Читать книгу Миф о человеке в сером котелке - Л. Дж. Бэзил - Страница 1

Я в каком-то оцепенении смотрел на висящую над дверью рождественскую гирлянду, густо усыпанную блестками и сверкающими игрушками. В голове мешались и возникали какие-то отвлеченные, не имеющие значения мысли. Не упадет ли она мне на голову, когда я буду выходить или просто открою дверь? В ней, наверное, фунтов десять, а может, все двадцать. К чему она здесь? Что знаменует собой этот устаревший символ прошедших веков, которые все мы так упорно стараемся вернуть, хотя они уже давно улетели вдаль и от них осталась только блестящая, раздражающая глаз мишура.

– Мистер Сторнер, вы слушаете меня?

Я вздрогнул и посмотрел на сидящего передо мной молодого человека. Затем поспешно опустил взгляд на карточку, которую все еще держал в руке. «Дональд Товард. Писатель». Какое гордое слово. Я помнил это имя, хотя сейчас оно мне ничего не говорило. В этом непрекращающемся хаосе работы имена терялись так же легко, как пуговицы, и в наше время они значили не больше, чем обертка от конфеты. Громкое название и больше ничего…

– Продолжайте, – я открыл ящик стола и принялся рыться в наваленных кипах бумаги, отыскивая нужную мне рукопись.

– Я так счастлив, что наша встреча состоялась именно сейчас, в канун рождественских праздников. Ведь это такое великое событие – публикация романа…

К слову сказать, его роман еще никто не собирался публиковать.

– Вы бы очень мне помогли, если бы напомнили название вашего творения, – пробормотал я, уже в третий раз перерывая содержимое злополучного ящика.

– «Покоритель Звезд», – последовал торопливый ответ, и я почти сразу наткнулся на титульный лист, густо исписанный замечаниями. Слишком густо, чтобы последняя надежда этого молодого человека испарилась как дым. Правда, сейчас она еще витала на его худом лице и в горящих глазах. Не торопясь, я достал объемистый труд и положил его перед собой на стол.

– Вы, наверное, долго о нем не вспоминали, – с какой-то горечью сказал начинающий писатель и тут же поспешно добавил: – но я понимаю, такое количество работы… да и еще эти праздники на носу.

– Перейдем к делу, – не совсем вежливо перебил я его и развернул папку, пытаясь вникнуть в смысл написанных второпях моих же каракулей. Теперь я вспомнил: я просматривал ее месяца два назад, прямо перед поездкой, и результат оказался не очень утешительным. – Написано это неплохо, хороший стиль, но над кое-чем следует все же еще поработать.

Его лицо вытянулось.

– Поработать? – спросил он резко. – Над чем же?

– Над сюжетом. Он не вполне логичный.

– Что вы подразумеваете под этим словом, сер?

Я вздохнул и перевернул несколько страниц.

– Вот здесь, например. Минутку, я вам прочитаю: «В комнате наступило ошарашенное молчание, но Майк не растерялся: в одно мгновение он выхватил бластер и помещение наполнил глухой звук выстрелов. Через несколько минут все было кончено. Он переступил через поверженные тела и, бросив взгляд на все еще застывшего, ошеломленного полковника, вышел из комнаты». Что же получается, любезнейший? Минуту назад он был младшим клерком, а тут вдруг достал бластер и всех уложил одним махом? Он что же, спецагент на секретном задании? Откуда у него такая подготовка?

Я поднял взгляд на Товарда. Его лицо пылало от возмущения.

– В непредвиденных ситуациях человек всегда может проявить себя. Скрытые таланты…

– Согласен, – я откинулся в кресле. – Но откуда же бластер, позвольте спросить? Даже если он штатский, то имеет ли он право его носить, не говоря уже об умении с ним обращаться.

– Если бы вы прочитали роман, сер… – начал молодой человек.

– Я читал его. И хочу заметить, что вы переоцениваете роль главного героя. И что самое худшее – делаете его личность крайне антигуманной. К примеру, в этой сцене, он же стрелял на поражение, ведь так?

Он с трудом кивнул.

– Я, конечно, не хочу навязывать свою точку зрения, но как должен чувствовать себя человек, никогда до этого момента не бравший оружия в руки, вдруг перестрелявший десяток людей, просто лишив их жизни.

– Вы ничего не понимаете! – взвизгнул Товард. – Вы не писали, так откуда вам знать. Вы просто художественный редактор, один из тех ничтожных клерков, которые сидят за столом и приходят на работу ровно в девять и уходят ровно в шесть.

– Уже восемь, – холодно заметил я.

– Какая разница! – он распалялся все больше и больше. – Как вы смеете мне тыкать какими-то советами, когда не имеете к этому никакого отношения! Это мое творение, и там правильно все до единого слова, вам это понятно?

– Мне понятно одно, – сказал я, – что от моего решения зависит, выйдет ли этот роман в свет или нет. Так что сядьте, успокойтесь и выслушайте меня.

Товард, уже было вскочивший, побледнел при этих словах и, не находя себя от возмущения, вновь опустился на стул.

Я поддался вперед:

– Послушайте. Мы – уважаемое издательство, и именно от нас, от таких издательств, зависит становление мировоззрения всего современного общества. Это большая ответственность. И вы, как писатель, должны в первую очередь осознавать ее. Я не буду настаивать, в конце концов это моя личная точка зрения, но вам стоит больше задумываться о цене человеческой жизни. Каждой. Независимо от того, к каким героям она относится – к положительным или отрицательным.

Он хмуро кивнул.

– Отлично, тогда перейдем дальше. Главный недостаток сюжета – его полная типичность. Вам не приходило в голову, что установившимся канонам не всегда обязательно следовать?

– Каким это? – без всякого выражения спросил он.

– Например, таким, что главный герой опять же спасает всю Галактику.

– Но по сюжету…

– По логике, любезнейший. Посудите сами, может ли простой клерк, который внезапно обнаружил в себе скрытые таланты, оказаться на голову выше всех специально подготовленных агентов?

Товард неуверенно промямлил:

– Обычный герой в необычных обстоятельствах…

– Не будем трогать эту истертую аксиому. Всему же должен быть какой-то предел.

Он подавленно замолчал, перебирая длинными пальцами полы своего истрепанного пиджака.

– Так что же, вы мне отказываете? – наконец уныло спросил он, не поднимая глаз.

Мне стало его жаль.

– Нет, не отказываем. Просто я даю вам шанс написать что-то лучшее. Поработайте над сюжетом, подправьте образ главного героя, и из этого выйдет роман века.

Его исхудавшее лицо оживилось.

– Вы так считаете?

– Я уверен в этом.

Он вскочил.

– Когда я смогу к вам прийти?

– Когда закончите работу. Вам нужна рукопись?

– Нет, у меня есть оригинал.

– Подождите, возьмите заглавную страницу. Я кратко написал там мои замечания. Не особенно обращайте на них внимание, но все же…

Юноша растерянно взял протянутую страницу.

– Вы свяжетесь со мной?

– У меня нет вашего телефона, – сказал я. – Напишите его здесь же, на втором листе. Так он точно не потеряется, тем более что рукопись пока что остается у меня.

Он поспешно склонился над столом и достал из нагрудного кармашка дорогую авторучку в золотой оправе. Заметив мой удивленный взгляд, смущенно объяснил:

– Это мне дядя подарил, для автографов…

Я с трудом подавил вздох отчаяния. Мелким корявым почерком он нацарапал рядок цифр и повернул ко мне обратно листок.

– Вот и все.

– Удачи.

– Счастливого Рождества, мистер Сторнер, – обернулся он уже у порога и быстро вышел.

Хлопнула дверь. Я посмотрел на нее и вздохнул. Еще одна потерянная душа спасена. Хотя бы до праздников. За окном уже давно опустились сумерки и густой, черной тенью ложились в комнату, проникая сквозь занавеси и льющийся золотой свет. Если посмотреть в окно – там одна темнота, словно кто-то опустил черный занавес и отрезал этот маленький кабинет от внешнего мира. Сюда даже не пробивался обычный оживленный уличный шум.

Немного помедлив, я снова открыл ящик, уже другой, и вытащил свою работу. Предложение было закончено на середине. Когда ты писатель – обычно ты пишешь дома, но раз такая работа, которая занимает все время – приходится эти две вещи совмещать, и не всегда с выгодой для первой. Мысли не шли в голову, и там было так же пусто, как и везде в этом мире. Да и как можно сосредоточиться в такой обстановке, какие силы могут остаться после дня изнурительной работы. Клерк… Что ж, этот парень совершенно точно выразился. Я именно клерк, работающий каждый день с рутинной работой, имеющий такие же рутинные обязательства, как вот объясняться с подобными «непризнанными гениями». Только вот отношусь я к тому разряду клерков, которые считают свою работу чем-то выдающимся и жестоко обманываются тем, что делают ее на благо обществу, которому наплевать и на тебя и на твою работу. Нынешний наш девиз – Безразличие. Его можно встретить на каждой улице, на каждом лице, оно протянуло свои тленные пальцы во все уголки Города, оставило свой сыпучий след в каждой душе; оно хорошо замаскировалось под маской оживления, сплошной суеты, стремления куда-то и зачем-то. Люди бегут от него, чтобы за топотом шагов не слышать его холодного бесчувственного дыхания. Но оно стоит у них за спиной и усмехается страшно и жестоко. И лишь немногим дано такое проклятие – увидеть его. Увидеть, чтобы никогда потом не забыть.

Я, должно быть, просидел так с двадцать минут, не написав ни строчки; потом поднялся и, подойдя к стоящей в углу вешалке, снял свое пальто. Соблюдая известную осторожность, открыл дверь, глядя на великолепную сверкающую гирлянду, которая вот-вот грозила свалиться мне на голову, и остановился на пороге, придерживая дверь ногой и пытаясь просунуть руки в рукава.

Миссис Марчел, моя секретарша, подняла голову.

– Мистер Сторнер? Вы уже уходите?

– Боюсь, что да. Приготовьте мне на завтра все бумаги по конференции.

– Хорошо. Еще что-то?

– Да, – упрямый рукав никак не хотел натягиваться, и мне пришлось сделать усилие, чтобы подавить начинавшее подниматься раздражение. – Сток ничего не говорил на счет рисунков?

– Они будут у вас завтра на столе с утра.

Я рассеянно глянул на переливающийся на стене календарь. Возле каждой памятной даты были нарисованы соответствующие ей символы.

– Если мне не изменяет память, миссис Марчел, сегодня 2-е?

– Вы совершенно правы, мистер Сторнер.

Возле вышеупомянутого числа красовались коробки с подарками и сани Санта-Клауса. Стало быть, Рождество. «Завтра» Стока тянулось уже три месяца и грозило затянуться еще аж до самых праздников, так что я не очень надеялся на успех.

– Миссис Марчел, будьте добры, позвоните Стоку и напомните ему о рисунках, иначе, в противном случае, я ему голову оторву.

– Так и передать?

– Так и передайте.

– Хорошо, мистер Сторнер. Еще что-нибудь?

– Да, – я натянул наконец пальто и позволил двери захлопнуться у меня за спиной. – Как ваши детки?

Вполне безобидный вопрос. Но у такой особы, как миссис Марчел, он вызвал целую бурю чувств.

– Ах, мистер Сторнер! Как мило, что вы спросили, – закудахтала она. – Родни совсем прихворал. Знаете ли, эти морозы… а нынче в школах не очень-то уж топят. Я давно говорила, что лучше всего – домашнее образование. Только-то оно денег стоит, мистер Сторнер, а мы, как ни выходит, не можем себе такого позволить. Больно уж дорого оно стало в наши времена. А мой муж…

– Миссис Марчел, я всего лишь хотел спросить, будете ли вы завтра на работе.

– Конечно. Конечно, я буду. Где же мне вас оставить. Как же вы тут без меня справитесь, в субботу…

Я застегнул пальто и молча направился к двери, ведущей в коридор. Уже когда я был на пороге, излияния не в меру болтливой миссис Марчел наконец иссякли.

– Доброго вечера, мистер Сторнер. Смотрите, не простудитесь. Вечера нынче холодные, а уж в школах…

– До свидания, миссис Марчел.

Я поплотнее запахнул воротник пальто и вышел.

Только оказавшись на улице, я понял, о чем говорила заботливая миссис Марчел. «Вечера нынче холодные…» Не то слово! Сжимая окоченевшими пальцами воротник пальто, я пробежал до остановки и ступил на подножку подъехавшего аэробуса. Сверкающая рекламными щитами машина плавно тронулась и вплыла в густой поток машин, курсирующий по 45-й. Протолкавшись в глубину салона, я устроился у окна, рядом села какая-то женщина с шестилетним малышом, громогласным визгом требующим леденцов. Похоже, даже здесь меня не оставят в покое. Я отвернулся к окну. Чуть слышное гудение вентиляторов не давало стеклу запотеть. Сколько не дуй на него, оно все равно останется матово блестящим, с тонким запахом металла и серебра.

Мы неторопливо ехали по запруженным аэрокарами улицам, потонувшим в свете сияющих дорожных фонарей и светофоров. Город, обычно шумный, крикливый, задыхающийся в собственной тесноте и гаме, щедро посыпало рождественским снегопадом. Большие мокрые снежинки, пушистые, изрезанные причудливыми узорами, падали одна за одной, одна за одной, тысячи, сотни тысяч, точно кто-то там наверху развязал мешок и обильно трясет его над городом, заливаясь добродушным, раскатистым смехом. Снежинки искрились в огнях фар, переливались и чуть розовели, точно смущаясь перед тем, как растаять на нагретых корпусах движущихся по дороге аппаратов. А за этим бесконечным единым потоком гудящих и переливающихся машин раскинулись узкие берега тротуаров и грозные, уходящие на сотни футов вверх, черные громады домов. Их воинственные ряды протянулись по всему городу, во всех направлениях, размежеванные широкими магистралями и узкими переулками, нависая над улицами и бросая вызов серому снежному небу. Если посмотреть вверх, то темные, украшенные орнаментом освещенных окошек, монолиты навевали страх и уныние; но в нынешние времена никто не смотрит вверх. Взгляд привычно скользит по первым этажам, целиком занятым магазинами и офисами. А уже здесь вам не дадут грустить. Мимо нас бесконечными вереницами проплывали ярко освещенные витрины, украшенные сверкающими гирляндами фонариков и искусственными еловыми ветвями. Рождество ударило по городу сокрушающим кулаком из блесток, кричащих оберток и снега. Такому удару трудно воспротивиться. А подобному деловому и людному мегаполису и вовсе не по силам. Разноцветные афиши, рекламные плакаты, мигающие видеоэкраны, установленные на каждом квадратном метре; толпы прохожих, красные шубы улыбающихся Санта; искрящиеся снежинки, мокрые тротуары, яркие вывески, ослепляющий блеск зеркальных витрин, серебряные гирлянды, красные и фиолетовые шары, хаос звуков, цветов, людей, падающего снега, неоновые стены; мерцающие рекламные плакаты на каждом аэрокаре, алые пакеты с надписью «Рейнольдс», изумрудные елки на улицах, поблескивающий металл робоуборщиков, робополицейские на переходах. Мы стоим на светофоре. Меняются цвета, и лавина людей устремляется по переходам. Их такое множество, что кажется – этот поток никогда не иссякнет. Шубы, пальто, дубленки, ярко-алые пакеты, раскрашенные лица, сапоги, взбалтывающие грязь на тротуарах, мигающие щиты, пылающие всеми огнями витрины, блеск, река мерцающих аэрокаров, извечная суета, движение во всех направлениях, слишком много света, слишком много мигающих драконьих глаз, магазинов, пар из уст прохожих, мечущихся блесток, зеленых гирлянд, розовые снежинки…

Мы стоим в пробке между 22-й и Гранд Сквер. В салоне слышится нарастающий гул недовольных голосов, ребенок на коленях у моей соседки все настойчивей требует сладостей, на видеоэкранах, установленных под потолком, стареющая дама в очках читает последние новости… Надежды, что мы когда-нибудь тронемся снова, нет никакой. «Жители нашего прекрасного города могут гордиться своим детищем: победа на международных гонках принесла всемирную славу и стала еще одним знаменательным событием… Другие новости: по последним данным сейчас над городом снегопад, температура приближается к одному градусу мороза. Уровень смога выше минимальной воздушной границы поднялся на 1,43%. Атмосферное давление… На углу 22-й пробка аэрокаров. Всех водителей, следующих в этом направлении, просим сменить маршрут. Повторяю…» «Мама, я хочу конфету, слышишь? Хочу конфету! – Потерпи. – Почему?» «…в этом направлении, просим сменить маршрут. Также пробки зафиксированы на 29-м шоссе, также…» «Дамы и господа, – громкий голос водителя, усиленный громкоговорителем, разнесся по салону, перекрывая монотонную болтовню дикторов с экрана. Толпа зашевелилась и начала оглядываться в поисках говорившего. Напрасные усилия. – Поздравляем вас с наступающим Рождеством, – вещал передатчик со стены. – Надеемся, вы получаете удовольствие от поездки на нашем…»

Раздвинулись двери, и из кабины шофера высунулась голова в традиционном черно-оранжевом шлеме компании «Звездный Аэробус», которой принадлежал данный аппарат.

– У нас тут пробка, – сообщил водитель, оглядывая притихшую толпу.

– Уже догадались! – выкрикнул кто-то.

– Хочу леденца! – закричал неуемный ребенок, воспользовавшись тишиной.

– И сколько еще нам стоять? – поинтересовалась толстая женщина, стоящая у самой кабины водителя.

Тот недовольно посмотрел на нее.

– Откуда мне знать?

– Так вас для того и не заменили роботами до сих пор, чтобы вы выпутывались из таких ситуаций, – вмешался старик рядом.

– Что я, по-вашему, должен делать? – возмутился водитель, исчез, и двери съехались.

Опять включились мониторы. Я вздохнул, поднялся и начал пробираться к выходу. Негодующая толпа вынесла меня на тротуар, на свежий, ночной, насыщенный влагой и морозом воздух. Здесь было по-настоящему здорово. Я перешел дорогу и не спеша побрел по тротуару, засунув руки в карманы пальто. Было действительно не холодно, но пальцы зябли даже в перчатках. Сверху падал и падал снег, ложась на мои плечи и пальто прохожих, зарываясь в лоснящийся мех шуб, искрясь в золотом свете освещенной улицы. Каждая падающая снежинка кружилась в затейливом танце и тихо звенела в воздухе. Оттого вокруг все казалось наполненным хрустальным, едва слышным звоном. Стоило только прислушаться к нему, и постепенно в ушах начинала звенеть певучая серебристая мелодия; звуки падали с серого неба и таяли на моем воротнике. Внезапно в их таинственный, ускользающий рисунок ворвался другой резкий звон, такой сильный, что закладывало уши. Это трезвонил стоящий у дверей магазина робот Санта-Клаус и звучным голосом кричал: «Счастливого Рождества!»

Снежная песня рассеялась к великому моему сожалению и уступила место привычному гулу голосов, гудкам машин, несущейся со всех сторон музыке. Я шел по людной 22-й, разглядывая освещенные витрины, невольно мой взгляд скользил по лицам идущих мне навстречу людей. Что было в них? Угрюмость. Озабоченность. Реже – рассеянность. И никогда – радость. В наши тревожные своим будущим дни трудно сохранить на лице улыбку. Особенно когда у тебя нет ее в сердце. А была ли когда-то? Хоть на одно мгновение. Когда-то в молодости, в день свадьбы, в день рождения, в день повышения на работе. Тогда, когда завершил долго продолжающийся проект, во время романтического ужина, празднования Рождества в кругу семьи. В миг, когда принимаешь подарок или даришь кому-то что-то. Сейчас подарки – в какой-то степени то, что заставляет людей вспомнить о своих близких. Хоть на те полчаса, когда бродишь по магазину, выбирая его. Тогда вспоминаешь или пытаешься вспомнить, что же нравится этому человеку, каков он на самом деле, и это искреннее, ни с чем несравнимое желание – доставить радость – уже само по себе является неким таинством. Потому что обращая взгляд на него, отыскивая в памяти застоявшиеся мысли и картины прошлого, разве не заглядываем мы и в свою душу. Разве не испытываем мы затаенного блаженства, простаивая перед прилавком или прижимая к груди драгоценную покупку, пряча ее в доме; блаженства увидеть удовольствие на лице дорогого тебе человека. Тайную, робкую надежду, что и он вспомнит о тебе, попечется о твоей тихой радости, изъявит этим всю свою любовь и уважение к тебе. В такие минуты не нужно даже слов. Нужно просто постараться, и одного брошенного взгляда будет достаточно, чтобы оценить твои усилия. Чтобы осознать, как важны мы друг для друга, чтобы не забывать того удивительного в своей незабвенности чувства добродетели и привязанности, которые связывают нас. И особенно это проявляется вот в такие праздники, как, например, Рождество. Когда подарок не является долгом или обязанностью, а тем, в чем его истинный смысл – даром другу, или любимому человеку, или члену твоей семьи. Тогда почему же на лицах идущих людей нет и ни капли радости и восторга? Эти лица напоминали мне застывшие маски, каким не суждено уже ожить, которые никогда и не были живыми людьми. Остановившиеся взгляды, устремленные в пустоту или на плитки тротуара, лишь иногда – на манящие витрины, были пародией на механические глаза игрушек, тоже никогда ни на кого не смотрящие, или восковых кукол из антикварных магазинов. Возможно, еще не пришло время подарков, известно, что об этом спохватываются в последнюю минуту. А может, потому, что создав совершенные механизмы и поместив их рядом с собой, в свою жизнь, общество уподобилось им, переняло их черты, стало походить на них больше, чем они того заслуживают. Что это за угрюмая, сосредоточенная складка губ, или тонких и белых, или ярко раскрашенных; чуть заметная морщинка на лбу, судорожно сжимающие алые пакеты пальцы. Эти люди несчастливы. Но это ли говорит застывшая маска? Если остановить кого-то, тронуть за плечо и спросить? Дождешься ли ты ответа? А еще – выдержишь ли этот бесцветный взгляд, холодный и безразличный. О чем они думают? И вообще, думают ли? О работе, о домашних проблемах, о повышении зарплат, цен, уровне смога. О слякоти у них под ногами, о намокших сапогах. О рекламах на уличных экранах, о пробке на 22-й и Гранд Сквер. А о падающем снеге? О хрустальном звоне падающих розовых снежинок? Задумывались ли они об этом? Любопытно было бы взглянуть вглубь их сознания, прочитать мысли, вдохнуть ощущения. Но это ни к чему. Я и так знаю ответ. Он легко читается в их глазах. Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды людей, миллионы падающих снежинок, совершающих свой путь от серого неба до капота аэрокара. Кричащие рекламы, сверкающие огни витрин, бесстрастные лица дикторов – вот что отражается в этих застывших глазах. В них никогда не просыпается сомнение в цели их существования. Они не задумываются никогда, не задумаются над таким великим вопросом, как, например, в чем смысл жизни. У них есть только их экраны, работа, намокшие сапоги, алые пакеты, покупки, пробки на 22-й улице. Они твердо убеждены в важности того, что они делают. Того, что совершают день ото дня, из минуты в минуту. И это действительно важно. Они строят наше общество. Они вымащивают дорогу, по которой идет наша цивилизация, которая, может быть, если верить мечтателям, приведет нас к звездам. Они – те руки, которые обтесывают камни и заботливо, механически добросовестно укладывают их в лестницу, ступени ее соразмерны Вечности. Мы не знаем, когда закончится этот процесс, когда приблизится конец дороги и что будет ее концом, но пока существует общество, оно с непререкаемой уверенностью будет продолжать это дело, начавшееся тысячи лет назад. Это своего рода традиция, нарушать которую не осмеливается никто. Или почти никто. Вот что видится в глазах прохожих. Интересно, было ли так раньше? И изменится что-нибудь когда-то? Я тихо улыбнулся своим мыслям и огляделся. Вдоль витрин теснились зеваки, разглядывая яркую оберточную бумагу, драгоценности и духи.

Сквозь прозрачные стекла были видны огромные холлы, множество толкающихся людей, продавцы в форменных костюмах. Очередной Санта оглушил меня колокольным звоном и криками. Ближе к дороге, на тротуарах, возвышались длинные тонкие деревья, кажется, их называли ясенями. Узкие кроны, покрытые шапкой снега, белели в высоте. К сожалению, эти деревья были такими же настоящими, как Санты на улицах. Природе уже давно не было места в городах, подобных этому. Общество, прежде чем создать подобные машины, ухитрилось загрязнить окружающую среду настолько, что экологические проблемы в течении четверти века были причиной срыва виднейших политических кампаний. Но это было еще во времена моего деда. Сейчас по улицам плыли аэрокары, совершенно безопасные для экологии, а эти гиганты, замаскированные под деревья, выполняли функцию последних. Впрочем, в сотни раз усиленную: вбирая углекислый газ, они отдавали кислород. Настоящий, но с каким-то привкусом. Потому за городом, в горах у океана, воздух был совсем другой. Пока мы еще могли дышать им, но долговечно ли это? Я поднял голову: вдали, в светлом сером небе неясно угадывались на гигантской высоте, словно зависшие, краны. Они были за десяток километров отсюда, но даже на таком расстоянии угадывались их блестящие корпуса. Над городом возводили кристаллический экран, призванный в будущем защищать нас всех от внешней радиации и смога. Правительство клятвенно обещало закончить строительство через год, и жители, таким образом, могли еще до следующего Рождества любоваться настоящим небом. После, совершенные механизмы, служащие во благо человечества, отнимут у нас эту возможность вместе с природным воздухом. «Перемены всегда к лучшему!» – кажется, таков девиз нынешних политиков? Я глубоко вдохнул морозный воздух и ускорил шаг. Мимо спешили люди с вечерними покупками, кутаясь в пальто и морщась от падающего снега. Поскорей бы добраться домой. Прежде чем эта мысль оформилась в голове, ко мне подскочил сутулый человечек в яркой одежде. Он сунул мне в руки книгу и нервно воскликнул:

– Веселого Рождества! Вот книга вашей мечты, сер! «Новогодние советы домохозяйкам».

– Я похож на домохозяйку?

– Конечно нет, сер, – с готовностью согласился он. – Но вашей жене…

– Я не женат.

– Какая жалость! В таком случае, это книга для друзей вашего дома…

Я не успел возразить, как он выдернул ее обратно и рванулся к идущей навстречу молодой женщине, в мгновение забыв обо мне.

– Веселого Рождества, мэм! Вот книга…

Я с трудом добрался до перекрестка и рухнул на сиденье аэротакси. Пробормотал адрес и откинулся на спинку. Хорошее настроение улетучивалось, и вместо него наваливалась усталость. Чушь какая-то! «Новогодние советы домохозяйкам»! Интересно, какое издательство выпускает эту чепуху?