Читать книгу Ехали медведи… - Ксения Никольская - Страница 3

Борис проснулся от истошного визга утренней сирены, который должен был немедленно выбросить всех бойцов из их жёстких кроватей. В казармах было прохладно, но это был уже не тот холод, который хозяйничал здесь всю зиму и изматывал всех больше, чем походы и марш-броски. Зимний холод был диким, злым, и, казалось, что он никогда не закончится, что он проник в каждый предмет, в каждый уголок барака, и даже робкое весеннее солнце не сможет заставить его уйти. Но, несмотря на все старания зимы, природа потихоньку брала своё. Борис был особенно рад этой весне. Проведя несколько месяцев в военном госпитале после тяжёлого ранения, он чувствовал себя абсолютно опустошённым и лишённым сил. Сейчас спина болела уже не так сильно, но тоска никак не хотела уходить, что очень раздражало его и порой даже немного пугало. К счастью, чем смелее светило солнце, чем длиннее и теплее становились дни, тем легче ему было дышать, служить, ходить и просто жить так, как он привык с детства.

Пока остальные бойцы резво натягивали форму и бежали на утренние водные процедуры, Борис мог не торопиться. Для него сегодня был особенный день, и армейские порядки можно было нарушить. Он заправил кровать и стал неспешно одеваться, удивляясь тому, как непривычно смотрятся на нём обычные чёрные брюки, чёрная футболка и лёгкая курточка на подкладке из жёсткого синтепона. Всё это было подарком от министерства обороны и полагалось каждому солдату, увольняющемуся в запас. Остальная одежда была аккуратно уложена в армейский вещмешок вместе с нехитрым скарбом, который ему удалось нажить за пятнадцать лет службы. Сейчас нужно было получить необходимые документы, сухпаёк на остаток дня и отрапортовать командованию. Борис почувствовал, как что-то приятное зашевелилось у него внутри, и улыбнулся, возможно, в первый раз за несколько месяцев. Ему всё ещё не верилось, что этот день настал – день, который он так ждал, но, в то же самое время, которого так боялся. С того самого момента, как он открыл глаза от утренней побудки, его не покидало чувство, что он уже стал чужим в этих казармах, и ему было очень неловко перед остальными сослуживцами и особенно перед командованием за то, что он бросает их в такой ответственный для государства момент. Словно в ответ на эти мысли дверь барака открылась, впустив порыв прохладного ветра, а вместе с ним – полковника Петренко, который, как всегда, выглядел очень бодрым и немного озабоченным. Борис вскочил с кровати и вытянулся по струнке. Петренко кивнул, взглянул на него исподлобья и небрежно махнул рукой.

– Вольно! – привычно скомандовал он и, крякнув, уселся на прикроватный стул. – Готов, старший сержант?

– Так точно! Старший сержант Арсеньев к увольнению в запас готов!

– Не передумал?

– Виноват, товарищ полковник, но вы же сами приказ подписали, меня не спрашивали.

– Да шучу я. Так не передумал?

– Никак нет!

– Ну добро, – Петренко на секунду задумался и почесал подбородок, – Только это… Я ведь тебя, Арсеньев, уже сколько лет знаю? Пятнадцать, не меньше. Вот таким воробьём ты к нам пришёл, – он сложил ладонь в горсть, демонстрируя размер воробья, которому, по его словам, соответствовал Борис в пятнадцать лет, – Маленький, тощий, ну дрищ дрищом. Помнишь, как я тебя воспитывал?

– Так точно, товарищ полковник! – Борис попытался вспомнить свои первые годы в армии, и почему-то ему стало грустно.

– То-то же. Так вот что я тебе скажу, Арсеньев. Тыл – это тебе не увеселительная прогулка. Там, может, ещё страшнее, чем на фронте. Там и вирусы, и бомбы, и террористы, а у тебя даже оружия не будет. Там другая жизнь, Арсеньев, там и меня-то не будет, чтоб приказы тебе отдавать и учить уму-разуму, понимаешь?

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну раз понимаешь, то хорошо. Жить будешь в своей старой квартире. После того как ты попал в Центр патриотического воспитания, в твой бывший дом, как и полагается, новых жильцов вселили. Но сейчас мы их проинформировали, что ты вернулся, чтоб они, значит, тебе комнату освободили. Усёк?

– Так точно. Спасибо, товарищ полковник. Слышал, что сейчас демобилизованным бойцам жильё редко дают, тем более в столице.

– Да, тут я постарался. Старые связи, туда-сюда. В общем, ты теперь завидный жених, Арсеньев. Только с этим самым не спеши, сначала на ноги встань, а бабу найти всегда успеешь.

– Я учиться хотел. Графический дизайн, создание голограмм, программирование.

– Рисовать любишь?

– Всегда любил. В Центре патриотического воспитания у нас, конечно, рисования не было. И ни ручек, ни карандашей, ни бумаги, ничего такого с тех пор, как чтение и письмо отменили. Вот я пальцем водил по земле, или по снегу, или просто в воздухе и как будто рисовал, что мне в голову взбредёт. Но меня за это ругали. Говорили, вот террористы на нас нападут, а ты что? Рисунок им свой покажешь? А сейчас много курсов разных есть, можно пару сертификатов получить и начать работать. Хоть обои на окна, хоть голограммы, даже целые трансляции можно на заказ делать, да что угодно, с голоду не помру.

– Рисовать… – Петренко задумался, – Рисовать – это хорошо, это правильно. Кажется, что это так, игрушки: увидит человек голограмму или трансляцию, да и забудет о ней через пять минут. Но дело-то не в этом. Что ты нарисуешь, что вложишь в своё творение, то и останется у людей в душе, в памяти. Рисуй, Арсеньев, чего уж теперь. Родные-то есть в столице?

– Никак нет. Я сирота. С шести лет воспитывался в ЦПВ.

– Ну мать-отца-то хоть помнишь?

– Никак нет. Я же тогда мелкий совсем был. Родителей и сестру убили террористы. А меня спасли. Больше ничего не помню.

– Уверен?

– Так точно!

– Ну и ладно. Значит, рисовать… Ну езжай, рисуй. Придётся мне тебя отпустить, – Петренко встал со стула и поправил фуражку, – Равняйсь! Смирно! Слушай мою команду! Старший Сержант Арсеньев согласно постановлению 94-11Ч от 21 апреля 2060 года в запас отправлен!

– Есть, товарищ полковник!

– Вольно!

Полковник опять опустился на стул, а Борис, решив, что уже можно, тоже сел на кровать.

– Так, ну с этим мы разобрались, – Петренко, кажется, тоже немного расслабился, – Теперь можно и подарок тебе подарить.

Борис занервничал. Сколько он себя помнил, ему никогда ничего не дарили, даже на день рождения, дату которого он до сих пор не забыл только потому, что её приходилось часто указывать в официальных рапортах. Заметив его смущение, полковник усмехнулся.

– Нет, ну это не совсем подарок, конечно, – успокоил он Бориса, – Это вроде как моя обязанность. Но всё равно…

Он полез за пазуху и вытащил оттуда небольшую чёрную коробочку, которая легко умещалась на его ладони.

– Видел когда-нибудь такое? – спросил он.

– Это гражданский транслятор? – догадался Борис.

– Он самый. Теперь будет твой. Каждому гражданину Республики Грисея, когда ему исполняется пятнадцать, вместе с внутренним номером выдаётся личный транслятор. Тебе-то он был без надобности, ты же сразу в армию пошёл. Но в тылу без транслятора нельзя. Запрещено, то есть. Держи. И поаккуратнее с ним. Если, не дай Бог, сломаешь или потеряешь – придётся отчитываться в министерство социальных коммуникаций, платить штраф и ждать замены несколько недель. Я понятно выражаюсь?

– Понятно, товарищ полковник. Буду поаккуратнее.

– Молодец. Транслятор должен быть всегда заряжен и подключен к Суверенной информационной сети, иначе – тоже штраф. Вообще, можно иметь один активный транслятор на всю семью, если её члены проживают совместно, но ты пока что один, так что у тебя выбора нет. Выходишь из дома – транслятор берёшь с собой, патруль может остановить для проверки и, если не обнаружит – штраф. Или самоизоляция, тут уж как повезёт. Тут специальный ремешок сбоку вытягивается и вокруг запястья защёлкивается для удобства. Как ремешок застегнёшь, он перейдёт в мобильный режим, а дома опять вернётся в стационарный.

– Ясно.

– Ясно ему… Думаешь, всё так просто? Его ещё надо зарегистрировать на тебя. Сюда нажимай.

Борис нажал на боковую кнопку транслятора, и тот моментально замигал единственным светодиодом и механическим голосом объявил: «Устройство готово к регистрации. Пожалуйста, предоставьте биометрические данные».

– Ему нужно просканировать твои отпечатки пальцев, – пояснил полковник, – Приложи каждый палец к датчику, вот сюда.

Борис приложил. После каждого пальца транслятор мигал красным огоньком и подтверждал загрузку отпечатка всё тем же механическим голосом.

– Теперь радужная оболочка, – продолжил Петренко, когда все отпечатки были сохранены в памяти устройства, – Да чего ты глаза-то так выкатил? Закати обратно и просто смотри прямо, он сам всё сделает.

–Радужная оболочка глаза зарегистрирована, – сообщил транслятор, – Введите имя и внутренний номер.

– Борис Арсеньев, внутренний номер 152-АН1021, – отрапортовал Борис.

–Устройство зарегистрировано на имя… Борис… Арсеньев… внутренний номер… 152-АН1021, – подтвердил транслятор, – Устройство будет готово к использованию после получения подтверждения от министерства социальных коммуникаций и министерства передвижения. Подтверждение может занять до двадцати четырёх часов. Желаем вам хорошего дня.

– Ну вот и ладушки, – потёр руки Петренко, – Он может немного тормозить поначалу, пока не привыкнет к твоему голосу, ты не обращай внимания. Теперь, когда приедешь в город, он подключится к Суверенной информационной сети и загрузит Катюшу. Это голосовой помощник, она будет делать всё, что скажешь. Если захочешь отправить кому-то сообщение, тебе для этого понадобится его имя и обязательно внутренний номер. Сохраняешь их в памяти транслятора – и можешь в отведённое время отправить ему весточку.

– Товарищ полковник, у меня нет никого из знакомых в тылу. Можно я ваш номер сохраню? – Борису моментально стало неловко от того, что он так бесцеремонно вторгся в личное пространство старшего по званию.

– Ну сохрани, – полковник почему-то нахмурился.

– А потом, как в город приеду, я вам сообщу.

– Можно. Только вот я, скорее всего буду… – Петренко замялся, – Буду… слишком занят. Так что на ответ не надейся особо, понял?

– Понял, товарищ полковник.

– Короче, мой номер 031-ВВЛ1984.

– Сохранить в память номер 031-ВВЛ1984, полковник Геннадий Петренко! – скомандовал Борис.

– Номер сохранён, – ответил транслятор.

– Так, что-то ещё хотел… А, вспомнил. Вот в этом окошке – Петренко ткнул пальцем в небольшой экран, располагавшийся сверху устройства, – будут появляться голографические трансляции. Есть три канала, по которым передают программы Национальной вещательной сети. Некоторые передачи по Первому вещательному каналу будут показывать принудительно, их просмотр обязателен для каждого гражданина. Остальные можно не смотреть, но лучше, конечно, много не пропускать. В перерывах можно полазить по СИСу – Суверенной информационной сети. Там будет всё, что нужно – и эти твои обучающие курсы, и развлечения, и покупки, и знакомства, короче, не соскучишься. И последнее: микропропуск.

Полковник вынул из кармана маленькую карточку, чуть больше полутора сантиметров, и протянул её Борису.

– Это твой ключ от помещений, куда тебе разрешён вход. Твой маршрутный лист я сюда уже загрузил, будешь предъявлять пропуск, где попросят, иначе самоизоляция и штраф. Положи так, чтобы не потерять, но далеко не убирай, чтоб не лазить постоянно. Теоретически, в него встроен спутниковый маячок, так что, если потеряешь, можно отследить по транслятору, но леший его знает, как оно работает, так что лучше не рисковать.

Борис невольно замотал головой от такого количества информации, что было моментально замечено полковником.

– Отставить панику! – скомандовал он, – Ты карточки испугался что ли, боец? Приедешь на место – во всём разберёшься, невелика наука. И давай там без выкрутасов, понял? Чтоб мне за тебя не краснеть. Всё-таки пятнадцать лет… Эх, Арсеньев, устал я. Не поверишь – чисто по-человечески устал. Вот вы все думаете, сидим мы себе в своём штабе, ничего не делаем, бумажки перебираем. А мы, между прочим, за вас отвечаем. В этих бумажках – ваши жизни, и не дай Бог мы где-то просчитаемся, не дай Бог что-то упустим – вы же первые и поляжете. Нам, конечно, сказано, что такое хорошо и что такое плохо, Республика нас не оставляет, можно сказать, ни на секунду. Да только, Арсеньев, свою голову на плечах тоже иметь надо. Инструкции инструкциями, но жизнь-то она разная бывает и не всегда она по этим самым инструкциям идёт. Вот мы и сидим, репу чешем, а вы там – на передовой сражаетесь, и все мы делаем одно большое дело, во благо Республики, естественно. А что такое хорошо и что такое плохо – время покажет. Время – оно такое, от него ничего не утаишь. Оно и про меня покажет, и про тебя, и про… всех остальных тоже. Понял?

– Понял, товарищ полковник!

– Да ни черта ты не понял, Арсеньев. Иди уже, не мозоль мне глаза.

– Есть!

– Семью точно не помнишь?

– Никак нет!

– Ладно. Удачи, старший сержант. Я для тебя всё, что мог, сделал. Мог бы больше, наверное. Или нет? А, неважно. Сухпаёк не забудь взять, тебе сутки ехать ещё.

Через сорок минут Борис уже стоял на КПП и прикладывал свой микропропуск к считывающему устройству. «Проход гражданину Борису Арсеньеву, внутренний номер 152-АН1021, разрешён. Дверь будет разблокирована на десять секунд. Напоминаем, что в соответствии с требованием Комитета по контролю за перемещением граждан, любые попытки неавторизованного доступа в помещение или выхода из него будут немедленно пресечены. Предусмотренное наказание за нарушение требования – ликвидация. Начинаю обратный отсчёт. Девять…», – сообщило устройство, и красный индикатор, горящий над ним, сменился зелёным. Борис зачем-то подтянул штаны, провёл ладонью по коротко стриженному затылку и сделал шаг вперёд. Новая жизнь встретила его прохладным ветерком и искрящимся безоблачным небом.

Дорога до станции была ему знакома, но он впервые шёл по ней не как старший сержант Арсеньев, а в качестве простого гражданина Республики Грисея. Снег уже почти растаял, и его жалкие остатки образовывали на тропинке противные тягучие лужи, которые моментально испачкали суровые армейские ботинки Бориса и оставили неаккуратные разводы на некогда чёрных штанах. Но ему было всё равно. Он так спешил на поезд, что не обращал внимания ни на лужи, ни на состояние своей одежды – он просто шёл вперёд, вцепившись в лямки рюкзака, как будто боялся, что тот улетит, как парашют. Воинская часть Бориса находилась примерно в семидесяти километрах от передовой и в трёхстах километрах от столицы. В ней были сосредоточены в основном инженерные и технические подразделения, и настоящих боевых действий тут не проводилось. Большинство бойцов было заняты проверкой и наладкой оборудования, перехватом и расшифровкой вражеских переговоров, размещением глушилок радиосигналов, обновлением базы данных оружия, а иногда их привлекали к восстановлению разрушенных объектов и разминированию освобождённых территорий. Служить здесь было не то, чтобы очень легко, но смертность в таких подразделениях была гораздо ниже, чем в любых других войсках, и Борису крупно повезло, что он попал именно сюда. Большинство выпускников Центра патриотического воспитания шли прямиком на передовую, и судьба из была не завидной. Пятнадцатилетние парнишки без серьёзной военной подготовки и какого-либо боевого опыта чаще всего пропадали без вести, по крайней мере Борису не удалось найти информацию ни об одном из своих бывших одноклассников в базе данных военнослужащих. Другие, более удачливые, отправлялись в тыл патрулировать городские улицы, что немного продлевало им жизнь, но тоже было небезопасным. Города в тылу находились под постоянными атаками террористов и тайных агентов, которые только и норовили разложить повсюду мины или капсулы со смертельным ядом. Жителям приходилось скрываться в своих квартирах за заблокированными дверями и с маскировкой на окнах в постоянном страхе нового прилёта вражеских ракет. Как раз в такой город, в столицу, в самое сердце Республики Грисея, Борис сейчас и направлялся. Но несмотря на все ужасы, которые он слышал про жизнь в тылу, он был счастлив. Он чувствовал, что ему, как воздух, необходима эта перемена, и ни террористы, ни тайные агенты не страшили его. Когда-то давно он обещал себе, что обязательно станет кем-то особенным, возможно, художником, возможно, учёным, но обязательно достойным уважения даже в это непростое время. И сейчас ему предоставился шанс, который он никак не мог упустить. Солнце робко выглянуло из-за весенних облаков, и Борис с удовольствием подставил ему своё обветрившееся за зиму лицо.

Через некоторое время дорога стала более ровной, и это означало, что станция уже близко. Всё чаще на пути появлялись стойки саморегистрации, к каждой из которых нужно было приложить микропропуск и сказать своё имя и внутренний номер. Примерно в полутора километрах от станции Борису встретился человеческий патруль, состоящий из молоденького лейтенанта и сержанта постарше, примерно борисовского возраста. Они внимательно изучили его биометрические данные, несколько раз проверили микропропуск, задали пару дежурных вопросов и, наконец, нехотя отпустили его, всем своим видом показывая, что они всё равно до конца не поверили в его увольнение. Борис прибавил шаг. Междугородний поезд уходил каждые 24 часа, и если опоздать на него, то придётся возвращаться в часть и просить заново зарегистрировать его маршрутный лист и повторно активировать микропропуск. Это отняло бы ещё как минимум 72 часа, потому что маршрутные листы одобрялись в порядке живой очереди, и никто не мог заранее сказать, когда эта очередь дойдёт до Бориса. От этих мыслей он поёжился и перешёл на бег.

Несмотря на все его опасения, на станцию Борис прибежал даже с запасом времени. Стойка саморегистрации никак не хотела пускать его на платформу, даже когда он остервенело прикладывал микропропуск и сообщал ей свой внутренний номер. «Ваш поезд отправляется через… пятьдесят семь минут. Просьба покинуть станцию. Доступ будет открыт через… сорок две… минуты… тридцать девять… секунд», – бубнил механический голос. Борис некоторое время постоял в раздумьях, а потом, игнорируя отчаянный писк автомата, решительно прошёл на перрон и уселся прямо на мокрый потрескавшийся асфальт. Мобильный патруль не заставил себя долго ждать. Ровно через 5 минут 00 секунд приехал самоизолятор (Борис отметил про себя, что это модель 185-СБ004, оснащённая гипнолучами и парализующим газом) и вежливо попросил его в очередной раз предоставить биометрические данные и сообщить свой внутренний номер. После прохождения всех формальностей самоизолятор радушно распахнул свои двери и сообщил, что: «Предупреждение о необходимости покинуть помещение общего пользования было выдано гражданину Борису Арсеньеву, внутренний код 152-АН1021, в тринадцать часов… ноль две минуты. Требование Комитета правительства по контролю за перемещением граждан выполнено не было. Данное нарушение подразумевает штраф в размере трехсот тысяч ГКБ, либо обездвиживание на срок до двадцати четырёх часов». Выбор был очевиден. Обездвиживаться Борису было нельзя – до поезда оставалось чуть больше получаса. Да и деньги у него были: за всё время службы он не потратил ничего из того, что полагалось ему в качестве ежемесячной оплаты за службу и, к тому же, за ранение в бою ему выдали неплохую компенсацию. Борис приложил палец к устройству приёма средств от населения и, дождавшись подтверждения списания средств, покинул перрон, чтобы вернуться ровно через 15 минут.

Попасть в столицу было непросто. Каждые тридцать километров поезд тормозил на блокпостах, где все пассажиры должны были покидать свои места для прохождения биометрического контроля и подтверждения микропропусков. В середине пути, поздним вечером, их совершенно неожиданно попросили освободить вагоны и заставили несколько часов стоять на тёмной станции какого-то заброшенного провинциального городка и дожидаться нового состава. Наконец, почти через сутки после выхода из воинской части, Борис, голодный и измождённый, вошёл в двери столичной Станции номер два по приёму и распределению населения. В зале было пусто, только несколько человек в чёрной одежде, с чёрными рюкзаками и в чёрных масках стояли возле пунктов самонаправления и что-то нажимали на экранах. Несмотря на отсутствие толпы, Бориса распределили только в пятый поток на выход, предварительно выдав средства самомаскировки – чёрную шапку, чёрную маску и чёрные перчатки. Его первым желанием было запихнуть их поглубже в рюкзак, но, вспомнив, что повторное нарушение правил Комитета по контролю за передвижением граждан карается обездвиживанием на неделю, он решил не рисковать. В конце концов, за все эти годы он привык носить униформу и не считал её чем-то неудобным.

Через город проходило три маршрута общественного транспорта, но только один из них направлялся в нужный Борису район. Трамвая пришлось ждать около сорока минут возле ржавого столба с покорёженной табличкой, но это можно было назвать везением, ведь, судя по расписанию, интервалы движения могли составлять до полутора часов. Сам трамвай представлял собой железную колымагу без окон и с грохочущими дверями, внутри которой было неуютно и ужасно душно. Сидений тоже не было, и Борис, чувствуя, что его колени трясутся от голода и долгой ходьбы, сел на пол в хвосте вагона, опершись своей больной спиной о пыльный армейский рюкзак. Через пару минут он понял, что выбрал неудачное место, потому что прямо над его головой располагался громкоговоритель, с равными интервалами издающий какие-то хрипы, в которых было почти невозможно различить названия остановок. Трамвай медленно полз по рельсам, раскачиваясь из стороны в сторону, механический скрип наполнял душный и тёмный вагон чем-то сюрреалистическим и одновременно убаюкивающим, и Борис внезапно понял, что начинает проваливаться в сон. Все пассажиры, севшие вместе с ним на станции, уже успели выйти, и трамвай был абсолютно пустым, что было совсем некстати. Проспать свою остановку сейчас, когда до дома рукой подать, было бы глупо и несправедливо. Борис пытался удержать ускользающее сознание и ни в коем случае не закрыть глаза, проговаривая про себя какие-то стихи и обрывки песен, которые помнил наизусть.

«Вместе весело шагать… Громов – наш великий вождь… Опасность родине грозит… И кровь отцов… Нам не страшны… Победа, знамя боевое.... Горжусь тобой, моя страна…»

Это немного помогло, по крайней мере, на душе стало как-то легче и не так страшно. Борис пытался сообразить, где он едет и сколько ему осталось, но окон в трамвае не было, а двери не открывались, если к ним не приложить микропропуск для входа или выхода, и ориентация в пространстве представлялась совершенно невозможной. Можно было бы включить навигатор, но Борис побоялся, что он разрядится раньше времени, и решил не рисковать.

Наконец громкоговоритель прошипел: «Следщщщщ… оссс…ка… Пятый… пшшшш… Единения… Для выхххх… жжжите микропропуск к шшшшшсссс… Внимание! С….шшшласно требованию Комитета по контролю за перемещением граждан …. шшшшш нарушение… шшшш…. ссссс… вплоть до ликвидации». Из всего потока звуков Борис понял, что следующая остановка – Пятый квартал Единения, как раз та, которая была ему нужна, но если он нарушит что-то и попытается выйти в неположенном месте, то его арестуют и возможно даже убьют. Он вскочил и на затёкших ногах поковылял к дверям, чуть не забыв свой рюкзак.

Трамвайная остановка находилась примерно в километре от дома, и остаток пути надо было пройти пешком. Навигатор барахлил и никак не хотел выстраивать правильный маршрут, из-за чего Борису пришлось долго плутать по незнакомым улицам. Почти на каждой из них ему встречался мобильный или стационарный саморегистратор, и к каждому надо было приложить микропропуск, и каждый раз его предупреждали об отклонении от маршрута более чем на десять процентов. Воспитание в штабе, а потом и на фронте приучило Бориса к постоянному контролю и беспрекословному выполнению любых приказов, но никогда в жизни это не казалось ему таким сложным и бессмысленным. Одно дело слушать команды живых людей и совсем другое – подчиняться бездушным машинам, ведущим себя как-то уж слишком нагло и агрессивно, как будто они все сговорились против него.

В городе, как и ожидалось, было больше войны, чем на фронте. Сцепившиеся друг с другом дома плакали выцветшей штукатуркой, а на покорёженных разломленным асфальтом дорогах то и дело проглядывали чёрные рты трещин, поймавшие незатейливый городской мусор. Тишина затаившихся улиц врезалась в уши, свербела, выворачивала наизнанку барабанные перепонки сильнее, чем разрывающиеся на войне снаряды. В городе ломалось всё – приборы, люди, явления – всё было неправильным, необъяснимым, чужим. Время впиталось в рыхлые влажные стены, застряло в незакрытых подвалах и узких подворотнях, запуталось в оборванных проводах, свисавших с ржавых столбов, – и остановилось. Было невозможно определить, плутает ли он по этим улицам несколько часов или несколько дней и чем закончатся его блуждания, если закончатся вообще. И только небо, опасливо выглядывающее из-за железных крыш, подозрительно гладкое и не к месту голубое, напоминало, о том, что в мире ещё остались краски, кроме светло- и темно-серой. Город пах гнилым кирпичом и так и не наступившей весной.

С каждым шагом, с каждым неверным поворотом тревога Бориса усиливалась, и его единственным желанием было добраться до дома, лечь спать и проспать до тех пор, пока этот кошмар последних суток не забудется. Он то хаотично оглядывался по сторонам, то тряс свой навигатор, чтобы тот хоть немного пришёл в себя, то останавливался, чтобы прогнать нарастающую панику и отчаяние. Во время одной из таких остановок его взгляд зацепился за что-то, что показалось ему если не знакомым, то не таким чужим, как всё остальное вокруг. Прямо напротив него, через дорогу, виделся небольшой холмик, полностью покрытый сухой прошлогодней травой и пестревший разноцветным мусором. Неужели это оно? Да, сомнений быть не могло. Именно здесь они с кем-то, может быть с дедом, в той, другой, жизни, зимой катались с горки, а летом, кажется, отсюда хорошо было видно облака и пролетающих сквозь них ласточек, и можно было сидеть прямо на земле, вдыхать запах свежей травы, есть чипсы, купленные в киоске неподалеку, читать комиксы или смотреть веселые мультики на старом телефоне с треснутым экраном.

Борис всеми силами пытался отогнать от себя это воспоминание, но оно упорно лезло ему в голову, как танк, сносящий все на своем пути.

Вот они сидят и болтают обо всём на свете, и дед вдруг спрашивает серьёзно, заглядывая ему прямо в глаза:

– Ты вот, Борька, как вырастешь, кем станешь? Решил уже?

– Я, деда, сначала буду учёным, потом рабочим, а как мне надоест, стану художником.

– Художником? – дедушка вскидывает брови в притворном удивлении, – И что же ты будешь рисовать?

– Слона!

– Слона? – опять переспрашивает дед, – С хоботом?

– Конечно! С двумя! Нет, со стоимя хоботами, – хохочет Боря. Дед замечает, что передний Борькин зуб уже выпал и оставил на своём месте огромную щель, от которой его улыбка стала ещё более трогательной и беззащитной.

– С сотней, Боря, правильно говорить, с сотней хоботов, – назидательно произносит дед.

– А помнишь, мы зимой здесь с горки катались? – Боре не нравится, когда его поправляют, и он меняет тему разговора, – А мы ещё пойдём?

– А как же! И Настю с собой возьмём.

Боря хмурит лоб.

– Не, деда, Настю не надо. Она плачет всё время и капризничает. Только мы с тобой, ладно?

– Ну не надо так не надо. Вдвоём пойдём, как настоящие мужчины. Борис и дед – наша маленькая команда.

– А зима скоро?

– Не, Борь, не скоро. Вот сейчас весна закончится, потом лето, осень, а потом уж зима. Ты потерпи немножко. Хочешь, я тебе велосипед куплю? Будешь на нём кататься летом.

– Лучше, деда, слона. Я на слоне кататься буду, – и Боря опять заливается задорным безмятежным смехом, – А помнишь, деда: «Я – большой и сильный слон, вот моё вам мнение: я безумно разозлён наглым поведением»? А потом на него звезда с неба упала, да? А звезда правда может упасть? А если на меня упадёт?

– Не упадёт, Борь, это просто так писатель придумал, чтоб смешнее было. Знаешь, когда-то давно, когда я был маленьким, мы с моим братом, дедом Степаном, помнишь, они к нам с бабой Лидой в прошлом году приезжали?

– Ага.

– Так вот, мы с дедом Степаном и нашей мамой, твоей прабабушкой, получается…

– Деда, а ты, когда маленький был, динозавров видел?

– А как же! Видел одного. Огромного, с воооот такими зубами!

Дед соединяет ладони и растопыривает пальцы, изображая пасть динозавра, который так и норовит укусить Борю. Боря заливисто смеётся и падает на спину, на мягкую весеннюю травку, а дед продолжает легонько щекотать его и смеяться в ответ.

– Слушай, Борь, а давай теперь вместе читать будем? – говорит он, когда игра заканчивается, – Страничку ты, страничку – я, по очереди. А то тебе же в школу через два года, а мама с тобой как-то маловато занимается.

– Не, читать скучно, я лучше рисовать буду. Всё, что можно сказать или прочитать, можно нарисовать, и будет ещё лучше. Вот ты старый вырастешь, забудешь, как мы с тобой с горки катались, а я приду к тебе и нарисую, и ты вспомнишь. И скажешь, я хороший художник или нет. Я думаю, я буду хорошим художником, у меня всё получается, даже кенгуру, представляешь! А снег-то как нарисовать? Просто белым? Так он же не белый, он… как это…? Пелрамудровый, вот!

– Приходи, Борис. Что бы ни случилось, со мной или с тобой, запомни наш разговор и рисуй. Нарисуй и снег, и слона, и кенгуру, и нас с тобой на горке. А потом приходи ко мне. Обязательно приходи ко мне, обещаешь?

– Обещаю тебе, старая крыса, что я больше никогда к тебе не приду! Я забыл тебя, выкинул тебя из головы, но ты никак не хочешь оставить меня в покое! Ты продолжаешь появляться в моих ночных кошмарах, ты постоянно выскакиваешь, как чёрт из табакерки и хочешь от меня чего-то, как будто тебе недостаточно того, что ты и так отнял у меня всё. Предатель! Грязный трус! Я точно знаю, что стану отличным художником, и даже твоя гнилая кровь, текущая сейчас во мне, не сможет остановить меня. И я не просто не приду, я вычеркну тебя из своей памяти навсегда, как будто никакого деда у меня и не было никогда. А если ты ещё хоть раз посмеешь вломиться в мою жизнь, я обещаю, что убью тебя. Я убью тебя ещё раз своими же собственными руками, гнида ты коллаборационистская!

– Э, парень, ты в порядке?

Голос определённо принадлежал, человеку, а не патрульному дрону или саморегистратору и не на шутку напугал Бориса. Он обернулся и обнаружил, что за его спиной стоит молодой человек лет двадцати пяти, одетый в длинный плащ болотного цвета и огромные резиновые сапоги. Как и полагалось, на нём были все средства самомаскировки, но чёрная маска съехала набок, обнажая небритый подбородок, а шапка была ему явно мала и едва закрывала затылок. Человек смотрел на него довольно дружелюбно и даже с некоторым любопытством.

– Я? – Борис даже не знал, что ответить, – Да, да, я в порядке. Просто задумался…

– Ты местный? Что-то я тебя здесь раньше не видел.

– Местный.

– А, ну ладно. Я тоже местный. Слышь, я бы на твоём месте тут долго не ошивался. В этом мусоре радиации больше, чем звёзд на небе. Я Иосиф, кстати, а ты?

– Иосиф? – Борис подумал, что парень шутит, таким необычным было его имя.

– Ну да, мои предки были странными. Рассказывали мне, что откопали это в какой-то книге. Ну, книги, которые читают, слышал о таких?

– Не-а, не слышал. А ты разве не должен сидеть дома, как все остальные?

– Я-то? Не, мне можно. Я рабочий.

– Кто?

– Ты чё, глухой? Или, может, с луны свалился? Работаю в центре сортировки, обеспечиваю вас продуктами, одеждой, всякой прочей хренью. Понял теперь?

– Теперь понял. И вам можно просто ходить по улицам без маршрутного листа?

– Не, ну без маршрутного листа, наверное, даже сам Громов не ходит. Нас привозят и увозят на автобусах. Специальных, для рабочих, естественно. Каждый раз новым маршрутом, чтоб террористы не догадались. Мне, вообще-то сейчас домой идти надо, но сегодня у меня дельце небольшое здесь, вот я и задержался. А, ты, как я вижу, домашний? Чем занимаешься?

– Я художник.

– Ну да, как я сразу-то не догадался? Вы все домашние – художники, программисты, копирайтеры. Бездельники, короче. Хотя, стоп. Какой-то ты слишком резвый для бездельника. Они обычно, типа, рыхленькие такие. Ну ты понял. От сидения дома сил особо не прибавляется. А ты, я погляжу, качаешься что ли?

– Бывает иногда

– Ну вот, я же говорю! Слушай, есть идея. Хочешь со мной на сортировочном центре работать? Не, парень, я серьёзно, могу устроить. Поговорю кое с кем. Тебя как звать-то?

– Борис.

– Имя для победителя. Нут так решай, Борис, пойдёшь со мной мешки таскать?

– Нет, наверное, спасибо. Мне и так хорошо.

– Ну как знаешь. Моё дело предложить. Слушай, ты только не говори никому, что видел меня здесь, ладно? У меня тут кое-что… В общем, чужим лучше об этом не знать.

Борис оглянулся по сторонам в поисках патруля или саморегистратора – чего угодно, на случай если придётся всё-таки сообщить о правонарушении. Как назло, улица была пуста.

– Так что, Борис, не скажешь? – было заметно, что Иосиф немного нервничал.

– Не скажу.

– Супер. Я знал, что ты крутой чел. И ты даже не спросишь, что это?

– Ты же, вроде, сказал, что это тайна…

– Да ладно, тебе я покажу. Только никому, помнишь, ты обещал.

Парень расстегнул верхнюю пуговицу своего пальто, и внезапно оттуда выглянула пушистая мордочка, и два зелёных звериных глаза лениво зажмурились на свету.

– Что это? – Борис пригляделся, – Это же… как там было… «Все сюда, смотрите! – крикнул серый кот, – Я, пожалуй, с ними задом наперёд!»

– Ага. Шерстяной засранец, так кажется, их раньше называли. Этот мелкий совсем, в подвале сидел, я его ещё неделю назад заприметил, а сегодня он сам ко мне вышел. Странно, я думал, их всех сожрали крысы.

– Ты что, собираешься его домой забрать? Это вообще легально?

– Легально или нет – не знаю. Я же говорю, я кроме грызунов здесь никого не видел, даже голуби куда-то пропали. Заберу, конечно, тут ему всё равно не выжить. Чем его кормить-то, интересно? Мышами? У нас на складе их полно, хоть по сто штук буду ему таскать. Как тебе идейка?

– Не знаю. Хочешь – забирай, мне-то что. Слушай, Иосиф, мне пора. Ты сам говорил, тут токсины и всё такое… – Борису уже хотелось побыстрее закончить этот странный разговор, тем более что он уже более или менее понимал, как добраться до дома.

– И то верно. Мне и самому уже надо идти, через полчаса процедура самоидентификации и доставка еды. Сваграню себе ужин и залипну в транслятор на пару часов. Так ты не передумал насчёт работы?

– Нет, Иосиф, спасибо.

– Ну тогда бывай. Увидимся, парень. Когда-нибудь. Наверное.

Борис махнул рукой и несколько секунд смотрел, как его новый знакомый с котом за пазухой удаляется в сторону виднеющегося неподалёку жилого массива. Потом он ещё раз сверился с навигатором, который, наконец, заработал, и пошёл в противоположном направлении, по пути проговаривая про себя маршрут. Так, холмик, где он гулял в детстве, остался слева, значит, дом должен быть на северо-востоке. Вот здесь дорога, которую они с мамой и сестрёнкой переходили, держась за руки, потому что движение в то время было довольно оживлённым. А здесь, где сейчас возвышалась груда ржавого металлолома, стоял киоск, в котором продавались невиданные и запретные для него и сестры сокровища – игрушки, мыльные пузыри, карточки с героями детского телеканала «Веснушка» и даже разноцветные фломастеры – такая вожделенная и недостижимая мечта маленького Бори. На эти безделушки у матери никогда не было денег, и она ещё крепче хватала детей за руки и тащила их к дому, который отсюда было уже хорошо видно.

Да, точно, это здесь, прямо за углом. Борис перебежал через дорогу, не обращая внимания на недовольно пищащий саморегистратор, перепрыгнул помойную яму, пнул крысу, путавшуюся под ногами, и тут же наступил в какую-то вонючую коричнево-зелёную жижу и окончательно испачкал свои ботинки. Но всё это не имело никакого значения, ведь впереди дом и новая жизнь, в которой он обязательно станет отличным художником и нарисует слона со стоимя хоботами на пелрамудровом снегу.