Читать книгу Се, стою у двери и стучу - Лариса Розена - Страница 19

Я познакомился случайно с поэтом, писателем и… священником в одном лице. Случаются сочетания: экономист и писатель, философ и писатель. Но священник и писатель – удивительно! Что такое вообще быть писателем? Это быть богемным, безалаберным во всех других делах, кроме основного… Чуть-чуть с сумасшедшинкой. Чуть-чуть серьезным. Но главное, чтоб душа пела помимо твоей воли… Хочешь, не хочешь, а она поет! Не зажмешь, не укутаешь чем-то непроницаемым…

Творить, создавать, кто же это может? Баловни Божии, тонкие, изысканные люди, но к тому же и образованные прекрасно. Писать стихи, прозу… Разве перед этим не следует научиться понимать музыку, живопись, чтоб колорит и насыщенность создаваемого были свежи и гармоничны? Необходимо изучить все виды искусств, перечувствовать, слиться с ними, и наконец, лепить свое, трогательное и живое… И тогда откроются тайны сокровенного. Запоет трепетными переливами звук, оживет музыкой цвета живопись, заволнуют пластичные, текущие линии скульптуры… Поразит закат или даже занудный дождик своей поэтичностью и домашней уютностью…

Итак, мы переписывались. Считал его очень образованным человеком. Ждал писем, как ждут улыбку солнца, тихий говор ручейков от подтаявшего снега, робких березовых почек, музыки ветра, воздуха, гармонии неба, земли, единения их с человеческой душой. Письма мне присылал осенний ветер, передавал запыхавшийся почтальон, прочирикивали воробьи. Такое было, когда я долго ждал желанные строчки. А если они не задерживались, их приносил Ангел-Хранитель, и складывал мне прямо в сердце. Тогда я садился и читал. Перечитывал, и все повторялось вновь… Как интересно получать письмо! То оно заключено в квадратный конверт, то в замысловато-продолговатый. Значит, есть некто, кто думает, заботится, сопереживает тебе.

Если долго не получал весточки и ветер занимался другой работой, и воробьи уставали в поисках насущного хлеба, и почтальон не спешил с разноской, я переживал. Как и мой друг, я писал стихи и рассказы. И надумал познакомить его со своими сочинениями. Прочитав их, он отреагировал резко. Показалось – обрушились все высоковольтные линии и телефонные провода вокруг. Воздух напитался злым, колючим холодом. Всего меня знобило и выворачивало. Я очень нервничал. Меня удивляло: и то, что он не дает мне право на индивидуальность, подчиняет своим взглядам. И, наконец, нетактичен. Ведь можно было бы сказать: «Мне не нравятся твои вещи». Он говорил: «Сочинения твои – банальны, избиты, неинтересны». Ну можно ли говорить слепому, что он – слепой, еврею – еврей, хромому – хромой? Нет. Все человеческое возмущается суровому. Как не понимает знакомый – мои сочинения были для меня детьми. И даже хромоногий или одноглазый уродец – тоже жив и имеет право дышать, видеть, если рожден, существует…

И еще, привыкнув к однообразному уединению, испугался я власти нового чувства – ждать, читать, мечтать. И захотел выкорчевать его из сердца, вырвать, чтоб не смотреть каждую минуту в письменный ящик, не волноваться. Такие мысли дурманили, бились в голове сильным штормом. Постепенно этот хаос переполз в сердце, раскалив злостью и неприязнью. Я собрал все письма моего друга и сжег. Злорадно помешивая пепел, наслаждался уничтожением. Огонь мгновенно пожрал, брошенное в него. Он радовался, визжал, облизывался, кричал: мало! Бумага весело потрескивала. «Будущие письма тоже буду сжигать, – горько размышлял я, – порываю с ним, все, конец!»

Сначала казалось – пламя быстро обуглило и уничтожило бессмысленную проблему. Покой, тина, забвение обволакивали сердце. Как больно и трудно дались они мне. Но я их завоевал. Держу в своих уставших руках и наслаждаюсь ими каждой клеточкой исстрадавшейся души. Она действительно надорвалась от переживаний и не может вмещать все новые и новые. Замерзла и не желает оттаивать для жизненных сражений и бурь…

Но вскоре понял: что-то сломалось во мне. Ждал все- таки письма, но с некоторой ленью, высокомерием, неохотой. Начал догадываться – я не прав. Как нам, оказывается, не нравится ни в какой ситуации, что бы нас учили. Никогда и нигде. А может, приятель из хороших побуждений делал мне замечание? И, возможно, он заболел и некогда даже ответить. Долго я не получал ни строчки. Понял: Бог наказал меня за мой гнев и несправедливость. Я начал волноваться, переживать. Ждать. Забыл свое обещание все уничтожать. Каждый день заглядывал в письменный ящик – ничего. Он напоминал гроб. Да, да, наша дружба умерла, сгорела в том заключительном безумии. И ощутил – жизнь без этих писем становится невыносимой, тоскливой, мучительной. «О, что же я натворил?!» – рыдало сердце, сжавшееся в несчастный комочек. Выйдя на улицу, успокоиться и погулять, удивился. Грусть окрасила небо в синий цвет, солнце подсветило ее. Она стала нежно-голубой. Надежда подернула ее розовым туманом. И она рассеялась.

Вспоминал я своего приятеля сквозь призму расстояния. Зажглось сердце теплом и нежностью. И стал представлять его добрым и заботливым. Тонкие нити протянулись от него ко мне при этом воспоминании и сердце застучало быстрее, душа поверила. И захотел я теплой весточки от него…

Вечером слезно просил у Господа прощение за пренебрежение к моему знакомому. Обращаясь к Богу, обещал дорожить другом, если Всевышний вновь подарит его мне. И радость, наутро нашел конверт! Он был продолговатым, красивым, веселым. Я понял – не попроси прощения, не дождался бы ответа…

Надумав, поехал за покупками на рынок. Он шумел морем, штормил прибоем новых толп, отливом удовлетворивших свои желания… Когда я выходил, почти выплывая от туда на волнах разговора, шума, суматохи, услышал слепого скрипача – нищего. Играл, пел, надрывался. Положив в его чашу монетку, с благодарностью прошептал, сквозь слезы восторга и изумления: «Спасибо, Господь, за Твою награду. Я тоже должен кого-то отблагодарить». Слезы души все рвались и рвались. Успокоившись, приехал домой и вновь занялся перечитыванием весточки, которую получил от нового друга.

Вот так и ждут письма долгими зимними днями и вечерами, когда уже, казалось бы, нет никаких радостей от внешнего мира…