Читать книгу Мы побелили солнце - Ксения Евгеньевна Букина - Страница 3

Бабушку хоронили, как и полагается, на третий день.

Я ничего не понимал. Я словно находился в астрале. Утратив способность плакать, есть, даже мыслить, я овощем лежал на кровати и смотрел в потолок. Будто похоронили в тот день меня, а не бабушку. Будто умер я, а не она. Будто меня замуровали в толстый купол, где я плаваю в жидком азоте и сплю. Сплю, сплю, вечно сплю, как показывали фильмы о космосе. Персонажей в них замораживали, чтобы они долетели до нужной планеты и не состарились, но только до какой планеты летел я?

Может, милосердный организм сам меня и заморозил. Пожалел, чтоб я не мучился. Порой, я даже задумывался: почему я вообще тут нахожусь?

Кто я вообще такой?

Я не пришел на похороны. Хотел бы, страшно хотел, но не смог! Мое тело на тот момент все еще было в криогенной заморозке. Я не видел и не понимал ничего, что происходило вокруг. Я спал, я все это время спал, только с открытыми глазами – и не мог проснуться. Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Словно душа, вышедшая из тела, изо всех сил бьется и пытается снова в него вернуться – и не может.

Но хуже мне стало только тогда, когда заморозка начала проходить. Точно так же проходит анестезия, а боль возвращается.

И это были самые мучительные дни.

Каждая мысль о бабушке была настолько болезненной, насколько болезненно засадить ржавый гвоздь в свежую рану. И я ревел, я ревел с такой силой, что меня снова начинало рвать.

Мать, конечно, крутилась рядом. Помогала мне дойти до туалета, пыталась кормить бульоном, но любую еду мой желудок упрямо из себя исторгал. Я не слышал даже ее слов – только звон в ушах. Я не видел ее лица – лишь черное, подрагивающее пятно.

Я ревел, а если слезы кончались – икал, корчился в лихорадке или наполнял желчью таз возле кровати. А когда проваливался в сон – видел бабушку, видел ее в самых разных эпизодах моей жизни. А в конце – всегда похороны. Похороны – и я снова просыпаюсь весь мокрый от слез. Корчился, ползал по кровати, пронзительно звал ее в темноте…

Я помню, что приезжали врачи. Я помню даже, что именно Игорь настоял на приезде скорой, но лучше мне от их визита не стало. Они назначили сильные антидепрессанты и что-то вкололи мне, но после этого я снова впал в былую заморозку.

Сегодня будет третий день, как мне полегчало. Вернее, третий с момента, когда я смог считать дни.

И тогда мать заговорила о школе.

Я уже мог слышать и слышал, как она спорит по этому вопросу с Игорем. И как удивительно хладнокровно он ей отвечает.

– Да ты хоть понимаешь, что это не мой дом! Мама, кажется, всерьез на меня обиделась, раз завещала дом Лоре. Даже не Дане, а Лоре!

– Может, потому что твоя сестра старше пацана и в состоянии распоряжаться домом?

– А разница? Он с теткой всю жизнь будет ютиться в своей гнилой деревеньке? Да тут и думать нечего, в городе в школу пойдет.

Как я позже узнал, зачислить меня хотят как раз в ту, где работает Игорь.

Изумительно. И школа теперь новая. И одноклассники, значит, будут новые. И друзья. Мать мастерски перечеркнула всю мою прошлую жизнь. Даже не перечеркнула, а вырвала все страницы с корнем.

– Я. Не. Пойду.

Это первая внятная фраза, что я смог сказать после недель истерики. Я не столько боялся идти в новую школу, сколько не хотел навсегда сжигать страницы прошлого. Я даже не тосковал по друзьям. Забавно, что у каждого, кого я считал таковым, были друзья намного ближе меня, а со мной… они общались скорее не из жалости, а просто от скуки. И я привык. И смирился.

– Дома хочешь сидеть? – мать всплескивает руками. – Как будешь аттестат получать? Тебе бы одиннадцатый закончить, вот и закончишь в городе. Ты кем вообще хочешь быть в будущем?

Никем.

Ни с чем я не справлюсь. Ничем не увлекаюсь, нет у меня никаких талантов, кроме "заседания в гаджеках". Предметы в школе я кое-как вытягивал на тройки, ни к одному не имел предрасположенности: писал с ошибками, считал на калькуляторе, в истории знал только Петра Первого и Гитлера, а в физике не понимал ни единого слова. Однажды я даже обозвал Австрию Австралией, и это дало весомый повод нашей географичке на каждом собрании козырять прискорбным "Ну что за дети пошли, некоторые даже Австрию и Австралию путают!".

Может, из-за вечных желтых пятен я не мог как следует сосредоточиться на уроках. А, может, я просто дебил.

– Так что, Дань? Кем хочешь в будущем работать?

– Никем.

– Как это? Ну по каким предметам в школе у тебя пятерки?

– По музыке.

– Поешь хорошо? – мать аж расцветает.

– Да не. Мы на музыке только концерты всякие смотрим. А училка всем пятерки ставит.

– Учителя у вас, значит, такие, что талантов никаких не выявляют! Что, и по физкультуре даже пятерок нет?

– Я на нее не хожу.

– Прогуливаешь?

– Не. Там… то физрук не придет, то еще что…

Ага, или попросту желтый спортзал. Я старался приходить, когда занятия шли на стадионе или на лыжах, чтобы получить хоть какие-то оценки, но все-таки чаще всего уроки были в ядовито-лимонном спортзале.

– Дань, тебе отучиться осталось всего один годик, ну! С Игорем будете ходить. Туда даже ехать не надо, в двух шагах от дома школа.

А что я мог возразить?

Мог бы и дальше упрямиться, но что бы из этого вышло? В лучшем случае – увезла бы меня мать обратно в деревню к теть Лоре. Да, тетя никогда меня не обижала, всегда привозила подарки (нормальные, не арбуз), да и в принципе относилась ко мне хорошо, но жить в доме бабушки с кем-то чужим еще хуже, чем жить с кем-то чужим не в ее доме.

Поэтому я все-таки сдаюсь. Вижу, как мать возится с документами, заполняет заявления на прием и отчисление, но никак на это не реагирую. И, когда почти выхожу из того состояния, в которое впал после смерти бабушки – иду в новую школу.

Игорь соглашается меня проводить, ведь город я не знаю абсолютно. Но по пути не говорит мне ни единого слова. Идет слишком быстрыми и большими шагами, что я едва за ним поспеваю. Но ему, кажется, на это откровенно плевать.

Он точно за что-то на меня зол или обижен! Я и сам не рвусь заводить диалог, но его вечно поджатые губы и полное игнорирование меня уязвляет.

С каждым пройденным метром волнение усиливается. Я уже и не беспокоюсь о том, как меня примут одноклассники и добрые ли окажутся учителя. Главное, чтоб мне ничего не попалось желтого… Только не желтый… Даже при одной мысли о нем ладошки потеют, а сердце начинает биться чаще.

Когда мы оказываемся с Игорем в коридоре школы, он уже порывается свернуть куда-то в сторону неприметной дверцы рядом с учительской, но я судорожно хватаю его за край ветровки.

– Стойте! Вы что, бросите меня здесь?

Даже после этого он ничего не говорит, но раздражается сильнее. Рывком разворачивается, минует бдительную техничку у входа и теми же быстрыми шагами идет по коридору. Неохотно кивает в сторону кабинета с табличкой "физика", а затем – решительно удаляется.

– О, а вот и Даниил пришел! Проходи, Даня, садись на свободное место… Знакомьтесь, ребята, это Даниил Решетняк.

– Данила, – буркнув, усаживаюсь рядом с черноволосой девчонкой и утыкаюсь взглядом в парту.

Урок уже идет. Игорь привел меня по своему времени и не позаботился о том, чтобы я не опоздал. Судя по голосу, это та же самая училка, которая звонила ему по поводу "Занимательной астрономии". Только я не смотрю на нее. Боковым зрением замечаю банановое платье и теперь всеми усилиями стараюсь не поднять взгляд.

– Данила, – с долей патетики повторяет училка, а я чувствую на себе десятки липких взглядов. – Ну, может, расскажешь о себе?

Хмыкаю.

Что я мог рассказать о себе? Что ссусь от желтого? Что только переборол истерику по бабушке? Что нихрена не умею? Конечно, пусть поржут, а потом загнобят меня как нефиг делать. Знаем, плавали.

– Нечего рассказать о себе?

– Да он немой, – взрывается хохотом кто-то с задних парт. – Эй, пацан, мы с тобой случайно не родственники?

И реплика становится пропуском для остальных идентичных.

– У него очки от Юдашкина походу, раз он везде с ними гоняет.

– Слышь, а ты в натуре из деревни?

– Да чего вы к нему пристали, очень милый мальчик! Может, нравится ему очки носить!

– Ой, Анька, завались, не даст он тебе.

– Ти-ши-на!

Голос училки громом раскатывается по классу – а, учитывая, насколько он низкий, гром выходит очень эффектный. Ребята не замолкают, но гул переходит в шепот. Училку это устраивает.

– Ну, раз тебе нечего о себе рассказать, я пожелаю тебе успешно ужиться с остальными ребятами. Надеюсь, ты быстро вольешься в коллектив и со всеми подружишься… – слышу, как она подходит к компьютеру и щелкает мышкой. – Бурденко, ну что ты лыбишься? Не рассчитывай, что я буду вас знакомить весь урок! Садись и смотри на доску, я сейчас включу вам видеофильм про электродвижущие силы. К сожалению, звука нет, я сто раз уже мастера просила починить, да пока его допросишься… Но здесь есть текст, так что следите и конспектируйте.

И я поднимаю наконец взгляд на бледную электронную доску, цвета на которой были настолько блеклые, что мне вообще не докучали. Да и фильм черно-белый, только до зевоты скучный, еще и без звука. Какие-то стрелочки, схемы, электроны, фотки ученых…

– На Пушкина похож, – вдруг шепчет мне сидящая рядом девочка, кивнув на портрет.

Усмехаюсь.

Бросаю на нее беглый взгляд. Девочка имела исконно татарскую внешность, но татаркой она была красивой. Лисий разрез глаз, угольные волосы и интересные, ярко синие зрачки в черном ободке. Может, линзы такие?

– Меня Яна зовут, – она улыбается и протягивает мне хрупкую ручку. Я аккуратно ее пожимаю. – А если серьезно, зачем тебе очки?

– Нравятся.

– Я удивилась, что Колобусе понравились, – она хихикает, играясь с замочком от пенала.

– Кому?

– Мы ее Колобком зовем, – Яна кивает на физичку. – Потому что она маленькая и круглая. Она всегда орет на нас, когда мы не в школьной форме, а тут ты в очках, в капюшоне, да еще и в трикушках.

– Это спортивные штаны.

– Колобусе пофиг, – она понижает голос. Берет ручку и начинает чиркать в тетради абстрактные узоры, поглядывая на электронную доску. Делает вид, что конспектирует.

– А реально ее как зовут?

– А реально – Ульяна Яковлевна. Но по имени ее никто не зовет.

Я поправляю очки и посильнее натягиваю капюшон. Мельком смотрю на видео. Эта нудятина будет идти еще целых девять минут…

– А ты как… – шепчу, – в физике шаришь?

– Ну, – она смеется, – на четверку вытягиваю. И то за счет конспектов и презентаций. Она презентации любит, хотя вообще в компах не разбирается. Слушай, а ты… – она отрывается от узоров в тетради и смотрит на меня со всей серьезностью. – Ты же с техником нашим вместе живешь?

– Не вместе. Он просто мамин мужик.

– Он прикольный, – серьезность мигом спадает, и она снова улыбается. – Нас один раз училка по инглишу за ним отправила, мы тогда впервые у него побывали. У него такая каморка уютная. И ноут есть. У него этот… Шрек на рабочем столе.

– Шрек?

– Ну да, когда в мультике он из туалета выходит. А еще Игорь Палыч меня учил камерой профессиональной пользоваться! Это давно было, в классе седьмом. Меня заставили мероприятие снимать и эту штуковину дали, а я ее даже включать не умела.

– И че, он научил?

– Да. Он даже рассказал, как правильно снимать, чтобы камера не тряслась. Нужно чуть податься назад и упереться локтями в живот, а ленточку от фотика повесить на шею. Она натянется, и будет что-то типа штатива. Только в такой позе устаешь быстро, потом руки как деревянные…

– А он откуда знает? Он же не фотограф.

– Ну, наверное, их этому учили… А ты чего его сам не спросишь? Ты же с ним живешь.

Хмыкаю. Натягиваю на подбородок воротник, машинально пряча поджатые губы.

– Он со мной не общается.

– Вообще?

– Практически.

– А… мать?

Только хмыкаю. Кажется, эта девчонка начинает лезть мне в душу. Разве я обязан отчитываться ей обо всем?

– Зато вы теперь и в школе видеться будете, – Яна задорно взмахивает рукой. – Может, сблизитесь…

Фыркаю. Очень нужно мне с ним сближаться. Скоро мать его кинет, как всех своих ухажеров – вот тогда и посмотрим, кто над кем посмеется.

– П-с-с, Дэн, – вдруг вылетает сзади.

Медленно оборачиваюсь и натыкаюсь на широкое улыбчивое лицо, похожее на морду мопса.

– Дай очки погонять?

Вскидываю средний палец и машу им перед мопсовской мордой.

– Ну дай! Я же верну! – пацан даже не обижается и толстыми пальцами, заляпанными чем-то жирным, сцапывает очки с моего носа и надевает на свой. – Тебе жалко или че?

А что происходит дальше, я помню как в тумане.

Кажется, я вскакиваю, вмиг ощутив себя раздетым и уязвимым. Мной уже движут животные инстинкты выживания; я бьюсь отчаянной мышкой против человека – ни на что не способной, но дикой и жаждущей жить.

Кульминацией становится, когда нас с Мопсом оттаскивает друг от друга Колобуся. Правда, Колобуси я не вижу, а вижу только ядовито-банановое пятно, которое кислотной каплей отпечатывается на веках и разъедает их, даже когда они закрыты. Вся моя нервная система, будто взбесившись, ударяет в череп кувалдой и вопит лишь одно: бежать!

– На уроке! – с таким низким голосом Колобуся умудряется визжать! – Драться! При учителе! Даня, вот так ты вливаешься в коллектив?! Сел сейчас же на место!

– Пусть он очки вернет!

– Очки ты заберешь у меня только с матерью! – из жирной руки Мопса они кочуют в сморщенную ладонь Колобуси. – На уроках положено сидеть в школьной форме, но никак не в дискотечном прикиде!

Ноги врастают в пол. В последний раз у меня так кружилась голова, когда я спустился на землю после бешеного аттракциона, что приезжал к нам в деревню на День защиты детей.

– Верните.

– Живо садись на свое место, Решетняк!

– Верните!

– Не повышай голос!

И нервы лопаются воздушным шариком.

Находиться в этом классе, где на тебя буквально давили и тыкали в глаза желтым, сил больше не было.

Я срываюсь. Под восторженный вой детей выхватываю очки у Колобуси, вылетаю из класса, нахожу туалет и падаю перед унитазом. Нет, меня не рвет – тошнота и головокружение медленно проходят. Я лишь пытаюсь отдышаться в этой стерильно белой и пропахшей хлоркой кабинке. Скоро меня начинает бить мелкая дрожь, а на лбу выступает пот, но это скорее от облегчения.

Пошатываясь, я с трудом поднимаюсь на ослабших ногах. Шмыгаю носом. Надеваю очки.

А все-таки дна и вправду нет. Как тогда объяснить, что с каждым днем я проваливался все глубже?

Выжидаю еще немного. Не хочу попадаться на глаза Колобусе или кому-то еще.

Просачиваюсь по коридору, добираюсь до маленькой дверцы рядом с учительской и взмокшей рукой в нее колочу. Но не жду, когда Игорь откроет, а просто врываюсь к нему и обессиленно прислоняюсь к стене.

Желтых цветов у него нет. Сама каморка тесная, но по-домашнему обставленная. В самом углу компьютерный стол, заставленный кружками; в другом – маленький диванчик, который застелен цветастым пледом и на который небрежно брошена ветровка; а около двери – шкаф со всякими проводами, фотоаппаратом и зарядками, а еще с чайником, пакетом конфет и вазочкой с овсяным печеньем.

– Данко?

Он сидит за ноутом, и я краем глаза замечаю, что у него открыт диалог в ВК. На меня он смотрит уже без былой неприязни, лишь с легким удивлением. Самое смешное, что и на работе он был в той же самой футболке с Цоем и в тех же самых поношенных джинсах.

– У физички звук опять пропал? – разворачивается ко мне на вращающемся стуле, сложив руки на груди.

– Отведите меня домой.

– Тебя? Домой? А у вас сегодня один урок, что ли? Даже он еще не закончился.

– Какая разница?! Я домой хочу! Игорь Палыч!

– Ну так вали, – спокойно хмыкает, теряет ко мне интерес и разворачивается к ноуту. Стучит по клавишам, печатая кому-то ответ. – Влетит тебе, а не мне.

– Я дороги не знаю… – увожу взгляд. Царапаю сзади простенькие блеклые обои. – Вы так быстро сюда шли, что я не запомнил… Я раньше почти не был в городе!

– Я тебе че, собака-поводырь?

– Вы чем-то важным заняты?!

Игорь вздергивает брови, а я прикусываю язык, вжимаюсь в стену сильнее и накрываю голову капюшоном, как бы извиняясь за грубость.

Но Игорь лишь смеется. Теребит губу с проколом и, крутанувшись на стуле обратно ко мне, любопытствует:

– Сам сбежал или физичка выкинула?

– Не ваше дело, – бурчу, но стараюсь произнести это уже тише и мягче.

Он сценически закатывает глаза. Барабанит подушечками пальцев по подлокотникам и качает головой.

– Данко, вали на урок. Ты по-любому будешь доучиваться здесь, хоть весь лопни от негодования. Твои бунты тут нахер никому не нужны. Или ты фильмов про американских подростков насмотрелся, где школьники чуть губы сквасят, а предки им уже с обожанием в ноги валятся?

– Давайте вы меня учить не будете?! Вы мне отец или кто?! Чего вы лезете, куда вас не просят?! Чего вы в жизнь мою лезете? Вам какая разница, что я смотрел? Я! Вам! Не сын! Вы даже словами объяснить дорогу не можете, только переписываетесь с какими-то лохами! – я срываюсь на слезы, но мне плевать. Я зашел слишком далеко, а сцена в классе слишком истощила мои нервы. – Вам же похрен на меня! Так почему вы включаете заботливого папку прямо сейчас, когда ваша забота нахер не всралась?!

Наверное, финал триады он уже не разбирает, потому что завершаю я ее, захлебываясь плачем. Весь дрожу, опускаю голову до комичного низко, но ничего не вижу – темные стекла заливает слезами. Я не понимаю, почему у меня сдают нервы именно сейчас. Не понимаю, почему я выплескиваю все душевное состояние именно на Игоря. Но понимаю одно: мне сейчас хорошенько влетит.

Игорь медленно поднимается.

Встрепенувшись, я хочу уже рвануть к двери и даже напрягаюсь для этого, но он спокойно берет меня за плечо и сажает на диванчик. Я икаю. Тут же накидываю на плечи его ветровку и кутаюсь в нее, спасаясь от озноба. Если можно пахнуть "по-советски", то куртка пахнет именно так. Старыми сигаретами, кассетами, мятными жвачками и колой. Будто он носил ее, еще будучи подростком, когда все эти вещи были популярны среди молодежи, но при этом ветровка совсем не выглядела старой.

Игорь скрипит дверцами шкафа, ставит чайник и через пару минут садится рядом со мной, протягивая смешную кружку с мемом "попей говна" и плавающей в ней долькой лимона.

Это был такой неожиданный жест, что я даже не отказываюсь. Прикрываю глаза, чтобы не обжигаться о желтизну – и прихлебываю чай с приятной кислинкой. Почти никогда не пробовал лимон… Такой терпкий…

– Спасибо, – выдавливаю. Жмурюсь и делаю еще один обжигающий глоток.

Игорь молчит. Беспокоюсь, что он обиделся, и продолжаю:

– Вы простите меня, пожалуйста… Нервы сдали.

Снова молчание. Я даже открываю глаза, чтобы посмотреть на него. Но Игорь не обижен, не рассержен и не раздражен. Мне даже кажется, что он легонько улыбается.

– Вы не сердитесь?

– Завязывай, а? – он морщится. – Терпеть не могу, когда извиняются по сто раз.

– Простите… – ловлю его взгляд и осекаюсь. – Да, я понял.

– Молодец. Можешь не рассказывать, что у тебя там в классе случилось – мне, в принципе, фиолетово. Только ответь: насколько все хреново?

– Очень, – вздыхаю, обводя контуры паука на кружке.

– Опять вырвало?

Усмехаюсь. Делаю еще один кислый глоток.

– Данко, можно вопрос?

– Я не беременный!

– Я два раза одну шутку не шучу. Ты типа того… – он указывает на мои запястья.

Закашливаюсь и мотаю головой:

– Что? Нет! Я не нарик!

– Да ну?

– Отвечаю, я не нарик! Смотрите, – закасываю рукава кофты и демонстрирую абсолютно гладкие руки без единого следа от укола. – Просто психика очень расшатана.

– К врачу сходи.

– Ага, чтобы потом все надо мной ржали…

– Ну, во-первых, есть такая штучка, называется она врачебной тайной. Во-вторых, не у тебя одного с психикой не лады. Было бы, с чего тут ржать. Так и будешь шугаться всего подряд?

– Разберусь.

– Разбирайся.

Кутаюсь в ветровку потеплее. Допиваю остатки и даже задеваю языком лимонную дольку. Чая уже нет, но кружка все еще остается горячей, и я с удовольствием грею об нее руки. У Игоря на столе продолжает мерно мурлыкать беленький ноут, а за дверью только разносится звонок с урока.

Но спокойствие обрывается сразу, как только в каморку врывается Колобуся, а яд ее желтого платья моментально отравляет глаза…