Читать книгу Се, стою у двери и стучу - Лариса Розена - Страница 10

Жили да были в далеком заброшенном селе Струженка два брата простеца Иванушка и Николушка. А с ними – матушка их Ульянушка, добрая, мягкая. О-о-о-ох, как тяжело одной женщине на Руси поднимать мужичков-сыночков. Да еще-то в глухой деревеньке, без твердой опоры. Сама и на огороде, и у плиты. А ребятишки на редкость резвые, шаловливые. Отругает, бывало, за проказы, накричит, а зайдет в каморочку, да и заплачет, запричитает:

– Зачем я сиротин ругаю? Прости глупую, Господи!

Как устоишь тут перед такой незлобивостью? Однажды в очень холодную зиму не хватило у них дровишек, печь не топлена, холодно, люто. Детишки навернули на себя все, что могли. И превратились в старые валенки, не поймешь, где глаз, где рот. Тут Николенька и исчезни. Час нет, второй. Пришел с шумом:

– Мамань, топи печь, дровами разжился…

– Где взял-то?

– Да собрал.

Не сообразит матушка Ульяна, радоваться или плакать. А на следующий день еле приполз домой Николушка в синяках весь, будто свекольным соком разрисованный. Мать закричала, а он пробурчал под нос:

– Нечего горланить! Дрова-то не задаром брал, за лупку…

Улыбнулась Ульяна, ничего не сказала. Только лицо вместо белого пепельным стало, да глаза уже более не смотрели прямо.

Но не всегда были горькие дни. Соседи пожалели и к Рождеству, когда есть уже было нечего, гусем поджаристым угостили. Вот был праздник у ребят! Они не могли дождаться обеда. И когда матушка усадила за стол, стали так усердно молиться Господу, что она невольно развеселилась:

– Ешьте сколько хотите.

– Ох, мамочка, спасибо!

Корочка, блестящая, заманчиво волнующая, переливалась нежно-коричневым очарованием. Она заполняла собой все, необыкновенно ароматная, волшебная. Да и мясо было на удивление вкусным. Казалось, смысл жизни в этот миг заключался в знакомстве с кусочком, который положили в миску Николаю. Он хрустел шкуркой, заглатывая сок ароматной пищи, шумно сопел, всем существом показывая свое счастье.

Иванушка рассмеялся:

– Мама, а паровозик-то далеко летит, парами пыхтит, если жару не прибавим, не поспеем.

Ульянушка задумалась. Кусок в рот не шел: не отнимать же у детей последнее, даровое? Сынишка подошел к ней с гусиной ножкой, погладил любовно по плечу и протянул:

– Ну, попробуй разок! Вкус-но!

– Спасибо, родной, не хочется…

Вот так и росли несчастные, а может, и счастливые дети. Все блаженненькие у Самого Господа на особом счету. Любит он их, жалеет, оберегает от злых людей и горьких обстоятельств. Так и жили, не поймешь – откуда сыты, не сообразишь – где одеты. Учиться в школе они не смогли, осилили только 3 класса. А больше – нет. Ну, заколоти их, а таблицу умножения понять и запомнить не могут. Иванушка даже плакал во сне:

– Не могу, не буду, не понимаю.

И матушка Ульяна отступилась от них:

– Видно так Богу угодно, – пригорюнилась она, махнув рукой.

Примечать стали, что хоть дети и переростки, а играют с малышами, смеются, говорят, словно и сами мальцы юные. Смекнули в чем дело: или Бог обделил, или отметил. Взглянет, бывало, Иванушка на кого-то и скажет что-то вроде про себя, а завтра или через месяц у человека-то все и сбудется…

Подросли, нигде не работали, только если подрабатывали за тарелку супа, кусок хлеба. Что давали с собой унести, приносили домой, делили на всех.

Вскоре Ульяна распрощалась с миром, оставив деток-переростков горевать свою долю одних.

Неподалеку, в деревне Кромово, церквушку поставили. И стали братья ходить туда и, будто Ангелы, молиться. Шумит, бывало, народишко. А они-то стоят у амвона, с места не двинутся, смотрят на иконы, словно Бога зрят, и улыбаются. Ни дать, ни взять – дети Божьи. Не понимал никто – что за тайну в себе носили они. Но догадывались – блаженное юродство – выше всех подвигов у Господа. Ванечка маленького роста, худенький воробушек, заросший щетиной, точно щеткой, глядел всегда прямо, ясно, не моргая, и, здороваясь первым, радостно протягивал руку со словами:

– Здравствуй, друг!

Умер он внезапно. Шел из одного села в другое. Уснул на пригорке и забрали его незлобивую душеньку Ангелочки. Нашли – лежит, улыбается, как бы сон чудный видит. Так с этой небесной улыбкой к Богу душа и отлетела. А кругом ромашки цветут, на длинных, тонких ножках, шейками покачивают, будто сочувствуют. Запах меда, клевера голову пьянит, жук майский лапками перебирает, и кажется, не умер Иванушка, а уснул. Незаметно, тихо, целомудренно, как и жил.

Похоронили братца, после занемог и Колюшка. Жалостливые сельчане старались лечить его. Да где там. Лежит на лавочке, молчит, тоскует, стало быть, по своим. Но удивительное дело, почти перед смертью сходил с Божьей помощью в храм соседнего села, причастился.

И не стало Николушки. И вновь добрые люди нашлись и похоронили. Так трава вешняя взойдет ранней весной, попитается летними дождями, погреется теплым солнышком. А к осени – глядишь, и нет ее, в житницу попала…

Стали примечать сельчане: кто посидит на могилке братьев, вроде здоровей становится, печали уходят, заботы тяжелые решаются. Начали чаще к ним ходить, вспоминать с нежностью, просить у Бога через них защиту. Так тропочка и не зарастала, ведущая из села к братцам на кладбище. Может, Господь по их молитвам и давал благодать людям, а может, зло наше уходило, и души, уставшие от жизненных бурь, искали примирения с Самим Господом…