Читать книгу Ехали медведи… - Ксения Никольская - Страница 7

1

Зима 2061 года была исключительно холодной и переменчивой. По словам Катюши, температура в центральном регионе опускалась до минус двадцати, потом резко взлетала до минус пяти и сразу же снова падала до минус тридцати. Борис остро чувствовал эти колебания, потому что на каждое из них его ранение реагировало тупой ноющей болью, которая могла не проходить в течение нескольких суток. Отопление в квартире включали на три часа утром, с шести до девяти, и на три часа вечером, тоже с шести до девяти. В остальное время было довольно прохладно, и Борис всё-таки согласился взять шерстяной свитер Васеньки, который, по уверениям Юлианы Павловны, был тёплым и уютным, как шуба. Впрочем, ему было не привыкать. В армии в казармах всегда было холодно, а в ЦПВ каждая зима представляла собой настоящее испытание. В здании была своя котельная, но дрова выделялись нерегулярно, и их жёстко экономили. Температура в спальне воспитанников, по ощущениям, редко поднималась выше пятнадцати градусов, а в особо холодные времена могла быть и ещё ниже, и поэтому все спали в одежде и в носках. По утрам, если классные комнаты не удавалось прогреть хотя бы частично, воспитанников собирали на кухне по очереди – сначала малышей, потом с первого по пятый класс, и в самом конце – старшеклассников, и разрешали им провести минут сорок у огромных плит, где горел настоящий уютный огонь.

Борису всегда нравились эти утренние посиделки. Не было уроков, не было проверок внешнего вида, не было даже вечных драк и взаимных оскорблений. На кухне все были равны, и все сидели тихо, связанные теплом от плиты и желанием сохранить его как можно дольше. Частенько Боря, сидя на своём низеньком стуле, впадал в полудрёму, и его мускулы расслаблялись, заставляя тело сползать всё ниже и ниже, пока он не просыпался в самый последний перед падением на пол момент. Это была одна из немногих ситуаций, когда жизнь в приюте ощущалась по-другому. В кухне стоял полумрак, газ на плите горел таинственным голубым светом, и тепло, исходящее от него, было таким родным и домашним, что в нём даже слышалась давно забытая песенка: «Потолок ледяной… дверь скрипучая… за хрустальной стеной тьма колючая…». А за окнами, ещё не закрытыми маскировочными обоями, пушистые снежные хлопья складывались в непролазные сугробы, которые никто, разумеется, не собирался расчищать.

Но однажды ночью на кухне случился пожар – совсем небольшой, такой, что даже никого не пришлось эвакуировать, но информация об этом каким-то образом дошла до районного отделения по работе с несовершеннолетними гражданами, и оно строго-настрого запретило пускать детей в помещения, не предназначенные для пребывания посторонних. Воспитанникам объявили об этом на общем собрании по пожарной безопасности на следующий день после получения уведомления. В этот раз всех согнали в актовый зал, который не успел промёрзнуть за ночь, потому что в нём только недавно установили новые окна, хоть и закрытые обоями, но зато не продуваемые. Боря выслушал новость спокойно, и, хотя она, безусловно, расстроила его, он прекрасно понимал, что спорить здесь бесполезно. Однако, взглянув на сидящего рядом с ним Фёдора, он понял, что сейчас начнётся. Фёдор был кем-то вроде его друга, по крайней мере они держались вместе, потому что оба считались отщепенцами и дегенератами и были за это нещадно биты всеми, кому не лень. Но если Борю, к которому уже успело приклеиться прозвище «преступное отродье», колотили от души и даже с какой-то изощрённой жестокостью, то Фёдору доставалось постольку-поскольку, больше для профилактики, чем из каких-либо практических соображений. Федя поступил в ЦПВ в девять лет, в отличие от большинства воспитанников, которые находились там с младенчества. О своём прошлом он неохотно рассказал, что он жил у бабки с дедом («интеллигенты недорезанные» – прокомментировала воспитательница), и всё бы было ничего, но однажды комитет по защите прав детей прознал, что в свои девять лет юноша ни разу не посещал школу и, более того, не был приписан ни к одной из них. Помимо этого, опекуны пытались обучать его самостоятельно и далеко не тем предметам, которые были включены в обязательную образовательную программу. В результате, недорезанные интеллигенты отправились прямиком в лагеря, а их внук, абсолютно не социализированный и лишённый каких-либо навыков коллективного общежития – в приют.

Про Федю можно было сказать, что он обладал феноменальной способностью выбесить любого, не прикладывая к этому абсолютно никаких усилий. Он с чего-то решил, что ему дозволено иметь собственное мнение по каждому вопросу, и, более того, высказывать его таким тоном, словно оно было единственно верным. Вот и сейчас, когда все молча приняли новость о закрытии кухни, один Фёдор неспешно поднялся со стула и чуть небрежно, с достоинством льва, пожирающего свежепойманную антилопу, произнёс:

– Ну и где здесь справедливость?

Воспитательница сначала хотела сделать вид, что не слышала вопроса, но, как назло, в зале стояла гробовая тишина, и все стриженные головы моментально развернулись к Феде.

– Справедливость? Мальчик, ты о чём? – воспитательница попыталась вложить в свой голос столько презрения, что хватило бы на сотню таких федь.

– Фёдор Гуревич, 6 «Б», – представился наглец так, словно это волновало кого-то ещё, кроме него.

– И? Дальше что? Что ты знаешь о справедливости в свои… Сколько тебе? Одиннадцать?

– Почти двенадцать.

– В свои одиннадцать лет?

– Много чего. Например, то, что можно было установить систему автоматического пожаротушения на кухне. Можно было починить детекторы дыма, можно было, в конце концов, поменять плиты, которым уже сто лет в обед. Но вместо этого вы просто берёте и закрываете кухню для всех! Вам известно, что оптимальная температура для растущего организма – 21–23 градуса по Цельсию в холодное время и 23–25 градусов в тёплое? У нас здесь нет и пятнадцати, судя по моим ощущениям.

Воспитательница открыла рот, но не нашла, что возразить, поэтому она снова его закрыла и простояла так несколько секунд. Фёдор смотрел на неё прямо и совершенно без страха, и было понятно, что без ответа он не уйдёт.