

Еще одно облачко дыма поднялось в воздух, я закашлялся и попытался разогнать его рукой. Эта игра была мне понятна – она хотела, чтобы я почувствовал неудобство. Я улыбнулся и резко выдохнул. Генетически измененный табак не оставляет осадка в легких, но пахнет отвратительно. Нужно было попросить, чтобы она не курила. Возможно, я проявил излишнюю мягкость.

Бейлем порылась в бумагах на столе, нашла папку из кожзаменителя, раскрыла и достала оттуда кристаллический планшет и стилус с ластиком на конце.

– Вот, – сказала она, не вынимая сигарету из пожелтевших зубов.

На мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая только шумом транспорта под окнами здания гильдии.

Дальше предстояла самая деликатная часть плана.

Я взял планшет и с легкостью заполнил простую форму договора, прикасаясь к экрану стилусом, который переводил мои завитки в четкий шрифт галстани. Затем повторил операцию на другой странице. Работа была почти закончена, наступил решительный момент. Я положил планшет на стол.

– Знаете, мадам Бейлем, так уж вышло, что мы можем помочь друг другу.

Я продемонстрировал ей свою самую лучшую, не имеющую ничего общего с домом Марло улыбку.

Ее плебейское лицо с вялым подбородком потемнело.

– Как это понимать?

Я продолжал любезно улыбаться.

– Вы согласны, что сто двадцать тысяч – это… солидная сумма?

Она кивнула с видом простодушного зрителя, ожидающего от эвдорского волшебника каких-то магических манипуляций.

Кивнула один раз. Медленно. Молча.

– А что вы скажете насчет ста тридцати?

Глупо, но мое мятежное сердце быстрей застучало в еще не до конца зажившей грудной клетке. Я говорил мягко, уверенный, что мои охранники ничего не услышат из коридора. Только не через крепкую дверь из листовой стали. Почему я вообще должен чего-то бояться? Я обладал здесь полной властью, у меня были деньги, было имя. А факционарий гильдии… что имела она? Возможность меня разоблачить? Но если она согласится, то станет соучастницей. А она согласится. Я прекрасно это понимал, делая новое предложение.

– Я подпишу контракт на сумму в сто пятьдесят тысяч марок, если… – я дважды провел ладонью по экрану планшета, и на голографической стене появились два документа, – если вы подпишете параллельный контракт на сто тридцать тысяч, который останется у меня. Незарегистрированный.

Увидев смятение на ее лице, я продолжил наступление:

– Я хочу, чтобы вы выплатили мне разницу и перевели ее на универсальную карту. Или лучше даже в хурасамах, если они у вас найдутся.

– Вы представляете себе, сколько будут весить эти хурасамы? – скептически поинтересовалась она. – У вас есть при себе погрузчик?

Я сконфуженно махнул рукой:

– Значит, тогда на карту.

– Вы просите, чтобы я отмыла деньги.

– Нет, не так, – настаивал я, надеясь, что мне удастся не отступить от плана. – Я прошу, чтобы вы… почувствовали неловкость за ту огромную сумму, которую вам передают, и вернули мне незначительную ее часть без лишнего шума. Чтобы успокоить свою совесть.

Я снова улыбнулся, но на этот раз кривой ухмылкой истинного Марло. Аккуратно стащил перстень-печать с большого пальца левой руки и поднял его, готовый скрепить оба контракта и переправить терабайты кодированной информации. Я подумал обо всем, что символизирует это кольцо: о моем имени, моей линии крови, генетической истории, личной собственности в двадцать шесть тысяч гектаров земли в горах у Красного Зубца.

Бейлем перевела взгляд с моего лица на голографическое изображение контракта на стене, а затем на дверь. Я заметил, как в тусклых глазах факционария вспыхнула жадность. Забытая сигарета уже догорела до самых ее пальцев.

– А если я откажусь?

Неужели это необходимо было объяснять?

– Для этого и нужен второй контракт. Я заполню его с официальной регистрацией и скажу, что кто-то из ваших людей, должно быть, взломал контракт и изменил сумму. Как вы думаете, кому из нас поверят? Вы и так встали поперек дороги моему отцу из-за всей этой суматохи с консорциумом.

Ее грубое лицо побледнело.

– Разумеется, вы вольны отказаться от моего предложения, – произнес я.

Она оскалила зубы, в глазах вспыхнуло презрение.

– В этом нет ничего общего с благотворительностью.

Я печально улыбнулся, теперь уже совершенно искренне:

– Мадам Бейлем, я действительно хочу вам помочь. Верите вы мне или нет – это не имеет значения, но вы можете в ответ помочь мне. Таковы мои условия.

Я поднял перстень, чтобы приложить его к обоим документам.

– По рукам?

С двадцатью тысячами марок на номерной универсальной карте во внутреннем кармане камзола и двумя контрактами (один из которых был моей страховкой), занесенными в матрицу перстня, я на заднем сиденье флайера возвращался в Обитель Дьявола. Древний замок нависал над городом грозовой тучей, хмурое небо тоже предвещало летнюю грозу.

– Вы поступили великодушно, пожертвовав шахтерам эти деньги, – сказала Кира, не оборачиваясь.

Услышав такие слова именно от нее, я испытал жгучее чувство стыда. Разве я сделал это ради шахтеров? Мой язык внезапно стал неповоротливым, и я отвернулся.

– Спасибо.

Наверное, я должен поговорить с ней перед отъездом? Сказать, какая она красивая. Сильная. Я сжал кулаки, кости правой руки все еще ужасно болели. Но я подавил боль, чувствуя в душе, что отчасти заслужил это. Где-то я читал, что жрецы разных религий бичевали себя веревками с узлами, чтобы страданиями искупить грехи. Не то чтобы я был с этим согласен, но боль часто воспринимается как справедливое возмездие.

– Лейтенант… – наконец проговорил я сдавленным голосом.

– Да, сир?

– Не могли бы вы изменить курс? Доставьте нас к городскому пентхаусу.

Один из моих охранников запротестовал:

– Сир, вы действительно хотите появиться в городе после того, что случилось в прошлый раз?

Еще на середине фразы я обернулся и сердито посмотрел на него, возможно впервые в жизни радуясь, что у меня такие же глаза, как у отца.

– Солдат, не забывай, что я сын твоего архонта, – осадил его я с внезапным ядом, вызвавшим новый приступ вины. – Я ценю твою заботу, но давай считать, что все плохое уже позади?

После этого я снова переключил внимание на пилота:

– Кира, пожалуйста, отвезите меня в пентхаус.

Я не хотел возвращаться домой в такой день.

Теперь мне нужно было обдумать еще одну проблему, более сложную. В каком-то смысле я имел даже меньше прав на путешествия в космосе, чем последний плебей. Любой портовый рабочий или техник с городской фермы, не припланеченный по рождению, мог заработать деньги на полет за пределы системы или вступить в легионы – в конце концов, мы ведь вели войну. Но я… я постоянно находился под присмотром охранников. По крайней мере, до того случая, когда меня избила до полусмерти банда мотоциклистов на улицах Мейдуа. И все же этот эпизод вселил в меня изрядную долю самоуверенности. Я ведь тогда смог ускользнуть от бдительных стражей, разве не так?

Смогу и опять.

Пожелтев до золотистого оттенка, солнце садилось за западными горами, а подо мной и вокруг оживал город Мейдуа, змеившиеся вереницы грунтомобилей постепенно зажигали фары. На башне прямо передо мной ярко загорелась голографическая панель размером с целый дом. Сначала она рекламировала гладиаторов из «Дьяволов Мейдуа», а затем переключилась на набор в Имперские легионы, показывая женщин с волевыми подбородками, облаченных в броню костяного цвета. Я перегнулся через резной каменный парапет. Чувство вины за шантаж факционария уже затихло во мне, сменившись легким головокружением от успешно проведенной операции. У меня на руках были двадцать тысяч марок, о которых отец ничего не знал, и если даже логофеты или семейные банкиры проверят мои счета, то обнаружат только щедрое пожертвование местному отделению Гильдии шахтеров Делоса.

Кто станет осуждать такое проявление добродетели? Меня же прочили в священники. Я тихо рассмеялся в сгиб локтя, надеясь, что Кира и охранники не видят этого. После случившегося сегодня мне крайне важно было оказаться вне наблюдения. Наедине со своими мыслями. Как бы я ни жаждал вырваться из дома предков, расставание тревожило ничуть не меньше. Вспыхнувшие в небе звезды давили на меня, пугая так, как никогда не пугала Обитель Дьявола.

Древняя мудрость, своего рода проклятие, гласила: «Чтоб ты жил в интересные времена». Полагаю, как раз тогда я и жил. После захода солнца чернота космоса надвинулась на меня, и я каким-то образом почувствовал, что сьельсины подбираются все ближе. Я будто бы уже различал похожие на замки корабли, спускающиеся с ночного неба, хотя никогда прежде их не видел. В моем воображении башни тянулись ко мне, словно холодные пальцы, – тонкие конструкции, покрытые льдом, сверкающим подобно дворцу злобных фей. Была ли эта картина простой иллюзией или будущее каким-то образом прорвалось в мое настоящее? Наверное, виной всему было уныние, сжимавшее мою душу, – мучительный страх перед скорым расставанием с домом.

Я только теперь начал ощущать его. Угрозы отца сделать меня священником никогда не казались мне реальными, поскольку я с легкостью отмахивался от такой возможности. Но пластиковая карта уже лежала в кармане, горький привкус шантажа все еще чувствовался на губах. И мысль о том, что я должен вскоре покинуть этот жалкий город – единственный мой дом, – навалилась на меня так же грубо и внезапно, как те подонки-плебеи на мотоциклах.

– Милорд?

– Да, лейтенант?

Я вздрогнул и отошел от перил. Кира стояла в напряженной позе возле двери в пентхаус, обхватив себя руками и потупив глаза.

– Что-то не так? – улыбнулся я и подумал, что могу смотреть на нее, не отводя взгляда, как приходилось делать при разговоре с отцом. Завитки волос цвета кованой бронзы, словно в видениях Петрарки, обрамляли ее сердцевидное лицо, тонкий силуэт казался особенно изящным.

– Сир, я только хотела сказать, что дверь заперта. Никто не сможет войти или выйти, не потревожив охрану.

– Что?..

Потребовалось время, чтобы смысл ее слов проник сквозь туман в голове, поднятый ее красотой и моей жалостью к себе.

– Ах да… Очень хорошо, Кира. Скажите этим двоим гоплитам, что они могут идти. Или пусть сменяются, если им так больше нравится.

– Простите, сир?

– Они могут караулить по очереди. – Я покачал пальцем. – Пусть так и сделают.

Лейтенант отдала мне салют, прижав кулак к груди:

– Непременно, сир, – и повернулась к двери.

– Кира…

Она остановилась, все так же напряженно, хотя я не понимал причины.

– Милорд, – слабым голосом произнесла она, а затем набралась смелости: – Зачем вы это делаете?

– Что я делаю? – заморгал я в искреннем недоумении.

Так и не обернувшись, она ответила:

– Называете меня по имени. Так не принято.

Холодный голос отца прозвучал у меня в голове: «Так не принято, милорд». Я заставил его утихнуть. Но страсть была сильнее осторожности, и я невнятно пробормотал:

– Я просто хотел… чтобы мы были чуточку ближе, вот и все.

Она повернулась ко мне, и в ее зеленых глазах читалось понимание – понимание и… страх? Конечно же нет.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Я ваша слуга, сир. Вам не нужно извиняться. – Она отчаянно покачала головой, прикрыла глаза и спросила: – Но… почему я?

– Простите?

Низко над нами пролетел флайер, и потревоженное защитное поле пентхауса слабо замерцало в воздухе. Я проследил за тем, как машина удаляется, мигая в сумерках красными и зелеными габаритными огнями. Лейтенант стояла, выпрямившись и выставив вперед тонкий подбородок.

– Несколько недель назад вы приказали мне сопровождать вас в ваших поездках, еще до этого происшествия.

«Происшествия», – с горечью подумал я, не позволив лицу дрогнуть от воспоминаний о нападении.

Но Кира еще не закончила и повторила опять:

– Почему я?

Она стояла, опустив голову, с закрытыми глазами. Я преодолел бесконечность между нами и схватил ее маленькую огрубевшую ладонь. Девушка напряглась, словно сжатая пружина, и, как мне показалось, затаила дыхание. Не найдя слов для ответа и расхрабрившись, как никогда в жизни, я поцеловал ее.

Она словно окаменела.

Я успокаивающе, как мне хотелось думать, сжал ее руку. Я был тогда почти мальчишкой и понятия не имел, что делать дальше. Говорят, в такие мгновения время замирает, но на самом деле замирает только ваше дыхание.

И Кира. Кира по-прежнему стояла неподвижно, словно камень.

Я отодвинулся, смущенно и неуверенно:

– Простите, я не должен был это делать. Я…

Она прижала руку к груди, вторая все еще оставалась в моей ладони. Я отпустил ее и отступил на шаг. Смуглое лицо Киры побледнело.

Я оглянулся и продолжил бессвязно бормотать, теперь уже обращаясь к ней официально:

– Лейтенант, я…

Мертвым, сухим голосом, подтверждающим ее страх передо мной, она сказала:

– Если милорд желает, я… я могу… могу прийти к нему…

Я не услышал ее «в постель», потому что прокричал:

– Нет!

Только не так, будь оно проклято! Не так. Я тоже замер, осознав, что по-другому не получится. Я был палатином, сыном архонта, которому предназначено стать приором Земной Капеллы. Как могла она, лейтенант замковой охраны, в чем-то отказать мне?

Я почувствовал себя подлецом, ничтожеством. Трусом. И проскользнул мимо нее в комнату, не произнеся больше ни слова, не решившись ничего сказать.