Читать книгу Шестое чувство. Сборник рассказов - ЛАРИСА ПОРХУН - Страница 5

Это произошло пять с половиной лет назад. Но я помню всё, словно это случилось вчера. В то время мне было тридцать два, но выглядел я на все пятьдесят. Так мне, по крайней мере, говорили. Например, моя жена… Уже бывшая, кстати… И была права… Сами посудите: небрежно одетый, вечно небритый, обросший, помятый… С одутловатым лицом, синевато-фиолетовым налётом на щеках и постоянно слезящимися, красноватыми глазами… Последнее я оправдывал сваркой, хотя дело и не в ней вовсе… Просто я газоэлектросварщик шестого разряда, между прочим… Был, правда.

До тридцати двух лет, кстати говоря, всё в моей жизни почему-то очень быстро становилось прошедшим временем. Бывший студент, бывший капитан университетской сборной по футболу, бывший муж, бывший отец… И хотя бывших отцов, наверное, не бывает, я именно он и есть. Наташка, бывшая жена, так и сказала:

– Пусть лучше у сына вообще никакого отца не будет, чем такой алкаш, как ты…

А что, я тогда и не спорил с ней… Всё так… Зачем Андрюшке смотреть на мою вечно пьяную, опухшую физиономию? Что я мог дать своему сыну? Да ничего… Но и поделать с этим тоже ничего не мог. Алкоголь был мне необходим, как воздух. Он был моим противоядием от отвращения, которым наполнялось всё моё существо немедленно после пробуждения.

Я это средство давно для себя открыл. Лет в тринадцать, ещё в детдоме. А до этого всё мечтал с нашей крыши шиферной сигануть вниз. Не знаю, почему-то казалось, что только это избавит меня от той муторной, тревожной боли, которая заунывной, тоскливой птицей билась в груди и царапала сердце. Всё время… Всю мою треклятую жизнь… С тех самых пор, как стал себя осознавать. Лет с пяти или шести…

Я помню эту неизбывную, сосущую боль, когда сидел на подоконнике в детдоме и смотрел вниз. Смотреть там было особенно не на что, всего лишь кусок асфальтированной площадки, несколько кустов и железные, выкрашенные в казённо-синий цвет ворота. Вот они-то меня и привлекали. Я смотрел на них и ждал, когда войдёт мама. Хотя и понимал умом, что она никогда в них не войдёт, я уже знал тогда, что мама умерла… Об этом мне сказал мой старший брат. Он был тоже в этом детдоме, всего лишь на этаж ниже…

У него было преимущество передо мной, нет не то, что он старше на два года, это как раз ерунда… Дело было в том, что он помнил нашу маму, а я нет… Меня это очень мучило. Я страдал… Напрягался всем телом и сознанием, силился вспомнить её лицо, руки… и не мог. Лишь какой-то размытый, светлый образ, который при малейшем усилии сфокусироваться на нём, сосредоточиться, расплывался, рассыпался и растворялся в пространстве без всякого следа.

Было до того обидно, что на глазах выступали горькие, злые слёзы, которых, разумеется, никто не должен был видеть. Особенно брат… Иначе мне бы сильно влетело, что и случалось уже неоднократно. Но я на него не в обиде. Ни в коем случае. Он, возможно, таким вот образом, пытался закалить меня, сделать сильнее… Тем более, что во всём свете кроме него, у меня никого родных на тот момент уже и не было. Только мы с ним вдвоём. Совсем одни друг у друга…

Вот брат, находясь со своими приятелями на заднем крылечке наглухо заколоченного пожарного выхода, и угостил меня однажды забористым портишком. Лёха тогда пребывал, судя по всему, в благодушном состоянии духа. Потому что подозвал меня, младшего брата на виду у своих корешей и тех шестёрок, что стояли на стрёме, украдкой дымя сигаретой в кулак, и протянул капроновый стаканчик, в котором плескалась бурая жидкость с отвратительным запахом. А затем, коротко приказал:

– Пей! Сопротивляться его воле было себе дороже, поэтому я вздохнул, воровато оглянулся по сторонам и, зажмурив глаза, молча выпил под смешки и сдержанное подбадривание Лёхиных приятелей.

И после этого всё! Противоядие было найдено! Буквально через несколько минут я впервые в жизни ощутил небывалую легкость, и даже прелесть бытия вообще и моего личного существования, в частности. Исчезла ноющая, безысходная тоска и тянущая куда-то вниз, заунывная, нескончаемая песнь проклятой, невидимой птицы, царапающей моё сердце. Можно было больше не мечтать о том, как я поднимусь на третий этаж, вылезу через чердачное окно на крышу и сделаю с неё решающий все проблемы, такой манящий шаг… Мне можно было теперь не умирать!

Я нашёл лекарство от всех недугов, проблем и невероятной сумятицы, которая творилась в моей голове. Никакого уныния, никаких упаднических настроений, никаких крамольных мыслей, никакого стонущего, душевного плача мрачно-угрюмой птицы, живущей внутри меня. А сели он даже вдруг и раздавался, я уже знал, как заставить её заткнуться.

В то время, пока разносилась по крови эта смердящая, но живительная влага, бодрящая и согревающая одновременно, всё во мне пришло в успокоение и гармонию, которой до этого момента у меня не было никогда в жизни. Я наконец-то примирился с собой и принял себя. А заодно и весь окружающий мир, который оказался совсем не таким гадким и мерзким, каким представлялся мне до этого. И это было такое счастье, равного которому я вспомнить не мог, как ни старался.

Думаю, что уже тогда я и стал алкоголиком. С самого первого раза. Моментально и окончательно. Так иногда бывает, будто на роду написано. Никакого сопротивления со стороны организма, никакого отвращения. Словно так и должно было быть…

А брат Лёха сел по малолетке через год, после того, как окончил девять классов. А затем так и пошёл по этапу. Где он сейчас – мне неизвестно. И без того редкие письма его в какой-то период перестали приходить вообще. Я тогда сразу после школы почти автоматически попал в университет, благодаря льготам, полагающимся детям-сиротам при поступлении.

А через два года почти также быстро оттуда вылетел. Так как полностью завалил сессию, потому что пил, не просыхая. Тогда я ещё, разумеется, об этом не догадывался, но к своим двадцати годам, я уже был вполне законченным хроником. Какое-то время мне удавалось совмещать и учёбу, и подработку, и весьма насыщенную личную жизнь, и спорт… Затем, в моей жизненной цепи стали образовываться более или менее заметные бреши. Собственных ресурсов уже не хватало. Сначала сопротивлялся и барахтался, как мог. Я кодировался, лечился, проходил бесконечные реабилитационные курсы… Я всё время пытался что-то делать, даже соглашался на всякую нетрадиционную ересь, в которую свято верила моя жена, таскавшая меня по бабкам и экстрасенсам… Но всё это, увы, с очень шатким и всегда временным успехом.

Я менял работы так часто, что трудовая моя через несколько лет стала напоминать экскурсионный путеводитель по краю. А потом… Потом я вдруг смертельно устал… И мне стало совершенно всё равно, что будет со мной, что ждёт мою семью. Признаться, я об этом и не думал совсем… Мне нужно было, чтобы утром, когда я только открываю глаза, у меня было не меньше двухсот грамм крепкого алкоголя. Эта первая доза необходима для того, чтобы я не умер от отвращения к самому себе и этому миру сразу. И чтобы были силы, хотя бы сползти со своей продавленной, вонючей тахты.

Я не раз пытался искать брата, но безуспешно. Последние следы его обнаруживались где-то в Иркутской области, там же, собственно, и терялись окончательно. После этого, во мне словно что-то оборвалось и умерло окончательно. Иногда, встречая рассвет в своей заброшенной и одинокой хибаре, я пытался восстановить в памяти те обрывочные воспоминания из детства.

Зима… Я с мамой и братом куда-то иду по глубокому снегу. Мне года три или четыре, наверное… На мне огромная, рыжая шапка, которую я почему-то очень хорошо помню. Может быть потому, что она мне сильно не нравилась. Она была большая и колючая. Эту шапку, вместе с другими вещами нам отдал кто-то из сердобольных соседей. Кроме того, нас часто с братом подкармливали, потому что жили мы настолько бедно, что без такой вот помощи, нам иной раз было бы совсем худо.

Ещё я помню, что мама опускается возле меня на колени, растирает мои холодные ладошки руками, смеётся и поправляет на голове лохматую шапку, которая мне велика. Память не сохранила мамино лицо, но зато я отлично помню то великолепное ощущение какого-то тепла и безопасности, когда мама вот так присаживалась на одном уровне со мной, заглядывала в глаза, что-то при этом говоря, ласково проводила по волосам своей мягкой ладонью и заново натягивала шапку на мою взъерошенную голову.

И тот день, пять с половиной лет назад, я тоже отлично помню. С тяжёлой от похмелья головой, я сидел рано утром в дешёвой забегаловке на автостанции и ждал автобус в райцентр, где согласно объявлению, которое я сорвал на днях со столба, набирались разнорабочие в какую-то строительную бригаду.

Работа мне была нужна просто позарез. В долг уже никто не давал, и в своём городке, где меня прекрасно знали, устроиться никуда не получалось.

Дело осложнялось ещё и тем, что заунывная, тянущая, душевная боль, оплакиваемая ожившей внутри невидимой птицей-вещуньей, никуда не делась. Она вернулась и с новой силой завела свою поминальную песнь. И даже огромными, всё возрастающими дозами алкоголя это заглушалось далеко не всегда…

В тот пасмурный, ноябрьский день, я допивал вторую кружку пива, смотрел в замызганное окно и вспоминал слова старой цыганки, с которой сидел рядом, пока ехал сюда в маршрутке. Она пару раз хмуро посмотрела на меня, а перед тем, как выйти, сказала:

– Повезло тебе, что у тебя такой сильный ангел-хранитель, иначе давно тебя б уже не было на этом свете… Затем вздохнула, покачала головой в цветастом платке, сказала несколько слов на своём языке и, не оглядываясь, вышла.

Тогда вспомнив это, я криво усмехнулся. Ну, конечно, ангел-хранитель у меня просто королевский… Ничего не скажешь… Вон, как одаривает, самому много, ищу с кем бы поделиться…

Стало противно и тошно так, что захотелось сплюнуть. Испугавшись, что сейчас снова услышу внутри себя замогильный вой и почувствую, как стонет и плачет сердце, я быстро допил своё пиво и вышел на улицу. Мне показалось, что я вижу на другой стороне привокзальной площади нужный номер автобуса и быстро направился туда.

Вдруг какая-то молодая женщина, бледная, уставшая, с какими-то узлами бросилась мне наперерез:

– Молодой человек! – заговорила она высоким голосом, преграждая мне путь, – Скажите, пожалуйста, вы не видели тут маленького мальчика в рыжей, лохматой шапке? Сынок это мой, отвернулась на секундочку, а он и потерялся…

Я оторопело смотрел на неё. Невысокая, худощавая, тёмные волосы торопливо уложены сзади в тяжёлый узел. Большие, выразительные глаза, тонкие черты лица… Но одета как-то… старомодно, что ли. Серая, длинная кофта грубой вязки, допотопный плащ, тяжёлые, словно мужские сапоги…

В ту же секунду мимо меня промчался на бешеной скорости КамАЗ. Я отшатнулся, с ужасом глядя ему вслед, а когда повернулся, никакой женщины не было в помине… Исчезла, растворилась в воздухе, словно и не было её никогда.

Ко мне подходили какие-то люди, спрашивали, не пострадал ли я… Ведь меня чудом только не зацепило, говорили мне… Как хорошо, что я задержался на тротуаре, а не стал сразу переходить дорогу, как собирался.

– Женщина, – сухой язык плохо слушался, – кто-нибудь видел женщину с двумя тюками, в кирзовых сапогах и старомодном плаще? – переводя взгляд с одного лица на другое, спрашивал я, – она искала мальчика в рыжей, лохматой шапке, – добавил я и вдруг осёкся…

Конечно же никто её не видел… Да и видеть не мог…

Но вот только я убеждён, что это была моя мама… Мой ангел-хранитель… Добрый и очень сильный, как сказала мне та цыганка. И искала мама меня. Того самого мальчика в рыжей шапке. Которого она снова чуть не потеряла, потому что он и сам почти потерял себя…

…С того самого дня, я не выпил ни капли спиртного. Я знаю, что ничего не происходит случайно. И для чего-то я был оставлен на этой земле. Значит, миссия моя на ней ещё не окончена.

Два года назад мне удалось вернуть мою семью. Сейчас мы с женой ждём ребёнка. Уже известно, что это будет девочка. Я почти уверен, что она будет похожа на мою маму. Ведь теперь я очень хорошо помню её лицо…