Читать книгу Пароль: чудо - Лена Ковальска - Страница 2

    "Я обещал тебе многое рассказать, Лия. Как видишь, я постарался реализовать свое обещание в доступной и комфортной для нас обоих форме – не все темы я смог бы затронуть в личном общении. Некоторые из них было тяжело описывать, а некоторые я так и не смог раскрыть.

   Ты по-прежнему дорога мне. Для тебя эта повесть. Я мысленно поделил всё, что хотел рассказать на двенадцать ключевых эпизодов, которые обозначил как главы. Все просто. Моя жизнь до тебя, с тобой и после. Быть может я поторопился выбрать слово «после», так как ты "живёшь" где-то в области моего сердца, пульсируешь горячей точкой в моей голове, напоминаешь мне, кто я. А кем я стал и откуда я пришел такой, каким был, ты прочтешь далее.

    Начну с кратких воспоминаний о детстве и семье. Ты достаточно хорошо знаешь мою мать. Правду сказать, с момента, как ты познакомилась с ней, она сильно не изменилась. Менялось лишь ее отношение ко мне, и мое к ней. Как всегда, как у всех.

   …Здесь я останавливаюсь, делаю паузу, вдыхаю легкий летний воздух, что течет в открытое окно моего кабинета и вспоминаю, как тот же воздух пьянил меня с детства. Ты говорила, что это любовь к жизни, это свобода…

    Пониманию этого термина и была посвящена моя жизнь до встречи с тобой и немногим после. Конечно, в ней было много всего. Но все точки пересечения сходились на свободе –  сперва запретной, и вечно желанной, потом непонятой, отобранной и вновь обретенной.

   Цикл моего осознания свободы, как философского и практически действующего понятия, начался в те годы, когда, еще ребенком лет 5-ти, я стал посещать музыкальные классы при школе им. Руфуса Новака, в моем родном Кракове. Каждодневные занятия изнуряли меня – и я часто отказывался изучать музыку. Мать, являясь женщиной незаурядной, и зная, что усердия от детей моего возраста не добиться, всегда жестко стояла на своем, не позволяя мне пропускать занятия или бросить их. Мой дорогой Патрик, дядя и покровитель – единственный, кто пытался защищать меня от ее настойчивости, – иногда забирал меня из школы раньше, и мы шли на рынок, покупать конфеты.

   Родители разошлись, когда моей старшей сестре было 16 лет, а мать была беременна мной. Я родился и рос без отца до десяти лет. В детстве мне казалось, что все папы непременно должны быть такими же добрыми, как Патрик.

   Каким-то образом мой отец узнал, что у него есть сын, только в 1984-м, и тогда же приехал в Польшу. Я был в доме деда, когда, вдруг, приехала мать – раскрасневшаяся, возбужденная и сказала: "Влася, собирайся, приехал твой отец". Я испугался, потому что всё известное мне об отце сводилось к словам матери "ненавижу его" и словам деда "русский пигмей"! Мои представления были скорее фантазией. Отец оказался красивым и добрым мужчиной, который, – клянусь – своим приездом спас меня от одиночества и в будущем всегда служил мне отличным примером. Я очень любил своего отца.

    Даже после переезда в Россию классическое образование было для матери обязательной составляющей моего будущего успеха, а потому она стояла на своем. К двенадцати годам я был уже весьма натренирован в искусствах и успел полюбить музыку всем сердцем. Не могу не признать, что твердость матери все же взяла мою крепость. Я часами играл на фортепиано, отгоняя еще пока немного неясную, нетвердо образовавшуюся внутри меня эмоциональную творческую тесноту.

   Предполагаю, моя мать всегда видела во мне саму себя, в свою очередь надеясь на то, что я стану столь же успешен в избранном семейном поприще, а потому, когда мне исполнилось 14 лет, она определила меня на дополнительные курсы специальной психологии к другу отца, преподававшему в МГИМО. Мы вылетали из Екатеринбурга на служебном самолете папы – две пары выходных дней в месяц я проводил на удивительных занятиях этого человека, чье имя я не имею права назвать. Он учил моделировать ситуации и уже тогда вовлекал в проектную деятельность – еще очень новую для советской реальности.

   Итак, шаг за шагом я изучал нужные ей области науки понимания человека, помимо гимназии и музыки, посвящая большинство своего времени изучению основ коммуникации, тогда еще совершенно непригодных на практике, но умело укладываемых в мою голову, как базис.

   Я не стану описывать многое, опишу основное.

   Я рос, и когда мне исполнилось 15, мы переехали из Екатеринбурга в Пермь. К 15 годам фривольность и беспардонность, а также железная настойчивость моей матери и их вечные ссоры с отцом по поводу моего воспитания так мне надоели, что я, будучи человеком неконфликтным, будучи благодарным ребенком и послушным сыном, вопреки всему решился на первый открытый конфликт с родителями, заявив им со всем хладнокровием, что отныне я сам решаю и выбираю, как мне жить, где мне учиться и что делать. Флегматичный характер, переданный мне от отца, и упрямство помогли пережить семейный скандал с высоко поднятой головой, никому не уступив.

   К слову сказать, переезд в твой город, Лия, был нужен и отцу, и матери. От этого зависели их контракты, их заработки. Напомню, что мои родители – кудесники международной политической кухни – были лучшими в своем классе и не последними людьми в мире. И если им стала необходимость переехать в Пермь, где, кстати, уже успел ранее поработать мой отец, значит, необходимость эта зиждилась на трех великих китах их жизни: политике, деньгах, власти. Они были профессионалами и без труда могли отыскать перспективу там, где другие ее не видели.

   Они одними из первых в переломный период эпохи Ельцина и Гайдара начали осваивать внезапно открывшиеся рынки России. Пользуясь неприкрытыми позициями, встав на Голгофу и прикинувшись Христом, они скупили по бросовой цене пищевые производства в России. Моя мать наладила продажи за границу.

   В основном всем управляла она –  умная, но беспринципная женщина. Отец слишком любил ее, чтобы спорить, но зачастую их конфликты начинались именно с ее вероломных шагов. Она была амбициозна и не любила Россию. Он был честен и Россию любил. Если бы не ее активность, мой отец продолжал бы преподавать, взращивая дипломатов и переговорщиков. Но моя мать настаивала на его участии во многих ее авантюрах, и он уступал.

   Можно сказать, что мы нашли первую конфликтную точку пересечения их наследия во мне. Я не любил Россию. Я не мог ее полюбить. Не могу сказать, однако, что я люблю свой родной Краков. Всё-таки я предпочел бы жить в США.  Итак, я не любил Россию, но был честен. Я не был амбициозен, но я был своевольным и увлекающимся, как моя мать. Я был горяч сердцем как она и выдержан характером, как отец.

   Итак, я оказал сопротивление родителям, выразив им свое недоверие в планах касательно моего будущего. Исключительно из необходимости отстаивать до конца свою точку зрения, я забрал свои документы и сам подал их в ближайшую к дому школу. Вряд ли я думал о перспективах, но я устал отвечать чьим-то ожиданиям и отныне собирался сам отстаивать свои намерения. К 15-ти годам я выглядел на 20, по классам же соответствовал предпоследнему, 9-му.

   Знаний я получал мало, но в школу ходил с удовольствием – скорее больше наблюдать, как и чем живут простые люди, чем учиться. Так как я закончил занятия музыкой и перестал временно изучать языки, у меня появилась масса времени на книги, поэзию и прочие хрестоматийные вещи, казавшиеся моим товарищам по школе неумной нелепостью. Именно тогда, в 9 «А» школы № 175 я понял, что игнорируемые мною ранее простые люди, из самых заурядных и даже неблагополучных семей – тем не менее люди интересные и даже глубокие. Мое общество с детства было так старательно отфильтровано, что у меня была совершенно иная система мышления, привычка думать, приоритеты, манера говорить. К этому возрасту я уже окончательно избавился от польского акцента в речи, и никто не задавал мне лишних вопросов. Окружающие меня сверстники были на год старше меня, и большая часть из них была дворовым середнячком, выпивающим после школы на стадионе «Парма». Однако, со свойственной им простотой они принимали и меня, и мой чудной образ. Никто не собирался бить меня за длинные волосы или франтовство. Они посмеивались над моим несоразмерным ростом и порой, на уроках, вставляли колкости меж похвалы учителей. Однако колкости эти звучали по-доброму, и я не понимал, как эти люди, так спокойно принимавшие мою нестандартность, могли избивать после школы других, посмевших прийти не в образе Adidas style.