Читать книгу Ехали медведи… - Ксения Никольская - Страница 5

Было около пяти часов вечера, когда Катюша, получив сигнал от приближающихся дронов с продуктовыми наборами, радостно объявила:

«Внимание! Осуществляется доставка продуктов. Всем зарегистрированным в помещении необходимо в течение шестидесяти секунд подойти к точке самообеспечения для получения наборов. Напоминаем о необходимости предварительного прохождения процедуры идентификации личности. Доводим до вашего сведения, что за пропуск процедуры более одного дня предусмотрено наказание вплоть до физического воздействия. Желаем вам приятного аппетита. Пожалуйста, не забывайте о правилах личной гигиены».

Бориса не надо было просить дважды. Он мигом вскочил с дивана, где почти задремал под очередную трансляцию Первого вещательного канала, и резво метнулся на кухню. Соседи каким-то образом опередили его и уже стояли перед окном в утверждённой позе для прохождения идентификации личности – ладони наружу, глаза открыты, ноги на ширине плеч. Через пару минут из-за оконных обоев послышалось деловитое жужжание моторчиков и писк сирены, означающий, что процедура идентификации началась. Борис внезапно подумал, что, если дроны способны считывать биометрические данные сквозь маскировку, то почему вражеское оборудование не может сделать то же самое? «От кого мы прячемся?» – удивился он, но быстро отогнал от себя эту мысль, как не имеющую к данной ситуации никакого отношения.

В качестве вознаграждения за примерное поведение во время идентификации, в окошко самообеспечения вместе с глотком свежего воздуха с улицы пролезли три довольно увесистых пластиковых пакета зелёного цвета.

– Зелёные – это третий, – объяснила Юлиана Павловна, – Вторые наборы идут в жёлтых пакетах, первые – в синих. Вот доставят громовский бесплатный набор ко Дню Освобождения – увидишь. Но ты всё-таки как-нибудь себе первый закажи, там и конфетки, и фруктовый напиток, и салатики бывают. Ты ж молодой, тебе витамины нужны, это мы, старики, скрипим на чём попало. Знаешь, покушать мы с Егор Семёнычем всегда любили. Раньше, в молодости, бывало, и рыбку себе покупали, и колбаску к праздникам. В 33-м, помнится, на его юбилей, такой стол был, ой, мамочки! Я два дня готовила, а потом неделю ещё доедали. Ты такого, наверное, и не видал. Ладно, что это я тут расчувствовалась, открывай пакет, готовить будем. И аккуратнее, помнишь, и пакет, и всю тару сдать потом надо, так что не порви.

Юлиана Павловна быстро включила плиту и стала по-хозяйски греметь старыми, плохо вымытыми кастрюлями. Борис осторожно и не без благоговения надорвал упаковочный скотч и начал выкладывать содержимое набора на стол. В пакете оказалось в точности то, что было в описании на экране: две банки с консервами, хлеб, мешочек с перловкой, пластмассовая бутылочка с бледно-коричневым мутноватым чайным напитком, завёрнутое в прозрачную плёнку серо-розовое месиво, из которого кое-где торчали острые остюги перьев, и небольшой прозрачный кулёк с сушёными фруктами, рассматривать который Борис не стал, боясь увидеть там червей. Завтрак был упакован отдельно вместе с витаминами, а на самом дне пакета лежала пластиковая коробочка с желтоватым жиром. «Так вот ты какой – масляный продукт!» – догадался Борис и подумал, что из всего набора он выглядит наиболее прилично. Он неуверенно взял одну из кастрюль, предложенных ему Юлианой Павловной, и стал задумчиво крутить её в руках. Соседка сочувственно посмотрела на него, а потом забрала кастрюлю, мягко оттеснила его от плиты и принялась объяснять технологию приготовления всех этих кажущихся несъедобными продуктов. Через час еда была готова, и Борис отметил, что с помощью старушки у него получился вполне сносный ужин.

На запах супа из комнаты вышел Егор Семёнович, сменивший свою торжественную белую рубашку на более скромную, клетчатую, с разноцветными заплатками на локтях. Юлиана Павловна суетилась, резала постоянно крошащийся хлеб третьего сорта и раскладывала погнутые алюминиевые ложки возле глубоких тарелок со сколами по краям и нарисованными на бортиках цветочками и петушками.

Ели молча, каждый сосредоточившись на своих мыслях. Старушка то и дело поглядывала на Бориса, тщательно пережёвывая мясной продукт механической обвалки, и наконец решилась заговорить.

– Как на Васеньку-то нашего похож, – всхлипнула она, аккуратно отложив ложку на бортик тарелки, – Год уж скоро будет…

Борис насторожился.

– Васеньку?

– Сынок наш, умер в начале осени ещё. Сорок лет только исполнилось, – пояснила Юлиана Павловна, сгребая со стола морщинистыми пальцами серые крошки хлеба.

– Проклятые террористы, – тихо, но с надрывом проговорил Егор Семёнович.

– Как… как же это произошло? Убили?

– Хуже. Отравили. Капсулой с ядом, – доверительно сообщила Юлиана Павловна, – Заходим мы к нему в комнату, ну в ту, где ты сейчас живёшь, а он лежит, еле дышит, на диване своём («Где я сплю», – мрачно подумал Борис).

– Мы искусственное дыхание стали делать, – продолжил за жену Егор Семёнович, – Да какое там, он уж посинел весь. Бабка сразу к транслятору, самопомощь вызывать, но они так и сказали: «Это яд террористов. По такому не выезжаем. Тело через три дня заберём, как заявку на открытие двери зарегистрируем».

– Вот и всё, и нету у нас больше сыночка, – скорбно закончила историю Юлиана Павловна, – Забрали, утилизировали, всё как положено… А потом сообщение нам пришло, что скоро в его комнату новых жильцов поселят. Уберите, говорят, все вещи и подготовьте помещение. А у меня прям сердце сжимается, не могу я его вещи выбросить. И так, и сяк крутила, одежду всю собрала и в ящичек сложила. Я же каждую футболочку помню, каждую рубашечку, как покупала, подшивала, гладила. Так и лежат до сих пор. Мебель тоже оставили, говорю, если захотят – сами утилизируют, пропуск выпишут себе и вынесут на свалку. А люди те так и не приехали. Мы всё ждали и ждали, думали, может, ошибка какая вышла. А потом новое сообщение пришло от министерства обороны, мол, скоро сюда заселится бывший жилец этой квартиры. А мы и знать не знаем, что за жилец, но, думаем, военный, раз министерство так беспокоится. А раз военный, значит, мужчина, а раз мужчина… Может, думаем, он будет на Васеньку похож.

Егор Семёнович сидел, нахмурившись, и сжимал в руке погнутую алюминиевую ложку, как оружие против «проклятых террористов», убивших его сына. Повисла неловкая пауза.

– Ну что это мы всё о грустном и о грустном, – вдруг оживилась Юлиана Павловна, – Вы лучше скажите, как вам супчик. Перловка-то хоть разварилась?

Все молчали.

– Сынок, – продолжила она, так не дождавшись ответа, наигранно весело, как будто чувствовала себя виноватой в неожиданно накрывшей всех тоске, – А твои-то где? Семья, родственники?

Борис понял, что его рассказ сейчас будет совсем некстати и неопределённо махнул рукой.

– Ну, это… У меня мать, отец, сестра… была. Они… в общем, не знаю, где. Мы жили в большой комнате, все вчетвером. О, там ещё пианино стояло, – неожиданно вспомнил он, – Мать иногда на нём играла, но очень редко, она и не умела толком. Отец всё грозился его выкинуть, а дед не разрешал.

– Дед? – оживился Егор Семёнович, – У тебя ещё и дед был? Тоже, небось, военный? Служил?

– Дед-то? – Борис задумался, – Нет, не служил. Дед был тайным агентом. Коллаборационистом. Распространял запрещённые материалы. Продавал государственные ресурсы. И ещё он убил всю нашу семью: и мать, и отца, и сестрёнку. А я убежал. Я знаете, как бегаю, Егор Семёныч? Никто не догонит! Вот и он не догнал, а потом за ним пришли Вооружённые Силы Республики и отправили его в ад для предателей. Я знаю, мне это в Центре патриотического воспитания сказали. Говорили каждый день, пока били в туалете и на заднем дворе во время прогулок. Знаете, сколько у меня шрамов с тех времён? Да у вас пальцев не хватит, чтобы их сосчитать. И всё из-за него. Всё потому, что мой дед предал родину, по его приказу были сожжены заживо тысячи людей в концлагерях, тысячи мирных жителей были растерзаны врагами Республики. Я каждый день это слышал: «Внук коллаборациониста. Преступное отродье». И каждый день воспитатели стояли рядом, пока дети возили меня по полу и плевали мне в лицо. Стояли рядом и одобрительно кивали. И ещё там была одна нянечка, Людмила Ивановна, она тоже стояла, но не кивала, она чуть-чуть плакала иногда, чтобы никто не видел. А я всё видел. А потом она заклеивала мне раны пластырем, который в те времена был в дефиците, и говорила, что, может быть, всё не так, как им кажется, и дед мой не был преступником, и вышла какая-то ошибка. Она всё твердила какую-то ерунду про то, что ни политические взгляды человека, ни страна его рождения ничего не говорят о том, хороший он или плохой. И что нормальному государству нужны разные люди – добрые и злые, умные и глупые, сильные и слабые, согласные и несогласные, и каждый должен иметь возможность найти в нём своё место и стать тем, кем хочет, не оглядываясь на остальных и без страха быть осуждённым за свои убеждения. Иначе, говорила она, это государство будет не настоящим, а лишь сказочным королевством за большой стеной, как в моей детской книге. Но я ей не верил. С чего это мне верить какой-то глупой нянечке? Я ненавидел деда, я проклинал его, я бил кулаками твёрдую, как камень, подушку и представлял себе, что это его лицо, и, если бы его не расстреляли, я бы сам, своими руками, душил его, пока он не перестал бы дёргаться. Как-то раз, кажется, это был мой день рождения, Людмила Ивановна спросила у меня, чего бы я хотел больше всего, и я ответил, что хотел бы только одного – самому убить своего деда. Она ничего не сказала, а взяла книгу – единственную вещь, которая у меня осталась из дома – и стала читать. И я постепенно успокоился. Нет, деда я не простил. Просто стал жить с этим, как с бородавкой на носу. Да, я преступное отродье, внук убийцы, но я не трус и не предатель, и я был готов сделать всё, чтобы доказать это. А потом Людмила Ивановна стала учить меня читать самому. В ЦПВ у нас сначала было чтение, но через пару лет его отменили, и я стал забывать буквы. Каждую ночь, когда все спали и камеры можно было отключить, мы читали одну и ту же книгу, пока я не вспомнил, как складывать буквы в слова, слова – в предложения, предложения – в мысли. Для неё это почему-то было очень важно. И у меня в голове тоже стали появляться мысли. И рисунки. А однажды Людмила Ивановна исчезла. Просто не пришла на работу, и воспитатели сделали вид, что её никогда и не было. Новая нянечка не заклеивала мне раны, но я уже сам научился это делать и научился давать сдачи. Бить быстро, сильно, точно и добивать, не давая подняться. Моя ненависть к деду была теперь в моих кулаках. Знаете, Егор Семёныч, я побил всех моих обидчиков, даже старших, и когда они корчились на скользком от крови и соплей полу в туалете, я плюнул им в лицо тем, что накопилось у меня за все эти годы. А потом я вырос, и меня забрали на войну…

Конечно, ничего из этого Борис не сказал. У него уже был готовый ответ:

– Не знаю я… Не помню уже, я ж мелкий совсем был.

Старики понимающе закивали.

– Всё хорошо, сынок, – Юлиана Павловна погладила его руку кончиками своих сухих, как наждачка, пальцев, – У тебя ещё вся жизнь впереди. Вот увидишь, ты обязательно встретишь лучших людей на этом свете.

На этом ужин закончился. Борис сполоснул свою тарелку и ложку и пошёл к себе.

«Электроснабжение будет отключено через 45 минут, ровно в 22:00. Всем гражданам необходимо убедиться в безопасности своих жилых помещений. Через 15 минут начнётся трансляция последнего выпуска новостей. Трансляция обязательна к просмотру. Желаем вам приятного отдыха».

Борис уже был готов лечь на ставший вдруг неуютным и страшным диван и выполнить свой гражданский долг по просмотру новостей, как вдруг послышался робкий стук в дверь.

– Арсеньев? Ты не спишь ещё?

– Нет, Егор Семёныч, заходите.

Егор Семёнович неуверенно прошагал в комнату, чуть согнувшись и по-стариковски опустив плечи. Борис, приподнявшись на одном локте, вопросительно посмотрел на него.

– Я тут вот что… – немного запинаясь начал старик, – Так, сидел-сидел и вдруг подумал… Вашим там на фронте, кажется, наливают иногда… Ну, для храбрости, верно?

– Бывает, – Борис моментально раскусил намерения соседа, и ему почему-то стало весело.

– Ну хорошо. Так вот… Может у тебя есть чего? С собой, то есть… Я ведь его-то уже лет пять не пил. Так-то, вроде, и не надо, а хочется иногда. Ну, сам понимаешь, живём в тепле, еда, вода есть, квартира хорошая… А порой как накатит тоска, прям сил нет, – он опасливо покосился на дверь, а потом на окно, как будто там прятались тайные агенты, готовые в любой момент рассказать всему миру, как плохо живётся Егор Семёнычу в Республике Грисея, – Не поделишься со стариком, ну, вроде как, за знакомство?

У Бориса было то, за чем пришёл сосед. Как раз перед его ранением всем бойцам выдали по литру спирта, который, разбавляя водой, можно было растянуть месяцев на семь-восемь. Потом произошло само ранение, отправившее его на месяц в больницу, и, наконец, долгожданное возвращение в казармы, где он обнаружил, что его рота временно перебазировалась в другую точку, а на смену ей прибыли младшие бойцы, которым в силу возраста спирт ещё не полагался. Выпить было не с кем, и он запрятал бутылку поглубже в рюкзак, где она лежала всё это время, терпеливо дожидаясь прихода Егора Семёновича.

– А как же обязательные к просмотру новости? – хитро поинтересовался он у соседа.

– Да ничего не будет, мы ж около транслятора находимся. Ты только звук убавь чуток, но совсем не убирай, а то запищит и доложит куда следует – деловито ответил старик.

– Ладно. Стакан-то есть?

– А как же! И не один. Бабка-то улеглась уже, а я сейчас, я быстро… Посидим с тобой по-соседски, Васеньку заодно помянем.

Они посидели, краем уха слушая обязательный выпуск новостей про задержание очередной группы диверсантов, помянули Васеньку и Борисовских боевых товарищей, выпили за Громова и за День Великого Освобождения, а потом за что-то ещё, не менее важное. Закуски не было, поэтому приходилось через силу давиться горькой обжигающей жидкостью, на глазок разбавленной водой, предназначенной для утренних туалетных процедур. Спустя некоторое время Егор Семёнович повеселел и обмяк. Борис решил, что старику уже хватит, взял со стола бутылку и под пристальным взглядом соседа убрал её обратно в рюкзак. Сообразив, что больше ему не нальют, Егор Семёнович неуверенно встал со стула и, чуть пошатываясь, пошёл к двери.

–Сиди здесь, боец, никуда не уходи, – медленно и нетрезво проговорил он и криво махнул рукой, – Я тут это… вспомнил кой-чего.

Минут через десять сосед вернулся, пряча что-то за спиной.

– Ты только, если что, не обижайся. Дай я тебе расскажу сначала, что и к чему, а ты пока послушай. Слушаешь? Так вот, лет десять назад, значит, радиатор в Васиной комнате протекать стал. Ну я туда-сюда, думал, сам починю, но провозился полдня, озверел и вызвал этого, как его? Ну, который трубы меняет?

– Сантехника, – машинально подсказал Борис. Безумно хотелось спать.

– Да, его, лешего. Ну так вот, ждали мы его дня три, он пришёл, значит, стал старый радиатор крутить, говорит, менять надо, не по стандартам он у вас, все уже новые поставили. Штраф, говорит, платите. Не, ну ишь чего удумали! Кукиш им, а не штраф за радиатор. В общем, вот. Выписал, значит, всё-таки штраф, сказал, сейчас старый снимет, а новый через недельку поставит. Ну, так-то мы в итоге месяц сидели без отопления, но это уж ладно. Снял, значит, он его, а там, между радиатором и стеной, прилеплено что-то. Так незаметно, в уголку, на скотче. Достал. Ваше, спрашивает. Не, говорю, у нас отродясь такого не было. Так, грит, утилизируйте, а то штраф за посторонние предметы в общедомовом оборудовании ещё выпишу и доложу куда следует. Ну а я что, собрался утилизировать, как положено, а тут бабка грит, может это от прошлых жильцов, ты, грит, сохрани. Может, грит, вернётся кто. Ну я и сохранил. Да и забыл совсем. А тут ты вернулся, и я вспомнил. В общем, вот, смотри.

Старик, наконец, замолчал и протянул Борису свёрток, от которого исходил стойкий запах старого тряпья. Борис в недоумении уставился на него, а Егор Семёнович одобрительно закивал и практически впихнул странный предмет прямо ему в руки.

– Давай, солдат, открывай, я ж не террорист какой, бомбу тебе не подсуну!

Борис надорвал пакет, и оттуда немедленно высунулось серое плюшевое ухо. За ним на свет появился и его обладатель – маленький игрушечный слоник, вернувшийся целым и невредимым из его детства. Слоник был старым, и его плюшевая шёрстка выцвела и покрылась седым налётом, но в глазах Бориса он был по-прежнему новым, любимым и самым дорогим, а шрамы и потёртости были доказательством его нелёгкого пути обратно в руки хозяина и придавали игрушке ещё больше ценности.

– Твой? – подмигнул Егор Семёнович.

– Мой… Кажется… Я ведь думал, что его забрали в ЦПВ. Неужели…? Как вы сказали он к вам попал?

– Неважно, солдат, уже не важно. Раз твой, значит, не зря я его хранил. Я пошёл тогда, ладно? Поздно уже, ты это, спать ложись. Бабке ни слова.

– Спасибо, – совершенно искренне сказал Борис.

– Да чего уж там!

Как только дверь за Егором Семёновичем закрылась, Борис приступил к изучению игрушки. Осторожно, чтобы не повредить износившуюся за долгие годы ткань, он ощупал слоника и внимательно рассмотрел его со всех сторон. Видимых дыр и повреждений нигде не было, и можно было даже сказать, что вещь была в очень хорошем для её возраста состоянии. Единственным, что смущало Бориса, было то, что там, где хобот прикреплялся к голове, прощупывался неровный шов, по виду отличавшийся от остальных. «Наверное, я оторвал в детстве, а мать пришила, – подумал он, – Хотя, она, скорее всего, сделала бы это поаккуратнее». Один глаз игрушки тоже держался не очень плотно, и Борис чуть нажал на него, пытаясь вдавить поглубже, чтобы он окончательно не отвалился. Внезапно под пальцами он ощутил что-то твёрдое, находящееся внутри головы, прямо между ушами. Он попытался ощупать странный предмет, чтобы понять его предназначение, но делать это надо было очень аккуратно, чтобы не повредить хлипкую ткань. Возможно, это было что-то вроде механизма, при нажатии на который слон начал бы дёргаться или петь весёлую песенку – кажется, раньше игрушки умели это делать, надо было лишь вовремя менять батарейки, отсек для которых, вместе с динамиком, должен был находиться в теле, под застёжкой-молнией. Но на месте застёжки был такой же неровный шов, как и у хобота, и Борис догадался, что это было сделано специально. Вероятно, слон выбесил всех домочадцев своим пением, и отец в конце концов расчленил его и вырвал ему все внутренности. В любом случае, даже без пения, игрушка всегда радовала Бориса и продолжала радовать сейчас, поэтому он положил её под подушку и лёг спать, тем более что электричество уже отключили, и в комнате вместе с полумраком воцарилась долгожданная тишина, которую, впрочем, очень быстро прервал храп нетрезвого соседа, доносящийся из-за стены. Борису было не привыкать, ведь все эти годы он умудрялся засыпать при любом шуме и в любых условиях, и не всегда в горизонтальном положении.

В середине ночи явился покойный Васенька. Борис, конечно, никак не мог знать, как выглядел бывший жилец его комнаты, но почему-то сразу понял, кто это. Василий стоял у его кровати, весь синий, с выпученными глазами и неестественно вывернутой левой ногой, и пытался просунуть руку под подушку – туда, куда Борис спрятал свою книгу про злобного богомола, которую он бережно хранил с первого дня в ЦПВ, и вновь обретённого слоника. Васенька хрипел, сопел и махал руками, как будто хотел указать ему на что-то очень важное. Вдруг его лицо стало раздуваться, и из того места, где у привидения был нос, начали вырастать отвратительные скользкие хоботы. Один, два, три… – они всё появлялись и появлялись, и Борис в оцепенении зачем-то пытался их сосчитать. «Сто…», – внезапно прохрипел Василий, выхватил из-под подушки слона и слишком резким для покойника движением оторвал ему голову. На месте отрыва стали выступать алые капельки крови. «Эта кровь – их кровь…» – прошептал один из хоботов. Васенькины синие пальцы сжимали остатки игрушки, которая на глазах Бориса стала усыхать и превращаться в пепел, рассыпающийся по ровным холодным квадратикам линолеума. Вскоре пепел начал приобретать очертания человека, распластанного на полу, и эти очертания показались Борису пугающе знакомыми. Василий пристально посмотрел ему в глаза, не переставая при этом булькать что-то нечленораздельное своими многочисленными хоботами. Борис зажмурился и вжался в кровать пытаясь найти в ней хоть какую-то защиту. «Уходи! Пожалуйста, уходи», – совсем по-детски простонал он и, почувствовав, как под подушкой что-то зашевелилось, в ужасе проснулся. В комнате было темно, и темнота заговорился с ним.

«Бедный маленький мальчик. Ну что ты, не бойся так, это всего лишь твоё прошлое, которое пытается догнать и поглотить тебя. Не нужно бежать от него, ведь оно уже засело в тебе очень, очень глубоко. Но есть и хорошие новости, малыш. Если ты будешь вести себя хорошо и не станешь сильно сопротивляться, мы отлично повеселимся, обещаю тебе. Так что сделай это, Борис. Сделай это сейчас!»

Борис сидел на кровати и тёр глаза, пытаясь прийти в себя после увиденного. Никакого Васеньки, конечно же, не было, да и быть не могло – его тело увезли почти год назад и похоронили в какой-то братской могиле, а может быть, даже не стали сильно себя утруждать и закопали рядом с домом, хотя бы на том холмике, где они раньше сидели с дедом. Не было и пепла на полу, и этого странного голоса, который показался ему знакомым, всё было как обычно, и слоник с книжкой мирно лежали у него под подушкой – там, где им было самое место. Борис подумал, что не видел кошмаров с того самого времени, как выпустился из ЦПВ, и сегодняшний был настолько комичным и абсурдным, что даже толком не напугал его. Было около трёх часов ночи, и если он ляжет прямо сейчас, то спокойно проспит до шести, когда дадут электричество и можно будет заняться чем-нибудь полезным. Позавтракать, например. Борис немного взбил подушку, стараясь не думать, спал ли на ней когда-то Васенька, и внезапно игрушечный слоник выскользнул из-под неё и упал на пол, прямо туда, где в его кошмаре лежало чьё-то испепелённое тело.

– Помни Боря, пожалуйста запомни очень важную вещь! Всё начинается в голове у слона.

– Кто это сказал? – прошептал Борис в темноту.

– Ты знаешь, кто, – ответила она.

Борис сжал игрушку в ладони и внезапно, в каком-то необъяснимом порыве, аккуратно надорвал шов у хобота и залез в мягкую голову, осторожно раздвигая пальцами искусственный наполнитель. Копнув чуть глубже, он нащупал что-то твёрдое и прямоугольное, подцепил и выудил наружу. Хобот не выдержал такого издевательства и оторвался, оставляя вместо себя торчащие желтоватые клочья ваты.

В руках Бориса был странный предмет. Он осмотрел его со всех сторон и вдруг вспомнил, что раньше на таких хранили информацию. Туда можно было записать всё что угодно: от изображений (тогда они были двухмерными и назывались фотографиями) до трансляций (кажется, они тоже назывались по-другому), и чтобы получить доступ к содержимому карточки, надо было всего лишь вставить её в вычислительную машину. Там вполне могло оказаться что-то связанное с его семьёй, что-то, что поможет ему вспомнить их: и мать, и отца, и сестру. Да пусть это будет даже подборка мультфильмов с «Веснушки» или картинки с комиксами, он будет только рад снова окунуться в детство и посмотреть их ещё раз. Но, с другой стороны, эта карта вполне могла принадлежать и деду, который использовал её для своих коллаборационистских целей и специально зашил её в слоника, чтобы Национальная гвардия её не нашла. Борис подумал, что, как бы то ни было, возможно, он смог бы подключить свою неожиданную находку к устройству, заказанному у Катюши для работы, которое должны были доставить со дня на день. Аккуратно, чтобы не повредить контакты, он убрал карточку в специальное отделение в рюкзаке и, наконец успокоившийся после ночного кошмара, лёг в кровать, надеясь, что Василий тоже угомонился и больше не удостоит его своим вниманием.

Разумеется, на следующий день вычислительную машину не доставили. Равно как и через два, и через три дня, несмотря на то что деньги за ускоренную доставку были успешно списаны. Борис каждое утро запрашивал у Катюши информацию о своём заказе, и она спокойно и со свойственным ей механическим достоинством отвечала: «Отгрузка задерживается из-за угрозы террористических атак. Мы ценим ваше терпение». Борис уже был готов сам, собственными голыми руками поубивать всех террористов, чтобы получить необходимый для работы инструмент, потому что ему было невероятно противно сидеть без дела и смотреть, как его счёт с каждым днём неумолимо уменьшается. Третьи продуктовые наборы уже успели ему надоесть, а на вторые или, тем более, на первые, он так и не заработал. Он зачем-то с завидной регулярностью заходил на Национальный информационный портал и проверял там вакансии, список которых, к его счастью, был довольно обширным и разнообразным.

«Генератор контента (образовательного и развлекательного). Требования: грамотная речь, умение определить потребности целевой аудитории, творческое мышление. Безупречное знание географии, современной истории и государственной геополитики. Портфолио должно содержать не менее двадцати работ различной тематики, в том числе, политические обозрения и анализ текущей ситуации, гражданская оборона и личная безопасность, социальное взаимодействие, правильное питание и здоровый образ жизни. Необходимое оборудование: вычислительная машина не старше 3 поколения, наушники и микрофон, помещение с отсутствием посторонних шумов. Умение читать, писать и считать не требуется, но приветствуется. Оплата в соответствии с утверждённым госстандартом».

«Композитор-песенник (текст песен предоставляется). Требования: продвинутый пользователь программ генерации мелодий (Тоника Макс, Аккорд Мастер, Бета-ритмика), необходим сертификат о прохождении не менее 72-х часов образовательных трансляций по одной из программ. Отличные знания нотной грамоты и теории музыки, подтверждённые квалификационным экзаменом. Портфолио должно содержать не менее пятидесяти работ, в том числе, этюды, прелюдии, песни, сонаты, вариации. Необходимое оборудование: вычислительная машина не старше 3 поколения, а также музыкальный синтезатор, соответствующий минимальному федеральному стандарту музыкального оборудования, утвержденному министерством культуры и природопользования Республики. Умение читать, писать и считать не требуется. Оплата в соответствии с утверждённым госстандартом».

«Фронтенд разработчик (трансляторы и мобильные устройства). Требования: знания как минимум двух языков программирования (Нива-код, 2 ПН, Динамикс 3.1), необходим сертификат о прохождении не менее 120 часов образовательных трансляций по обоим языкам. Умение точно и в срок выполнять работу в соответствии с техническим заданием (подразумевается обязательное прохождение тестового задания). Требуются базовые навыки счёта, чтения и письма. Оплата высокая, в соответствии с утверждённым госстандартом».

На отдельной странице были объявления о разовых работах.

«Срочно! Текст для трансляции о глобальных экологических проблемах. Вся дополнительная информация по запросу».

«Модель для голограммы. Пол: мужской. Возраст: 20–40 лет. Телосложение: спортивное. Съёмка в павильоне».

«Дизайн и анимация трансляции на тему безопасного поведения дома и на улице. Исходники предоставляются. Возможность долгосрочного контракта в случае успешного выполнения задания».

Из любопытства Борис решил запросить информацию о ручной работе.

– Найдено четыре раздела, – отозвалась Катюша, – Открыть?

– Да.

– Раздел один. Уборка внешних объектов. Раздел два. Сортировка. Раздел три. Техническое обслуживание помещений. Раздел четыре. Дезинфекция.

– Открой раздел один.

– Пусто.

– Раздел два?

– Пусто.

Остальные тоже были пустыми. Борис вспомнил странного парня с котом и пожалел, что на всякий случай не взял его внутренний номер. Кто знает, как повернётся жизнь, а полезные контакты никогда не бывают лишними.

Чтобы совсем не облениться и не потерять уже имеющиеся навыки, Борис решил не ждать прихода вычислительной машины и начать проходить курсы, требующиеся для получения квалификации графического иллюстратора, прямо сейчас. Первым делом он составил для себя план просмотра утверждённых госстандартом обучающих трансляций по графическому дизайну, анимации и основам фронтенд программирования, многие из которых были, к его сожалению, платными. Он выбрал самые недорогие, заплатил и первые несколько дней исправно смотрел их по утрам и после обеда, каждый раз чувствуя себя окрылённым и готовым к настоящей работе. Однако, на третий день он проснулся с головной болью, по всей видимости, спровоцированной неудобной подушкой, и разрешил себе поваляться в постели до полудня, пропустив утренние занятия. Борис надеялся, что на следующий день почувствует себя лучше, но после долгого лежания на жестком диване у него начала нестерпимо ныть спина в месте ранения, и эта боль отвлекала его от обучения, не давая сосредоточиться и запомнить просмотренный материал. Борис подумал, что несколько дней погоды не сделают, и пропустил их тоже. И так, со временем, занятия стали нерегулярными и скорее для галочки, но он всё равно гордился собой за то, что окончательно их не забросил и даже выполнил пару тестов на проходной балл.

Иногда он доставал из-под подушки свою детскую книгу и смотрел картинки или читал, частично по памяти, частично по-настоящему, заново разбирая буквы и слова, просто потому что ему было нечем больше заняться. Игрушечный слоник прилежно сидел у него не коленях и внимательно слушал хозяина, уставившись в пустоту своими блестящими глазками-бусинками. Его хобот был аккуратно прикреплён на место универсальным средством для склеивания, которое Борис выменял у соседа на 50 граммов перловки из своего третьего набора. Егор Семёнович, кажется, был бы не против отдать средство просто так, помня о том вечере и остатке спирта в заначке, но Борис решил, что нехорошо пользоваться не совсем честно завоёванным расположением старика и для приличия всучил ему перловку, которая всё равно вызывала у него изжогу.

Новая жизнь, поначалу так напугавшая Бориса и показавшаяся ему странной и даже немного загадочной, довольно скоро стала вполне обыденной: транслятор передавал одинаковые новости, одинаковые дроны в одинаковое время доставляли одинаковые продукты, обои показывали те же самые три картинки, каждую деталь на которых Борис уже знал наизусть. Юлиана Павловна как могла поддерживала чистоту в их теперь уже общей квартире, а Егор Семёнович сидел в кресле, смотрел трансляции, предложенные Катюшей, и со знанием дела и особенной, стариковской, мудростью комментировал увиденное. Мир, по его мнению, был прост и понятен. Государство – хорошее, террористы – плохие, тайные агенты – выродки, Черная Чума – зло во плоти, Громов – молодец, солдаты национальной армии – герои, и он сам, Егор Семёнович, тоже герой и молодец, потому что не поддался на провокации коллаборационистов и остаётся верным стране и президенту на веки вечные. Каждый день он садился смотреть этот спектакль с одними и теми же актёрами, играющими одни и те же роли, но каждый раз каким-то чудом умудрялся найти в нём что-то новое, достойное его комментариев. Комментарии эти носили исключительно одобрительный характер и были напрочь лишены какой-либо критики или анализа ситуации. Действительно, зачем было делать выводы из увиденного, если эти выводы были уже сделаны за тебя компетентными и беспристрастными аналитиками? Юлиане Павловне же, в свою очередь, удавалось даже к врагам государства относиться со свойственной её материнской заботой и теплом. «Ой, батюшки ну что же это делается-то, а? – сокрушалась она, посмотрев очередную трансляцию с фронта, – Ну что ж они, как дети малые, всё лезут и лезут? Сидели бы у себя в стране, работали бы, учились. Мы же в их дела не вмешиваемся. Да, завидуют они, это понятно, тому, что у нас сильный президент, огромная и богатая страна, тому, что наша нация всегда превосходила их и всегда побеждала. Но тут уж так сложилось, и никто не виноват. Пусть бы лучше своими делами занимались, а мы бы им помогли. Попросили бы нормально, мол, так и так, не можем мы без вас, сами не справляемся. Неужели Громов отказал бы?» И казалось, что если прямо сейчас, во время новостной трансляции, в квартиру каким-то образом приникнет вооружённый террорист, Юлиана Павловна назовёт его сынком, усадит за накрытый стол, накормит своим супчиком с мясным продуктом, напоит компотиком из сухофруктов, и враг разомлеет, немедленно сложит оружие и прямо за этим столом присягнёт на верность президенту Громову, а заодно и Егору Семёновичу как его законному представителю.

Жизнь была спокойной, размеренной и даже местами скучной, и единственным, что скрашивало их незатейливые будни, была игра в карты в комнате Егора Семёновича и Юлианы Павловны. Около трёх часов дня, когда транслятор заканчивал передавать ежедневную аналитическую программу «Мы или они», можно было выбрать одно из трёх досугово-развлекательных мероприятий, предложенных Катюшей. Домино было скучным, шашки – постоянно недоступными, и Борис как-то сам предложил попробовать сыграть в переводного дурака. Каждый игрок брал свой транслятор, который показывал выпавшие ему карты и рубашки карт других игроков. Чтобы сделать ход, нужно было провести по карте, а результат автоматически записывался в итоговую таблицу, которая демонстрировалась в конце кона. Игра была невероятно увлекательной, особенно для Бориса, потому что Егор Семёнович часто проигрывал и смешно злился из-за этого на своих соперников. Услышав в очередной раз Катюшино «Игра окончена. Игрок номер три выиграл. Игрок номер один – второе место, игрок номер два – третье место», он в сердцах бил ладонью по столу и бормотал: «Чтоб тебя, бабка, террористы сожрали с потрохами! Тоже мне нашли дурачка, у самих-то все козыри в рукавах, небось. Нет, вы попляшете у меня сейчас. Сдавай ещё!» Борис веселился и приказывал Катюше начать новую игру. Так проходило сорок пять минут до следующего выпуска новостей. Борис смотрел его вместе с соседями, в их комнате, и это тоже стало частью их ежедневного ритуала – одним из камушков, прыгая по которым можно было безопасно перебраться на берег следующего дня. Они внимательно прослушивали информацию о количестве убитых террористов и уничтоженных единицах техники, сменяющуюся трансляцией о достижениях государственных служб по обеспечению питания, передвижения и безопасности населения. Потом обычно показывали репортаж с какого-нибудь завода или угольной шахты, где простые граждане Республики трудились не покладая рук во благо своей страны. «Сегодня, – радостно сообщал транслятор, – миллионы рабочих по всей стране, с востока до запада, с севера до юга, ровно в полдень прервали все свои дела, остановили станки и машины и в едином порыве встали по стойке смирно, держа в руках флаги Республики Грисея. Таким образом они хотели продемонстрировать свою верность стране, Партии Народного Единства и лично президенту Георгию Громову – победителю Чёрной Чумы! – играла трогательная, в меру торжественная музыка, и транслятор показывал сменяющие друг друга картинки счастливых улыбающихся людей в рабочей униформе и с подозрительно одинаковыми лицами, – Эти граждане – простые трудящиеся, которые всю свою жизнь проработали на благо нашей великой Республики, во имя добра и справедливости. Они видели многое, и хорошее, и плохое, и они точно знают, кому можно доверять, а кто лишь делает вид, что служит народу. И поэтому сегодня они все, хором, произносят лишь одно имя – Георгий Громов. Ни в одной другой стране мира граждане не демонстрируют такое единство и такую преданность власти, как в нашей Республике Грисея. Ни один другой народ не способен так сплотиться, проявить такую солидарность, как жители нашей славной земли. Наоборот, во всём мире бушуют войны, свирепствует голод и эпидемии, а люди, забывшие про традиционные ценности, убивают, грабят и насилуют друг друга. Доказательство тому – очередной конфликт, разразившийся на западной части континента. Предлагаем посмотреть трансляцию с места событий. Предупреждение: содержит сцены реального насилия. Ограничение по возрасту – двенадцать плюс».

Несмотря на довольно часто встречающиеся «сцены реального насилия», новости были успокаивающими, потому что от них веяло уверенностью в завтрашнем дне, и даже Егор Семёнович забывал о своём проигрыше и, просветлённый, шёл на кухню пить свой чайный напиток, который на вкус действительно был как вода.

Борису нравилось, как всё складывается для него – квартира была вполне приличной, соседи – душки, хотя разница в возрасте между ними иногда удручала его, и он думал, что было бы неплохо пообщаться с кем-то со схожими интересами. Порывшись в СИСе в поиске сообществ бывших военных и обнаружив, что таковых не было, он решил действовать самостоятельно. В один из интервалов для коммуникации он записал обращение в раздел «Разное» Интерактивных досок идеологического обмена, интересуясь, есть ли здесь кто-то, кто хочет пообщаться на тему создания голограмм и, возможно, дать несколько советов начинающему художнику. Сообщение прошло цензуру со второго раза: как выяснилось, идеологический обмен подразумевает использование таких слов как «патриотический», «верный», «идеалы государства» и так далее, и Борису пришлось переписать его в соответствии со стандартом. В следующий интервал оно было опубликовано на одной из досок, где провисело три дня. Не получив ни одного ответа, Борис обиделся то ли на остальных граждан, то ли на Катюшу, и сгоряча отправил послание в архив.

Он продолжал обижаться, пока, буквально через пару дней, не получил запрос от Государственного информационного портала на публикацию своих данных в базе одиноких граждан, чтобы найти спутницу жизни. Эта процедура была обязательной для всех грисейцев и вступала в силу, как только им исполнялось восемнадцать лет. Борис в то время был в армии и поэтому проскочил её, а сейчас настало время наверстать упущенное. Он поначалу опешил, помня о своём обещании полковнику Петренко не бросаться с головой в семейную жизнь, но потом подумал немного и решил, что это будет отличным шансом познакомиться с кем-то, кто в дальнейшем скрасит его унылое существование в комнате с призраком предыдущего жильца. К тому же он где-то краем уха слышал о процедуре принудительного подселения по достижении 33-х лет, которая разрешала соответствующим органам без согласия гражданина направлять к нему для совместного проживания человека противоположного пола, также числящегося одиноким. Безусловно, это делалось с целью повышения рождаемости и преодоления демографического кризиса, да и то не для всех, а только если тебя посчитали достойным для продолжения рода. Борис решил, что будет слишком опрометчивым доверять своё будущее государственным надзорным органам и велел Катюше начать регистрацию.

Процедура размещения информации в базе одиноких граждан на первый взгляд казалась довольно простой: нужно было всего лишь загрузить своё голографическое изображение, точнее, три: портрет, по пояс и в полный рост, сопроводив их коротким аудиосообщением с автобиографией. Но уже на первом этапе возникли непредвиденные сложности, а именно – Борису было нечего надеть для сканирования. Из армии он привёз с собой две чёрные футболки и одну синюю, а также две пары брюк довольно приличного вида, предназначавшиеся для торжественных мероприятий, если таковые будут, и треники, которые он носил каждый день дома. Все эти вещи не отличались чистотой и свежестью, потому что если Борис и ненавидел что-то в этой жизни больше всего, то это была стрика. Сколько он себя помнил, он всегда носил почти одну и ту же одежду, которую ему любезно предоставляло государство. В Центре патриотического воспитания всем детям выдавали тёмно-синие футболки, летом с коротким, а зимой – с длинным рукавом, и тёмно-синие брюки. Вещи, которые дети носили на прогулке, были общими, то есть, ты мог выйти в двадцатиградусный мороз как в тёплом пальто с меховым воротником, так и в курточке без пуговиц на два размера меньше твоего – всё зависело от быстроты реакции и умения надавать по щам тем, кто пытался влезть перед тобой. К форме нужно было относиться бережно, потому что меняли её нечасто, а если ходить в грязных лохмотьях, то можно было нарваться на замечание от директора, которое грозило какими-то очередными лишениями на неопределённый период времени. С шести лет воспитанники сами стирали свою одежду раз в две недели, а трусы и носки – каждые три-пять дней, а с десяти лет они делали это и для малышей. Первый постирочный день в Центре запомнился Борису надолго. Это было в самом начале его пребывания в казённом учреждении, и он постоянно плакал, ныл и просился к маме. Неожиданно, прямо перед сном, когда он уже собирался затянуть очередную песнь про «хочу домооооой… не хочууууу здесь… маааамаааа…», воспитательница содрала его с постели и поволокла в душевую, где уже собрались остальные дети. Всех поделили на группы из пяти человек, велели раздеться догола и выдали каждой группе тазик с ледяной водой (дело было в декабре), а каждому воспитаннику – по обмылку, который пах настолько отвратительно, что Боря поначалу принял его за кусок тухлого мяса. Все дети быстро принялись за дело, а Борис так и стоял с куском мыла, открыв рот и забыв о том, что только что собирался плакать и звать маму. Через пару минут он, наконец, сообразил, что от него требуется, и стал неуверенно возить обмылком по совершенно сухим штанам. Все разом притихли и обратили свои взоры на новенького, а откуда-то из задних рядов донеслось приглушённое хихиканье. «Одежду намочи, тупорылый!», – выкрикнул один из старших, и все засмеялись в голос. Боря покорно погрузил свои вещи в холодную воду, и мыло упало туда же, моментально став скользким и ещё более вонючим. Душевая наполнилась гоготом и выкриками «Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп! Ру-ко-жоп!», на которые спустя некоторое время прибежала разъярённая дежурная воспитательница. Она уже налила себе чашку чая и собиралась было провести следующие полчаса, пока эти дегенераты возятся с одеждой, за просмотром развлекательной передачи, но детский ор заставил её поменять свои планы.

– Так, ну-ка быстро заткнулись, твари! Что тут у вас? Арсеньев, ты опять за своё, гнида? – слова вылетали из её рта вместе с капельками слюны и крошками печенья, которое она не успела прожевать, – Убожище криворукое! Скотина безродная! Чего рыдаешь, падла? Это я должна рыдать от вас всех, бездельники! Живут тут на всём готовом, их, видите ли, обхаживают, кормят, воспитывают, а они даже трусы свои обосранные постирать нормально не могут. Все, кто смеялся, завтра без прогулки и игрового часа. Арсеньев – без завтрака и обеда. Разошлись и занялись делом, считаю до одного!

Боря ещё немного повозил брюки и кофту в мыльной воде, надеясь на то, что, когда они высохнут, вся грязь магическим образом испарится. Разумеется, этого не случилось, и до следующей стирки он каждый день получал нагоняй от воспитателей за «недобросовестное отношение к казённому имуществу» и даже пару раз был лишён разбавленного компота – единственного десерта, полагавшегося воспитанникам. Кажется, именно тогда Боря начал ненавидеть стирку, и даже научившись управляться со скользким обмылком, он старался закончить эту процедуру как можно быстрее, а заскорузлые пятна навострился отскребать ногтем так виртуозно, что, если пристально не всматриваться, разглядеть их было практически невозможно. Иногда, правда, он находил постиранную одежду утром у изголовья своей кровати и подозревал, что это был своеобразный подарок от Людмилы Ивановны, которой он частенько жаловался на скользкое мыло и ледяную воду. Действительно, после того как Людмила Ивановна исчезла, эти подарки перестали появляться, и Борис остался наедине со своими, как ему тогда казалось, неразрешимыми проблемами.

В армии с одеждой стало гораздо проще. В подсобке стояло некое подобие стиральной машины, которая включалась завхозом с помощью специального ключа по мере накопления грязной одежды. Однако нижнее бельё по-прежнему нужно было стирать вручную, но никто не проверял, как часто ты это делал, и Борис обычно носил его неделями, до тех пор, пока запах не становился нестерпимым. В своём новом доме он придерживался той же самой тактики, но однажды Юлиана Павловна вручила ему подозрительно знакомый обмылок и вкрадчиво прошептала на ухо, что своё-то, конечно, не пахнет, но иногда помыться и постирать будет не лишним.

Как бы то ни было, ни футболки, ни штаны, оставшиеся у Бориса после армии, не подходили для сканирования, потому что выглядели настолько ущербно, что вряд ли были способны привлечь какую-нибудь мало-мальски нормальную девушку. Можно было, конечно, заказать одежду в национальном гипермаркете, но, учитывая, что он так и не нашёл работу и продолжал жить за счёт Петренковских денег, лишние траты были совершенно неуместны. Борис почесал затылок и пошёл на поклон к Егору Семёновичу, помня о его торжественной белой рубашке с висящими на соплях пуговицами. Старик, узнав о цели его визита, загадочно заулыбался и начал активно подмигивать, а потом вдруг посерьёзнел.

– Жить-то где будете? Ну, с женой своей будущей, то есть?

– Егор Семёныч, я пока не знаю. Я ещё даже свою информацию не загрузил, вот сканироваться только собираюсь.

– Да понял я, понял. Но оно ведь как, сейчас-то у молодых это быстро… Познакомился, значит, маршрутный лист получил, чтоб ходить друг к другу, туда-сюда, то есть – и того, зарегистрировался. Пару месяцев, считай, и ты под каблуком. Мы-то с бабкой долго встречались, месяцев семь, а то и девять. Тогда никаких маршрутных листов тебе, никакой Катюши… Видишь бабу, подходишь, и – «Добрый вечер, приятно познакомиться. Потанцуем?» Вот оно как было, значит… Бабы-то, они любят это дело. Танцевать, то есть. Тогда и музыка другая была, не то, что сейчас эти ваши «звёздочки-иголочки, ягодки-клубнички». Бабка моя молодая была, красивая, да и я тоже ничего себе фрукт – так и поженились. А на свадьбе мы как танцевали – прям загляденье! Вот представь себе: она – в платьишке кружевном, я – в костюме, с цветком в петлице, все гости разом слезу-то и пустили, мол, какая красивая пара. Любовь у нас была, значит, слышал о таком?

Борис не слышал. То есть, слово-то, конечно, было ему знакомым, но его смысл всегда сводился к любви к Республике Грисея, президенту Громову лично и его политике в целом. Егор Семёнович задумался, потёр лоб и почему-то погрустнел.

– Васенька-то тоже в этой базе регистрировался, – зачем-то сообщил он Борису, – Помнится, на свиданки даже бегал, была у него какая-то то ли Машка, то ли Галя, сейчас уж забыл, как звали. А бабка всё переживала, мол не обидел бы его кто там, говорила, чтоб был поаккуратнее с незнакомыми. Но он так и не женился. Дома ему как-то спокойнее было что ли… Да и нам тоже. Страшные тогда времена были, как раз первая волна вируса прошла, локдаун объявили, террористы отовсюду повылазили. Громов с ними уж и так, и эдак боролся, всех, кто помоложе был, на учения забрали, родину, то есть, защищать…

– И Васеньку? – поинтересовался Борис.

– Не, Васенька, он это… – замялся старик, – Ну… дома, стало быть, остался.

– Уклонист?

– Да ты что!? Такие слова говоришь! Уклонист… Тоже мне удумал! По здоровью у него там что-то было, запамятовал. То ли сердце, то ли почки. В общем, нельзя ему было служить, понял, солдат?

– Аааа, ну тогда ясно, – Борис примирительно кивнул, отметив для себя подозрительно бегающие глазки соседа. Но это было не его дело, да и Васеньки-то уже давно не было в живых, так что доносить на предполагаемое уклонение от обязательных военных учений, наверное, не имело особого смысла.

Белую рубашку Егор Семёнович, конечно, дал, подмигнув ещё раз напоследок и напомнив ему, что «бабы они такие…» Какие были бабы, Борис так и не понял, потому что, кроме воспитательниц и нянечек в ЦПВ, за всю сознательную жизнь он так толком и не встретил ни одну из них. Кое-как накинув рубашку поверх чёрной футболки, он ещё раз отсканировал себя и, наконец, остался доволен изображением. Борис сопроводил его краткой биографией (Родился 7 января 2029 года, рос в Центре патриотического воспитания для мальчиков, затем 15 лет отслужил на фронте и был уволен в запас по состоянию здоровья. В данный момент постоянно пребывает в столице в собственной комнате (спутниковые координаты прилагаются) и хочет познакомиться с женщиной своего возраста, проживающей неподалёку. К серьёзным отношениям готов). Борис загрузил всё в транслятор, дождался окончания проверки цензурой, и в следующий интервал для общения обнаружил, что ему стали доступны данные других граждан, которые, так же, как и он, хотели завести знакомства. Он быстро пробежался по нескольким изображениям, прослушал описания, но так и не послал никому сообщения, решив, что лучше подождёт, пока какая-нибудь, выражаясь языком Егор Семёныча, «баба» не свяжется с ним первой.