Читать книгу Шестое чувство. Сборник рассказов - ЛАРИСА ПОРХУН - Страница 4

Говорят, в конце концов, правда восторжествует, но это неправда.

Антон Павлович Чехов

Единственная ошибка – это считать, что только с твоей колокольни видна вся правда, глухой всегда считает, что те, кто танцует – сумасшедшие.

Буддийская мудрость

Он искал её долгие годы. Практически всю свою жизнь. Разочаровываясь, проклиная всё на свете, отказываясь от бога и вновь обретая веру. На этом многотрудном пути, он спотыкался, падал, но снова поднимался и продолжал идти вперёд. Его прадед погиб за неё во цвете лет, но так и не встретился с той, кому был так предан. Дед искал её всю жизнь, и когда ему казалось, что он уже нашёл то, что так долго искал, она предала его, посмеялась над его верностью и жестоко наказала, обернувшись ложью, дешёвой фальшивкой, с яркой, заграничной этикеткой. А отец даже не захотел её искать. Он боялся её, как огня, всю жизнь прятался и бежал от неё, как чёрт от ладана. Возможно, ещё и поэтому, его отец и сумел дожить до глубокой старости. И уже перед самой смертью признался ему, что вообще не верит в её существование. И заклинал своего, уже немолодого сына, оставить эти тщетные поиски, пока ещё не слишком поздно. Он уверял, что её нет, говорил, что это блеф, красивая сказка для простаков, наивных романтиков, которым хочется верить во что-то истинное и прекрасное, но которые на самом деле не готовы к встрече с ней. Потому что слабы и потеряны. И потому что утратили веру.

– Я должен её найти, – отвечал его сын… Хотя бы для того, чтобы понять смысл, для чего всё это было нужно… Его старый отец посмотрел на него, как на человека, которому помочь уже ничем невозможно и грустно добавил:

– Даже если ты сможешь её найти, что это даст тебе? Для чего ты её ищешь? Ведь знающие люди говорят, что она весьма неприглядна, жестока и отвратительна. Кроме того, – говорил отец, – кто может гарантировать, выдержишь ли ты, когда узнаешь её? Захочешь ли дальше жить с этим? И что это будет за жизнь? Ты отдаёшь себе отчёт, что твой мир может полностью разрушиться, когда ты встретишься с ней? И вернуться к прошлому ты уже не сможешь никогда…

– Мне всё равно, – твёрдо ответил сын, – Я просто хочу знать, что всё было не зря. Она нужна мне, какой бы не оказалась. И чтобы я от неё не узнал. Я готов к встрече и к любому результату, к которому она приведёт. И поэтому точно знаю, что найду её.

И он продолжал искать. Настойчиво и упорно. Он много чего пережил на пути к ней. Он любил и его любили. Он предавал и его предавали. Он бил первым и очень часто не мог увернуться от ответного удара.

Его дети стали совсем взрослыми и у них появились свои дети. Они смеялись над ним:

– Ты просто жалок, – говорили они ему, – На что ты потратил свою жизнь?! Зачем тебе эти поиски? Ты не стал ни богатым, ни успешным, ни счастливым… Ты ничего не добился, ты никчёмный и беспомощный идеалист, кому нужна та, кого ты так ищешь? Оглянись! Ты один воин в этом безлюдном и мёртвом поле. Кроме тебя, она не требуется больше никому… По меньшей мере, нам, точно. Мы прекрасно жили без неё и надеемся, что и дальше проживём… Напрасно ты не послушался своего отца…

– Нет, – ответил он, – Это не так! Я знаю, что она нужна людям, просто не все даже догадываются об этом, а многие просто отчаялись или боятся. Но она необходима и я уверен, что найду её. У меня теперь есть отличные помощники, – Опыт и Мудрость. И я уже знаю, в какой стороне её искать.

– Что ж, – пожали плечами его дети и внуки, – Прощай, несчастный безумец, нам даже не жаль тебя… Делай, как знаешь, но не говори потом, что мы не предупреждали тебя, и не рассказывай нам о ней, если найдёшь. Мы ничего не желаем знать про неё.

И он продолжал поиски и двигался дальше по своему жизненному пути и всюду искал её. Всюду, где только мог: в больших городах и маленьких посёлках, на морском побережье и в горах, на многолюдных площадях и забытых богом окраинах. В лесу и степях, будучи один или вдвоём, в узком кругу или в шумной компании, среди единомышленников или оппонентов, находясь среди друзей или в лагере врагов, он искал её… Правду… И однажды всё-таки нашёл.

Это была сгорбленная, уродливая старуха. Она сидела в жалких лохмотьях у огня в какой-то лачуге и протягивала к холодному огню свои узловатые, костлявые руки.

Она даже не обернулась на входящего. Ей это было не нужно.

– Правда! – воскликнул он, – Я столько лет искал тебя! И как же счастлив, что, наконец, нашёл! Ответь же, что мне сказать людям, которые так же, как и я ищут тебя и не могут найти?… Хотят узнать тебя и боятся это сделать?

Правда медленно повернулась к нему и ему стало отчётливо видно её жутко измождённое, изрезанное чудовищными морщинами, дряхлое лицо. Правда засмеялась скрипучим, зловещим смехом:

– Для начала сообщи им, что я молода и красива… – произнесла она, и снова засмеялась тем леденящим, царапающим душу хохотком, который потом ещё долгое время отзывался пророчащим эхом-насмешкой в его ушах…

Хочу выйти замуж за Василия Петровича

– Я сразу поняла, что влюбилась, – говорит Настя, улыбаясь. От этой улыбки её лицо словно освещается невидимым, внутренним светом.

– Сразу, – повторяет она и как бы в подтверждении своих слов, кивает несколько раз головой, – А там ошибиться невозможно было, так голову снесло, – смеётся она, откидываясь на больничную подушку, – в восемнадцать-то лет!

Мы познакомились с Анастасией всего несколько дней назад, проходя лечение в терапевтическом отделении дневного стационара. Глядя на Настю, на её простое, лишённое косметики лицо, подсвеченное обаятельной улыбкой, я подумала, что таким людям желательно не просто чаще улыбаться. Несомненная польза будет, если рекомендовать её в профилактических целях, в местах массового скопления негатива. Например, возле больничной регистратуры, в конторах ЖКХ, в очереди из уставших и раздражённых мамочек в детской поликлинике, да мало ли ещё где пригодится такое открытое, бесхитростное лицо, с солнечной и доверчивой улыбкой, которая сама по себе терапевтична.

А ещё я подумала, что действительно, самые задушевные и искренние разговоры случаются вот в таких вот палатах, когда лежишь, мечтательно наблюдая за пузырьками в капельнице, и малознакомая женщина напротив неожиданно становится не только самым благодарным слушателем, но и на какое-то время, очень близкой, а может даже лучшей подругой. Нечто похожее встречается ещё, пожалуй, только в поездах дальнего следования да в роддомах.

Настя, между тем, продолжала историю о том, как встретила своего мужа, как выяснилось, свою судьбу.

В то время я, – рассказывала женщина, – училась в Питере, в техникуме. И вот на втором году обучения, появляется у нас новый преподаватель – Василий Петрович. Лет тридцати, не больше, умный, строгий, всегда подтянутый и сдержанный. Когда он в учебный класс вошёл только, я почувствовала, как сердце моё лихорадочно забилось, выскочило из груди, поскакало по столам, скатилось на пол и остановилось только у самых носков лакированных туфель Василия Петровича. Я сидела бездыханная, оглушённая и ослеплённая его великолепием. Рассматривала костюм, старалась впитать в себя его голос, запомнить каждую чёрточку лица. О боже, как он говорил! Каким царственным жестом снимал в начале лекции часы и клал их на стол, чтобы следить за временем… Как изредка вскидывал на нас из-под тёмных, размашистых бровей внимательный и глубокий взгляд своих серых глаз…

История стала моим любимым предметом, снова улыбаясь, сказала она. Мне очень хотелось произвести на Василия Петровича благоприятное впечатление. Стала пользоваться косметикой, всю стипендию тратила на обновки. Не спала ночами, могла целыми днями ничего не есть. Но чем больше я прилагала усилий, тем хуже был результат. Я совершенно терялась в его присутствии. И даже, когда знала материал прекрасно, – путалась, краснела и заикалась. А Василий Петрович оставался холоден и невозмутим. Меня же эта любовь затягивала всё глубже, уводила всё дальше. Ни о чём другом я и думать не могла. Не знаю, было ли у вас такое, когда встаёшь после бессонной ночи с мыслями о человеке и ложишься, пытаясь заснуть, с его именем на губах? Здорово меня это чувство измотало… Любила я, как тяжёлую работу делала. Но силы были уже на исходе, а ничего не происходило. Василий Петрович глядел на меня совершенно равнодушно, в точности, как и на всех остальных, и лишь иногда после моего ответа советовал быть более внимательной к историческим датам. На этом, собственно, наше общение заканчивалось. А я поняла, что если так будет продолжаться, то я, наверное, просто тихо умру. Истаю, как свечка… Я это прямо чувствовала… И вот тогда я подумала, будь, что будет, напишу ему письмо. Ну, знаете, как Татьяна Ларина… Хуже всё равно уже быть не может, а так всё-таки, какая-никакая определённость. И написала… Всё, как есть, мол, люблю вас, уважаемый Василий Петрович, так, что сил моих нет просто… Жизни своей без вас не представляю… И никто-никто в целом мире не нужен мне кроме вас… И на всё пойду ради любви своей, только скажите… Настя грустно усмехнулась и продолжала:

– Словом, всё в таком вот духе… Потом дождалась письменной работы, Василий Петрович регулярно устраивал для нас исторические диктанты, вложила письмо в тетрадь и сдала! Настя выдохнула: медленно, тяжело и прерывисто, словно заново ощущала всё то, что переживала тогда.

– И что?! – не выдержала я. Женщина посмотрела куда-то сквозь меня и каким-то глухим голосом не сразу, но ответила:

– А ничего… Следующее занятие Василий Петрович провёл, как ни в чём ни бывало. Точно так же, как всегда: со знанием дела, с чувством, с толком, с расстановкой… Я сидела ни жива, ни мертва и полыхала лицом, как маков цвет… Глаз на него боялась поднять… Мне казалось, что я в них сразу прочту ответ, который может прозвучать для меня, как приговор. Прозвенел звонок, мы начали выходить, и уже в самом конце, Василий Петрович, как бы нехотя, говорит, обращаясь ко мне:

– Да, чуть не забыл, Кузнецова, задержись-ка…

Мы стояли одни в классе! Боже мой! Сколько раз я мечтала об этом… Как только не представляла…

– Послушай, Кузнецова, – говорит он, – что это такое?! И показывает мне моё же письмо.

– Ты что творишь? – продолжает, – А если я отнесу это сейчас в учебную часть?! Я стояла, опустив голову, даже не замечая стекающих по щекам слёз и мелко-мелко вздрагивала. Он, видя моё состояние, немного, видно, смягчился и сказал:

– Вот что, Анастасия, сделаем так: ты ничего не писала, я ничего не читал… Будем считать это твоей ошибкой молодости, поняла?! И больше, чтоб ничего подобного не было, иначе разговаривать будем уже по-другому… А сейчас иди, и больше думай об учёбе, а… не о всяких пустяках… Настя вздохнула и грустно улыбнулась:

– Так, по-моему, он закончил, я не очень хорошо слышала его последние слова, потому что выскочила из жуткого того кабинета, из проклятого техникума и понеслась куда-то не разбирая дороги. Бродила по городу до самого вечера: одинокая, несчастная, потерянная… Самый главный ужас заключался в том, что чувство моё никуда не делось, а стало, кажется, ещё больше… Оно не вмещалось во мне, пульсировало в висках, рвалось из груди, отдавалось печальным набатом где-то в желудке.

Измученная и больная, я вернулась в общежитие, и повалилась в одежде на свою кровать. К ночи поднялась высокая температура. Меня трясло, как в лихорадке, мне было то нестерпимо жарко, то зубы стучали от холода. Я закрывала глаза и тут же начинала падать в какой-то огненный, бесконечный колодец. Мне не было страшно, только хотелось, чтобы это поскорее закончилось. В этом бреду чей-то голос, очень похожий на голос моего любимого Василия Петровича, несколько раз говорил что-то про церковь. Провалялась я так пару дней, и в глубине души была этому даже рада. Я просто не представляла, как смогу теперь, после такого позора переступить порог техникума.

Когда стало немного легче, я поднялась и, вспоминая свой горячечный сон, направилась в церковь. Мне казалось, что это каким-то образом связано с Василием Петровичем, а значит это необходимо. Хотя, в какую именно церковь нужно идти и что там следует делать я, разумеется, не имела ни малейшего понятия, как и большинство моих сверстников в то время. Зашла в первую, которая была недалеко. Постояла, посмотрела на иконы, а затем присела на лавочке, поскольку была ещё очень слаба. И видно такой у меня несчастный и страдальческий вид был, что какая-то старушка присела рядом и сочувственно спросила, что у меня случилось. Не знаю, то ли голос такой ласковый у неё был, то ли я так отчаянно нуждалась в чьём-то внимании и участии, а может, устала просто всё это огромное чувство и ноющую душевную боль носить в себе, но только я рассказала ей всё-всё без утайки. Как влюбилась в своего преподавателя, как затмила эта любовь к нему целый мир, как письмо ему написала, и что он мне сказал после этого… А в конце добавила, что жить не хочу, не вижу смысла, зачем, если его не будет рядом…

– Вставай-ка, девонька, – выслушав меня, сказала старушка, – не сюда тебе нужно… Я провожу, идём, тут не очень далеко… И я послушно встала и направилась вслед за ней. Наверное, мне было уже всё равно, а может в глубине души, я всё же на что-то надеялась. Мне показалось, шли довольно долго, улицы были всё больше какие-то незнакомые, потом и они кончились. Не знаю, сколько времени мы шагали и где именно, только помню, что проходили Смоленское кладбище. А вскоре остановились около небольшой церквушки.

– Послушай меня, девонька, – сказала мне пожилая женщина, – это храм и часовня святой блаженной Ксении… Иди туда, напиши записку с просьбой, да свечку поставь. Святая угодница поможет тебе обязательно. Она всем помогает, кто искренне просит и нуждается в помощи… Ступай, милая, Господь с тобою… Я на ватных ногах зашла в храм, купила свечку и записку написала, я видела, как люди, много людей в храме это делают. На бумажке я корявыми буквами вывела, оттирая набегающие слёзы: «Дорогая Ксения! Я очень хочу выйти замуж за Василия Петровича! Помоги мне, пожалуйста! Аминь».

– Так всегда заканчивала молитву моя бабушка, – улыбнулась Настя, – аминь, говорила… Вот я и подумала, что так нужно…

Из церкви я вышла, – продолжала Анастасия, – почему-то окрылённая и улыбающаяся. Старушки моей, разумеется, уже и след простыл. Да и была ли она вообще, спрашиваю я себя иногда… Ведь весь тот долгий путь до Смоленского храма мы о чём-то говорили, а вспомнить я потом ни слова не могла. Только помню, как она мне про записку, да про свечку сказала. И что Ксения обязательно поможет.

– И ведь помогла! – снова расцвела своим удивительным лицом Анастасия. В тот вечер, я рано легла спать и проспала, как убитая, десять часов подряд. А утром встала совершенно здоровая. Во всех смыслах. От мучительной любви к своему преподавателю, как и от недавней странной лихорадки не осталось и следа. Я спокойно пошла на занятия и, равнодушно глядя на Василия Петровича, не чувствовала к этому человеку абсолютно ничего. Только зарождающуюся во мне, вдохновляющую радость, какую ощущают люди, выздоравливающие после тяжёлой и затяжной болезни.

– А через год я встретила своего будущего мужа. Своего Васеньку, – произнесла она с такой непередаваемо душевной интонацией, что тепло это передалось и мне…

– Вот он, – глянув на экран телефона, улыбнулась она, – лёгок на помине, приехал за мной…

Я еле дождалась, когда за медсестрой, выкатывающей из палаты капельницу, закроется дверь и спросила:

– Так в чём помогла-то Ксения? В том, что вы смогли забыть того человека?

– Нет, – покачала головой она, – не только… В том, что всё получилось, как я и просила. Я всё-таки вышла замуж за Василия Петровича, – улыбаясь в ответ на мой обескураженный вид, ответила Настя… Но только за другого Василия Петровича, который и стал самым любимым… Вот уж скоро двадцать лет, как мы вместе, – выходя из палаты, проговорила она, и лицо её вновь осветилось той самой тихой улыбкой счастливой и любящей женщины, глубоко и непоколебимо уверенной в том, что её чувство взаимно.