Читать книгу Мы побелили солнце - Ксения Евгеньевна Букина - Страница 5

Он рассекал со мной злачные улочки закатной Москвы. Нырял из переулка в переулок, шустрым мальком огибал водоросли деревьев и коряги зданий, плыл против ветра, как против течения – и неизменно вел меня за собой. Мне приходилось бежать, но соревноваться с ним в быстроте и величине шага я не рисковал. Он шел, окрыленный неожиданным порывом; и я видел своими глазами, как фосфорно он светится.

Да, он светился, и это не метафора. Все улицы, весь мир вокруг облился в рубиновые чернила, и лишь ветровка Игоря, его поношенные джинсы и футболка с принтом Цоя этим кровавым переливам не поддавались и оставались такими же цветными.

– Долго нам еще? – любопытствую, потому что устаю его догонять.

Он загадочно улыбается.

– А ты уже помираешь?

– Вы можете идти помедленнее? Я запыхался!

– Если я буду идти медленнее, все решат, что я маньяк, который за тобой крадется.

Он ныряет прямо под солнце, но и сейчас пронзает все законы физики и не становится красным. Кажется, даже солнечные лучи не могут на нем задерживаться и просто проходят сквозь.

Забавно я начинаю придавать смысл обычной игре света…

– Игорь Палыч, вы хоть скажите, куда мы.

– И испортить всю интригу?

– Почему мы выходим на трассу? Игорь Палыч!

– Ну екарный Касперский! – он резко останавливается, и я чуть не врезаюсь в его спину. – Ты можешь возвращаться домой и качать доклад по физике.

Сжимаю губы, поправляю очки и выхожу на пыльный асфальт. Камни хрустят, шаркают под ногами, пахнет соломой увядающих трав, но все это в разы лучше, чем качать доклад по физике.

– Вы же, – поворачиваюсь лицом к нему и начинаю идти задом, – мне полкосаря обещали за пятерку.

– Ну?

– А если я буду качать доклад утром…

– Не упади.

– … и это повлияет на качество самого доклада, что в итоге я получу не пять, а, скажем, три. Вы признаете свою вину и скомпенсируете мне мой низкий балл?

Игорь обидно смеется. Но я не прекращаю пятиться, слишком уж увлеченный этой игрой "гонки вслепую".

– Говоришь, ни к чему у тебя в школе нет предрасположенностей? – весело спрашивает и назло начинает идти быстрее, что мне приходится уже бежать задом.

– А что? Думаете, из меня неплохой математик?

– Я думаю, из тебя неплохой торгаш, Данко. Такие, как ты, сначала котятами в шаурме торгуют, а потом шубами норковыми и сережками с брюликами.

– Я не хочу торговать котятами, – я останавливаюсь, осознав, что впервые задумался о своем будущем. – И шубами тоже не хочу.

– А чем хочешь?

– Ничем, я вообще не хочу торговать!

– О, значит, не все так безнадежно, и у тебя все-таки есть какие-то предпочтения насчет профессии? Не упади, говорю. И хватит раком пятиться, мы уже почти пришли.

Я действительно чуть не падаю, вовремя уцепившись за ветровку Игоря.

Оборачиваюсь. Моргаю.

И влетаю от неожиданности в Игоря, сорвавшись на пискливый вскрик.

Сейчас стошнит… Точно стошнит, снова! Игоря надо отпустить, не на него же… Теряю равновесие. Пламя вспыхивает в коленях… падаю в пыль асфальта. Кашляю. Вонзаюсь в горло ногтями. Глотаю, глотаю воздух, жадно глотаю воздух и пялюсь в упор на спасительный свинцовый цвет. Вспарываю ногтями горло, чтобы проделать в нем дырки; чтобы кислорода в этой плотной масляной пленке поступало больше! Слишком тяжело сдыхать, слишком тяжело быть утопающим и делать бессмысленные вдохи жирного меда, который вот-вот разорвет и глотку, и легкие.

– Даня! – меня хватают теплые руки и ставят на землю.

Я вырываюсь и припечатываю разбитые колени еще одним ударом об асфальт. Чувствую, что джинсы становятся влажными от крови, а коленки начинают ныть.

– Данила! – он больше не пытается меня поднять, а присаживается рядом сам.

Мимо со свистом пролетают машины, окатывая нас ветром и всполохами пыли. Опять пробивает на кашель.

На Игоря я упорно не смотрю.

– Данька, – он аккуратно кладет подушечки пальцев на мои щеки и приподнимает мне лицо.

Униженно шмыгаю носом.

– Отведите меня домой.

– Нет, я не отведу тебя домой, пока не узнаю, что за херня с тобой творится!

– Ничего! Ничего со мной не творится! Просто я наркоман! И не могу переносить яркий свет! А то пшеничное поле – яркое! И меня торкнуло! Вам ясно?!

– Идиот ты, а не наркоман, – Игорь потирает виски.

– Пожалуйста, Игорь! Ну отведите меня домой! Вам сложно?! Я не хочу туда!

– С колен сначала встань.

– Вы домой отведете?

– Встань с грязи.

Мотаю головой. Набрасываю на голову защитный капюшон. Поправляю очки. Колени начинают болеть сильнее, но я только покрепче сжимаю губы и жду, когда Игорь развернется и пойдет в сторону дома.

– Дань, – он окидывает меня усталым взглядом. – Ну не хочешь ты мне говорить – не говори. Ты сам-то как с этим живешь? Все в себе держишь, молчишь, секретничаешь… а кому от этого хуже? Мне? Да мне вообще фиолетово. Постоянно блюешь и корчишься в припадках у нас только ты.

Очередная машина пролетает мимо нас. Я утираю нос. Начинает темнеть, но на пшеничное поле я оглядываться не рискую.

– Вы все равно не поверите.

– Я готов поверить даже в то, что ты реально беременный. Говори.

С колен я укладываюсь на бедро. Отворачиваюсь от дороги, потому что вспышки машинных фар то и дело лезвиями рассекают мне глаза.

– Ты яркий свет не переносишь? – предполагает Игорь чуть слышно.

Горько усмехаюсь. Кладу ладони на мокрые колени.

– Не яркий. Желтый.

Украдкой смотрю на него и вижу озадаченность на лице.

– В смысле – желтый?

– Просто желтый. Я не знаю почему. Так у меня давно уже.

– Погоди-погоди… Типо солнце? Или…

– Нет, вообще любой предмет желтого цвета. Вот как свитер у вас был. Или браслет вы раньше носили. Или платье у физички. Или то поле пшеничное. Лимон, например. Одуванчики. Кукуруза, бананы, нарциссы – все!

Игорь смешно склоняет голову набок. Прям как собаки, которые что-то не понимают. И задает мне глупый и недоверчивый вопрос:

– А так вообще бывает?

– Я же говорил, что не поверите.

– Погоди, я верю! Просто никогда о такой штуке не слышал. А она у тебя… как появилась вообще?

– Я не помню. Маленький еще был и банки меда шугался, а баба думала, я просто капризничаю. Только вот лет в двенадцать осознал, а совсем недавно – про эту болезнь погуглил.

– И чего?

– Да ничего, ксантофобия она называется. Встречается о-о-очень редко, – я фыркаю и, вспомнив содержание статьи в инете, передразниваю: – Вы не поверите, но бояться можно даже цвета!

– Так, а, – Игорь запинается, – а чего ж ты к врачу-то не пошел?

– К какому? У нас в деревне почти все врачи – родители или бабки-дедки моих одноклассников. И все всегда знают, у кого что болит и кто чем эту болезнь лечит.

– Ну сейчас же ты в Москве.

– Не хочу, – категорично мотаю головой. – Вообще не хочу, чтобы кто-то об этом знал. Скажут, взрослый парень, а стремается одуванчиков и цыплят.

– Кто скажет? Врачи? Данко, они не твои дноклы, а взрослые люди, и Желтком обзывать точно не начнут.

– Вот спасибо!

– Я пытаюсь найти выход, потому что это не дело! Как ты живешь вообще? В мире же столько желтого!

– Приспосабливаюсь, – пожимаю плечами и придвигаюсь ближе к Игорю. – У бабы я шторы плотные в своей комнате повесил. Очков много купил.

– И, – он задумывается, – что ты чувствуешь, когда видишь желтый предмет?

– Ну… Это, наверное, как если чувствительный человек увидит на дороге расчлененный труп с кишками наружу. А вообще я задыхаюсь сразу. Мне кажется, как будто я тону в масле, и оно забивается мне в уши и в горло. Иногда меня рвет, я даже в обморок несколько раз падал.

– Звиздец какой-то… Ну а от чего это появилось, не знаешь?

– Вообще без понятия. В инете написано, что это может быть от травмы, но травмы у меня вроде бы не было. А еще по наследству передается.

– Роза вроде этой хренью не болеет…

– Да, но отец мог болеть. Я же не знаю, кто он. Даже мать не знает, у нее в то время очень много мужиков было.

Я кое-как встаю, держась на пылающих ногах. Игорь же продолжает в потрясении сидеть на асфальте. От золотых хлыстов фар меня начинает штормить, поэтому я терпеливо повторяю:

– Игорь, я хочу домой.

Опомнившись, он поднимается. Смотрит куда-то позади меня.

На поле.

– Оно все еще желтое? – спрашиваю одними губами.

Понимает.

– Игорь?

– Глаза закрой, – он берет меня за руку.

– Нет! Я туда не пойду!

– Что будет, если ты закроешь глаза?

– А вдруг они случайно откроются?!

– И руки у тебя случайно сами поднимаются? Екарный Касперский…

Он в раздражении шипит. Некоторое время ходит вокруг. Сбрасывает с плеч ветровку, накидывает ее на меня, надевает капюшон и застегивает молнию до самого конца. До макушки, вместе с капюшоном, спрятав в нем лицо. Даже если я открываю глаза, то вижу перед собой только черную ткань его ветровки. И чувствую те самые советские запахи сигарет, кассет, старых журналов…

Уверенно берет меня за руку и дергает на себя, что я едва не падаю. Покрепче в него вцепляюсь и ковыляю следом, пока мое лицо хлещут налитые зернами колосья.

– Игорь, не надо, – жалобно простанываю, но он и не думает останавливаться.

Сжимаю его руку с силой тисков – интересно, откуда у меня вообще такая сила? Я сейчас, как будто Тарзан на лиане над пропастью. Только отпущу ее – и свалюсь прямо на пики камней.

– Сейчас, – его ладонь выскальзывает из моей хватки.

Я теряюсь. Слушаю устрашающее шуршание поля, а вместе с этим – ржавый скрип какого-то железа. Душераздирающе пищат птицы и с шелестом скрипучей бумаги навязчивыми мотыльками проносятся прямо над головой. Колосья пауками щекочут ладони – или это пауки ползают по ним, скрываясь под пшеницу? Голова кружится, и слегка подташнивает. Так ли хорошо я защищен от желтизны?

Защищен. На нос давят темные очки. Лицо спасает сомкнутый капюшон ветровки. А лязг железа напоминает, что Игорь рядом и не бросил меня.

Мне становится легче.

– Можно мне уже снять с тебя капюшон? – Игорь снова берет мою ладонь.

Бешено мотаю головой.

– Тогда не упади. Сейчас будут крутые ступеньки. Я буду предупреждать, а ты помедленней, ладно?

Киваю. А что за ступеньки? Вниз или вверх?

– Куда мы пришли?

– Сейчас все увидишь. Давай, делай ма-а-аленький шажок вперед… да держу я тебя, не ссы! Ма-а… нет, все, стоп, наступай. Теперь опускай ногу вниз, сейчас нащупаешь ступень… руку мою держи! Руку не отпускай, а то кувыркнешься и кости все себе попереломаешь.

– А сколько их всего? – дрожащая нога медленно опускается вниз и находит поверхность.

– Кого?

– Ступенек.

Игорь молчит.

Команды прекращаются, а без команд я делать следующие шаги не решаюсь.

– Давай я сниму капюшон с тебя, ну! Ты просто назад не оборачивайся – и все.

Даже не отвечаю.

Слышу прискорбный вздох со стороны Игоря.

И чувствую, как мои ноги отрываются от земли, а бедра крепко стискивают сильные руки.

От неожиданности взвизгиваю, брыкаюсь и вслепую крепко обвиваю шею Игоря. Он несет меня вниз! Я же не вижу, куда! А вдруг я сорвусь или он меня бросит?!

Нет. Скоро ноги соприкасаются с полом. Я швыркаю и уже по своей воле дергаю молнию капюшона, но встречаюсь с темнотой. А после лязга ржавой двери эта темнота превращается в кромешную.

– Вы куда меня затащили? – снимаю очки, но даже это не разбивает мрак. – Я ничего не вижу! Это что за подземелье?

– Сейчас фонарик на телефоне включу, – слышу глухие шаги по бетону. А Игорь здесь хорошо ориентируется даже в темноте…

И через пару секунд темноту пробивает вспышка молочного света.

Я роняю очки, пока протираю привыкшие к темноте глаза. А Игорь между тем спокойно вещает:

– Этот бункер вроде сделали еще во время революции, когда спасались, дай бог памяти… от красных. Или от белых. Или от зеленых. Или вообще от немцев, у меня с историей так себе. В поле с пшеницей его просто так не найти, вроде как тайное убежище получается.

– А мы от каких зеленых немцев тут прячемся?!

– Даже когда урожай убирают, на бункер внимания никто не обращает особо, ведь он вмонтирован в холм, – невозмутимо продолжает Игорь, расхаживая по подвалу.

А я наконец открываю глаза.

И вижу запущенную железную комнатку, размером примерно с мою спальню у бабушки. Здесь нет окон, зато есть оборванные плакаты некогда популярных групп, на скотч приклеенные игральные карты, карандашные наброски Че Гевары и даже от руки нарисованный план, судя по надписи, московского квартала.

– А там что? – взбудораженно киваю на темную, не освещенную фонариком стену.

– Граффити, – Игорь взмахивает рукой. – Солнце. Может, оно уже выцвело от времени, но когда-то было ярко-желтым.

– Почему солнце?

Игорь присаживается на пол, и я следую его примеру. Тогда он отключает фонарь. Слышу, как тяжело Игорь вздыхает.

– Потому что группа наша так называлась. "Звезда по имени Солнце", в честь песни Цоя.

– Ваша? Группа? Музыкальная?

– И не только, – он печально смеется. – Мы на гитаре, конечно, играли. Но у нас, помимо этого, были еще свои законы и свои принципы. Мы были… типа бандой анархистов. Бодяга, помню, все с Че Геварой к нам лез и символом банды нашей назначить его предложил! У нас потом все футболки были с этими Геварами… Заброшки, помню, искали вместе с Венькой. Но это раньше, это пока мы еще бункер не нашли. Вот когда нас оттуда бомжи гнать стали – вот тогда мы и перебрались сюда, штаб секретный смастерили. Прикид у нас был, – снова смеется, – как в кино всяких эмо и панков показывают. Пирсинг, причесоны, все по правилам, мы даже ногти красили. Я, кстати, черный любил.

– Вы же из Крыма! – вылетает у меня, но я тут же прикусываю язык.

Даже в темноте ощущаю, что он смотрит на меня.

– А ты чего, сталкерством промышляешь? Откуда инфа?

– Мать рассказала, – брякаю.

– Екарный Касперский. Если я в Крыму родился, это ж не значит, что у меня здесь не было родственников, и я не приезжал к ним на лето.

– Извините, я, – вздыхаю, – не подумал.

Он замолкает. Щелкает зажигалкой, и я чувствую запах сладкого дыма. Его лицо, освещенное рубиновой звездочкой фильтра, выглядит сейчас особенно задумчиво.

– А сейчас что с группой стало? – подсаживаюсь к нему ближе и снова надеваю очки.

Он только фыркает.

– А чего, мы должны тридцатилетними дяденьками и тетеньками здесь собираться, чипсы есть и на гитаре лабать? Все выросли, всем не до этого стало, семьи появились. Это я просто тебе хотел наш бункер показать. Может, друзей бы сюда водил, песни бы какие брынчали, тоже банду б создали, хотя…

Его очередной вздох выходит еще тоскливее. Он мрачно затягивается.

– Ушли они, те времена-то, – заключает. – Субкультуры все исчезли. Мало кто сейчас из дома выбирается.

– Вы ж сами в интернете сидите.

– Так я разве спорю? В инете интересно! Фильмов – куча, общайся с кем хочешь, возможностей для рисования – уйма! Но временами…

Он гасит сигарету о бетонный пол. Окурок даже не смеет бросить, а бережно убирает в карман.

Снова зажигает фонарь. Складывает руки, будто держит гитару. Ударяет по невидимым струнам.

И хриплым, печальным голосом шепчет:

– Пластмассовый мир победил… Макет оказался сильней… Последний кораблик остыл. Последний фона-а-арик устал…

Ладонь замирает.

Унылым взглядом он окидывает плакаты и рисунки на бетонных стенах.

Изо всех сил жмурится, хлещет невидимую гитару и с болью кричит:

– А в горле сопят комья воспоминаний, о-о, моя оборона! Траурный мячик стеклянного глаза! О-о, моя оборона, солнечник зайчик дешевого мира, солнечный зайчик незрячего мира-а-а!

Его взволнованный, наполненный мукой голос обрывается так резко, будто только что кто-то вырубил звук. Последнее эхо растворяется в подвальной тишине. Я сглатываю, ошарашенно распахнув глаза.

– Вы… так классно поете! – пытаюсь неуверенно улыбнуться.

Горько усмехается.

– Ты еще не слышал, как я на гитаре умею!

– У вас есть гитара?

– Дома. И здесь тоже была, но сейчас от нее уже, наверное, ничего и не осталось. Как тебе наш штаб?

И я понимаю, что после рассказов Игоря о прошлом и после его траурной песни мое отношение к бункеру резко меняется.

– Он офигенный! Я бы хотел такое детство, как у вас!

– А тебе прям уже сорок лет? – усмехается и растягивает прокол в губе.

– Да кто сейчас захочет по заброшкам лазить, в бункере шифроваться, Цоя играть? Пацаны только поржут и все. В деревне может бы еще хоть как-то, но тут-то все городские и модные.

Он загадочно смотрит на меня.

Поднимается. Освещая себе путь, взбирается наверх, к двери.

– Уже стемнело, Дань. Желтого вообще не видно. Идешь? Я тебя за руку держать буду, не расшибешься.

– А чего, – иду к нему по ступенькам, – уже?

– Тебе еще доклад качать.

– Да утром скачаю! Ну Игорь! Ну чего вы как батька! А в вашей каморке распечатаю.

– В кабинете! Ночевать тут хочешь? Пожалуйста, ночуй, а я пошел ночевать дома.

Фыркнув, я беру его за руку и тоскливо оглядываюсь на неприметную дверку в холме. Игорь со скрежетом ее закрывает.

– Мы же еще сюда вернемся? – с надеждой спрашиваю.

А Игорь, загадочно ухмыльнувшись, начинает вести меня через уснувшую опасность…

***

– Да он как всегда на пол-урока опоздает, Дань, – смеется Яна на мои попытки хоть сегодня прийтись учителям по душе. – И он вообще незлой. Спрашивает только тех, кто руку тянет.

– Старый?

– Да нет, молоденький, помоложе Игоря Павловича твоего даже. Недавно к нам устроился, прямиком из педа.

– А зовут как?

– Родион Олегович, – Яна только начинает выгружать из портфеля учебники. Смотрит на меня и всплескивает руками. – А ты чего учебники в библиотеке-то не забрал?

– Я, – смущаюсь, – хотел с тобой. Я не знаю, где здесь библиотека. Спасибо, кстати, за домашку.

– Ой, вообще не за что! Доклад про Фарадея принес?

Уверенно похлопываю по рюкзаку.

– Все на месте, – улыбаюсь.

– Молоде-е-ец! – она радуется за меня с искренностью матери за своего ребенка. – Колобусю лучше не злить, а то сам знаешь. Она на тебя вчера так сильно орала!

– Я в курсе.

– Говорю, она вообще их не смотрит. Потихоньку подпишешь и на стол ей положишь, а она оценку пос… – она резко замолкает, потому что дверь класса приоткрывается. Но из проема показывается явно не учительская голова – и Яна облегченно выдыхает. – Ой, Охапка, ну ты и напугал… Уже выздоровел? Чего тебя неделю в школе не было?

Дверь скрипит, и в класс просачивается нескладная, не в меру высокая марионетка.

– Чего, Олегыча еще типа нет? – тихим, но одновременно звучным голосом спрашивает Охапка.

Криво улыбаюсь. А он даже чем-то похож на Джонни Деппа в фильме про шоколадную фабрику. То же гладкое темное каре, тот же острый нос и та же нескладность фигуры.

– Олегыча нет, а тебя чего, спрашиваю, не было?

– Да, – он закатывает рыбьи глаза, – с дядей это… Приемы типа учили. Дзюдо, всякое такое, а он силы не рассчитал, и… И, короче, хренакнул меня типа об стол.

– Он с дядей живет, – объясняет мне на ухо Яна. И спрашивает уже Охапку: – Он чего, опять напился?

– Дядя? Да не-е-е, причем здесь… А это ты, что ли, типа новенький? – он подходит к нашей парте и опирается о нее костлявыми руками.

Вцепляюсь в очки, чтобы их не дай бог снова не сорвали. Чуть сжимаю губы. Охапка пахнет чем-то неприятным, но чем – я понять не могу.

– А что бы я еще здесь делал, по-твоему? – пока не понимаю, дружелюбно ко мне настроен Охапка или враждебно, поэтому бдительность стараюсь не терять.

– Ну… это… типа привет, – его вишневые губы подрагивают и растягиваются в неуверенной улыбке. – Про тебя все типа болтают уже. Говорят, что ты из деревни… ты ж реально с деревни? Даниил, да?

– Данила. Из деревни.

– А компьютерщик наш – это типа твой батя?

– Отчим.

Охапка кивает.

И все-таки его прикид походит на мой. Тот же бесформенный свитер, из рукавов которого торчат острые пальцы. Тот же капюшон – не надетый, правда, на голову.

– Данька, а… – начинает Охапка, но закончить ему не дает паренек в пиджаке, который тенью проникает в класс.

Правда, скоро до меня доходит, что это не просто паренек, а учитель химии. Вот только учителя в нем не видел никто. Класс гудел и перешептывался, а Родион Олегович даже не обращал на это внимания.

Да и на меня он внимания не обратил, пока кто-то прямо не указал ему на новичка в классе.

– О, Данила… как-как? Решетников? А, Решетняк, я запомню! Ну прямо как химические решетки, – и он смеется. Никто, правда, его смех не поддерживает, и поэтому через несколько секунд он смущенно замолкает.

Яна, кстати, на разговоры со мной сегодня отвлекалась реже. Или это урок химии так на нее влиял. Или учитель химии.

– А домашнее задание у вас будет творческое, – объявляет Родион Олегович в конце урока.

И Яна, будто ожив, шепчет мне на ухо:

– Он всегда всякую легкотню задает. И иногда даже очень интересную!

– Еще один шанс получить пятисотку, – издаю смешок. Замечаю недоуменный взгляд Яны и дополняю: – С отчимом у нас сделка двухнедельная. Каждую мою оценку он на сто умножает и отдает деньгами.

Яна приоткрывает алый ротик от удивления и хочет уже что-то сказать, но ее перебивает голос Родиона Олеговича:

– А первому задание я дам выбрать Даниле Решеткину!

– А? – вздрагиваю.

По классу прокатывается смешок, а учитель, ни на йоту не разозлившись и не обидевшись, поясняет:

– Выбирай любое творческое задание по теме "Углеводороды". Можешь придумать сказку, стишок или сценку, чтобы в них отражалась тема параграфа. Можешь вообще сочинить песенку или…

– Можно я себе возьму сценку? – вдруг откуда-то сзади раздается низкий голос Охапки.

– Да, Костя, сейчас и до тебя дойдет очередь. Потерпи немного.

– Нет, я типа хочу взять в сценку именно Даньку! Ну, новенького!

Морщусь. Оборачиваюсь на него.

А Родион Олегович озадаченно спрашивает:

– Именно Данилу? А вы успеете до завтрашнего дня все придумать и отрепетировать?

– Да успеем, мы ж это… Мы ж у меня дома типа будем.

– Ну, если Данила согласен… – учитель переводит медовые глаза на меня.

Немножко охреневший от такого известия, я выдавливаю:

– Да мне… как-то все равно…

И учитель моментально записывает нас с ним в пару.

Я хочу поймать Охапку на перемене и спросить, какого лешего он впряг нас в одну повозку, но он постоянно от меня ускользал. То бегал за школу курить, то сидел в столовке, то, кажется, в туалете. А после уроков, когда я уже решил: это он выкинул специально, чтобы я парился за нас двоих – сам подошел ко мне.

– Почему сразу я? – в лоб спрашиваю у него, пока гардеробщица тащит мою ветровку.

Он хмурится. Ждет, пока я оденусь, берет за плечо и выводит за собой из школы.

– Да никто бы со мной больше не пошел, – хмыкает. – Кому я нахер нужен?

– Тебя серьезно так колышет сценка про углеводороды?

Он останавливается. Пронзительно смотрит на меня.

– Типа не хочу я один домой возвращаться, – криво улыбается.

– Дядя?

Он запинается. Мешкает, топчется на одном месте, прячет взгляд.

– Да он типа нормальный! – спешит заступиться Охапка. – Он… хороший мужик, просто… Короче, типа не в настроении сейчас. Вот.

– И где ты живешь? Я ж города совсем не знаю!

– Я тебя провожу! – с жаром убеждает Охапка и делает шаг ко мне. – И назад тоже!

Отступаю. Прячу лицо в тени капюшона.

– С чего ради я должен переться к тебе неизвестно куда и неизвестно к какому дяде?!

– Он нормальный!

– Да слышал я уже! Чего ж ты тогда очкуешь домой идти?

Я больше не могу топтаться рядом с этими пожелтевшими деревьями и решительно толкаю школьную калитку.

– Он тебя типа не тронет, Данька. Он с чужими людьми добрый. Тебе в лом или че? Со сценкой париться не будешь, халявную оценку получишь… Ну хочешь, я шоколадку тебе за это дам?

– Купил, – фыркаю.

Чего ж ты ко мне прицепился-то?! Я тебя вообще не знаю, почему я должен спасать тебя от какого-то бухого мужика?!

– Только ненадолго, – предупреждаю вымученно, а Охапка тут же зажимает своими клещами мне плечо и затаскивает в переулок.

Сто раз я успеваю пожалеть, что согласился. Сто раз я успеваю подумать: "А почему бы и нет?". Сто раз пытаюсь запомнить дорогу и сбиваюсь на очередном повороте. И сто раз отвращаюсь от вида злачных пятиэтажных построек, которые я раньше видел только по телевизору и к которым нас с Охапкой привела дорога.

А он входит в одну из таких, похожую на домик городской Бабы Яги. Где воняет кошачьей мочой, в квартирах слышна ругань, на стенах – зеленая облезлая краска.

И в одну такую дверь Охапка звонит.

А когда нам открывают и я сталкиваюсь с хозяином квартиры лицом к лицу – собираю все силы, чтобы сдержать испуганный вопль и не броситься отсюда прочь как можно скорее.