Читать книгу Волчий фьорд - Лариса Шушунова - Страница 6

Тело ритмично покачивалось взад-вперёд. В корне естества, вросшем в нежное лоно волчицы, нарастала сладкая боль, облегчение от которой сулило несказанное блаженство. Вот сейчас уже, вот… Напряжение достигло предела, мышцы внизу живота сокращались, волчица нежно поскуливала. Круглился её мохнатый затылок, торчали острые уши, в ноздри бил одуряющий запах. Передние лапы зарывались в податливый снег всё глубже и глубже. Когда, вытолкнутое судорогой наслаждения, семя жизни излилось, Рагнвальд проснулся на кровати, под шкурой белого медведя, служившей одеялом, сколько он себя помнил…

Сон повторялся из ночи в ночь, и каждый раз требовалось время, чтобы привыкнуть к этому внезапному переходу в явь. Словно распахивалась в мироздании некая дверь, и тяжёлый пинок выталкивал подростка из зимнего леса в тёплую кровать. Мальчик долго лежал в темноте, вслушиваясь в тихие – на грани слышимости – звуки. Из-под лавки доносился мышиный писк. Возились во дворе собаки. Иногда и вовсе слышалось нечто совершенно невнятное, не относимое на счёт живых существ. То, верно, хранители-духи вели между собой ночные беседы, воспользовавшись передышкой зримого мира…

Он поворачивался на другой бок и спал остаток ночи без сновидений.

Новое утро приносило новые встречи с Альдис, которые больше не вызывали мучительного томления. Нет, Рагнвальд не перестал думать о ней – наоборот! Ещё острее, чем раньше, ощущал он её хрупкую красоту. И каждый раз лицо казалось новым: то внимание приковывали точёные скулы, отороченные на свету нежным золотистым пушком, то продолговатые зелёные глаза, то ещё какая-то черта, не подмеченная в прошлый раз. Он теперь словно жил в окружении сотен её призраков. В тайне от домачадцев Рагнвальд брал резец и пытался запечатлеть черты Альдис в куске дерева. Но получилось просто женское лицо, в котором трудно было угадать определённого человека…

Подобная перемена поначалу радовала его, но вскоре стала пугать. Может, тролли Ульвафьорда наслали на него этот морок? А может, и вовсе подменили его самого, Рагнвальда Трюгвасона, спящего у костра? Лёжа под одеялом, мальчик ощупывал свои руки, живот, естество. Вроде всё осталось таким же, как было. Но почему так изменились повадки тела? Стоило увидеть во сне волчицу, как волк вылезал из пещеры и метил простыню. Стоило подумать об Альдис – хотелось усадить её перед собой и резать по дереву, сочинять драпы…

7

Однажды после пробуждения Рагнвальд сорвал с себя обереги – маленький молоточек с начертанными на нём рунами и волчий клык, отлитый из железа. Что же вы не оградили меня от козней злых духов? Может, мать была права, приняв перед смертью покровительство Распятого Бога? Может, зря отец вернулся к прежним богам? Или виной всему родовое предание?

И всплыло в потёмках бледное девичье лицо, искажённое отчаянием и решимостью. Ветер трепал длинные распущенные волосы, так и не узнавшие свадебного платка. Чайки метались над волнами, словно прося её опомниться, остановиться, не делать последнего шага, отделяющего от вечности. Но она уже ничего не слышала. Она уже пересекла черту, за которой над душой не властны доводы здешнего мира. Бывшая невеста рагнвальдова прадеда, которую он променял на юную охотницу из гваннского племени Волка, тоже носила имя Альдис…

– Почему ты носишь волчий клык на шее? – Услышал он громкий шёпот Асмунда.

Рагнвальд вздрогнул от неожиданности, обернулся. Друг сидел на лавке, свесив ноги.

– А ты почему не спишь?

– Как же уснуть, когда ты скулишь во сне и воешь! Волки, что ли, тебе снились?

– Моя прабабка наказала своему мужу, детям и всем потомкам носить на шее обереги в виде волчьих клыков.

– А кем была твоя прабабка? – Не унимался воспитанник Трюггви. – Почему женщины в вашем роду обладают такой властью?

– Она происходила из гваннского племени Волка, а у них женщина главная в роду, – пояснил Рагнвальд. – Прадед любил её и не хотел огорчать непослушанием.

И он повернулся на другой бок, продолжая думать о своём.

С началом лета над Висгардом вновь нависла угроза появления кораблей Синфьотли ярла и Энунда Неуязвимого. Все в доме – от хозяина до последнего раба – теперь чаще, чем раньше, поглядывали в сторону сторожевой скалы. Но лето уже подбиралось к середине, а дым над ней не поднимался.

Обитатели Висгарда сразу подметили, что после Йоля вражда между братьями поутихла. Вот только причина этого замирения осталась для всех тайной. Никого, впрочем, и не грызло праздное любопытство, кроме одного человека. Этим человеком была рабыня Валльбёрг.

Валльбьёрг проводила уже двадцать третью зиму, но других детей, кроме Ивара, не имела. Люди говорили: чей-то косой взгляд стал причиной тому, что молодая женщина не могла больше понести, хотя редкий мужчина проходил мимо, не удостоив её щипком или шлепком по крепкому заду. С её лица ещё не сошёл блеск молодости, груди и бёдра сохранили упругость, а живот был подтянутым, как у девушки.

Ещё когда Рагнвальд был маленьким, он замечал, что недавно овдовевший отец подолгу задерживает взгляд на красивой рабыне. От глаз мальчика не укрылось, как при этом теплел суровый взгляд отца и смягчались грубоватые черты. Однажды Рагнвальд случайно подслушал разговор двух языкастых и пронырливых рабынь по имени Ингрид и Эльфрид. Что, мол, господин нашёл в этой Валльбьёрг? И волосы-то у неё темнее, чем у настоящих красавиц, и недостаточно, дескать, полнотела. Кто-то из работников ещё насмешливо цыкнул на девчонок: что это, мол, за курятник вы тут устроили? Уж не потому ли вы так раскудахтались, что сами не прочь оказаться на месте Валльбьёрг! Рагнвальд мало что понял в этой ссоре. На каком месте служанки хотели оказаться – в коровнике или за прялкой? Но ведь они тоже доят коров и прядут пряжу… Чему же тогда завидуют? Никакого достойного объяснения не пришло ему на ум.

Валльбёрг гордилась своей красотой и властью над мужскими телами. Трюггви Мудрый и его старший сын Сигмунд нередко баловали красивую рабыню: на её шее в несколько рядов висели разноцветные стеклянные бусы – впору жене конунга! И вдруг какой-то сопляк, у которого ещё не пробился пух над губой, отвергает её опытность и женскую красоту! Один раз только поцеловал на празднике Йоль и будто забыл о её существовании! Это нельзя было так оставить. У Валльбьёрг, которая до сих пор вела самую безоблачную жизнь из всех, которые когда-либо приходились на долю рабов, появилась забота. Куда бы Рагнвальд ни шёл – в сарай, в лес или на пристань, – она умудрялась оказаться там раньше. Завидев его, молодая женщина улыбалась, по-особому наклоняла голову и откидывала со лба волосы, стараясь как бы невзначай обнажить рукав и показать своё округлое запястье. Всё напрасно – парень проходил мимо, лишь изредка скользнув по ней рассеянным взглядом…

Но однажды она всё-таки подстерегла его в дровяном сарае. Это случилось в начале лета. Рагнвальд как раз хотел набрать подходящих поленьев, чтобы сделать для детей отцовских хирдманов деревянные щиты. Сквозь щели пробивался луч, и в нём клубились, мельтеша, пылинки, блестела сеть паутины. И сквозь эту сеть он увидел Валльбьёрг, сидящую на поленнице. Подол её платья был бесстыдно задран. Рагнвальд окинул равнодушным взглядом её полные, сильные икры и начал собирать поленья. Валльбьёрг дерзко схватила его за полу куртки.

– Ты, верно, болен? – Заговорила она с вызовом. – Или хочешь взойти девственником на супружеское ложе?

– Не твоего ума дело! – Буркнул подросток.

Он выдернул рубашку из её цепких пальцев, набрал охапку деревяшек и направился к выходу.

– Твоя будущая жена разведётся с тобой после первой же ночи, слабак! – В запале выкрикнула она и вдруг расхохоталась.

Рагнвальд сжал челюсти и хотел молча выйти: не марать же руки о такое ничтожество, как рабыня.

– Ты не мужчина в сердце своём, у тебя нет естества, и твои слова никогда не будут иметь законной силы! – Чётко и громко проговорила невольница.

Это уже было не просто оскорбление. Рабыня обратила против него непроизносимые речи, которые бьют сильнее копий в уверенной руке! Мужчин за такие слова убивают. Поленья с грохотом выпали, одно из них, самое тяжёлое, ударило Рагнвальда по ноге, но он не почувствовал… Тело само развернулось, и рука метнулась вперёд.

Валльбьёрг коротко вскрикнула и, закрыв лицо руками, свалилась с поленницы.

– Ты забыла своё место, рабыня? – Зло прошипел подросток.

Женщина лежала неподвижно. Убил, мелькнула мысль. Отец не простит, она ему нравилась больше других. Впрочем, он бы сам убил её, если бы услышал такие речи…

Валльбьёрг застонала и медленно поднялась, убирая руки с лица. Щека её раздулась и покраснела, глаз заплыл, но во взгляде не было страха. Не было и прежнего вызова. Только удивление и что-то ещё, отчего подростку стало не по себе. Он собрал рассыпавшиеся поленья и молча вышел. Пусть думает, прежде чем рот открывать!

Но не успел он выйти за дверь, как на него с пронзительным криком налетел маленький Ивар. Боднул головой в живот – и Рагнвальд едва не потерял равновесие, всё-таки выронив несколько поленьев. Он оторопел: раб, ударивший господина, заслуживал сурового наказания…

В тот же миг Валльбьёрг выбежала из сарая и упала перед сыном хёвдинга на колени. Так куропатки бросаются на лис, когда птенцам грозит опасность.

– Прости его! – Сдавленным голосом выкрикнула рабыня, обхватив его колени.

– Я ничего не сделаю твоему сыну. – С усилием проговорил Рагнвальд. – Но и ты больше не попадайся мне на глаза.

Войдя в дом и сложив поленья, он выбрал самое крепкое, поставил на стол, вогнал топор и усмехнулся. Смелый волчонок этот Ивар. Даром что сын рабыни. И сильный для своих лет. А что? Вот сделаю и подарю ему игрушечный щит, пусть учится…

Полено треснуло вдоль волокон, разломилось. Взяв одну половину, Рагнвальд поставил её на стол и снова занёс топор, чтобы расколоть на тонкие доски. Но чьи-то пальцы перехватили запястье. Рагнвальд обернулся…

– Ты что – болен? – Сурово спросил Трюггви Мудрый, вынимая топор.

Кровь, прихлынувшая к лицу, выдала смущение подростка. Неужели нажаловалась? Или отец сам увидел её распухшую щеку и всё понял? А сказала ли она про непроизносимые речи? Нет, Рагнвальд не будет жаловаться на рабыню, ещё чего! Он сам её наказал – и довольно.

– Потому что отвергнуть такую женщину, как Валльбьёрг, может только больной. Либо дурак.

Рагнвальд тупо глядел на полено, по которому собирался ударить.

– Ты ведь прошёл посвящение, – продолжал Трюггви, – и можешь вкусить то, о чём другие мальчишки только мечтают.

Рагнвальд упорно молчал.

– Или ты надеешься, что Альдис бросит Сигмунда и перейдёт к тебе? Я же вижу, как ты на неё смотришь! Послушай: забудь её!

Не нужно мне этого, – хотел сказать Рагнвальд, хотя и знал, что подобные слова равносильны плевку в лицо. Шутка ли, по доброй воле отказаться от жребия мужчины – продлить славный род, восходивший по одной из линий к Хеймдаллю, стражу Богов!

Голос отца продолжал сверлить слух:

– Может, скажешь хоть что-нибудь?

– Когда Ивар подрастёт, дай ему свободу. – Посмотрел Рагнвальд в глаза отцу. – Таких отчаянных парней лучше иметь в друзьях, чем в рабах.

Трюггви положил топор и вышел, хлопнув дверью. Больше он за весь день с сыном не заговаривал.

А ночью Рагнвальд снова увидел себе в волчьем обличии. На сей раз он был один, без волчицы. Просто сидел на прибрежной скале и протяжно выл, задрав морду. Лёгкие перья облаков проплывали мимо луны, а та неподвижно белела на тёмном небосклоне. Внизу тускло мерцала рябая поверхность воды. А он всё выл, выл, и от этого воя у него самого кровь застывала в жилах…

Приближался Мидсаммер – самый светлый и радостный праздник для всех живущих. С самого первого дня Йоля Дева Солнце медленно и неуклонно поднимается на небесную гору и наконец достигает вершины. Тут бы отдохнуть, задержаться на день-другой, прежде чем двинуться вниз, но для светила нет и не может быть отдыха: завтрашний день будет короче сегодняшнего. И потому самый радостный праздник, словно женщина, несущая во чреве плод, тяжёл мыслью о бренности всего живого. И напоминанием о Рагнарёке! В ночь Мидсаммера, как и в ночь Йоля, всякая нечисть пытается просочиться в щели между мирами, чтобы узнать слабые стороны людей и навредить им. Но тем чудеснее сознание того, что день ещё не пошёл на убыль, жизнь празднует миг торжества над смертью, луга испещрены яркими пятнами цветов, пальцы ёлок оторочены нежной молодой зеленью, и посрамлённая тьма старается не высовываться из-за дальней горы…

…с вершины которой однажды утром повалили чёрные клубы.

– Корабль во фьорде! – Закричали пастухи на верхних пастбищах, обрывающихся отвесными стенами прямо в море.

– Корабль во фьорде! – Заволновались женщины, полоскавшие одежду у пристани.

– Корабль во фьорде! – Наперегонки бросились к дому дети, игравшие на берегу.

Грозная весть вмиг облетела Висгард, который стал подобен потревоженному бортному дереву. Мужчины, отложив топоры, молоты, рыболовные снасти, бросились в оружейную. Каждый меч, секира, кольчуга, клёпаная куртка занимали своё, предназначенное только этой вещи, место, поэтому вооружиться было для опытных воинов делом, не требующим большого времени.

Захваченный общим движением, точно речным потоком, Рагнвальд не успел понять, испугался он или нет. Меч его был совсем новым – выковали как раз ко дню посвящения. Светлый клинок с продольным жёлобом спал в ножнах, как в колыбели, и до сего дня был вынимаем хозяйской рукой лишь время от времени.

– Не подведи! – Шепнул подросток.

Когда защитники Висгарда вышли на утоптанный берег, к пристани подошёл крутобокий купеческий кнарр с поднятым на мачте белым щитом – знаком мирных намерений. Ропот досады, поднявшийся среди встречающих, быстро сошёл на нет.

– Зря вооружались. – Буркнул Асмунд, которому не терпелось проявить себя в ратном деле и показать воспитателю, на что он способен.

Рагнвальд промолчал. Лучше заранее сделать несколько лишних движений осознанно, чем потом – непроизвольно, когда будешь валяться на песке обезглавленным, но ещё дёргающимся обрубком. Корабль подошёл ближе, и защитники Висгарда увидели у форштевня темнобородого человека в синей рубашке.

– Люди называют меня Хавлиди из Керингваля. – Сказал тот. – Я держу путь в родной фьорд, и у меня кончились запасы пресной воды. Вот решил пополнить у вас, если ты, славный хозяин, не против.

– Ты можешь бросить якорь и испытать моего гостеприимства, – отвечал Трюггви Мудрый. – Мой сын отведёт тебя к источнику. Лошадь с телегой я вам дам.

Хавлиди и его гребцы вышли на берег, вынесли пустые бочки. Работник Трюггви Мудрого вывел из конюшни невысокую, но крепкую буланую лошадь с тёмным «ремнём», тянущимся по хребту. Пока другие работники выносили упряжь и выкатывали телегу, Рагнвальд понёс в оружейную так и не пригодившийся шлем, меч и кольчугу.

– Можно мне с тобой? – Нагнал его на обратном пути Асмунд.

Мальчишки и трое из гостей сели в телегу, Рагнвальд тронул поводья.

Дорога шла вдоль фьорда, полого поднимаясь в гору. С самой высокой точки хорошо просматривались все горы, возвышающиеся над серебряным зеркалом воды. Каменный Перст у выхода в открытое море отсюда казался не больше человеческого пальца. А до горы, с которой низвергался водопад Ульвтар, в вершине фьорда, можно было добежать и вернуться обратно за полдня. Конечно, так казалось из-за ясности и прозрачности воздуха.

Не доезжая до поворота, за которым находился родник, кобыла захрапела и остановилась. Рагнвальд причмокнул, но лошадь продолжала топтаться на одном месте, а затем поджала уши и попыталась развернуться. Телега начала крениться набок…

– Стой!

Мальчики разом спрыгнули, Рагнвальд схватил лошадь под уздцы.

– Волк тут кружил. – Сказал один из людей Хавлиди, желтоволосый парень в зелёном кафтане, вглядываясь в следы на дороге.

Рагнвальду стало жарко. Догадки только теперь обрели силу. Да! Родник бил из-под той самой гранитной скалы, которая привиделась ему во сне: на ней он в волчьем обличии лежал и выл на луну. Всё думал, что это сон, повторяющийся из ночи в ночь. Видать, на это время душа и впрямь вылетала вон из тела и обрастала серой шерстью.

Рагнвальд оглаживал храпящую и поджимающую уши лошадь вдоль шелковистой шеи и шептал ласковые слова, пока люди Хавлиди набирали воду, но мысли его метались, как вспугнутые совы…

– Как близко волк подошёл к вашему жилью! – Сказал желтоволосый. – Лето же, разве мало пищи в лесу?

– У нас издавна водилось много волков, потому и фьорд так называется, – поспешно пояснил Рагнвальд и, крепко держа лошадь, повернулся к Асмунду.

Свободной рукой он указал на мыс, над которым возвышались холмы родовых курганов – все в белой пене цветов – и, чтобы отвлечь внимание людей, сказал:

– Каждый раз я спрашиваю у наставника, как называются эти цветы, и забываю.

– Рановато же у тебя дружба с памятью прервалась. – Поддел его отцовский воспитанник. – Но ты не одинок в этом. Я тоже не помню и зову эти цветы пеною холмов. Но почему ты вдруг о них заговорил?

– Так, мимо проходил и вспомнил…

По голосу друга Рагнвальд понял, что тот удивился внезапности вопроса, напоминающего бегство от нежелаемого разговора.

– Я тоже слышал, – помолчав, сказал Асмунд, – волчий вой два дня назад. И он доносился отсюда.

Пока люди Хавлиди грузили наполненные бочки, Рагнвальду стоило большого усилия сдерживать лошадь. Но на обратном пути пришлось натягивать поводья, чтобы она не понеслась вскачь.

***

– Я в том году не был в походах. – Заговорил Трюггви Мудрый на пиру, когда рог, пущенный по кругу, вернулся к хозяину. – Расскажи, Хавлиди купец, что произошло за это время.

Хавлиди, сидевший на противоположном конце стола, подался вперёд, огладил тёмную бороду.

– Вальтьоф конунг лютует не в меру. Мало того, что стал отнимать земли у свободных бондов, так он ещё и требует, чтобы все принимали веру Распятого Бога.

– Дяде его было достаточно земель, отнятых у четверых ближайших соседей. – Нахмурился Трюггви. – Да и Вальтьофу раньше хватало.

– Это так. – Согласился гость. Но на последнем тинге епископ Гардар, что повсюду сопровождает конунга, сказал: Распятому Богу угоден сильный правитель.

– Я в этом году был на тинге только одну неделю. Мне нужно было встретиться с одним человеком, и после я заторопился домой. Не тот ли это епископ по имени Гардар, что двенадцать зим тому назад взял в руки раскалённое железо?

– Двенадцать зим назад меня не было в наших землях. Но я слышал об этом.

– Тот самый. – Вступил в разговор Бьёрн Сигватссон. – Он ещё схватил тогда раскалённый крест голой рукой и крепко сжал. Вот так! Я стоял близко и слышал, как шипела плоть, вдыхал запах жареного мяса. Но Гардар не издал ни единого стона: стоял и улыбался. Я не уверен, что смог бы вынести такую муку. После этого у Распятого Бога прибавилось последователей. А теперь, похоже, епископ так же крепко взял волю конунга в свои руки.

– А молва говорила, – попытался возразить Хавлиди, – будто рука епископа осталась цела и невредима.

– Врут люди. – Решительно тряхнул головой Бьёрн. – Я сам видел ожог на его руке.

Рагнвальд посмотрел на свою ладонь. Когда на руку падает искра, человек невольно отдёргивает её. Тут борись не борись с болью, тело действует само. Какой сильной должна быть воля, чтобы она приказала телу не поддаваться! Голоса пирующих словно отдалились, и какое-то время он ничего не слышал и не видел, пытаясь примерить на себя ощущения человека, взявшего в руки раскалённое железо.

– Тебе, Трюггви хёвдинг, спасибо за гостеприимство. – Услышал он голос Хавлиди. – Если кто из твоих домочадцев собирается в Керингваль, я буду рад взять его на свой корабль.

– А можно мне с тобой? – Поднялся Асмунд. – Мой отец живёт неподалёку от Керингваля, и он не сможет снарядить за мной корабль. Вестейнов двор знаешь?

– Так ты здесь тоже гость? – Удивился купец. – А я думал, ты хозяйский сын!

Асмунд и Рагнвальд переглянулись. По правде сказать, Рагнвальду никогда не казалось, что они похожи внешне. Асмунд был крепче и плотнее: когда оба раздевались для сна или плавания, Рагнвальд всегда любовался бугорками его мускулов. У него самого мышцы были хоть и сильные, но не столь заметные, и он тайно завидовал другу. А приезжий человек нашёл сходство между ними, столь разными.

– И впрямь жаль, что ты не брат мне! – Шепнул Асмунд.

– Это нетрудно исправить. – Обрадовался Рагнвальд. – Почему бы нам не смешать кровь хоть сейчас?

Пир ещё не закончился, когда подростки подошли к Трюггви Эймундссону:

– Дай мне ключ от оружейной, – попросил Рагнвальд, – мы с твоим воспитанником решили стать братьями.

– Добрые боги внушили вам эту мысль. – Кивнул хозяин Висгарда, отвязывая от пояса тяжёлый, чуть тронутый ржавчиной, ключ. – Асмунд – достойный сын достойного отца.

Проходя мимо конюшни, Рагнвальд увидел, что возле стены стоит Валльбьёрг, а желтоволосый парень в зелёном кафтане её целует – да так самозабвенно, что даже не оглянулся на шорох шагов. И Валльбьёрг, похоже, это нравилось. Сын хёвдинга не стал вмешиваться: пусть рабыня обнимается с кем хочет, лишь бы к нему не лезла!

Взяв в оружейной два копья, подростки вышли за ворота, обогнули частокол и остановились на самой опушке леса. Там они сняли с пояса ножи и принялись полосовать мшистый дёрн. Лезвия вошли в плоть земли неглубоко, наткнувшись на её каменные кости. После этого мальчики укрепили древки копий по обе стороны от образовавшейся ямки и связали наконечники так, чтобы они скрещивались над ней. Затем подняли тяжёлую бархатисто-зелёную шкуру дёрна и повесили на копья. Получился навес. Зайдя под него, мальчики оголили руки и каждый полоснул себя ножом по внутренний стороне запястья.

Теперь у того, кто нанесёт обиду твоему роду, – срывающимся от волнения голосом произнёс каждый из них, – будет одним врагом больше.

В открытую рану земли закапала кровь двух юных мужчин, братающихся друг с другом через причащение Ей – великой Праматери живых. Теперь у них будет одним родичем больше.

– Я хотел спросить тебя, – спросил Асмунд на обратном пути, – ты правда умеешь оборачиваться волком?

Рагнвальд остановился, пытливо вгляделся в лицо побратима. Меж ними не должно быть отныне тайн, но как объяснить то, что он и сам толком не понимал?

– Я не знаю. В ту ночь, когда вы с Сигмундом отыскали меня в лесу, мне снилось, что я встретил чудного старика. Он напоил меня каким-то отваром. С тех пор мне часто снится, что я стал волком. Но до сегодняшнего утра я не верил в то, что это случилось на самом деле.

– Везёт же тебе! – С жаром перебил его Асмунд. – Представляешь, какое преимущество тебе даст это умение в глазах людей? А сколько великих деяний ты можешь совершить! Вот возьмут тебя в плен, а ты обернёшься волком, сделаешь подкоп или перепрыгнешь через ограду и будешь таков. Эх, если бы я умел менять обличие, я бы освободил из рабства моего брата.

– Но я не знаю, как это происходит со мной. – Пожал плечами Рагнвальд. Чужая воля овладевает мною в этот миг.

Проходя мимо конюшни, они снова заметили две слившиеся с сумерками человеческие тени.

– Хочешь, я выкуплю тебя у твоего хозяина, женой назову? – Донёсся мужской голос.

Хочет, конечно, подумал Рагнвальд, ещё бы! Стало быть, Ивара они заберут с собой. А я думал сам дать ему свободу, чтобы дружина Висгарда пополнилась храбрым воином.

Засыпая, Рагнвальд подумал о славном деле, которое они совершили сегодня с Асмундом. Почему-то он ясно представил младшую сестрёнку, не пережившую свою первую зиму. Он всегда завидовал сыновьям отцовских хирдманов, у которых было много братьев и сестёр. У него-то никого, кроме Сигмунда нет, их род может пресечься в любой миг. Но теперь у него появился ещё один родной человек. Родство по оружию важнее кровных уз, ведь родного брата человеку посылает судьба, а побратима он выбирает сам и отвечает за своё решение до конца жизни.

А спустя неделю Хавлиди купец собирался в обратный путь.

Когда гости и хозяева вышли на пристань Висгарда, белобрысый парень в зелёном кафтане – он оказался племянником Хавлиди – подошёл к Трюггви Мудрому со словами:

– Я хочу выкупить твою рабыню по имени Валльбьёрг.

– Вот как? – Прищурился Трюггви ярл. – А сколько ты готов за неё заплатить?

– Две марки серебра.

– Видать, сильно она полюбилась тебе, раз ты готов заплатить такую цену.

Валльбьёрг с янтарным ожерельем на шее – подарок щедрого гостя – грохнулась перед хозяином на колени:

– Отпусти меня с ним, господин!

Трюггви Мудрый сжал челюсти.

– Разве плохо тебе жилось в Висгарде? – Холодно спросил он. – Или я обижал тебя и твоего сына?

– Сына? – Разочарованно протянул щедрый избавитель от неволи. – Я не знал, что у тебя есть сын.

Судя по всему, он не собирался брать к себе живое напоминание о прежних мужчинах Валльбьёрг, которое, к тому же, надо кормить.

– Я готова отказаться от сына ради свободы! – Поспешила заверить Валльбьёрг будущего благодетеля.

Рагнвальд остолбенел: он никогда ещё не слышал о таком, чтобы мать отрекалась от сына ради лучшей жизни – и не в голодный год от младенца бессловесного, и без того обречённого на смерть! Не лишилась ли она разума? Но нет, в глазах Валльбьёрг не было ни искры безумия – только твёрдая решимость. Да женщина ли она вообще после этого? Ему вдруг стало больно за Ивара, который всю последнюю неделю жил на верхнем пастбище вместе с пастухами. Грустным же будет его возвращение! Рагнвальд вспомнил, с какой яростью малыш набросился на него, взрослого парня, защищая недостойную свою мать. Продажная тварь эта Валльбьёрг!

Трюггви Мудрый пристально поглядел ей в глаза, а потом перевёл взгляд на покупателя:

– Что ж, если она готова отказаться от сына ради лучшей жизни, бери её так, щедрый гость! Ты свободна, Валльбьёрг.

И отвернулся. Многим показалось, что он хочет плюнуть.

– Ты обещал дать мне вольную! – Прокричала Валльбьёрг в спину бывшему хозяину. – Но так и не дал! И ты никогда не предлагал мне стать твоей женой. А этот человек предложил после первого поцелуя.

Трюггви снова посмотрел на неё. И многим показалось, что во взгляде хёвдинга ледяное презрение смешалось со жгучей тоской. Он словно что-то порывался сказать, но раздумал.

Рагнвальд приблизился к Асмунду, уже поставившему одну ногу на сходни. Да, они действительно похожи, прав Хавлиди купец. Только у Асмунда лицо пошире и глаза потемнее.

– А ты и впрямь хочешь домой?

– По правде сказать, не очень. – Потупился Асмунд. – Но долг перед родом выше моего желания.

– Представляю, как обрадуются Вестейн ярл и твоя мать!

– Вряд ли они обрадуются. – Вздохнул Асмунд. – После того, как мой старший брат ещё мальчишкой попал в плен, все мысли родителей вертятся вокруг него. Мне шесть зим тогда исполнилось, и отец отдал меня на воспитание Трюггви Эймундссону. Я так и не знаю, что случилось с моим братом.

– Как жаль, что мы с тобой росли не вместе!

Они обнялись так, что у обоих чуть не треснули рёбра, и Асмунд легко взбежал по сходням.

Рагнвальд сидел за большим валуном на опушке леса, подступающего к берегу. Прилив обнажил камни, розоватые в лучах заходящего солнца. Мальчик ждал, когда на смену дневному светилу загорится костёр Мидсаммера. Люди станут прыгать через огонь – каждый словно в окружении невидимого облака из накопленных обид, неудачных попыток и косых взглядов, брошенных человеку вослед. В очистительном пламени сгорит и развеется по ветру всё зло. А затем люди прогонят между кострами всю домашнюю скотину, чтобы к ней не цеплялись хвори. Да, праздничая ночь сулит много радости, жаль, что Асмунда нет рядом. Как он там, в своём Керингвале, сейчас?

Впрочем, мыль о побратиме недолго омрачала душу. Больше всего Рагнвальд хотел увидеть, как Сигмунд и Альдис обмениваются венками в знак верности друг другу. Нет, он не испытывал ни малейшей зависти к брату и не мечтал оказаться на его месте. Ему просто хотелось увидеть Альдис в новом обличии. Прибавить к сотням её маленьких призраков, хранящихся в душе, ещё один. А потом вырезать из дерева женский лик с венком на волосах, попытавшись придать ему черты Альдис. Только бы она не заметила, что он прячется за камнем. Стыда потом не оберёшься. Не объяснить же: мне ничего не нужно – только увидеть твою красоту в ином свете. Не поймёт этого ни Сигмунд, ни сама Альдис. Да и вообще никто не поймёт. Наверное, он, Рагнвальд, всё-таки болен.

Лёгкий шум шагов спугнул мысли. Подросток прижался к камню, ощутив щекой его шершавую поверхность. Сердце подскочило чуть не до самого горла.

В сером платье и зелёном хангерке, отороченном каймой из разноцветных ниток, Альдис неслышно ступала по мягкому ковру мхов. Казалось, она вот-вот растворится в лесной чаще, в тёмно-зелёном сквозном сумраке. Венок из лесных цветов оттенял нежную красоту её лица лучше самоцветов. Следом ступал Сигмунд – тоже с венком на волосах, красивый, как Бальдр, бог солнечного света.

Мидсаммер несёт радость всему сущему. Никто в эту ночь не волен запретить двоим влюблённым вершить таинство зарождения новой жизни – прямо в лесу, на мягкой постели мхов, под вечным небом, благосклонно взирающим на бренные услады. И никто не назовёт это распутством: в ночь Мидсаммера все мужчины и женщины становятся друг другу женихами и невестами, подавая пример самой земле-матери. Пусть она воспримет плодородную силу женского чрева, и будет столь же отзывчива на труд пахаря, сколь лоно жены – на ласки мужа.

Рагнвальд слышал их страстный шёпот, но из-за шороха трав и хвои слов не разобрал. Вот Сигмунд протянул руки к плечам Альдис и расстегнул фибулы. Стоя к Рагнвальду спиной, он заслонял её, и подростку пришлось чуть-чуть выглянуть из-за камня. Он успел увидеть её грудь – два маленьких холмика с тёмными вершинами…

Но тут продолговатые глаза Альдис стали круглыми от ужаса, рот раскрылся в немом крике. Она протянула руку в сторону камня, за которым прятался Рагнвальд. Неужели заметила его, презренного соглядатая?

– Волк! – Выкрикнула она.

Подросток быстро обернулся. Сейчас он наткнётся взглядом на пару изумрудных гвоздей волчьих глаз, и уже не успеет ничего сделать! Вот позорная будет смерть. И все узнают, что он сидел за камнем и следил за братом.

– Тебе, верно, показалось. – Громко ответил Сигмунд. – Что ему делать рядом с человеческим жильём?

– А если это оборотень?

– Чего нам боятся? – Засмеялся в ответ Сигмунд. – Мы сами из рода Волка. Я ведь рассказывал тебе о женитьбе моего прадеда?

Рагнвальд сидел за камнем не шевелясь. По спине вдоль хребта сновали туда-сюда быстрые мурашки. Как же он сразу не догадался, какой волк напугал Альдис? Во время Мидсаммера грани между мирами истончаются, становятся зыбкими. Может, и в этот раз он уснул за камнем и увидел сон? Но все человеческие мысли жили в нём по-прежнему. Волк укусил себя за лапу. Наваждение не проходило. Сейчас Сигмунд подойдёт и увидит его за камнем.

– Нет! Крикнула Альдис. – Не ходи туда. Я знаю, что ты ничего не боишься, но ради меня! Он не подойдёт к нам – на тебе же молоточек Тора! Надо предупредить твоего отца и всех в доме.

– Хорошо. – Прошептал Сигмунд, протягивая ей одежду и не отводя взгляда от камня, за которым сидел Рагнвальд.

Взявшись за руки, они побежали к дому. Молодой волк выскочил из-за валуна и затрусил к лесу.

Но не пробежал он и двух полётов стрелы, как еловые лапы качнулась, и в просвете вырос человек. Седые, струящиеся по плечам волосы, полыхающий холодным огнём взор, тяжёлый посох. Тот, кто назвался Гримом!

Рагнвальд смотрел на того, чья прихотливая воля обрекла его на эту странную ночную жизнь. Со всех сторон слетелись, точно вороньё на пир, cомнения и вопросы. Кто же он на самом деле?

– Отпусти его, Гери!

Нет, на этот раз старик ничего подобного не произносил. Но давно слышанные слова, прозвучали в памяти так ясно, что он вздрогнул. И сразу тогда челюсти матёрого волка, уже подбирающиеся к горлу, разжались. Гери – так звать одного из волков, сопровождающих Отца Героев Одина! Захотелось закричать о своей догадке. Но изречь волк ничего не смог – человеческий слух уловил бы лишь клокочущее в волчьей гортани рычание. И лишь Всеотцу оно было внятно, как речь.

– Да, – произнёс старик, опуская огромную ладонь на волчий загривок, – ты угадал, это я. И это один из моих спутников тебя придушил тогда, принимая в стаю. А как иначе? Ведь когда мальчик проходит обряд посвящения в мужчины, он тоже временно умирает и заново рождается.

Рагнвальд припал к ногам Владыки Волков.

– Ты удивлён, почему я не одноглаз и почему вместо двух воронов у меня одна сова? Мне нетрудно сделать одно из двух и два из одного. И я всегда меняю обличье, когда совершаю обходы Мидгарда.

Волк тихонько заскулил, положив морду на сапог старика.

– Ты спрашиваешь, зачем я сотворил это над тобой? – невозмутимо продолжал Один. – А что же я должен был делать – смотреть, как вы с братом убиваете друг друга, приближая Рагнарёк? Вас, Ульвингов, и так осталось мало. Я хотел, чтобы ты познал волчицу и вовсе избавился от страсти к Альдис, но не смог сделать это до конца. Ибо есть предел и моему могуществу. И предел этот положен моим побратимом и извечным врагом – Локи.

Шерсть на волчьем затылке вздыбилась, в горле вновь заклокотало.

– Да, враг богов сейчас на свободе. Он, правда, поумнел после наказания и теперь в открытую ничего против нас не затевает. Зато он пробавляется мелким злом, шутит над нами и смертными. Это ведь он заставил тебя тогда петлять по лесу, и мне пришлось прийти на выручку. И это он решил стравить вас с братом из-за Альдис. Я думал превратить тебя на некоторое время в волка. Ведь ты из рода Ульвингов, твои гваннские пращуры были оборотнями, а родовое свойство не могло полностью погибнуть – оно лишь уснуло до времени. Я начал готовить волшебный напиток, а Локи вертелся рядом да говорил мне под руку: добавь того, убавь этого… И получилось так, что ты превращаешься в волка по ночам, а днём человеческое обличие возвращается к тебе. Волк одержим плотской страстью к волчице, а человек – бесплотной тягой к дщери человеческой. То ли поглумиться мой побратим захотел, то ли и впрямь думал помочь, да вышло криво: тебе на мучение, людям на смех.

Волк продолжал смотреть на Одина, и в глазах его тлела человеческая тоска.

– Когда это закончится, спрашиваешь? Когда-нибудь закончится всё. – Кивнул Всеотец.

На рассвете Рагнвальд вышел из чащи и приблизился к воде, возвращённой приливом к лесной опушке. Он увидел колеблющееся отражение собственного лица, вздохнул и направился к отцовскому двору. Стало быть, Всеотец решил избавить мир от их с братом вражды и тем самым отдалить Рагнарёк. Что ж, не худший выход придумал, если бы не Локи. Но как жить с этим? И что сказать отцу, людям?

Услышав голоса и шаги, Рагнвальд схоронился за огромным камнем. Из-за стены леса на поляну вышли двое рабов: один с топором, другой – с крестом в руках.

– Куда же он делся? – Заговорил тот, кто нёс крест. – Его видели где-то здесь!

– Я же говорил: убери это! – Отозвался второй. – Как ты собираешься ловить оборотня с крестом в руках? Никакая нечисть не приблизится к тебе на расстояние полёта стрелы!

– Эх, не видать нам свободы! – Вздохнул первый. – Я думал, поймаем оборотня, Трюггви хёвдинг увидит, что мы не трусы и не глупцы, да отпустит нас.

Рагнвальд усмехнулся, подождав, пока оба скроются, и вышел из-за ствола. Он спешил к дому, стараясь не попадаться на глаза девушкам и парням, разбрёдшимся по лесу. Но едва голоса рабов затихли, как в него чуть не врезалась маленькая Гудрун, дочь Скегги Купца и воспитанница Бьёрна Старого. В левой руке девчонка держала согнутый в дугу прутик с концами, стянутыми обычной шерстяной ниткой. Глаза её горели огнём, который Рагнвальду нередко приходилось наблюдать в глазах взрослых мужчин, охваченных охотничьим рвением. Пальцами правой руки Гудрун придерживала вложенную в игрушечный лук палочку. При виде Рагнвальда она досадливо поморщилась и разочарованно протянула:

– Рагнвальд Трюгвасон? – И тут же деловито осведомилась. – Ты не видел здесь оборотня?

Подросток вытаращился на ребёнка и вдруг громко расхохотался.

– Ты что смеёшься? – Рассердилась девочка. – У меня же стрелы не простые, а осиновые, их боится нечисть!

Вот это дочь хёвдинга, подумал подросток. Рабы – здоровые мужчины – отправились в лес вдвоём, к тому же с топором и крестом, а девчонка девяти зим от роду – одна, с игрушечным луком! Даже её отец такой воинственностью не отличается, предпочитая вынимать меч только в случае опасности.

Рагнвальд взял игрушку из её рук, повертел в руках:

– Когда ты убьёшь из этого лука своего первого волка, я приду поглядеть на тебя в новой шубе. А оборотень уже исчез – солнце ведь взошло.

Гудрун засмеялась, представив, как прут, выпущенный из игрушечного лука, пробьёт толстую шкуру, и свирепый зверь ткнётся на бегу носом в снег. Она побежала к догорающим кострам, а Рагнвальд направился ко двору, размышляя о случившемся.

Как он объяснит весем своё долгое отсутствие? Скажет, уснул за камнем и пропустил всё торжество? А может, услышав крики «оборотень!», испугался и спрятался? В конце концов, в этом ничего постыдного нет. Все знают сагу о храбрейшем воине, который чуть не провалился в смрадную дыру отхожего места, увидев в лунном луче выходца из другого мира.

– И давно тебя настиг дар Прародителя?

Отец точно соткался из прядей утреннего тумана, окутавшего стволы сосен. Или Рагнвальд настолько был поглощён своими мыслями, что не заметил, как Трюггви Эймундссон вышел из-за ствола?

Подросток споткнулся:

– Ты откуда знаешь?

– Бабушка Богдис владела этим даром сполна, – ответил хозяин Висгарда, – но на её потомках дух Предка решил отоспаться. И вот проснулся, стало быть, спустя три поколения. Я сразу это понял, услышав крики про оборотня. Так скоро я возьму на руки мохнатого серого внучка?

– Ты думаешь, дошло до этого? – Рагнвальд почувствовал, что уши и щёки его начали медленно накаляться.

– А как иначе? – Развёл руками Трюггви Мудрый. – А я-то, старый дурак, решил, что ты и думать не думаешь о долге перед родом.

И расхохотался. Засмеялся и Рагнвальд: сначала неуверенно, а затем всё громче и веселее. Слава богам, отец знает лишь половину правды! И в этом хотя бы можно не таиться. Догадки, недомолвки и недоумения, терзавшие душу в последние месяцы, словно сгорели в костре Мидсаммера, и дым развеялся по ветру.

***

– Куда теперь Хавлиди купец держит путь? – Спросила Валльбьёрг, едва корабль вышел в открытое море.

– В Бёрге. – Коротко пояснил её избавитель.

Верно, так назывался его двор. Женщина понятия не имела о том, где находится Бёрге и потому сочла умным промолчать. За последние дни молодой родич Хавлиди несколько переменился: стал молчаливее и холоднее к ней. Что ж, надо терпеть. Главное, он даст ей свободу и женится. Скорей бы уж! Женщина смотрела на бескрайнее море, дышащее в выпуклые борта, просачивающееся в гребные люки, на светло-серое в разводах небо, плачущее редким дождём. И на дальний берег, меняющий очертания. Ей было немного страшно: море такое огромное, и корабль казался крохотной щепкой. И всё же теперь она счастлива как никогда!

Валльбьёрг родилась рабыней. Рабыней была её мать, умершая при родах. Но дед и бабка были свободными людьми. Валльбьёрг не помнила их и не знала, что такое свобода, но мечтала о ней с детства. А ещё она мечтала о муже – храбром воине и торговце, которого она будет провожать в море и ждать на берегу. И вот остались считанные дни до осуществления мечты!

Единственное, что омрачало её счастье – маленький сын, оставшийся в Висгарде. При воспоминании о нём глаза женщины увлажнялись. Но что поделаешь? Не хочет будущий муж видеть каждый день напоминание о прежних мужчинах жены. Зачем, если он может сам посеять семя жизни в её чреве? Она снова сходит в знахарке, та даст ей трав, чтобы чрево плодоносило. А Ивар не пропадёт. Это в раннем детстве он был похож на Валльбьёрг, и Трюггви хёвдинг не знал, кто из мужчин участвовал в его появлении на свет. Но чем старше Ивар становился, тем больше проявлялось сходство с хёвдингом, и оно рано или поздно заставит его задуматься. А что до Валльбьёрг, она-то всегда знала, чей Ивар сын.

Да, поначалу она хранила верность своему господину. Но что требовать от молодого тела, жаждущего жарких объятий и страстных лобзаний? Если бы господин заходил к ней чаще, а ещё лучше – дал свободу и назвал женой, она бы ни на кого другого не взглянула. Но замуж Трюггви Эймундссон её не брал, объясняя своё нежелание тем, что сыновья очень любили покойную мать и расценят это как предательство. Да ещё плёл про какое-то проклятие, преследующее Ульвингов: мол, все мужчины в нашем роду сами несчастны и приносят несчастье своим жёнам. Лучше, мол, так. Валльбьёрг, страстно любившая своего господина, страдала, но терпеливо ждала – год, другой, третий. А потом махнула рукой и пошла с первым хирдманом, приветливо ей улыбнувшимся. А потом – с другим, с третьим, с четвёртым… Молодых и свободных мужчин в Висгарде было много: вдруг не этот, так тот выкупит её, назовёт женой? Не отказывала Валльбьёрг и рабам: ведь бывает, и те выкупаются на свободу! А чтобы не рожать от каждого встречного и не утратить женской красоты, она после Ивара выпила волшебных трав, запирающих женское чрево…

Трюггви Эймундссон не лгал: он любил красивую рабыню и говорил, что лицом она похожа на покойную хозяйку. Женщина всхлипнула, вспоминая первые дни своего счастья. Когда же хёвдинг узнал о неверности Валльбьёрг, то первый и последний раз в жизни вытянул её плетью, а затем отдал старшему сыну: парню пришла пора стать мужчиной. А когда повзрослел младший, захотел отдать и ему, да тот слишком много о себе возомнил. Впрочем, всё это остаось в прошлом, и теперь у неё будет и муж, и свобода. Вот только любить так, как Трюггви хёвдинга, она вряд ли кого-нибудь сможет.

Днём женщина спокойно разгуливала по палубе, ночью же ей было велено спать в трюме вместе с рабынями, которых Хавлиди вёз куда-то на торг. Лежать на твёрдых досках было неудобно и холодно, к тому же море снаружи всё время тёрлось о борта, и Валльбьёрг боялась: вдруг одна из дочерей Эгира проникнет внутрь и утащит её на морское дно? Однако она сочла за благо помалкивать и не донимать своего будущего мужа упрёками. В самом деле – не в шатре же вместе с воинами ей ночевать! Валльбьёрг смотрела на рабынь с особым чувством. Все эти девушки были чужестранками и не понимали ни слова из северной речи, лишь поглядывали на неё жалостливо. Полагали, что она сестра их по горькой рабской участи? Валльбьёрг усмехнулась: думайте, что хотите; не так вы будете смотреть на меня, когда узнаете о моём жребии!

На пятый день пути корабль по просьбе Асмунда причалил у Вестейнова двора. У пристани толпилось много народа, и впереди всех – отец и мать Асмунда. Они выглядели так, будто на них внезапно обрушилось немыслимое счастье, с которым трудно совладать. Чуть поодаль стоял молодой мужчина, зимы на две постарше Валльбьёрг. Он был похож лицом на Асмунда и на Вестейна ярла, только тёмно-русые волосы отсвечивали медью.

– Ну, здравствуй, брат! – Поприветствовал он Асмунда, который недоумённо смотрел то на него, то на отца и мать.

– Здравствуй, сын! – Кивнул Вестейн ярл. – Не удивляйся. Это твой старший брат, много лет назад захваченный в плен. Он вернулся к нам.

А мать молча стояла, держась за оберег.

Не дожидаясь, когда сходни стукнутся о борт, Асмунд прыгнул на пристань, тут же угодив в объятия родных.

У Вестейна Хавлиди оставался только одну ночь, причём, Валльбьёрг ночевала в сарае вместе с рабынями. Они смотрели на неё по-прежнему с жалостью, и, не зная языка, Валльбьёрг даже не могла им объяснить, насколько её участь лучше.

На следующий день кнарр двинулся в путь, и снова женщина вглядывалась то в сверкающую рябь, уже порядком намозолившую глаза, то в изломы береговой линии. Скорее бы уже новый дом, в котором она сменит рабскую одежду на хангерок знатной женщины с дорогими застёжками, сверкающими на груди, точно два маленьких солнца!

Она успела потерять счёт дням, когда корабль вошёл в узкую щель между отвесными скалами. Хозяин корабля приказал своим людям снять с форштевня деревянную резную голову. За первым же поворотом берега фьорда раздвигались настолько, что с одного трудно было разглядеть другой – так, едва заметная синеватая кромка над чертой окоёма. Фьорд прямо-таки изобиловал островами и островками. К самому большому из них и повернул кнарр Хавлиди. Здесь, верно и находится её будущий дом. Сердце Валльбьёрг сладко замерло, а потом заколотилось часто-часто…

Поселение было гораздо больше Висгарда. Оно состояло из десятка длинных домов, не говоря о маленьких постройках. Кнарр Хавлиди оказался не единственным кораблём, подплывающим к острову. Впереди виднелась корма чужого драккара со снятым хвостовым украшением – оно тоже может отпугнуть добрых духов! А за кнарром в трёх-четырёх полётах стрелы скользила снека8. Не иначе в Бёрге какой-то праздник, подумала Валльбьёрг, вон сколько славных гостей туда торопится! Видать, из знатного и богатого рода происходит её будущий муж… Правда, навстречу тоже скользили корабли, и это казалось странным: неужели обитатели Бёрге то и дело встречают и провожают гостей?

На пристани мельтешило много людей, и, судя по лицам и одеждам, вряд ли они принадлежали к роду её избавителя. Обычно мужчин, возвращающихся из похода, ждут жёны с детьми, сёстры, матери, отцы. Здесь же толпился самый разный народ: кроме светловолосых жителей Севера попадались диковинного вида гости – черноволосые и смуглые, в одеждах из дорогих тканей, лоснящихся на свету. Одни собирались отчаливать, третьи только что прибыли. Что до людей, подающих сходни, то, судя по угрюмому виду, бритым головам и однообразным движениям, это были работники гостевых дворов, в чьи обязанности входило встречать прибывающие корабли.

Кроме купцов на берегу толпилось много мужчин и женщин, выражением беспросветной тоски на лицах напоминающих тех девушек, которых Хавлиди вёз в трюме. Этих людей явно доставили сюда не для того, чтобы порадовать дорогими подарками и попотчевать чужеземными винами. Двуногий разноплемённый скот, привезённый торговцами на невольничий рынок.

Хавлиди заглянул в трюм и что-то сказал на незнакомом Валльбьёрг языке. Щурясь от яркого света и ёжась, девушки вылезли на палубу и сбились в кучку. Купец придирчиво осмотрел живой товар. Одна из них после долгого пребывания в холодном и мокром трюме кашляла и еле стояла на ногах. Много за неё не дадут, а доброе имя Хавлиди потеряет, если выставит такую на торг. Её лучше подарить морскому богу на обратном пути.

Вальбьёрг сама не помнила, как оказалась среди рабынь и засеменила по сходням на пристань, увлекаемая толпой, беспомощно оглядываясь в поисках своего избавителя. Тот шёл чуть в стороне.

Наконец недоумение Валльбьёрг выплеснулось наружу:

– Это же торговый город! А где же наш дом?

Ответом ей был громкий хохот хавлидиевых спутников.

– Здесь ты и найдёшь свой будущий дом.

– Девка-то красивая! – Крикнул кто-то из толпы. – Энунд берсерк даст за такую не менее трёх марок!

– Да, он платит за рабынь столько, сколько дают за хорошую лошадь!

Валльбьёрг бросило в холод, потом в жар. Об Энунде берсерке по прозвищу Неуязвимый она слышала в Висгарде много такого, что лучше не слышать!

– Ты же… – залепетала она, – ты же сказал, что собираешься дать мне свободу…. Сделать законной женой обещал перед всеми! Значит, ты обманул меня? Я пожалуюсь на тебя моему бывшему говподину Трюггви Эймундссону!

Каким родным казался теперь обманутой женщине Висгард, его обитатели, добрый и мудрый хозяин! Она бы всё отдала за то, чтобы снова стать рабыней Трюггви хёвдинга. Пусть даже не любимой наложницей, а последней свинаркой…

Новый взрыв хохота заставил всех схватиться за животы. Отсмеявшись, племянник купца подошёл и ударил женщину по щеке.

– Вот прямо сейчас беги жаловаться.

Валльбьёрг пошатнулась. Гордый блеск её глаз постепенно угасал, на смену радости пришёл страх и осознание непоправимости случившегося.

– Эй! – Хавлиди шутливо погрозил кулаком племяннику. – Вот купишь себе ра—быню, тогда и будешь распускать руки. А мой товар я не позволю портить.

Валльбьёрг завыла и в отчаянии повалилась на палубу. И под жалостливыми взглядами других рабынь продолжала кататься до тех пор, пока грубый окрик не заставил её подняться.

– Не смей выть и портить свою красоту. – Приказал Хавлиди. – А то изуродую так, что мать родная не узнает. Энунд, правда, не купит, но рыбы в море и за это скажут спасибо.