Читать книгу Любовь есть. Ясно? - Лариса Машкова - Страница 9

Итак, последним в первом семестре экзаменом по матанализу закрыл сессию с очередным «отлично», в соответствии с тактическими и стратегическими задачами – вперёд, к аспирантуре! Я чётко понимаю, зачем сюда пришёл и чего хочу.

Каникулы! Грандиозных планов – никаких. Общества девчонок не ищу. Осознаю, что вроде бы, не бабник, а вот Светку Ковалёву часто вспоминаю. Может, приедет на каникулы? Расстались мы с ней на не очень-то дружественной волне. Она укатила в Москву через пару дней после нашей размолвки. Перед отъездом позвонила, бодреньким, но извиняющимся тоном пожелала всех благ. Между тем, из Москвы до сих пор ни одного «ау!» Ну и я навязываться не стал, во многом благодаря делам текущим, захлестнувшим с головой. Сейчас, свободного и беззаботного, меня какая-то неведомая сила потащила назад. Я не удержался и набрал номер домашнего телефона Ковалёвых. Трубку взяла мама Светланы.

– Здравствуйте, Елена Владимировна, – как можно вежливее говорю. – Вас беспокоит Герман. Фомин.

– Ох, Герочка! – восклицает она. – Рада тебя слышать. Я бы и не узнала тебя по голосу. Вроде, взрослее стал, солиднее.

Ободрённый таким началом я осмелел:

– Вот и я полгода Светлану не видел – не слышал. Боюсь, и её трудно узнать. Как она поживает?

– Мы с папой частенько навещаем её. Всё хорошо. Скоро каникулы. Приедет!

Мама Светы – терапевт. Странным образом, она и разговаривает, будто лечит. На редкость доброжелательный, мягкий человек. Дочь её всё-таки уродилась в отца и статью, и обличием, и всем прочим, за что я влюбился в неё так пылко и безответно. Сейчас, плюнув на все свои обиды, первым стучу в её двери. Наконец-то у меня есть московский номер телефона – его дала Елена Владимировна вместе с предупреждением о высоконравственных устоях и твёрдости характера хозяйки этого телефона Ольги Николаевны, одинокой тётушки Светкиного папы.

Я тут же, не долго думая, дрожащей рукой набираю её номер.

– Слушаю вас, – голос из трубки звучит ровно и бесстрастно.

– Здравствуйте, – говорю мягким, почти извиняющимся тоном. – А могу ли я услышать Светлану?

– Во-первых, вы не представились. Врываетесь в чужой дом, не назвав себя. Это некоррэктно. – Слово «некорректно» она произносит особенно жёстко, с чётко обозначенным звуком «Э».

– Извините. – Теперь мне остаётся только на самом деле выразить сожаление, соглашаясь с замечанием по сути, но не по форме. Называю своё имя, фамилию, кто я, откуда.

В ответ суровый голос выдаёт новый залп поучений:

– Звонить молодой девушке в столь позднее время – значит, компрометировать её. Вы так не считаете… Герман?

– Я не считаю восемь тридцать вечера поздним временем, – говорю, максимально сдерживая себя, чтобы не взорваться. В ответ слышу тираду с зарядом вежливого оскорбления:

– Это говорит об уровне вашей воспитанности, молодой человек!

– Рад, что он не соответствует вашему, – отвечаю с издёвкой и чувствую, что меня уже понесло. Если бы оскорблённая бабка не бросила трубку, я наверняка сказал бы ей, что она тупая зануда. Таким образом, я лишился Светкиного телефона, и в доме злобной старухи я теперь persona non grata.

Зато уже на следующий день своим звонком осчастливила Светлана!

– Гэ Фэ, ты не обижайся на бабу Олю, – уговаривает Светка меня. – Она вообще-то нормальная старушка, но со своими принципами и старомодным воспитанием. Она очень одинокая.

– Потому и одинокая, что принципы дурацкие. Кому она нужна с ними!

– Гера, не говори так. У неё был муж, но вскоре после свадьбы началась война, и он погиб. Баба Оля очень любила его, до сих пор хранит верность.

– Ёлки-палки! – я аж присвистнул. – Может у неё тогда и того, крыша поехала?

– Ничего у неё не поехало. – В Светкином голосе послышалась обида, но она продолжала защищать бабку. – Бабуля ушла в партию, как в монастырь: всю жизнь в системе КПСС проработала. Только до войны в школе математику преподавала.

– Теперь понятно, откуда у неё этот учительский зуд… – ворчу я, уже готовый сдаться.

– Да у неё всего-то три требования ко мне: не знакомиться со случайными встречными, тем более на улице, не давать малознакомым парням номер телефона и приходить домой не позже девяти вечера (без особых причин).

– И ты всё это терпишь? – возмущаюсь я.

– А что здесь такого? – удивляется Светка. – У моей мамы похожие требования, ну может, помягче.

– Короче, за твою нравственность я могу быть спокоен. Да, Света?

– Ты? – Светка засмеялась. – Конечно! Я даже в кино иногда приглашаю бабу Олю, и она, возвращаясь из кинотеатра, говорит мне: «Спасибо за доставленное удовольствие». Ну, вот такая она, в сущности, очень добрая, заботливая. Мы хорошо ладим.

– Я рад. Но в дом ваш больше не ездец, – шучу я.

– Да, пожалуй, – соглашается Светлана. – Я сама скоро домой приеду. Вот только…

– Когда? – вопрос выскакивает у меня сам по себе, прерывая Светку на полуслове.

– Послезавтра последний экзамен и – каникулы. Правда, немного задержусь, у меня билет в Большой театр, на Васильева и Максимову.

– На балет, значит? – уточняю с видом знатока. В своё время Светка же и просветила меня в этой области. – И с кем идёшь? С Ольгой Николаевной? – подтруниваю.

Светлана опять смеётся.

– Нет. С девочкой.

В наш диалог вмешивается голос оператора:

– Время истекло. Разговор окончен.

– Пока, пока! – успевает сказать Светка.

Я в приступе эйфории спешу позволить себе вольность, которая возможна только по телефону:

– Люблю, целую! – кричу.

– Э-э-э!.. – осаживает меня Светка, и связь обрывается.

Понятно, что Светлана звонила из телеграфа. При доброй бабушке она, небось, по струнке ходит. Радуюсь без памяти – скоро увижу её. Надо подстричься, новые ботинки купить и набраться терпения, потому что когда чего-то ждёшь, время тянется очень медленно.

Чаще, чем хотелось бы, вспоминаю Ольгу Николаевну. И не потому, что поссорился с ней, не успев познакомиться. Зацепила меня история её любви. Как можно хранить верность тому, кого нет? Это такое безумие или высшая степень любви? Или первое равно второму: икс равен игреку. А в сумме? Верность! Такой каламбурчик… Я вот тоже Светку люблю, точняк. Но позволяю себе интрижки, и совесть не грызёт. Даже нашёл на свою головку вшивую секс-бомбу, лишившую меня девственной чистоты. А результат? Грязь в душе и на теле. Выводы напрашиваются сами, и сделаю я их, кажется, гораздо позже. Да и любовь моя к Светке неразделённая, а значит, обязательств никаких не требует. Впрочем, и Ольга Николаевна осталась свободной от оков верности. Интересно, она красивой была в молодости? Да ведь я, кажется, хочу познакомиться с этой железобетонной старушкой! Наверняка теперь не стал бы разговаривать с ней в таком тоне, как вчера. Позвонить и извиниться? Нет, это уж чересчур. Хотя и целесообразно: открыть доступ в дом, например.

На следующий день я всё-таки набрался храбрости и позвонил, вовсе не надеясь, что к телефону подойдёт Светлана, хотя такой поворот оказался бы невероятным везением. Но чуда не произошло.

– Слушаю вас, – донеслось из трубки ровно и бесстрастно.

– Здравствуйте, уважаемая Ольга Николаевна, – говорю как можно мягче, вежливее. – Вас беспокоит Герман Фомин.

И тут же – короткие гудки в ответ.

Если бы я сказал ей, что она старая дура, на душе стало бы легче.

Валерка Зак позвал на турбазу, на лыжах покататься. Он завёл себе подругу, третьекурсницу. Она, как и Валерка, учится в строительном институте, только он на ПГСе, а она на архитектурном. Я ему говорю как-то:

– Зак, когда подрастёшь – женись на ней. Она будет рисовать здания, а ты их строить.

Неспроста говорю это, а потому что Зак влюбился. Вроде, такой всегда непробиваемый, а тут – на втором же свидании невинности лишился. Он боготворит свою зазнобу по имени Ника, самозабвенно предан ей и послушен. У неё ярко-белые стриженые волосы, вздыбенные на макушке, как стог сена. Глаза, обведённые чёрной краской вокруг, в кустистых чёрных ресницах до бровей, и ещё у неё губы такие широкие, ярко накрашенные. Сразу видно, что она художница, рисовать любит. Такие девчонки не в моём вкусе. Мой эталон – Светланка Ковалёва, на вид строгая, а на самом деле весёлая и смешливая. Но чуть не влюбился в Раю! Странно.

Зак говорит:

– У Нички есть подружка, бесхозная. Возьмём и её на турбазу. Может, понравится тебе. Как ты на это смотришь?

– Никак, – равнодушно ворчу. – Что-то устал я как-то… Когда едете? – Делаю вид, что размышляю, хотя, для себя уже всё решил.

– Через три дня, – отвечает он. – Успеешь отдохнуть от своих «пятёрок». Небось, в отличниках ходишь?

– А то как же! – соглашаюсь я и говорю: – Но дело не в них. Я вагоны разгружал, Валера, и ещё буду.

– Ты? Смешно! Так поедешь или нет?

– Нет, Валера. Устал.

– Темнишь, профессор. Ну, как хочешь!

Конечно, можно было бы на день-два съездить, на лыжах покататься. Но там же ещё подруга, с которой у меня нет никакого желания знакомиться и хотя бы из приличия проявлять знаки внимания. Я жду Светку! Все мои мысли о встрече. Осталось несколько дней. Я постригся, приобрёл новые ботинки, даже шапку модную купил. Чтобы скоротать время, играю в волейбол, хожу в шахматный клуб. Один мой институтский кореш, Иван Шепелев, уехал домой, в деревню. Другой – Воробей, упорхал в Вишнёвку к его незабвенной кустодиевской Любане. Не знаю, сразил ли он этим её, но меня – наповал!

Вчера впервые в жизни я водил в кино, на детский сеанс, десятилетнюю Танюшку, чем сам себя удивил. Это что – братские чувства или рано пробудившийся родительский инстинкт? Вся семья, включая Танюшку, в полном восторге. Я, как оказалось, тоже: детские фильмы ещё смотрю с интересом. Когда выходили из кинотеатра, я вспомнил достопочтенную Ольгу Николаевну и прикололся:

– Танюша, спасибо за доставленное удовольствие!

– Чего-чего? – не поняла она.

– Спасибо за компанию, говорю, – менее учтиво пояснил я.

Она искоса посмотрела на меня и сказала:

– Пожалуйста…

Прошла неделя, проскочили десять дней, мои каникулы близятся к концу, а от Светки никаких вестей. Вторые подряд зимние каникулы (включая и школьные) я провожу в ожидании Ковалёвой. Бабе Оле позвонить не могу, родителям – неудобно надоедать. И всё-таки набираю номер Ковалёвых.

Отвечает глава семейства:

– Привет, Герман.

– Владимир Андреевич, Света случайно не приехала? – спрашиваю осторожно.

– Гера, она в Елабуге.

– А где это?

– Под Казанью.

– Как она там оказалась? – недоумеваю.

– Что-то у неё там вроде экскурсии. Сегодня выезжает домой.

– Владимир Андреевич, я встречу её!

– Приедет она завтра ночью. Я сам привезу её на машине.

Навязываться в компаньоны я не стал, но сердце радостно запрыгало: послезавтра увижу Светку! Светка, Светик, Свет Очей моих!

…Встретила меня она в постели, с компрессом на горле, с красным распухшим носом.

– Привет, – прохрипела она.

Я положил на стол коробку конфет, которую принёс, подвинул стул к её кровати, сел на него.

– Привет, – говорю. – И как же это тебя так угораздило?

– В Елабугу ездила, – отвечает, – на могилу Цветаевой.

Я удивлённо посмотрел на неё и снял очки (что обычно выказывает моё чрезвычайное волнение).

– Там простыла?

– Угу, – кивнула она. – На кладбище сугробы выше колен. Мы не ожидали, что «народную тропу» к Цветаевой так засыплет снегом. Но не зря же мы ехали. Розы ей положили. – Света раскашлялась, и тут же появилась её мама с микстурой, которую налила в столовую ложку и дала проглотить застонавшей больной.

В таких ситуациях я чувствую себя абсолютно беспомощным: вроде бы и посочувствовать надо, и ободрить, а я верчу в руках очки и не знаю, что сказать. Елена Владимировна поставила Светлане градусник, обратилась ко мне:

– Гера, давай я тебя чаем напою, с пирожками.

– Нет-нет, спасибо. Я позавтракал. – Мне трудно отделаться от ощущения, что я здесь некстати, но и уйти так, сразу, неудобно.

– Свет, ты с кем ездила? – спрашиваю, когда Елена Владимировна вышла из комнаты.

– С Сашей, – прохрипела она в ответ.

Я надел очки и вполне серьёзно спросил:

– С каким?

– С подружкой.

– Вроде меня?

Светка слабо улыбнулась.

– Нет, она девочка.

– Хорошо, что хоть меня девочкой не считаешь.

– Не смеши. Когда я смеюсь, я кашляю.

– Извини, я не нарочно. Вот сейчас узнаю, какая у тебя температура и уйду.

– Да я не к тому. Сиди. – Светка не говорит, толкает слова. Видно, что общение даётся с трудом.

Наконец она вынимает градусник и сообщает:

– Тридцать восемь и две.

– Бедняжка… – я не нахожу ничего лучшего сказать в ответ. Светка шмыгает носом, готовая заплакать. – Хочешь, я тебе песню спою, колыбельную? – пытаюсь из всех сил пошутить.

– Спой, – соглашается она.

И я пою своим никудышним голосом при абсолютном отсутствии музыкального слуха:

– Спят усталые игрушки, книжки спят…

Светка поморщилась и попросила:

– Не пой, пожалуйста. Без обид, ладно?

– Я знаю, – говорю. – Тогда спи без песен. Я пошёл, да?

– Угу…

Через несколько дней у меня закончились каникулы, а Светланка всё ещё болела. Я заходил к ней не часто и не надолго. Неудобно как-то даму в будуаре посещать, к тому же в не лучшей её форме. Да и отдалились мы несколько, не получается общаться так запросто, как раньше. Как будто приноравливаемся друг к другу. Может быть, это из-за её болезни, а может, мы сами изменились. Едва у Светланы стабилизировалась температура, она улетела в Москву в сопровождении мамы, взявшей короткий отпуск, чтобы проконтролировать здоровье дочери. Я её не провожал, сидел на занятиях. Словом, не успели мы укрепить наши отношения, а мне не удалось покорить Ковалёву новыми ботинками и шапкой.