Читать книгу Се, стою у двери и стучу - Лариса Розена - Страница 6

Поэзия сумерек, позднего вечера, ночи. Печальные темы ее. Она любит их за невысказанную грусть, боль увядания, сентиментальную и безответную незащищенность. Ей нравятся разливы дождя, точно водянистой акварелью, расписывающие стекла окон, заманчивые огни оживающих зданий, они являются для нее маяками жизни. Дорого все эфемерное, хрупко-исчезающее. Сколько утонченно – изысканной поэзии в сумерках вечера и ночи.

Почему-то взгрустнулось. Когда остается одна, читает, мечтает, слушает музыку или играет сама. Тайно любит все русское… Русское… А живет далеко от родной России… Каприз судьбы. Включила магнитофон, старые записи. Музыка «Лебединого озера» Чайковского – упоительно полнокровна и прекрасна… Да, он сентиментален, этот Петр Ильич. И хочется сказать ему спасибо, хоть его уже давно нет в живых, за его совершенную, милую, родную сентиментальность и напевность… О, сколько кантиленности в русской классике: Глинке, Римском-Корсакове, Калиникове, Мусоргском, Рахманинове…

Смахнула выбившуюся прядку волос, задумалась. Когда никого нет рядом, она щеголяет в длинном русском сарафане с вышитой батистовой рубахой. Поглаживая волосы, рассеяно подошла к зеркалу. Красивая, грустная женщина с удивительно мягким глубоким взглядом. Старинный сарафан был к лицу, преображал, будто она становилась простой девушкой, не знающей тягот, забот, славы, почестей и… грусти…

И кажется ей – она в России… А сегодня вышла в поле к своему суженному в ярком наряде, с кокошником на голове, длинными-предлинными серьгами, множеством бус на шее. Есть даже монисто. Только что испеченный ржаной хлеб пахнет так вкусно, что хочется отломить и попробовать. Парное коровье молоко в глиняном кувшинчике, будто дымится…

Нет ни самого высокого титула, ни парадных нарядов, ни дорогих украшений. В мягких сафьяновых сапожках, красном длинном сарафане она похожа на женщин с полотен художника Тропинина. Чистые спокойные линии, ясные, умиротворенные глаза, лучистые и напевные…

Светит солнце, перекликаются перепела во ржи. Идти легко и приятно. Она весело поет что-то о доле русской женщины, о любимом, о своей дорогой России. Капельки бисеринок обрамили лицо. Замерла, поставив ношу на землю. Обмахнула лицо рукавом кипельно-белой, разукрашенной гладью, рубахи. Изумилась гомону птиц…

Он сам подошел к ней, завидев издали. Молодо блестя глазами, поднял хлеб с молоком. Устроились прямо в траве, расстелив льняную скатерть. Ел с аппетитом. А она – любовалась.

Душа заходилась от счастья…

Эх, разве перескажешь красоту этих русских полей, солнца, воздуха, сочно-нежной зелени?

«Милое Подмосковье! Как люблю я тебя мягким, тихим летом, разжиженным серебряными дождями, робким чистым солнцем, холодной водой в прудах. И воздух там острее и мысли свободнее, и сердце поет, как соловей на свободе – в полях, дубравах, рощах…

А если парит жаркое лето? Солнце, преломляясь в зелени, отсвечивает ста тысячами жарких солнц. Зелень, отражаемая воздухом, разлетается с еще большим количеством света и жаркости. И пламенная, изумрудно-праздничная яркость мощными потоками счастья множит саму жизнь…»

Какие-то неясные звуки вернули к действительности. Нехотя сдернула дорогие сердцу наряды… Убрала. В руках оказалось «Лето Господне» любимого Шмелева. Не читалось. Что это? Потянулась к листку. Верлибр1. Чей он, откуда? Всмотрелась:

Ты – самая знатная матрона,

Нет тебя краше, образованней и богаче.

Но я, разорившийся патриций,

Промотавший свое состояние

На веселье, вино и друзей,

Обожаю тебя!

Мы – неравны.

Разве ночь может любить день?

Но она любит.

И совсем зачахла в тоске

По свиданию…

О, прекрасная, пою тебе

В тысячный раз эти восхищенные строки.

Но ты, суровая,

Не слышишь.

И внимаешь мадригалам придворных поэтов.

Зачем тебе самоучка?

Но я – люблю,

А значит – надеюсь,

Верю, ты поймешь, как я

Красив и доблестен,

Бесстрашен и отважен.

Но, главное, предан до последнего дыхания!…

Печально улыбнулась. Как просто и легко можно жить, не думать, не тосковать о далеком и родном… кружиться…

Больше ничем не хотелось заниматься. Душа просила молитвы. Тихо, чтобы не нарушать благостного состояния, проскользнула в молельную. Затеплила лампадки и бросилась на колени перед скорбно мерцающими в темноте иконами. Слова, легкокрылыми птицами, вылетали из сердца и ложились к престолу Предвечного. Она молилась за себя, Россию: «Господи! Пошли ей силы выстоять во всех испытаниях. Господи! Поддержи! Только Твоей благостью жива страна, выведи целой и невредимой из всех искушений!»

Очень любит молиться по Псалтири. С губ полились благоговейные стихи пророка…

Сегодня спать она почти не будет. Поправляет фитильки у лампадок, всматривается в лики святых… Вот они – Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Тихон Задонский, Феофан Затворник. И сердце потянулось к русским святыням: В Троице-Сергиеву Лавру, Дивеево, Оптину, Задонск. Простоволосой, босоногой. Святая Русь, колокольный перезвон, напевные печальные песни странников… Тихое умиротворение от святынь… Открылось и затрепетало сердце: «Господь, как Ты прекрасен тем светом просветления, что даришь в часы откровения с Тобой! Всевышний, как чарующи моменты тихой задумчивой грусти, скорбного презрения к своим грехам, желание стать лучше и чище. Это понимание суетности всего мирского и временного, озарение и благодать, которые проливаешь Ты в душу, словно бальзам… Как успокоительно время молитвы-разговора с Тобой – в церкви ли, дома. И чувствуешь, ничто не сравнится с Твоей благостью и любовью, что посылаешь Ты мятущемуся сердцу…»

Истомленная душа вновь обрела благодать, тишину, надежду и просветление…