Читать книгу Миф о человеке в сером котелке - Л. Дж. Бэзил - Страница 2

Погруженный в ночной сумрак и мерцание рождественских огней квартал, куда я добрался три четверти часа спустя, навевал спокойствие. «Что поделаешь, сэр, пробки! Рождество на носу», – извиняющимся тоном распрощался со мной робошофер, и такси укатило. Стандартные фразы, записывающиеся в память этим добросовестным водителям, были столь же стандартными, сколько уличные пробки и обилие неоновых реклам повсюду. Стоя перед входной дверью, на которой красовался пышный рождественский венок, мне пришло в голову, что традиции в этом городе, и не только в нем, а на всей нашей старушке Земле, остаются в силе многие столетия. Причин для этого было много, а по правде – только одна: общеизвестен факт, что порядки не меняются со временем, и вот эта новогодняя мишура, засыпавшая город до самых крыш, красочное тому подтверждение.

Опознав наконец мое присутствие, детекторы зажужжали, и дверь отворилась с легким щелчком, выпустив в снегопад облако теплого воздуха. Еще несколько минут мне пришлось убить в крохотной прихожей (не то, что в моем особняке!) на просушку обуви и одежды, и лишь после этой механизированной скучной процедуры я смог вкусить плоды семейной жизни. Конечно, в относительном смысле. Дом этот был не мой и семья тоже. Почти не моя. Если только те дальние кровные узы, которые связывали меня с жильцами, можно назвать родственными.

Едва отворив дверь в гостиную, я понял, что что-то не так. Сперва меня, уже привыкшего к мирной тишине после шумного города, буквально оглушило обилие звуков, несущихся со всех комнат, так как все двери были благоразумно распахнуты. В нынешние времена оставаться в одиночестве никому не хочется. Даже после трудового многолюдного дня. В просторной гостиной, куда я попал, во всю мощь играла музыка. Более того, вся комната чудесным образом преобразилась с сегодняшнего утра. Вся она, начиная от стен и кончая мебелью, была перекрашена в ядовитый зеленый цвет. В углу, забравшись на стойку для цветов, стоял Марк – четырнадцатилетний парнишка в закатанных до колен штанах и футболке, из-под которых торчали худые карандаши ног и рук. Покачивая головой в такт грохающим крохотным колонкам вдоль стен, он двумя распылителями заканчивал покраску потолка в тот же цвет, только еще более насыщенный по причине его свежести. Естественно, он меня не заметил и не услышал, как я вошел. Не тревожа его, я прошел до порога второй гостиной и уже здесь остановился в полном недоумении. Вторая комната гневно воззрилась на меня красными стенами. На них матово отражались огромные экраны, все включенные, по которым передавалось одновременно с десяток программ. Оглушительно ревели трибуны на очередных соревнованиях, переглушая дикторов с экранов напротив. Стоял такой ослепляющий шум, что закладывало уши. Посреди всего этого безумства сидела миссис Грей – моя и Мойры родная тетя, гостившая в этом доме на праздники. Наши с ней отношения заканчивались общностью крови, и, не испытывая друг к другу никаких доброжелательных чувств, мы придерживались с ней военного нейтралитета, впрочем, это относилось в ее жизни и к остальным членам семьи. Хотя меня так и подмывало спросить, что тут происходит, я решил не трогать эту тему в присутствии тетушки и, кивнув в ответ на ее высокомерный взгляд, прямиком направился на кухню. Как я и предполагал, третья гостиная была убрана в лиловых тонах, а войдя на синюю кухню, я застал там всех остальных живущих в этом особняке.

Клиф, муж моей кузины Мойры, увеличенная копия Марка, спрятался в углу стола за газетой. Сама хозяйка дома, еще в рабочей одежде, хлопотала вместе с роботами у плиты. С другой стороны стола, вяло тыкая вилкой в тарелку, сидела моя двоюродная племянница Клитемнестра, которую все по ее настоятельному желанию именовали сокращенно – Клео. При моем появлении газета чуть шелохнулась, Клео бросила в мою сторону равнодушный взгляд и снова углубилась в чтение какой-то малоформатной книжки. Одна лишь Мойра с радостным «Грег вернулся!» поцеловала меня в щеку и улыбнулась, правда несколько устало. На стене громким голосом говорил диктор с экрана: «…соберутся для решения важнейших в наше время экономических проблем. Основные из которых…»

– Ты слышал, собирается Международный саммит континентальных стран, – сообщила Мойра, делая тише из уважения ко мне. За те две недели, которые я тут пребывал, все они уже успели познакомиться с моей привычкой к тишине.

– Да? По какому поводу?

– Какие-то экономические вопросы, – она пожала тонкими плечами, – я прослушала. Клиф, по какому там вопросу этот Саммит?

– Откуда мне знать, – раздраженно отозвалась газета. – Не отвлекай меня! Кстати, Грег, – Клиф опустил газету, и на меня уставилось исхудавшее лицо, – ты знаешь, что наши выиграли на гонках?

– Знаю. Слышал в аэробусе, – я почувствовал ужасный голод и искоса взглянул на плиту. – А когда ужин?

– Еще не готов. Нет, не бери ничего. Собьешь аппетит.

Я вовремя отдернул руку от плиты, пока на ней не сомкнулись щупальца робоповара.

– У всех у вас мужчин один разговор: когда ужин? А самим что-то сделать?

– Дорогая, – вставил Клиф, снова принимаясь за газету, – для этого есть роботы. Ты прекрасно знаешь, что им мешать безосновательно глупо и…

– Я прекрасно знаю, – Мойра повысила голос, – что вы и пальцем не пошевельнете, пока вам все не подадут на блюдечке. Вот что я знаю. И не сваливайте все на роботов. Им и так не сладко приходится – кормить эту ораву ртов… а я – я сама, как служанка, должна за всем этим присматривать! Подумать только. А в рекламе обещали, что эти робоповара сами все делать будут, а на самом деле вы только поглядите…

– Мойра, успокойся, – я перекинулся взглядами с Клиффордом и, смекнув, что нужно скорее переводить тему, громко сказал: – Позвольте спросить, а что это делается с комнатами в доме?

– Тебе нравится? – просияла Мойра, обернувшись. – Это новая мода. Мы видели по экрану. Сейчас у всех такое. Вот я и настояла, правда, блеск?

– Не то слово, – нерешительно пробормотал я.

– Мне очень нравится. Мы так все комнаты в доме перекрасили. Ты же знаешь, в воскресенье – гости, это для них. У Тисонов уже тоже так квартира отделана. Я разговаривала сегодня утром с Линдой. Особенно этот зеленый цвет в гостиной. Это Марк постарался.

– Да, я видел. Он до сих пор проявляет там свои художественные таланты. Постой-ка, – я застыл. – Ты сказала, что вы перекрасили все комнаты?

– Наша спальня в золотых тонах, – поделился со мной новостью Клиффорд.

– И мою? – продолжал я, пропустив его реплику мимо ушей.

– А ты что, не член нашей семьи? – обиделась Мойра.

– Да, но туда разве кто-нибудь заходит, кроме робоуборщиков?

– Конечно. Я, например, – она укоризненно взглянула на меня. – Не думай, пожалуйста, что ты тут никому не нужен. И откуда у тебя подобные мысли взялись? Пойми, Грег, здесь все тебе рады, и если ты возомнил себе бог весть что…

– Ладно, проехали. Я не то имел в виду. Если это нововведение для гостей, то при чем здесь моя комната?

– Увидишь, тебе понравится, – отрезала Мойра и снова отвернулась к плите.

Я не стал спорить и, окинув голодным взглядом кухню, направился к столу. Там в корзинке красовались румяные яблоки – странно, без обертки. Стоило мне взять одно, как это вызвало новый шквал возмущения.

– Эти яблоки для украшения, а не для еды, – сокрушалась Мойра, с досадой наблюдая за моими действиями. – Знаешь, сколько они стоят? Пятьдесят долларов штука. Положи обратно.

– И не подумаю, – я подбросил яблоко на ладони и склонился над Клео. Хотя есть хотелось ужасно, но взять что-либо из ее тарелки я бы не решился. Миниатюрные из-за постоянных диет, размалеванные точно куклы, нынешние девушки употребляли такую еду, по сравнению с которой даже однотипные концентраты казались амброзией. Прищурившись, я прочитал название главы на открытой странице: «Секреты общения. Глава V. Что нужно говорить, когда речь пойдет о погоде».

– Что-что? – я забрал у нее книгу и принялся листать ее. – Что это такое?

– Отдай немедленно, – Клео попыталась вырвать ее и после нескольких неудачных попыток обиженно надула алые губки. Конечно, накрашенные.

– Что это за ерунда? Клео, – я захлопнул книгу и автоматически взглянул на знак издательства на обложке. Потом вернул ей. – Как говорить о погоде? Ты что, не знаешь как?

– Знаю, конечно, я же не такая уж идиотка, – она отложила книгу и принялась за еду, избегая моего взгляда. – Так, взяла почитать. Для эрудиции.

– Для эрудиции? Для какой эрудиции? Там написаны темы для разговоров, что ли? Я прав? Ну?

– Да, прав, и что из этого? – черные глаза взглянули на меня со злым упрямством.

– Клео, ты же не ребенок, – вырвалось у меня. – Ты взрослая девушка. И читаешь о том, как разговаривать о погоде? Это же нелепо. Как ты не понимаешь. Заставляя вас читать эти книги, автор унижает ваше собственное чувство достоинства. Ты бы прекрасно справилась и без этой чепухи.

– Дядя Грег, не читай мне нравоучений, ладно? Я устала.

– Как хочешь.

Я выпрямился и быстро вышел из кухни. Поднимаясь на второй этаж, я отчетливо расслышал внизу, в подвальных помещениях, гул прачечной. Так бывало каждую пятницу. Никого не волновал тот факт, что по разрешению правительства крупные энергетические компании в этот день на несколько центов повышали плату за электроэнергию. Реклама на экранах гласила: «Пятница – День стирки». И этому правилу все подчинялись безропотно и беспрекословно. А государство сшибало на этом кучу денег. Но об этом по экрану, конечно, никто ничего не говорил. На пороге своей комнаты я чуть не подавился яблоком. Передо мной во всем своем великолепии блистал яркий оранжевый цвет. Неплохая шутка. Я осторожно ступил на апельсиновый пол и подошел к пылающей красками восхода кровати. Ткань покрывала ничем не отличалась от утренней. Злополучная краска без следа впитывалась в поверхность и так же легко смывалась водой. Очередная новинка технического прогресса. Вот только никто не подумал, отделывая мои апартаменты в столь живописные тона, что спокойно находиться в такой обстановке невозможно. Не то что работать.

Одоленный меланхолией по прежнему пастельному цвету и усталостью, я чуть было не задремал, привалившись к спинке кровати, когда выпавшее из ладони яблоко упало на оранжевый пол и покатилось по нему. Я вздрогнул и, поднявшись, поспешил убраться подальше от этих кричащих стен. Захлопнув дверь, я припомнил об обещанном ужине и, снова окунувшись в какофонию звуков и шума, начал спускаться вниз. В голове едва заметно мелькнуло незаконченное предложение, как вдруг экран близ меня на стене вспыхнул и механический голос заорал: «Вопрос 2098. Какой фильм с участием Тони Блекса вышел в 2335 году?» Я вздрогнул от неожиданности. Экран сразу же потух. Что за чертовщина? Ошеломление прошло и уступило место нарастающему раздражению. Откуда я, черт возьми, могу знать, в каком фильме играл этот… вообще, кто он такой? «Это что, новое изобретение сумасшедших на киностудиях?» – бормотал я про себя, минуя бесконечные гостиные на пути в кухню. Когда в одной из них столкнулся с Марком, тащащим за собой складную лестницу. За ним, пригибаясь под тяжестью второй, следовал Клиффорд.

– Что происходит? – спросил я, когда он, отдуваясь, прошел мимо меня.

– Мне нужна твоя помощь, – последовал короткий ответ, и тут меня догнала Мойра.

– Боже, они все-таки поломали ее, – причитала она, едва не плача.

– Да кого?

– Лампу в зеленой гостиной. Ну ту, знаешь, центральную. Я давно говорила, что она сломается… уж теперь точно придется мастеров вызывать…

Когда мы вошли в просторную гостиную, красный от волнения, с испачканными краской лицом и руками Марк тщетно пытался установить лестницу и лихорадочно восклицал:

– Сейчас! Я починю! Я знаю…

– Отойди, – Клиффорд отодвинул мальчика и, присев возле лестницы, нажал на кнопку. Из устройства выдвинулись две опоры и укрепились на полу. Затем блестящая металлическая лестница поползла вверх и остановилась у самого потолка. Пока он проделывал все эти махинации со второй лестницей, из красной гостиной появилась тетушка и, остановившись в дверях рядом с Мойрой, наставительно произнесла:

– Я говорила, что все этим должно кончиться. Где это видано… – ее голос тонул в хаосе голосов, звуков, музыки, ядовитый цвет давил и резал глаза. Визгливые голоса, смех, крики, кричащие трибуны, причитающая Мойра, разрывающие барабанные перепонки глухие удары из колонок, слишком много зеленого, обилие звуков, рева, гама, смеха…

– Выключите все это! – почти прокричал я, чувствуя, что закладывает уши. Мой голос тоже утонул тоненькой струйкой во всей этой какофонии, нагромождении гигантских звуковых волн, и вдруг все стихло. Во всем доме воцарилась звенящая тишина. Только едва слышно гудели прачечные под полом. Все люди уставились на меня в удивлении. Искреннем. Марк стоял посреди комнаты с пультом в руках. Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Я обвел их всех взглядом. На мгновение они показались мне совершенно чужими людьми. Незнакомые лица, глядящие на тебя в немом изумлении. Отчего? С ужасной медлительностью с края Вечности упала капля. Мгновение. И разбилась тысячами хрустальных колокольчиков тишины. Розовые снежинки. Затем еще одно. Зеленые фары аэрокаров. Оцепенение начало спадать. В голове лениво зашевелились мысли. Они знают меня. Но знаю ли я их? Еще через вечность я вспомнил: для них был привычен подобный шум. В моем доме всегда стояла тишина. Шум не привычен для нас. Один человек сказал – за спиной писателя всегда стоит одиночество. Они не знают, что это такое. Они не знают, кто это написал. Зато я знаю. Я знаю это слово. Одиночество. Как тоскливо оно звучит. Каким уютным пламенем очага оно дышит. Какой дымкой рассветного тумана оно напоено. Капли дождя. Одна за другой. Падают и рассыпаются мерцающими искрами. Голос дождя. Песня души. Одиночество. Тишина. Два неразлучных слова. Молчание. Покой.

– Поможешь мне с этой лампой? – нерешительно произнес Клиффорд у меня за спиной.

Как странно прозвучал его голос в этой безжизненной пустоте. Сердце успокаивалось, переставало стучать и долбить в висках. Я обернулся и кивнул. Его лицо просветлело. Еще несколько секунд – и вновь восстановилось прежнее оживление. Это свойственно человеческим существам. Идти на компромиссы. Закрывать глаза на слабости других. Именно слабости. Потому что в их глазах, я отлично знал, моя привычка к тишине была всего лишь прихотью, капризом. Все стало на свои места. Но чего-то все же не хватало. Кто-то или что-то исчезло, и его отсутствие мучительной болью отзывалось в глазах окружавших меня людей. Этот огромный, дышащий огнем и скрежещущий зверь спрятался где-то поблизости. Его хриплое дыхание еще чувствовалось здесь. В воздухе еще висел тонкий запах его тела. Дымился белым туманом пар из его ноздрей. Блестели на полу лужицы слюны, стекающей из раскрытой пасти. Это чудовище, рожденное человеческой и механической фантазией, все еще было где-то рядом. Оно притаилось поблизости, укрылось в тени мебели, под коврами, тяжело дыша и сверкая огненными глазами. Притаилось, выжидая своего часа, нетерпеливо, жадно щелкая челюстями. Зная, что рано или поздно, но наступит минута, когда его позовут. Ласково, с лихорадочным движением руки позовут и нежно, неосознанно погладят по жесткой металлической голове, сотканной из переплетения звуков и шума. Чтобы потом вновь отвернуться к своим обыденным заботам, чтобы позабыть о нем, но знать, что оно тут, рядом, что оно никуда не убежит. Чтобы слушать его глухое ворчание близ себя, рассеяно, отмечая лишь факт его существования, но бессознательно предаваясь ему, впитывая в себя, заглушая им мысли и ощущения. И оно, это странное чудовище, будет исполнять их желание, самое заветное, которого добился человек за всю историю своего существования, после долгой дороги ошибок и неудач – желания забыться в этом хаосе, успокоить ощущения, заполнить пустоту, царящую в их сознании, не мыслить, не тревожиться, просто существовать в дурманящих звуках, в этом вязком наркотическом опьянении. И никогда, никогда не просыпаться. Они никогда не отпустят это домашнее чудовище от себя. Исполнив одно их желание, оно незаметно подавит другое. Оно стало неразрывно связанно с ними, их лучшим защитником и советчиком от советов. Они теперь нуждаются в его присутствии постоянно, и когда его нет рядом, острое непреодолимое желание видеть его, чувствовать его близ себя так же мучительно, как пытка. Человек не может сопротивляться таким страданиям. Он сойдет с пути, не пройдя и половины, и снова вернется к этому чудовищному другу. Под его тихое, но беспокойное ворчание люди забыли обо всем, забыли о том, что ничего не дается даром. И что уже теперь, завладев их слабым, изможденным сознанием, эта черная тень собирает свою страшную дань, и эта дань куда хуже смерти.

Стоя на ступенях шаткой лестницы, я мучительно ждал того мгновения, когда ощетинившийся зверь вновь вылезет наружу, сколько же продержатся они все без него? Я чувствовал их неловкость, растерянность, обрывистость их мыслей, движений. Еще прежде, чем я успел ощутить его хриплое частое дыхание, тетушка внезапно небрежно сказала:

– Мойра, милочка, включи что-нибудь.

– Только потише, – твердо вмешался я.

Хозяйка дома поспешно, будто только этого и ждала, метнулась к пульту и включила экран. Пошли бесконечные рекламы. Зато теперь все странно успокоились и вновь повеселели. Тетушка и Мойра расположились в креслах и уставились в мигающий экран, будто на нем была сосредоточена цель их жизни. Пока мы возились с лампой, они ни разу не посмотрели в нашу сторону, избегая высказать мне во взглядах сожаление. Разумеется, моим невежеством и презрительным отношением ко всемогущей рекламе. Марк, сбегавший в свою комнату, притащил оттуда кучу записей и приборов и метался вокруг лестницы, давая нам бесчисленные советы и указания. Он собирался стать инженером. Его отец – сам инженер по профессии – с мрачной решимостью копался во внутренностях сложного механизма, именуемого лампой. На самом деле это название давно не вмещало в себя весь список натыканных туда усовершенствований. Эта лампа светила в одиннадцати световых гаммах, могла поворачиваться на триста шестьдесят градусов, при желании мигать, переливаться, бросать узорчатые тени, реагировать на голосовые рецепторы и, вдобавок, в честь предстоящего Рождества, была снабжена специальным устройством, которое в нужный момент выбрасывало в воздух целую тонну конфетти и блесток.

Клиффорд отсоединил ее от потолка и, сняв крышку, копался в тончайших механизмах. Я, играя роль постороннего наблюдателя, держал эту небольшую, но почему-то очень тяжелую лампу снизу, не давая оборваться тонким проводкам, скрепляющим ее с потолком.

– Папа, ну пап, дай, я починю. Я мигом. Я знаю как, – настойчиво требовал Марк, взывая к нам снизу.

– Не мешай мне, Марк, уймись. Мойра, забери, будь добра, ребенка!

– Марк, мальчик мой, – рассеянно отозвалась с кресла хозяйка дома, – поди сюда, не мешай папе.

Но ее внимание все было поглощено экраном.

– Вот до чего дошло сегодняшнее воспитание, – сухо заметила тетушка.

– Дядя Грег, пусти меня. Дай я починю. Слышишь! – Марк отчаянно затряс лестницу подо мной.

– Да что ты делаешь! – воскликнул я, хватаясь за Клиффорда в поисках поддержки. – Будь мужчиной. Слышишь, Марк! Хочешь, чтобы эта тяжесть свалилась тебе на голову? Имей терпение.

– Немедленно прекрати! – громовым голосом потребовал Клиффорд и сам зашатался: – А, черт! Что это за проводок?

– Я же говорю: пустите меня наверх. Ты не знаешь, папа, что там за провод, а я знаю. Ну пожалуйста!

– Вот поступишь в колледж и будешь там ремонтировать, сколько душе угодно, – строго прервал его я, – а теперь не срывай папе работу.

– Слушай, пап, – воскликнул, не обращая на меня внимания, мальчик и в порыве вдохновения схватился за ступеньку лестницы, – ты меня когда научишь ездить на аэрокаре? А? Помнишь, ты обещал. Так когда?

Клиффорд, который в это время держал в зубах винт, по этой причине не ответил и продолжал сосредоточенно заниматься ремонтом. Я благоразумно хранил молчание. Через минуту он вдруг понял, что сын нетерпеливо, но ожидает его ответа и, наверное подумав, что его могут нечаянно заподозрить в его продумывании, выплюнул винтик и крикнул:

– Оставь меня в покое! – и с досадой добавил: – Теперь вот найди винт, который я по твоей вине выронил.

Сконфуженный Марк бросился искать под лестницей и, подав отцу деталь, с обиженной миной отошел к матери.

– Несносные дети, – проворчал глава семейства, заметив, очевидно, мой взгляд, и со вздохом захлопнул крышку. – Ну-ка, давай посмотрим, что у нас получилось.

Он нажал кнопку, и в то же мгновение свет во всем доме потух. Потом снова включился, я увидел растерянное лицо Клиффорда, нас опять поглотила тьма, а потом злосчастная лампа заискрила и ударила током. Я услышал короткий вскрик Клиффорда, лестницы зашатались, и я ухватился за него. И почувствовал, как по мне тоже течет ток. Это был последний миг равновесия. Потом мы оба не удержались и начали падать вниз, увлекая за собой лестницы. Это мгновение длилось очень долго. В сыплющемся фиолетовом водопаде искр я увидел нависшие стены комнаты, слышал крик женской половины нашего общества. Потом на пути падения встало что-то твердое, кажется пол, и сверху на нас свалились лестницы. Почти сразу включились автоматические лампы по углам, и комната мягко осветилась. Я лежал, не открывая глаз, и чувствовал, как разламываются ребра. Лежать было очень приятно. Потом надо мной свет заслонила чья-то тень, и я открыл глаза. Тонкое лицо Мойры казалось вылепленным из воска в этом причудливом свете и очень красивым.

– Ты цел? – заботливо спросила она.

– Кажется, да, – я охнул и приподнялся, отбросив рукой лестницу (чертовы механизмы даже не поцарапались), и сел. В двух шагах от меня сидел Клиффорд и с какой-то детской жалостью смотрел на обожженную ладонь. Наверху что-то заискрило, и на нас посыпался фонтан разноцветного конфетти. Что ж. Отличное завершение тяжелого трудового дня. Это выглядело так нелепо, что я чуть не расхохотался. Злополучная лампа мирно покачивалась под потолком на своих тоненьких проводах, грозя в любую минуту обрушиться на нас. Я поднялся на ноги и посторонился, пропуская тетушку с аптечкой. Пока я приводил себя в порядок и заново устанавливал лестницы, для того, чтобы их сложить, Мойра и миссис Грей хлопотали возле боевого ранения Клиффорда, не прекращая при этом обмениваться негодующими фразами.

– Где ж это видано, делать в домах такие опасные штуки! – возмущалась тетушка.

– Не очень болит? – испуганно спрашивала Мойра, сдерживая рвущегося к лестницам Марка. У него единственного в этой ситуации не было написано нерешительности на лице.

– Конечно, нет, – бодро ответил Клиффорд, хотя по нему было видно, что это не так. – Я в полном порядке. Ой! Миссис Грей. Пожалуйста, не так крепко.

– А куда уж слабее, – проворчала тетушка, накладывая повязку. – Я давно говорила, нужно для подобных дел вызывать специалистов. А не самим совать руки в печку.

– Да, действительно, Клифф, – робко заметила Мойра, – может, вызовем ремонтников?

– Ремонтников? – перепросил глава дома и вскинул голову. В его глазах промелькнуло раздражение. – Нет уж, – заявил он с чувством оскорбленного достоинства. – Сейчас я сам все починю. Идем, Грег.

Он мужественно отодвинул обеих женщин и, вскочив, рванулся к лестнице. Я последовал его примеру, но с меньшим энтузиазмом. Падать еще раз с высоты десяти футов мне не очень хотелось. Но видеть огорченное лицо этого бедняги было еще хуже.

– По-моему, феминистическое движение в нашей стране зашло слишком далеко, – тихо сказал я ему, когда мы оказались наверху.

Он поднял на меня глаза, скривился и горячо зашептал:

– Надеюсь на твою помощь. Если мы не починим эту штуковину, придется вызывать ремонтную службу. Я не переживу этого позора. Все же увидят. И соседи тоже. Инженер, а не умеет починить лампу в собственном доме.

«Лучше толки, чем еще один удар током», – подумал я про себя, но вслух ничего не сказал.

– Что это тут творится? – послышался голос моей племянницы у двери, и мы оба обернулись.

Действительно, ядовито зеленая комната, засыпанная блестящими лентами и обертками, с раскрытой аптечкой на ковре, представляла собой зрелище жалкое. В отличие от той, кто пыталась оценить это положение.

– Куда это ты собралась? – осведомился Клиффорд, глядя на одетую во что-то немыслимо серебряное и облегающее девушку.

– На вечеринку, – последовал лаконичный ответ, и он опять вернулся к лампе.

– И когда ты вернешься? – заносчиво спросила тетушка.

– К утру.

– Вот видишь, Мойра, к утру. Ты все слышала?

– Солнышко мое, – робко начала Мойра, – как же можно так возвращаться поздно? Максимум в три часа. Слышишь меня?

– Да, слышу, – Клео вернулась из прихожей с пальто и принялась натягивать его. Свободно передвигаться в этом наряде, по-видимому, оставалось делом нелегким. – Но ты забыла, мама, что я уже совершеннолетняя и делаю, что хочу.

– То, что ты уже взрослая, не дает тебе никакого права…

– Мама, оставь.

– Чтоб была дома в три и ни минутой позже. И на чем ты поедешь?

– И не подумаю, – Клео притопнула сапожком и выскользнула за дверь.

Мойра упала в кресло:

– Вот видите. Вы все свидетели, как со мной разговаривает собственная дочь. Ни капли уважения. Ни стыда, ни совести. Ах, боже мой, – она закрыла лицо руками, собираясь разрыдаться, а потом вдруг выпрямилась и воскликнула, обращаясь ко мне: – Ну хоть ты что-то сделай, Грег. Догони ее немедленно, пока она еще не уехала. Скажи ей, чтобы она в три была дома. Она уже нас с отцом не слушает. Господи, эти дети меня в могилу сведут…

Проклиная все на свете, я поспешно спустился с лестницы и, оставив ее на растерзание торжествующему Марку, вышел на улицу.

Снегопад уже прекратился, усилился мороз, и все вокруг потрескивало от холода. Улица была объята неясным беловатым сиянием, исходящим от снега. В конце скрытой сугробом дорожки стояла одинокая фигура в пальто. Волосы цвета спелого апельсина падали на темную ткань ниже лопаток и переливались в свете уличных фонарей. Дрожа от холода, я подошел. На скрип моих шагов Клео обернулась, и ее лицо озарилось улыбкой.

– У тебя замерзший вид.

– Это точно, – признался я. – Вот только если бы ты не говорила так с мамой, мне не пришлось бы сейчас тут стоять.

Она помрачнела:

– Она не понимает. Все они не понимают. Они просто меня не слышат.

– А ты их?

– Что я?

– Ты их слушаешь? Не хочу говорить фразами из телетреков, но твоя мама просто волнуется. Все равно – как банально получилось.

– Ничего, – она ободряюще улыбнулась и окинула меня взглядом, – ты же у нас писатель. Писать банальности – это ваш удел.

– Ты так считаешь? – в душе у меня вдруг стало так холодно, как в воздухе. К счастью, она, кажется, этого не заметила. Задумалась, а потом принялась стряхивать конфетти с моей рубашки. Они падали на снег и искрились среди его серебряных волн. – Так когда ты вернешься? – наконец спросил я, поскольку молчание начинало затягиваться.

Клео подернула плечами. Хотела ответить, потом посмотрела на меня как-то жалобно и тихо произнесла:

– Послушай, дядя Грег. Ты не мама и не папа и должен меня понять. Я не могу уйти оттуда в два часа ночи. Меня просто все засмеют. В наших компаниях нет маменькиных детей. Все уже очень взрослые. И я такая.

«Или такой пытаешься быть», – мысленно поправил я ее.

– Мне там хорошо. Лучше, чем дома. И я не могу поступать не так, как все. В семь часов я вернусь.

– А в восемь тебе уже идти в институт, я не ошибаюсь?

– Н…нет.

– А когда ты спать собираешься? На парах? Или травиться этими таблетками, которыми вы все сейчас балуетесь, так что ли?

Она окончательно смешалась. Очевидно, в моем присутствии ей не хватало смелости дерзить.

– Я буду в пять, – почти с укором шепнула она и, не глядя на меня, села в бесшумно подкатившее аэротакси.

Позади меня в доме опять потух свет, но я не двинулся с места. Мороз сковывал очень медленно и неотвратимо тело, а я только стоял и оцепенело смотрел на пустынную заснеженную улицу. Где-то недалеко с дерева посыпались серебряные струи и все стихло.

«Наш удел… – подумал я вскользь, – может быть. Но чтобы сказать такое, следует для начала признать, что банальна и прозаична сперва вся наша жизнь».