Читать книгу Волчий фьорд - Лариса Шушунова - Страница 5

***

Шёл третий день праздника. Из открытой двери торчала вершина йольского ствола, основание которого пылало в очаге. В воздухе стоял терпкий запах хвои – дом украшали еловые лапы с развешанными на них деревянными и меховыми игрушками. Во дворе пылал огромный костёр, его отблески затевали пляску на снегу, выхватывая из тьмы то бревенчатую стену, то заснеженную ель, то чьё-то разгорячённое брагой и пляской лицо…

В дни празднования Йоля мир будто надевает одежды изнанкой наружу. Целомудренные жёны начинают целовать всех мужчин без разбору. Разумные мужи мечут за пиршественным столом обидные речи, на которые не принято обижаться. Дети наряжаются троллями, хюльдрами, лесными зверьми, дурачатся и кривляются, представляя страшное смешным.

Рагнвальд играл в догонялки с маленьким Иваром, сыном рабыни Валльбьёрг, когда с дернистой крыши на него сорвалось что-то тёмное и довольно тяжёлое. Он едва успел увернуться – по снегу покатился мохнатый клубок. Мальчик схватил зверя за ногу и хвост и… вытряхнул из волчьей шкуры хохочущую Гудрун, дочь Скегги хёвдинга, воспитанницу Бьёрна! Подхватив и снова напялив шкуру на себя, девчонка встала на четвереньки и закричала нарочито грубым голосом, насколько способен ребёнок подражать свирепому рычанию:

– Я волк Фенрир – пожиратель Солнца!

И вцепилась подростку в ногу.

– Ох, не ешь меня, Фенрир Волк! – Подыгрывая ей, с притворным ужасом завопил Рагнвальд. Он задрыгал укушенной ногой, изображая нестерпимую боль.

– Это она тебя закинет на сарай? – Подзадорил его Асмунд.

Рагнвальд обернулся, чтобы ответить достойной шуткой… Но заметил краем глаза Альдис, держащую в руке увесистый снежок. Её серо-зелёные глаза задорно сияли из-под пушистой лисьей шапки. Она смотрела на играющих детей и подростков, словно раздумывая: в кого бы залепить. Сама ведь ненамного старше нас, невеста!

– Давай завтра потешим Всеотца на поединке! – Крикнул он Асмунду так, чтобы Альдис слышала.

Поединки во славу богов – тоже привычная йольская забава. Тешатся ими на тупых мечах, либо обматывают клинки тряпками, чтобы не ранить противника…

Сын и воспитаник Трюггви Мудрого были ровесниками и примерно одного роста. Асмунд казался кряжистее, но тоже держал меч обеими руками. Взрослые выстроились в кольцо вокруг двоих подростков. Холодное солнце играло на мечах, звеньях кольчуг и медных умбонах, блеск резал глаза. Рагнвальд выжидал, не желая наносить удар первым, чтобы не открыться, не лишить себя защиты…

Но вот показалось: Асмунд сорвался. Меч Рагнвальда дрогнул – перехватить движение.

– Что задёргался?

Издеваться изволит Асмунд? Ладно, кто-то же должен начать… Он и не успел заметить начало движения противника – руки сами отбили удар, нацеленный по ногам! Вот это да! Он и не ожидал от себя такой прыти… Перевёл дух…

Преждевременная радость! Ключица на миг онемела. Таким же ударом, только нанесённым отточенным клинком и в полную силу, опытный боец разваливает тело врага от плеча до паха. Рагнвальд невольно шагнул назад. Бьёрн, судивший состязание, поднял руку, но Рагнвальд будто не видел. Как примириться с таким досадным поражением?

– Стой!

Старый хирдман был прав: в настоящем бою после такого удара второго уже не понадобится.

Но невозможно же остановить меч на середине замаха!

Асмунд увернулся, даже не сдвинувшись с места – просто переместил вес тела с левой ноги на правую… и сила собственного размаха вкупе с тяжестью меча увлекла Рагнвальда за собой – заставила кувыркнуться через бедро противника и под смех хирдманов ткнуться лицом в издевательски-яркий снежный блеск!

Хохот, выкрики:

– Ты что, плохо ел с утра?

– Да тебе не боевой меч надо дарить, а деревянный!

– Поучись ещё пару зим!

Среди смеющихся были его отец и брат. Подросток молча вышел из толпы.

За корабельным сараем он сел на бревно. Снял шлем и войлочный подшлемник, подставил ветру взмыленный лоб. Из-за сарая доносились звуки арф и бубнов, голоса, славящие Солнце и животворящие силы земли. По ушибленному плечу расползалась тупая боль. Как теперь показаться на глаза тем, кто видел его глупое падение? И брат был среди них! И уж Альдис наверняка об этом узнает. А он даже отшутиться не сумеет в ответ. Тогда они скажут: зря тебя учили биться на мечах, равно как и наносить незримые удары острыми словами!

Мальчик даже не обратил внимания на скрип снега, и чьё-то лёгкое прикосновение застало его врасплох. Он резко обернулся… И чуть не свалился с бревна: перед ним стояла Альдис! Она улыбалась, в глазах её плясали искры, крупные зубы блестели. Ему захотелось вскочить и убежать – туда, где бы никто его не видел. Сердце раскачалось в груди, сбивая дыхание. Но тело будто прилипло к бревну, и ноги не слушались. Что же, она так и будет стоять над ним, а он – молча плавиться под её взглядом?

– Пришла посмеяться надо мной?

Это была едва ли не самая длинная речь, которую слышала от него Альдис за всё это время.

– А ты не пробовал сам посмеяться над собой? – Нашлась она с ответом. – Попробуй! Тогда чужому смеху не останется места.

Рагнвальд уставился на неё, пытаясь понять смысл этих слов. Во взгляде Альдис светилось доброжелательное веселье, но не обидная насмешка.

– Пойдём в дом, сын хёвдинга.

Рагнвальд вспыхнул: кто она такая, чтобы ему указывать? Но в её голосе звучало не властное требование, а, скорее, просьба маленькой девочки: мол, не оттолкни меня. Он медленно и нехотя поднялся…

В доме никого не оказалось. Со двора доносились приглушённые звуки веселья. Альдис усадила его на лавку, заставила снять полушубок и рубашку. Он настороженно смотрел на невесту брата, всё ещё ожидая подначек. Но как всё же это приятно, когда она рядом, и никто не мешает наслаждаться видом раскрасневшихся щёк, прикосновением горячих пальцев!

Скрип двери заставил его отпрянуть. Морозный воздух ворвался в дом. В дверях, чуть не подпирая затылком притолоку, стоял Сигмунд.

Впоследствии Рагнвальд даже не мог вспомнить слова, брошенные братом. Его как будто огрели по голове рукоятью меча. И шутка была совсем не злой, когда же он научится отбивать стрелы подобных насмешек щитом находчивости? Что-то про пустяковый синяк, на который парень не должен обращать внимания – ну разве для того, чтобы лишний раз отдаться на милость ласковых рук. Глупо обижаться на такое, если вдуматься. Но оскорблённому подростку было не до того, чтобы вдумываться…

– Счастье твоё, что ты мой брат! – Выкрикнул он, и, схватив рубашку, выскочил во двор как был – в одних штанах. Сигмунд недоумённо посторонился.

Надев за дверью рубашку, Рагнвальд побежал на звуки музыки и веселья. Первое, на что упал взгляд, была молодая красивая рабыня по имени Валльбьёрг, мать Ивара. Она как раз ловко увернулась из-под распростёртых рук ловившего её хирдмана, чьи глаза закрывала шерстяная повязка. Рагнвальд устремился наперерез, тоже раскрыв руки для объятий. И Валльбьёрг, удирая от незрячего преследователя, в них как раз и угодила. Рабыня засмеялась и упёрлась в его подбородок крепкими ладонями в мокрых рукавицах, делая больше вид, что пытается оттолкнуть. Он с трудом, но всё же одолел сопротивление её рук, пртисиснул к себе и смачно поцеловал в губы. Затем отпустил и бросился целовать другую рабыню, совсем молоденькую, на две зимы старше себя. Зверь, живущий в нём, царапался и рвался наружу…

С этого дня Рагнвальд искал любой возможности взбесить брата и вызвать на драку. Тот в ответ лишь посмеивался, чем доводил мальчика до исступления. И только однажды, когда Рагнвальд бросился на него с кулаками, ответил коротким, резким ударом. Мальчик успел лишь заметить, как мелькнул перед глазами кулак с крупными костяшками… И всё-таки он устоял на ногах, благодаря стене сарая, в которую врезался затылком. В глазах потемнело, из носу потекло. Он не вытирал кровь. Просто стоял, глядя на расплывающиеся по снегу красные пятна. А потом перевёл взгляд на Сигмунда, зарычал и снова бросился в драку.

Позже он долго сидел на бревне, прикладывая снег к разбитому носу. Вокруг валялись красные слипшиеся комья, но кровь всё ещё текла. Руки дрожали, было и больно, и весело, и любопытно. Так не учат зарвавшихся сосунков. Так разговаривают с мужчинами, в которых видят соперников. Это хорошо. Значит, брат его уважает.

Мальчик не обратил внимания на лёгкий шум, и прикосновение чьей-то руки застало его врасплох. Он поднял взгляд… Альдис! Солнце плавилось в её распущенных волосах, выбившихся из-под шапки, глаза смотрели виновато. Он вскочил, прижался к стене, зло глядя на неё.

– Больно? – Спросила она и протянула руку с намерением не то вытереть кровь, не то потрепать по голове. Старшая сестра, жалеющая неразумного мальчишку.

Рагнвальд мотнул головой, довольно грубо отбросив её руку. Пусть трусов жалеют! А он, который в свои тринадцать зим вызвал на драку взрослого мужчину, заслуживает другого к себе отношения, даже если и проиграл… Вот что он хотел сказать. Но не смог. Дыхание перехватило, глазам стало жарко и больно.

Подросток ещё отчётливо помнил прикосновение материнских рук. Они были крупнее этих и гораздо сильнее. Они дарили тепло и вселяли доверие к миру, обступившему со всех сторон родной дом. Она умерла, когда ему было пять зим. Ему вдруг захотелось уменьшиться, стать снова беспомощным малышом, уткнуться в материнский передник…

Он оттолкнул Альдис и бросился бежать, чувствуя, что к горлу подступают слёзы, которые не смог вышибить из него кулак брата.

– За что ты его ударил? – Донёсся вечером сердитый шёпот Альдис из-за перегородки. – Он же намного младше и слабее тебя.

Рагнвальд перестал ворочаться, задержал дыхание. Неужели она сердится? Вдруг сейчас возьмёт и скажет Сигмунду: я вовсе не тебя люблю!

– Просто хотел поучить владеть собой и защищаться – Невозмутимо отвечал Сигмунд.

Ответ юной женщины заставил подростка прикусить палец:

– Напрасно ты это сделал. Ему это не прибавит ума, а ты мог бы и проявить выдержку.

Он ещё какое-то время слышал затихающий шёпот, вскоре перекрытый скрипом кровати, тяжёлым дыханием и нежными стонами. Перед глазами плыла темнота. На душе было пусто.

На следующее утро он встал с ощущением всё той же пустоты. Нос распух и сильно болел, но зато зверь вернулся в своё логово и сидел тихо. Мальчик спокойно оделся, вышел во двор…

Первое, что он увидел, была знакомая фигура в шубе, спешившая по свежевыпавшему снегу через двор к коровнику, из которого неслось жалобное мычание.

Он пошатнулся и прислонился к стене дома. Это уже не просто зверь, а прямо какой-то дракон, сжигающий нутро! Ещё сильнее, чем раньше, захотелось броситься на Альдис – прямо там, в коровнике, повалить на земляной пол, разорвать одежды, вжаться всем телом в неё – голую, тёплую, беззащитно-хрупкую, притиснуть покрепче к себе, и гладить, мять её маленькие нежные груди, живот, бёдра… И пусть Сигмунд потом убивает его сколько хочет…

– Рагнвальд!

Жёсткая рука отца схватила его за плечо. Мальчик обернулся.

– Ты уже прошёл посвящение и можешь считаться мужчиной, – произнёс Трюггви Мудрый, прищурив и без того суженные глаза, доставшиеся ему в наследство от бабки гваннского рода. – Вижу, пора тебе отведать напитка Фрейи. Сегодня ты получишь рабыню по имени Валльбьёрг. Но про Альдис забудь. Она не твоя.

– Я не хочу… рабыню. – Произнёс подросток низким сдавленным голосом, тяжело дыша.

– Видно, слабо Сигмунд врезал тебе. Мне, что ли, добавить?

Рагнвальд стоял, шатаясь как пьяный, и ничего не видел, кроме Альдис, хотя смотрел на отца…

– Вам же вместе с Сигмундом ходить в походы, прикрывать друг друга щитами! А ты что творишь – до братоубийства его довести хочешь?

– Пусть убивает. Мне всё равно без неё нет жизни…

На этот раз голос был по-девчоночьи тонким. Такое часто теперь случалось на тринадцатой зиме его жизни: голос взрослел вместе с ним, становясь то низким и хриплым, то писклявым и пронзительным, как у молодого петуха.

– Да пойми, – встряхнул его отец, – она тебя не любит! Какой же ты мужчина, если позволяешь женщине взять над собой такую власть?

Рубанул в сердцах рукой воздух и пошёл в дом.

Рагнвальд молча смотрел отцу вслед. Она тебя не любит… Он и сам это знает. Но для чего тогда жить, если нет надежды? Почему мужчине можно иметь столько жён, сколько он сможет содержать – вон у Бьёрна Сигватссона их три! – а женщине иметь хотя бы двоих мужей нельзя? Тогда всем было бы хорошо. И Сигмунду не пришлось бы убивать его, а ему – Сигмунда. Это ведь страшнее страшного, когда брат убивает брата. Как поётся в старинной песне, каждое братоубийство приближает день Рагнарёка.

Всё утро подросток колол дрова, будто срывая зло на безответных поленьях. На самом деле он следил за дверью запертого сарая. Просить ключи у отца он не стал, потому что тот сразу заподозрил бы неладное. К счастью, долго ждать не пришлось: заскрипел снег под торопливыми шагами Валльбьёрг, идущей к сараю с большой связкой ключей. Отец доверял ей, потому что она была самая разумная и бережливая из всех рабынь. Дверь сарая со скрипом отворилась.

Услышав за спиной шорох, молодая женщина резко обернулась. И тут же заулыбалась и стала приглаживать волосы, поправлять на себе меховую безрукавку. Наверняка она уже знает о решении отца – вон как охорашивается! Рагнвальд окинул взглядом её густые русые волосы и крепкое тело… Рабыня – она и есть рабыня. Прямо тает, словно воск на огне, от желания угодить господину! Наверняка уже вообразила, что он собирается заломать её прямо в сарае. Да, это не то, что гордая Альдис, которая проходит мимо него, как мимо тени от лавки – ради такой женщины можно схватиться с богами, не только с братом!

– Мне лыжи нужны, отойди. – Процедил он сквозь зубы, не глядя на женщину.

– В лес собрался? – Разочарованно протянула та.

Не твоё дело, хотел ответить Рагнвальд, но сообразил, что такой ответ может быть передан отцу и вызвать у него подозрения.

– На охоту…

Рагнвальд достал широкие лыжи, подбитые оленьим мехом, проверил, крепки ли ремни, вынес и спрятал их в поленнице, прикрыв дровами.

За столом он сидел тихо, избегая встречаться глазами с братом: пускай думает, что я признал над собой его первенство. Дождавшись окончания обеда, взял пару ячневых лепёшек и кусок оленины, завернул в тряпку и положил в мешок.

Он проделал всё это без суеты, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Снял со стены лук, проверил натяжение тетивы. На охоту собрался, что тут такого? Не в первый раз.

Только раб мстит сразу – гласит старинная пословица – когда гнев и обида слепят очи. Свободный человек знает: месть созревает медленно. Гнев, обида, горечь должны перебродить в душе, прежде чем смертоносный напиток достигнет необходимой крепости. Иногда месть вынашивают годами.

Ульвафьорд, в горловине которого находился двор Трюггви Мудрого, получил своё имя из-за скалы, издали напоминавшей волчью морду. Белая нитка, тянущаяся по серому граниту, вблизи представляла собой мощный водопад. Он назывался Ульвтар – «Волчьи слёзы». Скала хорошо была видна из Висгарда, хотя идти до неё по суше пришлось бы не менее двух дней.

Солнце ещё озаряло окрестные горы. Покрытые снегом вершины отвечали на взгляд единственного ока золотисто-малиновым сиянием. На крутых спусках Рагнвальд ставил лыжи на внутренние рёбра носами друг к дружке и давил на них пятками, чтобы уменьшить скорость. Так было удобнее объезжать стволы и камни. На открытых и пологих склонах он с силой отталкивался палками и, согнувшись, нырял в потоки встречного ветра, холодящего лицо. Казалось, ещё миг – лыжи оторвутся от земли, превратятся в крылья и понесут его над вершинами сосен, над белыми склонами – туда, в малиновые клубы облаков, в ярко-синие просветы…

Когда его хватятся, он будет уже далеко. Очень далеко. Валльбьёрг скажет: ушёл на охоту… Пусть-ка поищут, побегают за ним по лесам!

Поднявшись на один из холмов, Рагнвальд остановился. Что такое? Он вроде знал здесь каждое дерево, каждый валун, каждое болотце в низинах между горами. Он знал следы животных и легко умел читать руны леса. Но всё его представление о мире внезапно разбилось о частокол сосновых стволов, сквозь который сияло снежное полотно какого-то незнакомого озера! Которого здесь раньше никогда не было! Он подъехал вплотную к самому обрыву.

Нет, это было не озеро. Внизу, в каменной нише, лежал родной фьорд! Вдалеке Рагнвальд увидел высокую скалу, напоминающую палец великана, высунутый из воды. Она так и называлась: Каменный Перст. По ней рыбаки в море определяли близость берега.

Не может быть! Конечно, Волчий фьорд тянулся на многие дни пешего пути, извиваясь и петляя между горами, но здесь, по подсчётам Рагнвальда, должен быть один лес!

Подросток стоял, глядя на сияние снежного полотна. Правая рука зашарила у шеи. Не иначе тролли морочат его, они умеют отводить людям глаза. Нащупав кожаные шнурки, Рагнвальд вытащил из-под полушубка молоточек Тора и волчий клык, выкованный из железа – родовой оберег, доставшийся ему от прабабки. Пусть нечисть видит и не думает, что он беззащитен! Затем всадил палки в снег, развернулся, и лыжи понесли его под гору.

День уже начал отступать под натиском ночи. Тени отвоёвывали всё больше пространства. Огромная, как пасть Фенрира Волка6, туча нависала над алым диском. Разгорячённый быстрым бегом, встревоженный неожиданной переменой в мире, мальчик не ощущал холода. Взобравшись на очередной холм, которым уже давно был потерян счёт, он громко выругался: сквозь деревья белел навязчивый просвет! И точно: вдали Рагнвальд увидел склон, по которому змеилась нить замёрзшего водопада Ульвтар. А вот и лыжный след – его собственный! Фьорд играл с мальчишкой, точно лесной кот со своей жертвой.

Рагнвальд передёрнул лопатками и снова выругался, помянув ведьм Железного Леса и козни Локи: пусть, мол, тролли не думают, что я испугался! Детский дрожащий голос выдал его с головой. Если горные великаны следят за ним, то наверняка надорвали животы со смеху. Он снова всадил палки в снег и повернулся к фьорду спиной. Но склон уже залили сумерки, скрыв от взгляда пни и камни, съезжать по нему было опасно.

Пришлось развязывать лыжные ремни. Пальцы дрожали и плохо слушались. Держа в одной руке лыжи, а в другой – палки, он начал спускаться, проваливаясь по колено в снег. А ещё лук за спиной, как же он мешает, цепляясь за ветви! Теперь ему стало по-настоящему страшно и очень холодно, однако излишняя спешка могла привести к гибели.

Слава богам, склон остался позади!

Какое-то время Рагнвальд двигался по ложбине, разделяющей возвышенности, но это оказалось не так легко. Лес в низине был густым, снег – более глубоким. Он даже на лыжах умудрялся проваливаться по щиколотку. Еловые лапы свисали до земли, и кое-где Рагнвальду попадались следы раздвоенных копыт. Впрочем, кабанов он не боялся… Кабаны – что! Он успеет выскочить из лыжных ремней и вскарабкаться на какой угодно обледенелый ствол. Вот встреча с троллем ничего хорошего не сулит тому, в чьих жилах течёт горячая кровь.

Продравшись сквозь ельник, Рагнвальд снова вышел к открытому склону и мельком глянул на запад: солнце вот-вот провалится за лесистый горб, но небо ещё догорало и плавило края облаков. Надо успеть развести костёр, пока оно совсем не зашло. Тролли боятся огня, почти так же, как и дневного света. Едва ли они вообще видят разницу…

Здесь, в основании нового холма, Рагнвальд нашёл место, как нельзя более подходящее для костра. Между каменными плитами находилось небольшое углубление, с одной стороны прикрытое от ветра склоном, с другой – камнем величиной с дом. Правда, кто поручится за то, что ночью этот валун не оживёт? Его углубления и выпуклости подозрительно смахивали на черты огромного лица. Но в свет огня чудовище не сунется, а лучшего места для костра вокруг не найти, да и ночь на подходе…

Рагнвальд положил лыжи и лук под выступ гранитной плиты, отцепил от пояса топор. Лезвие угрюмо блеснуло, поймав лунный свет. Найдя сухую сосну, подросток разрубил ствол, расколол одно из поленьев на тонкие щепки, извлёк из поясного мешочка приготовленную бересту. Мысленно призвав бога огня, снял с пояса кресало и достал из холщового поясного мешочка трут…

Когда над настилом поднялся завиток дыма, мальчик с облегчением вздохнул.

– Теперь оживай! – Сказал он гранитному чудовищу грубым голосом, пытаясь прогнать страх.

Отблески огня затеяли пляску на снегу и камнях; казалось, у каменного лица двигаются брови. Рагнвальд придвинулся ближе к костру. Новорождённый ононь с жадностью поглощал тонкую щепу. Когда же он окреп и потребовал настоящей пищи, мальчик протянул ему половины расколотого полена…

Он не хотел смотреть на великана, но глаз сам невольно косил в ту сторону. Казалось, каменные губы раздвигаются в усмешке. Смейся, смейся, всё равно ты не сунешься к огню, а этот ствол будет гореть до утра! На всякий случай Рагнвальд взял топор и лезвием начертил обережный круг.

В животе урчало, ведь он не ел с самого утра – кусок в горле застревал от обиды. Рагнвальд достал из мешка припасы, откусил от лепёшки… Вот Альдис посмеялась бы над ним, увидев, как он мечется по лесу, выходя к о0дному и тому же берегу!

На закате погасло последнее облако. Мальчик вспомнил о том, что на самом севере страны, где находится дом Асмунда, в эту пору года совсем не бывает дня: Дева Солнце зимой объезжает стороной те небеса. Людям, наверное, постоянно хочется спать. Вот и у него уже наливаются тяжестью веки.

Подул ветер, пламя в бешенстве заметалось вдоль бревна. По камням поползли серебристые змеи позёмки, донеслось нарастающее завывание. Клубы метели извивались, сворачивались в искрящиеся кольца, принимали очертания призрачно-зыбких фигур. Не снежные ли великаны, с чьей помощью злой бог Локи хочет уничтожить мир? А вьюга и впрямь напоминает боевой рог.

Со стороны ельника послышался сухой скрип. Конечно, это ветка надломилась под тяжестью снежного пласта, не кости же оживших мертвецов! Рука снова потянулась к оберегу. Вдали вспыхнули два жёлтых огня. Погасли, загорелись – уже с другой стороны. Сова, что ли? Перелетает с ветку на ветки, то скрываясь за деревьями, то попадая в просвет… Нет, к привычным шорохам и вздохам леса добавился ещё один звук – явно посторонний! Явно шорох лыж…

Может, меня хватились дома и ищут с собакой? Или это лихой человек, обвинённый вне закона? И он, конечно, заметил меня, изготовился для удара! Что ему стоит убить мальчишку и сожрать? Зимой в лесу дичи мало… Какой же я дурак, что злил брата! Сигмунд, где ты? Зачем я дразнил тебя, зачем зарился на твою любимую, ведь ты раньше всегда защищал меня! И самое противное: враг меня видит, а я его нет… Надо умереть так, чтобы родичам было нестыдно, они должны знать, что я поступил, как сын Трюггви Мудрого! Весной, когда найдут здесь обглоданные волками кости…

Мальчик обогнул костёр – так, чтобы огненная преграда отделяла его от ельника. Положил руку на топор. Сердце, казалось, вот-вот размажется о рёбра.

Сначала свет костра выхватил огромную узловатую руку, обхватившую палку. Мохнатый лапник раздвинулся, и в световой круг вплыл на лыжах величественный старик, чем-то похожий на Бьёрна. Плечи его покрывал тяжёлый, подбитый мехом росомахи, плащ, на бороде намёрзли сосульки. Железные очи, точно два гвоздя, приколотили Рагнвальда к земле: он не мог сойти с места. Незнакомец простёр вперёд руку, а пальцы были такие, что подросток мог бы обхватить их и повиснуть, оторвав ноги от земли. Ночной странник казался настолько выше его, насколько сам он – выше ребёнка четырёх-пяти зим.

Послышался шум крыльев, и, описав дугу, на руку человека приземлилась птица. И впрямь сова! Жёлтые огни глаз буравили ночной мрак. Мальчику захотелось заслониться рукой, но тело не повиновалось…

– Ты удивлён, что свет не причинил мне вреда? – Спросил ночной странник, отвязывая лыжи и спокойно присаживаясь на корень, выпирающий меж гранитных плит. – Но я не тот, за кого ты меня принял. Он, – тут старик кивнул в сторону каменного чудовища, – сюда не сунется. Так что будь спокоен.

Рагнвальд окинул взглядом широкие колени старого великана, тяжёлые складки плаща, толстые лыжные палки. Попытался пошевелить пальцами, словно примёрзшими к рукояти топора. Страх постепенно ослаблял незримую хватку: да полно, не так уж испугался! Но этот старик и впрямь очень высок и могуч. Может, и есть на земле ещё такие люди, но Рагнвальду не попадались. Он снова украдкой метнул взгляд на гранитного тролля: стоит там же, где и доныне стоял.

– Я же сказал: я не из рода троллей. – Проследив за его взглядом, повторил ночной гость.

Впрочем, в этом уверяли не столько слова, сколько сам голос – спокойный и насмешливый.

– Люди называют меня Гримом, – продолжил старик, – и здесь неподалёку мой дом. А как тебя звать?

Мальчик почесал носком башмака левую голень. Открыть настоящее имя незнакомцу, встреченному ночью в лесу, было неслыханным безумством! Кто поручится, что он не колдун, способный через имя наслать порчу? Да и домов здесь раньше никогда не было. Ближайшее человеческое жильё – дом вёльвы Гуннхильд – находилось совсем в другой стороне. Хотя после кружения на одном месте Рагнвальд уже ни в чём уверен не был.

Подумав, мальчик произнёс:

– Меня называют Ульвом.

– Ульв? – Удивлённо спросил Грим. – Сдаётся мне, что ты говоришь неправду.

– Это родовое. Прабабка моя по отцу была из гваннов, что ведут свои рода от разных зверей. Её предком был волк.

– Видать, питался тот волк одной зайчатиной. Уж больно ты робок. Ведь у меня и оружия нет, кроме шкуросъёмного ножа, а при тебе и топор, и лук, про который ты со страху забыл!

Рагнвальд почувствовал жар смущения.

– Меня ещё никто не называл трусом, – проговорил он сквозь зубы, – но тебе и впрямь удалось напугать меня.

– Раз ты сознаёшься в этом, ты не такой уж и трус. – Одобрительно кивнул назвавшийся Гримом. – А хочешь, пойдём ко мне? Отдохнёшь и отправишься дальше, куда шёл…

Вот ещё напасть! Отказаться – насмешек не оберёшься. Но руки уже сами послушно привязывали к поясу топор, а язык произносил слова благодарности.

Грим затушил костёр, и оба двинулись в сторону ельника.

Старик сказал, что дом его находится неподалёку, но шли они, наверное, четверть, а может, треть ночи. Если бы сейчас было лето, небо на востоке уже начало светлеть.

– Запоминай дорогу. Может случиться так, что тебе придётся идти ею не раз.

Рагнвальд и без этого напутствия, куда бы ни шёл, примечал все изгибы дороги, все необычные деревья и камни. Но почему старик сказал, что придётся идти к нему не раз? Это и настораживало, и одновременно успокаивало.

Наконец Грим остановился возле холмика, засыпанного снегом. Только по серой ссохшейся двери и можно было понять, что это человеческое жильё. Сова сорвалась с руки и улетела в ночь. Старик открыл дверь и пропал в темноте. Вскоре из глубины дома послышался треск поленьев, и на снегу задрожали отблески пламени.

– Не забудь осмотреть входы и выходы! – Донёсся из-под толщи земли насмешливый голос. – Здесь, впрочем, только один вход, он же и выход. Да воспользуйся же им наконец!

Рагнвальд смутился: старик угадал его сомнения. Впрочем, мудрено было не угадать мысли человека, переступающего порог незнакомого дома ночью!

Жильё было маленьким, с очагом посреди земляного пола. Отсветы огня перебегали с лавки на закопчённые бревенчатые стены, выхватывали из полумрака развешанные шкуры, меч, щит, лук… Рагнвальд присел на край лавки. Тепло жилья снова навеяло на него сон.

Когда в котле забурлило, Грим протянул гостю наполненную чашу. Зачем я это делаю, подумал подросток, принимая горячий напиток из рук хозяина. Но непререкаемая сила, исходящая от взгляда старика, так сковала и обескровила его волю, что он молча повиновался. Напиток был приятным на вкус – листья малины, мёд, зверобой, какие-то ещё травы…

Стены дома и сам старик медленно накренились и опрокинулись. Мальчик услышал его ровное, размеренное дыхание и свист ветра в перьях совы, вернувшейся с охоты. Он также уловил шелест сосновой и еловой хвои, доносившийся сквозь стены жилища, и не удивился тому, что явственно ощущал эти различия. А ведь раньше для него это был просто ветер. Новые звуки и запахи хлынули со всех сторон, и он теперь чётко знал, кто или что их издаёт. Справа, совсем близко от дома, находилась нора, в ней спала взрослая барсучиха и пятеро барсучат. Чуть дальше лиса ожесточённо раскапывала снег, а испуганная мышь, перебирая лапками, мчалась по длинному извилистому ходу норы.

Рагнвальд повёл носом: незримые струи переплетались, как нити в полотне, а полотном был сам воздух…

И вдруг правую ногу – от колена до пятки – пронзила невидимая игла. Даже когда он купался в ледяной воде и едва не утонул, и то не так сильно крутило. Он стиснул зубы, нагнулся, чтобы растереть ногу. И вдруг ощутил, что теперь ему гораздо удобнее стоять, опершись на руки – они с лёгкостью приняли на себя часть его веса. Вроде бы ногу отпустило, но едва Рагнвальд перевёл дух от боли, как в тело вонзилось множество иголок. От нестерпимого зуда он задвигал лопатками, повалился на земляной пол, начал кататься, но ничего не помогало. Он набрал в грудь воздуху…

Из глотки вырвался долгий, протяжный, жуткий для человеческих ушей вой, в котором боль и ужас мешались с ликованием и радостью освобождения.

Рагнвальд бежал по лыжне, проторенной им накануне, быстрее, чем на самых лёгких лыжах. Сухие сильные лапы несли поджарое тело бесшумно. Они не проваливались в снег, и ему не приходилось огибать завалы. Он с лёгкостью перемахивал через поваленные стволы, уворачивался от несущихся навстречу пеньков и камней, и снова и снова бежал по лыжне… Лишь мелькали перед глазами тёмные и светлые пятна и полосы, в которые на бегу сливался видимый мир.

Невыразимо притягательная смесь запахов, звуков и ещё каких-то ощущений, неподвластных жалкому набору слов, которым пользуются люди, помогала ему выбрать безошибочный путь. Раздувая ноздри, он рвался вперёд сквозь потревоженный ельник. То, что ещё недавно было его лицом, теперь надёжно защищалось от мелких сучков густым покровом шерсти.

Наконец стволы расступились.

Посреди каменистой площадки, подняв переднюю лапу, стояла волчица – тёмная, поджарая, окружённая серебристым сиянием, за которое в лунном свете мог сойти её пышный воротник. Уже не щенок, но ещё далеко не зрелая самка. Волк приблизился к ней и стал обнюхивать. Вот что манило его на протяжении всей ночной пробежки! Захотелось лизнуть её холодный, влажный, подрагивающий нос, потереться грудью о грудь. Но больше всего – уткнуться в нежный пах и нюхать, нюхать, зарываясь всё глубже, впитывать этот дивный, ни с чем не сравнимый запах женской сути…

Волчица скалила белые, точно осколки луны, клыки. Подпустив его почти вплотную, она отскочила, припала на передние лапы. Догони! – внятно сказало её тело. Он снова шагнул… Она прыгнула вперёд, слегка цапнула его за плечо, отскочила. Не обращая внимания на укус, волк продолжал приближаться. Волчица, дразня, подступила слишком близко, и он смог обхватить её правой лапой за шею. Она ловко вывернулась. Он набрасывался на неё снова и снова, а она всё ускользала.

Наконец обоим надоела игра, волчица повернулась к нему спиной, и он врос всем своим жадным и жаждущим женской плоти естеством в её влажное мягкое лоно…

Когда семя жизни излилось, сил оставалось только на то, чтобы обернуться, заслышав позади рычание. Матёрый, на полголовы выше и в полтора раза шире переярка, самец стоял и ждал. Он не прижимал уши и не задирал верхнюю губу, но под взглядом его молодой волк опустил голову и хвост: провинился, не суди строго, вождь!

Глаза Большого Самца вспыхнули. Переярок не успел понять, как это случилось, что он лежит, оглушённый ударом о ствол. Снег, сбитый с еловых лап, заволок мир белым искрящимся туманом. Попытался подняться, но не смог. Что-то стиснуло его загривок, отчего кожа на шее натянулась, и в горле запершило. Он попытался стряхнуть с себя это, но его повело в сторону… От недостатка воздуха лапы ослабли, ёлки закружились, и волк завалился на бок. Железные челюсти матёрого перехватили кожу поближе к горлу. Молодой волк ещё оказывал сопротивление, но выражалось это лишь в слабом подёргивании лап. Хрипя, он попытался последним усилием стряхнуть с себя тяжесть, не дававшую дышать, но уже перед глазами плясали белые блики и чёрные тени…

А потом хватка ослабла.

И сквозь гул надвигающейся пустоты он услышал человеческий голос:

– Отпусти его, Гери!

Мальчик открыл глаза и вздрогнул: на него смотрела пара блестящих глаз в зарослях бурой шерсти. Что-то тёмное, шершавое и влажное прошлось по глазам, заслонив от взора свет.

Рагнвальд в испуге отпрянул, перекатился через спину, сел. И тотчас рассмеялся, узнав морду Эльба, любимого Сигмундова пса. Между страшных клыков свешивался длинный лоснящийся язык. Над Эльбом стоял сам Сигмунд с лыжами в руках, а чуть поодаль – Асмунд.

Рагнвальд зажмурился от острого света. Солнце уже поднялось на предельную для зимнего дня высоту, шёл лёгкий снег, и повсюду – и в воздухе и на земле – плясали искры…

– Ты? – Выкрикнул Сигмунд и положил на снег лыжи. У него было такое выражение лица, что младший брат невольно втянул голову в плечи. И всё же голова бессильно мотнулась – так сильно Сигмунд его встряхнул. Волк, в шкуре которого мысленно пребывал Рагнвальд, вздыбил шерсть на затылке, но больше для виду. Страх, пережитый ночью, окончательно прогнал из души обиду. Он вспомнил мелькнувший перед глазами кулак брата, попытался разбудить в себе гнев – тщетно.

– Я и впрямь собрался на охоту, – соврал он, уже завязывая лыжный ремень, – но тролли заморочили мне голову. Заблудился и кружил весь вечер на одном месте.

Он ждал новых насмешек и готовился достойно ответить. Но Сигмунд смолчал. Асмунд же невнятно пробормотал, что тролли кому угодно могут отвести глаза.

– Альдис очень волновалась за тебя. – Неожиданно сказал Сигмунд, когда все трое подъезжали к дому. – Она хотела пойти с нами, но я не пустил.

Рагнвальд молча смотрел на снег, усеянный пляшущими искрами – такими же, какие иногда загорались в глазах Альдис…

Он увидел её издали у вала, окружившего отцовский двор. И по мере того, как, обезличенная расстоянием, она обретала узнаваемые черты, в душе вновь заметались тени. Что будет? Неужели всё начнётся сначала – непосильная тяжесть безвыходного чувства, пламя, выжигающее душу, ненависть к брату?

Но какая же она красивая! Такими, наверное, бывают ангелы, о которых когда-то рассказывала мать, принявшая незадолго до смерти веру Распятого Бога. Она быстро подошла, что-то стала говорить ему; должно быть, отчитывала за бегство, переполошившее дом. Но слов он будто не слышал – лишь смотрел, как двигаются её губы, как блестят ровные жемчужины зубов да бьётся на ветру золотисто-льняная прядь, откидываемая со лба узкой длиннопалой рукой.

А потом Сигмунд обнял Альдис у него на глазах, но – диво дивное! – ни тени прежней ревности к брату подросток не почувствовал. Лишь недоумение: да полно, я ли хотел обнять эту юную богиню? Ведь это всё равно, что присвоить красоту зимнего фьорда или закатного неба! Теперь ему хотелось только одного – смотреть и смотреть на неё, не отрываясь, во все глаза.