Читать книгу Империя тишины - Кристофер Руоккио - Страница 15

Глава 14
Страх отравляет

Оглавление

Я не выходил из комнаты трое суток, прислуга по приказу приносила еду и уносила тарелки. И кажется, не произнес ни слова за все это время, чувствуя себя таким же заключенным, как узник бастилии Капеллы. Навязчивый липкий страх сжимал меня ледяными кольцами, отравляя мой разум уверенностью в том, что я погибну следующим. Несомненно, книгу с разоблачающим меня письмом забрали агенты отца, решив проверить свои подозрения или же получив доказательства с камер слежения, сделанные в тот момент, когда Гибсон потерял привычную осторожность. Увы, я не успел прочитать письмо. У меня даже не было возможности.

«Там есть кое-какие идеи, как выбраться за пределы системы. И ни одна из них не предлагает положиться на милость пиратов». Он сам так сказал.

Гибсон не стал бы обращаться к экстрасоларианцам. И как бы он это смог? Теория отца – о том, что старик договорился о моем похищении с корабельным схоластом, – выглядела более правдоподобно. Я бы отдал что угодно, лишь бы узнать содержание этого письма и понять, в чем заключался план Гибсона. «Его разоблаченный план», – напомнил я себе. Какие бы связи ни установил или предполагал установить Гибсон, теперь они были целиком и полностью под контролем агентов отца. Эта дверь оказалась заперта. Схоласты никогда не примут меня к себе без письма от своего собрата.

Мне оставалось только вступить в Капеллу. Заучивать их пустые молитвы и бессмысленные ритуалы. Осваивать методы действия инквизиции, правила ведения допросов. Стать палачом или пропагандистом. Я смогу увидеть Вселенную, как и мечтал, но лишь затем, чтобы раздавить ее своим каблуком. Сама мысль об этом была для меня ядом. Мне предстояло прожить трагически длинную жизнь, достаточную для того, чтобы постичь все зло, что творит Капелла, а также его причины. Я увижу, как сжигают и распинают еретиков, как инквизиция унижает лордов и как вся огромная Империя склоняется перед капризами Синода. Капелла должна была защищать человечество, ограждать его от грехов и опасностей высоких технологий, но сама использовала технологии не менее грязные, чем те, за которые преследовала людей.

Это было лицемерие, и я возмущался им так, как только молодость может возмущаться грехами эпохи и власть имущих. В своем юношеском скептицизме я разглядел одну важную истину: при всех разговорах Капеллы о святости сами ее служители ни во что не верили. Они допустили решающую и атеистическую по сути ошибку, считая, что являются единственной подлинной силой и что цивилизация держится исключительно на жестоком обращении власти с невинными. Трудно придумать более ужасную мысль, но она лежала в основе всей их религии, поэтому я не мог стать ни капелланом, ни приором.

А придется стать.

День моего отлета выдался таким же отвратительным, как и все остальные: хмурый, с предштормовым предупреждением. Я должен был отправиться на суборбитальном шаттле в летний дворец моей бабушки в Аспиде, чтобы увидеться с матерью, как я уже прекрасно понимал, в последний раз. Отец не пришел попрощаться со мной, а также Феликс и другие старшие учителя. Легкий дождь уже облизывал взлетную полосу аэропорта в долине за городской стеной, там, где заканчивались предместья. Криспин увязался со мной, радуясь, как и я в свое время, любой возможности хотя бы ненадолго сбежать из Обители Дьявола.

Замок высился на горизонте, темное пятно над туманными огнями Мейдуа. Порывистый ветер задувал с восточных дюн, голая скала из песчаника увенчивала равнину, словно остов разбитого космического корабля. Ветер вцепился холодными пальцами в мой длинный камзол и хлопал брезентовым навесом у нас над головами. Бетон потемнел от дождя.

– Ты готов сказать матери «до свидания»? – спросил Криспин.

– Что?

– Говорю, ты готов снова увидеть мать? – повторил он, разглядывая меня из-под густых бровей, сведенных настолько плотно, что над носом образовалась тонкая складка.

Я задумался о том, что он пытается увидеть в моем лице, и мышцы непроизвольно напряглись от паранойи, усилившейся за эти дни добровольного изгнания. На мгновение я словно бы услышал голос Гибсона, напоминающий, что страх – это яд.

Подавив тревогу, я ответил:

– Готов? Да, пожалуй. Странно, что ты решил составить мне компанию.

– Смеешься? – Криспин похлопал меня по плечу. – Я люблю летний дворец. Кроме того, – он с заговорщическим видом наклонился ко мне, – дома сейчас такой переполох. Ты же знаешь?

Я уставился на него, не решаясь ничего ответить. Мне вдруг показалось, что он съежился, – облаченный в броню гладиатор с Колоссо снова превратился в моего младшего брата.

Наверное, я смотрел слишком долго, потому что он приподнял густые брови и спросил:

– Что?

Отбросив с лица прядь черных как смоль волос, я отвернулся, засунув руку в глубокий карман камзола. Пальцы нащупали универсальную карту, спрятанную за подкладку. Теперь уже бесполезную. Схоласты не возьмут к себе послушника без рекомендательного письма, и традиция требовала, чтобы оно было написано от руки особым шифром, известным только членам ордена. Я проглотил комок в горле и покачал головой, перечеркнув недавние свои усилия поправить прическу.

– Не хочу улетать.

– Что? Ты предпочел бы остаться здесь? – Криспин наморщил нос и посмотрел на декурию солдат, стоявших неподалеку. – Ты не будешь сильно скучать.

Слова застряли у меня в глотке, и я крепко сжал зубы. Мне захотелось ударить брата, чтобы разрушить его жизнерадостное настроение. Я понял это по его небрежному пожатию плечами. Он вовсе не жаждал править.

– Надеюсь, отец добьется своего, – сказал Криспин. – Он мечтает получить баронские владения в Вуали, ты ведь знаешь? Говорят, наш дом может улететь в другую систему, после того как я… ну, в общем…

Он умолк, осознав, что тема разговора может показаться мне неприятной.

Сквозь пелену дождя выглянул силуэт шаттла, похожий на ворону, кружащую над падалью. Вой двигателя вливался в монотонный шум воды. У меня в груди гудела пустота, словно эхо в покинутом храме. Подобное отчаяние я ощущал потом не раз, но только однажды оно было настолько сильным: в подземельях нашего горячо любимого императора, когда я ожидал казни.

– Но зато ты улетишь отсюда, – просиял Криспин. – Это… это ведь здорово, правда? Может быть, ты даже увидишь Бледных.

Я фыркнул:

– Все, что я увижу, – это учебный монастырь для анагностов.

– Анагност, – брат задумчиво почесал редкую щетину на подбородке, – чудное слово.

– Это будет ужасная тоска, – проворчал я.

– Конечно, – ответил Криспин, поправляя винно-красный колет, надетый поверх черной рубашки. – До тех пор, пока ты не станешь инквизитором и не начнешь пулять атомиками по Бледным. – Он усмехнулся. – Может быть, ты даже станешь советником в воюющих легионах.

Я отвернулся и скорчил гримасу со словами:

– Только, по мне, лучше заключить мир с чужаками.

Криспин вдруг непривычно затих, и я обернулся, почувствовав на себе его взгляд:

– В чем дело?

– Ты вправду считаешь, что Бледные стоят того, чтобы их спасать?

– Сьельсины?..

Я прищурился, глядя на приближавшийся шаттл. Наши охранники зашевелились, приводя себя в порядок и слегка поскрипывая броневыми пластинами.

– Это единственная способная на космические путешествия раса, которую мы встретили. Тебе не кажется, что они заслуживают кусочка… – я указал рукой на небо, – всего этого?

Криспин сплюнул на бетон:

– Ересь.

– Не хочу быть священником, – вздохнул я, приподняв брови.

– Отец говорил мне.

В голосе брата послышалось огорчение.

– Криспин, ты беседовал с отцом? После того, как Гибсона… – Я не смог произнести это слово, закрыл глаза, чтобы сдержать подступающие слезы, и попробовал еще раз: – На днях?

– Только мимоходом, – пожал он бычьими плечами. – Тебе оказали честь. Я слышал, что в Капеллу принимают не каждого.

– Ekayu aticielu wo, – сказал я.

«Я не каждый».

Брат узнал язык, и его бледная кожа побелела еще сильнее.

– Мне так хотелось стать схоластом, – закончил я.

Явно смущенный моей небольшой речью на языке сьельсинов, Криспин заметил:

– Это я тоже слышал…

Шаттл опустился рядом с нашим павильоном. Четверо охранников поспешили к нему.

– …Не могу представить, как можно хотеть такого. Заблокировать все свои чувства. По-твоему, это не странно?

Обдумывая ответ, я помолчал, устремив взгляд к далекому городу за пеленой усилившегося дождя. Обитель Дьявола казалась частью шторма, черный силуэт на сером фоне. Подкравшийся страх перед отцом, возможно еще не закончившим со мной, заставил меня пожалеть о том, что я не умею управлять эмоциями, как настоящий схоласт. Вот бы погрузиться в спокойствие безучастного терпения – апатею стоиков – и забыть обо всем!

– Это просто метод, Криспин.

– Да знаю я, что это метод, будь он неладен, – брат подошел к краю навеса и стоявшему за ним шаттлу, – я всего лишь спросил, не кажется ли тебе это странным.

– Нет.

Я снова отбросил с лица длинные волосы и прищурился, стараясь что-нибудь разглядеть за дождем и запомнить этот момент, когда темный замок растаял во мгле. В моем кожаном ранце, прислоненном к дорожному сундуку, лежали блокнот с карандашом.

– Там есть и более странные вещи, – заметил я и поднял большой палец к небу над навесом.

Снова наступила тишина, и мое внимание привлекли двое солдат, спускавшихся по трапу с шаттла. Они показали сигнал «все спокойно» на известном только охранникам нашего дома языке жестов. Остальные сразу подхватили наш багаж, а один с негромким «милорд» протянул мне ранец.

Я перебросил ремень через голову и поправил его.

С обычным своим упрямством Криспин снова заговорил:

– По-моему, все они немного не в своем уме, разве не так? Немного похожи на механизмы. Я слышал, как Северн однажды сказал, что всех схоластов нужно посадить в тюрьму, как еретиков. Может, оно и к лучшему, что ты оказался на другой стороне.

Он неуверенно улыбнулся мне. Теперь я понимаю, что брат искал примирения, но тогда…

– Еретиков? И ты можешь с чистой совестью стоять здесь и говорить, будто бы Земля специально погибла, чтобы подтолкнуть нас к Исходу? Что она принесла себя в жертву ради того, чтобы мы смогли расселиться среди звезд?

Я наседал на брата, пользуясь тем, что охранники сейчас далеко и не слышат меня.

Думаю, Криспин вовсе не был набожным, но он выставил вперед подбородок, принимая защитную стойку, как делают все истинно верующие, когда встречают отпор.

– А почему такого не могло быть?

– Потому что это планета, Криспин, – я изобразил рукой окружность, – обычная скала в космосе. Она не может вернуться, не может ответить на наши молитвы. Она не прилетит, чтобы спасти нас.

Я сжал ремень ранца. У меня за спиной шумно вздохнули двое пельтастов. Обернувшись, я увидел, как один из них сложил в предупреждающем жесте большой палец с мизинцем. Но мне уже было все равно.

– Зря ты так, брат! – крикнул мне Криспин.

Не слушая его, я шагнул под дождь и поднялся по трапу в тесную кабину шаттла. Мне даже не пришлось наклонять голову, чтобы пройти под переборкой. Не отвечая на приветствия пилотов в оливковой форме, я сел в кресло у окна. Вскоре подошел Криспин. Я чувствовал, как он прожигает меня взглядом со своего места через проход. Положив ранец под сиденье, я откинулся на спинку и стал наблюдать, как наш эскорт, один за другим, поднимается на борт.

Когда последний сопровождающий зашел в кабину, Криспин прошипел:

– Тебе вправду не стоит говорить такое, понимаешь?

Сверкнула молния, и гром возвестил о себе, внезапно прокатившись над шаттлом еще до того, как она погасла.

– Или что? – проворчал я, потеряв всякий интерес к разговору с братом.

– Тебя отдадут катарам, как нашего старикана-наставника.

Я вцепился в подлокотники кресла, и страх мгновенно прошел.

– Ну и пусть. Не буду им служить.

Внутри я кипел от гнева, и мои слова обжигали. Терять мне было нечего. Через неделю меня погрузят в крионическую фугу и поднимут из нее только на орбите Весперада. К тому времени пройдут годы, и световые годы тоже, да и сами звезды могут измениться.

Даже с такого расстояния я слышал, как звенели колокола в городе и большой карильон в Обители Дьявола. Шаттл дернулся с места, и женский голос предупредил, что мы взлетаем. Гром снова прокатился над нами, и нестройный хор колоколов затих, уступив место шуму дождя, вою двигателя и бою курантов. Один. Два.

Мы поднялись как нельзя вовремя. Если Криспин собирался спорить и дальше, то быстрое ускорение заставило его позабыть об этом. Колокола в замке продолжали звонить. Три. Четыре. Пять. На секунду я ощутил волнение, короткое и пронзительное веселье, когда шаттл включил зажигание и взмыл в небо. Шесть. Семь. На мгновение нас мягко вдавило в сиденья, но затем включилось компенсирующее поле. Вдалеке, за раскатами грома, все еще звучал огромный колокол. Он пробил восьмой раз. Девятый. Десятый. Хотя ускорение уже пришло в норму, мне казалось, что сердце мое вырвалось из груди навстречу шторму, унеслось в небеса… и исчезло, окончательно покинув меня. Когда мы приземлимся, оно улетит, словно корабль в варп-режиме, скользя быстрее, чем свет, к мирам, которые я никогда не увижу. Подо мной опять прозвенел могучий колокол.

Часы пробили тринадцать.

Империя тишины

Подняться наверх