Читать книгу Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях - Леонид Игоревич Митин - Страница 7

О великом событии, изменившим облик христианского мира, только спустя год узнал Фридрих, и его жизнь нырнула в историческую неотвратимость перемен. Событие, которое он представлял себе иначе, чем оно случилось. Он мечтал принять в нем участие, смотреть, как простой смертный человек уподобляется пророку, несущему благостную весть, воспламеняет сердца и умы людей, предрекая им, спасение от невежества – матери всех пороков. Юноша грезил себя первым, кто прочтет эти краткие доказательства заблуждения человечества. Увы, но случилось это очень далеко от его родного городка.

Роковой удар был нанесен простым священником, но его эхо, подобно залпу тысяч василисков разнеслось по всему миру от стука молотка, прибивающего тезисы, метко сражающего в самое сердце всякого, кто владел грамотой и мечтал изменить мир к лучшему – к Царствию Небесному.

Фридриха сразило разочарование, но вместе с ним в его душу вселилась надежда. Это событие, совершенное отцом Лютером зажгло в его душе пламя, томившееся в нем уже долгие годы. Фридрих чувствовал себя безвольной марионеткой в духе этого события, ставшего для юноши гением, ангелом-хранителем, определившим его дальнейшую жизнь в огромном корабле-мире.

Легко поселяется надежда в пустой желудок. Фридрих зарабатывал деньги, давая частные уроки грамматики и риторики, одновременно помогая пожилому профессору, доктору обоих прав в подготовке занятий, то есть, был у остроума на побегушках. Фридрих был кем-то вроде соискателя, так как денег семьи не хватало, чтобы полноценно оплатить его образование, и поэтому он с профессором заключил пакт взаимопомощи. У профессора была одна снобистская черта: он не переносил на дух богатеньких буржуа.

Летний зной остывал, тьма окутывала мир. Всякий, кто не желал пасть в объятия древних языческих богов, спасался в кабаках и притонах, и вообще всюду, лишь бы горел свет, а тишину разгоняла какофония человекоподобных голосов веселившихся студентов и прочего сброда прожигателей жизни.

Фридрих прятался в библиотеке, штудируя Энхиридион к Лаврентию Блаженного Отца Церкви и «Этику» Аристотеля, создавая материал для речи высокого цицероновского стиля.

Мысли Фридриха прорвались сквозь магическую стену из слов и предложений, устремившись в мир слияния Единого Бога и пророческой древности, языческой древности могучих героев, чудовищ и титанов. В мире сладострастия и подвига, дух времени, Великий Хронос, шептал Фридриху фантазии соития в вечности, вечного Слова Божьего, которое есть «любовь» и прекрасной Венеры. Вакханалия первых святых, утопающих в объятиях обнаженных нимф и дриад веселой ватагой ворвались посреди созерцательного философствования, захватив дух юноши окончательно. Мысль была наградой вечного Господа невечной плоти: стареющей, красивой, нежной, теплой, стройной и грациозной, словно пушистая спутница приложила дьявольскую лапку к творениям да Винчи.

Неизвестно как долго пробыл Фридрих в забытьи среди ушедшей навсегда древности. Увы, но Лета не поглощает в себя все полностью, некоторые явления отзвучат набатным эхом бессмертия.

Сноп золотистых, блестящих лучей неторопливо вошел в библиотеку, расстилаясь роскошным ковром. Мягкое утреннее тепло, нежно пригладив Фридриха по длинным каштановым кудрям, пробудило его ото сна, словно Святой Дух вдохнул в него жизнь, вырвав из языческого мрака царства чудовищ, порождаемых сном разума.

Проходящие мимо товарищи посмеивались над Фридрихом, показывая на него пальцем и сочиняя новую подленькую остроту, щеголяя которой, они надеются снискать расположение порядочного общества. К тому же, вместе с ростом городов, университетов и притонов, вырастают в изобилии соревнования по классам школы злословия. Каждый считал своим долгом победить в этом сочинительстве острот и каламбуров ради небольшого душевного отдыха и насмешки над собственной нищенской судьбой человека, выброшенного в большой мир, потрясаемый великими делами, меняющими историю. Среди великих дел копошатся мелкие студенты рядом с маргиналами и попрошайками, которых в Англии давно уже наказывают за леность и праздность. Вся жизнь нуворишей-гуманистов – это веселье и тоска, любовь и страх, свобода, и нищета с одним днем без надежд на завтра.

Фридрих знал, что причина злобы кроется в самоуязвленности, в недостатке ума. Он эпикурейски переносил все обиняки, и иногда воспринимал их с долей сократовской самоиронии. Вступив в мир взрослых людей, не понимая разницы между правилами формальной игры и закулисных интриг, ему пришлось долго осваиваться методом проб и ошибок, приведших его к истине Эпикура: «Живи уединенно!».

К Фридриху подсел его друг Ульрих, швейцарец по происхождению, но влюбленный в Рейх, созданный его кумиром Максимилианом I. Ульрих выглядел как жнец на службе у Смерти: высокий рост, впалые щеки, сухие длинные светлые волосы, морщинистый узкий лоб и почти стеклянные карие глаза, пронзавшие в самую душу. У каждого, кто имел смелости пообщаться с Ульрихом, в первый раз тряслись коленки, а в душе неистово кричало и вопило желание удрать поскорее. Про Ульриха ходила шутка, что он слишком долго сидел подле Люцифера в аду мессера Алигьери. Врачи же поставили Ульриху диагноз: избыток черной желчи, прописав ему такой образ жизни, который он вел всегда. Ульрих мечтал стать философом, доктором обоих прав и великим теологом, как Фома Аквинат, но при этом иногда он мечтал о далеких землях, о подвигах и приключениях, в том числе любовных.

Ульрих и Фридрих долго смотрели друг на друга, потом улыбнулись заговорщически, и Фридрих сказал:

– Сдаюсь, ты выиграл. Жуткий вид, будто смотришь в бездну.

– Хм, не люблю выигрывать, но такова Судьба. – Медленно, прерывистой и тихой речью ответил Ульрих – слышал о Лютере или все еще мечтаешь об Эпикуре?

– Знаешь, тут рядом есть дом главы гильдии Альбрехта Вагнера? Он имеет отношения с ганзейским союзом то ли сам, то ли через посредников.

– Ммм, припоминаю… – протянул Ульрих.

– Так вот у него дочка божественной красоты. Я хочу написать для нее сонет и приложить подарок, но… – возбужденно говорил Фридрих, пока Ульрих его не перебил.

– Но таланта у тебя точно больше, чем денег. Маргарита Вагнер очарует кого угодно, но не думал, что попадешься и ты, кто прекрасно знает идею Платона об эйдосах. Кстати, у меня для тебя есть кое-что.

После этих слов Ульрих вынул небольшой свиток:

– Это трактат «О Сущем и Едином» мессера Джованни пико делла Мирандолы из академии в Кареджи. Трактат о том, как соединяются Платон и Аристотель, бывшие, как ты знаешь, соперниками. Трактат мне переписали друзья из Кареджи.

– Постой, примирить Платона и Аристотеля? Каким образом это возможно? – удивился Фридрих, забыв о любовной тоске.

– Сам посмотри – ответил Ульрих, протягивая свиток – это лучше, чем пасть в лоно геенны огненной, пусть и милой, как Маргарита.

– Влечет меня к ней, вот и все – раздраженно ответил Фридрих. Он знал, что такие разговоры с Ульрихом бесполезны, ему неведома страсть к красоте, жажда обладания этим сокровищем, словно прирученным фениксом.

– Понимаю, но есть предложение интереснее. Приходи на закате в старый квартал, и оттуда доберись до хижины лесника, что стоит вдоль могучего дуба. Постучи и скажи: «Carpe diem».

– Ты не можешь просто напиться у старого Иеронима? Решил придумать развлечение? – улыбнулся Фридрих.

– Нет, вино, и эль меня не пьянят. Приходи, вот и все. Доброго дня и храни тебя Бог – сказал Ульрих и неторопливо ушел бесшумными шагами, будто бы время не властно над ним.

Фридриху пришлось отправляться на занятия голодным, но его больше интересовал свиток Мирандолы. Фридрих знал о Мирандоле весьма жуткие вещи: якобы он практиковал магию и продал душу Дьяволу за тайные знания общения и воскрешения мертвых. Людская молва рассказывала о нем небылицы, а ученые старались держаться от этих гуманистов подальше.

После занятий Фридрих украдкой, словно опасный вор, пришел в свою комнату, и прежде чем войти, осторожно огляделся, опасаясь слежки. За чтение гуманистов можно было лишиться места или даже попасть к инквизиторам, в любом случае, костры возжигались, суды велись и этому не бывает конца. Излишняя осторожность не замечается как чудаковатая странность, если обладатель странности является чудаком, поэтому никто не обратит внимание на подобную предосторожность.

Фридрих сел за письменный стол у окна, чтобы отдаться чтению запретного трактата человека, попавшего под суд за свои идеи. Держать в руках копию плода свободной мысли, устремленной к одной только истине, с лихвой устраняло всякое чувство опасности, превращая его в источник мученичества. Рисковать жизнью ради истины – это подвиг, на который способен только человек, знающий, что такое любовь. Чувство опасности только усиливало любопытство, тем более, Фридриха поразило до глубины души, что кто-то сумел примирить Платона и Аристотеля. Ведь, примирив их, можно примирить весь мир под крылом Единой Истины, единого знания, познание единой сути вещей – вот мечта всякого, кто желает власти, даже пусть и власти над собой. В душе Фридриха распалялась страсть, вожделеющая этот свиток с письменами, и чем более он размышлял о содержимом и могуществе слов, тем сильнее он желал развернуть его, показать его лучам света Божьего, дабы тот осветил ему мудрость человека.

Комнату постепенно заполнял мягкий золотистый с розоватым оттенком свет. Приближалась колесница Гелиоса, возвещающая о приближении союза Гекаты и Морфея. Розовато-алый плащ расстилался по небу, смешиваясь с небесно-голубым небом и сероватыми облаками, разбросанными по небосводу, словно ангельский шелк, рассыпая окровавленное золото по крышам домов и церквей блистательными лучами. Зной и жар полудня остывал особой свежестью и приветливой лаской, обнимая каждый полный вдох, и легкостью придавал умиротворяющее успокоение и уют.

Фридрих почувствовал теплоту вечера, стряхнул с себя забытье размышления и оглянулся осмотреть комнату, словно был тут впервые и не узнавал привычных вещей. Спустя мгновение, он пришел в себя, но мысль о прочитанном, строгой и властной демоницей, восседала рядом с ним, на окне, закрывая своим телом свет так, чтобы игра теней была увлекательная и завораживающая.

Беспокойно бродил Фридрих по небольшой комнате из угла в угол, словно зверь, предчувствующий опасность. Сомнение присоединилось к демонице, нашептывая ему противоречивые желания, доказывая разумность обоих. Фридриха мучил демон Мирандолы, но не отставало в пытках томительное ощущение таинственности предложения Ульриха. Проклятое знание, проклятый, ненавистный Эпикур, учивший равнодушию к страстям. Сильнейшая скука без страстей, без Амора, без приключений, но на все это нет денег, ни славы и людского мнения, способные поднять из грязи любого сорвиголову с его пороками и обелить до ангелоподобной белизны. Только демоны, только духи мудрецов зовут вперед, указывая на слепящее солнце. Тишины и луны хотел Фридрих, и он знал, куда ему нужно идти.

Горожане толпились на площади и у дверей церкви, стремясь успеть занять лучшие места на вечерней службе. Бытует мнение, что облатки вкуснее, если получить их первыми. Базилика возвышалась в центре площади, словно нерушимая крепость Воли Господа, проповедующая убранством своим скромность, целомудрие и милосердие любви к ближнему. Стены базилики не раз укрывали от врагов, и порой преступники получали убежище и шанс отмолить свой грех, получив возможность начать праведную жизнь. Ведь одна раскаявшаяся душа лучше, чем тысячи праведных, ибо сойти с тропы греха очень сложно, вступив на нее однажды, не получив своевременной кары. Базилика хранила все тайны и сплетни прихожан вместе со скрипторием и библиотекой мысли Отцов Церкви и ученых мужей, желавших понять и донести всем слово Божие, познавая тайны мироздания. Из-под крыла церкви вышли все без исключения гуманисты, и как странно, что мощные каменные стены равнодушно смотрели на то, как из них выходят маги и еретики, но пути Господни неисповедимы. Остается только уповать на милость его в день Страшного Суда. Базилика для горожан была спасительным ковчегом в юдоли скорби и царствии суеты. Монахи почитали базилику своим домом, землей обетованной посреди грешного и порочного мира, оберегая реликвии и мудрость апостолов от лап невежд. Монахи спасались в базилике от грохочущей дневной суеты, от жаркого знойного полудня и страстей, в игре которых, они, по наивности, не принимали участия. Хотя не все столь набожны, и острое перо сатиры нанесло монахам изрядное количество ран. Стены хранят секреты, стены хранят дух былого и дух Святой. Сюда пришел Фридрих.

Фридрих сел у церковной паперти, рассматривая горожан, проходивших мимо. Чья-то рука мягко легла ему на плечо. Фридрих не сразу отреагировал на этот жест, не сразу почувствовав руку на своем плече, ибо призраки древности еще донимали его беспокойный и уставший ум. Он оглянулся и увидел отца Альбрехта, который решил приглядывать за Фридрихом. Фридрих напоминал ему самого себя в молодости: горячий, но в меру, сообразительный, набожный, скромный и тихий человек. Теперь же отец Альбрехт был одним из редких монахов, кто разделял учение цистерианцев искренне. Про него сложно сказать что-либо порочащее его сан. К тому же, он уже был в почтенном возрасте, о чем ярко напоминала ему разраставшаяся плешь и остатки волос покрывались пепельной сединой. На лице появились неглубокие морщины, а лоб постоянно нахмурен. При этом в его глазах была странная всепрощающая доброта. Он на все смотрел так, словно ничто его не удивляло, а только радовало, словно все были ему как дети заблудшие. Он почувствовал смятение Фридриха и сказал ему с искренней честностью то, что шептало ему любящее монашеское сердце:

– Доброго тебе вечера, сын мой, я вижу ты в печали. Какие мысли гнетут тебя?

– Порой мне кажется, что Господь оставил нас. Порой, я чувствую себя чужим в этом мире. У меня ничего нет, я почти нищенствую, а другие – обогащаются обманом и хитростью на зависть лисьей и женской породе. Простите, отец Альбрехт, есть еще кое-что, что озадачивает меня сильнее, но сказать этого я вам не могу.

– Блаженны нищие духом, ибо откроются им врата в Царствие Христово. Людей же прости и отпусти им прегрешения их, ведь злобою своей ты несешь вдобавок к своим грехам и чужие. Бери с собой только веру и смело иди с ней. Богатство ты все равно потеряешь, а способ его приобретения грозит ниспровержением души во мрак.

– Но обыватель так любит солнце, что вовек не устанет сочинять ему сонеты и радовать его блестящей роскошью и вычурными одеяниями, щегольски сидящими.

– Суета мирская привлекательна и притягательна, вскружит голову изобилием мимолетных чудес, желаемых снова и снова изо дня в день, и все изощреннее должны оные быть. Люди любят солнце не за теплоту его, а за возможность поблестеть на нем. Прости им прегрешения их, ибо не нам с тобой судить тех, кого Спаситель призывал любить. В многой мудрости много печали, ибо умножающий познания, умножает скорби.

– Кто это сказал? Этого нет в Евангелии.

– Не все Евангелие должным образом изучается. Внешняя премудрость, грамота и шапочка свидетельствуют об уме более, нежели корпение над Плотином и Боэцием. Эти слова из премудростей Соломоновых. Соломон – древний царь земли израилевой, почитавшийся как премудрый из живущих. Говорят, что он приручил демонов числом семьдесят два, и сами ангелы споспешествовали делу сему. Он с Божьей помощью и ангельской подмогой построил первый храм для сынов Израилевых, дабы могли они справлять свои ритуалы во славу Бога. Демонов же запер за семью печатями, но любопытство невежд сильнее всего. Отворили они печати те, и мир канул во мрак смертей, болезней, злобы, проклятий, невежества и алчности.

– Откуда вам это известно? Ни от кого я не слышал ничего подобного. Вы занимаетесь магией?

– Нет, что ты, сын мой, я лишь читаю Писание и ищу премудрости Господа, дабы просвещать ею страждущих. Много книг древних хранятся в разных местах, почитаемые как святыни или томятся забытыми в надежде открыться искателю запретной мудрости. Я верю только в силу Господа, а магия – вещь противоестественная и ни к чему тому, кто блажен в вере своей.

Вот посмотри – отец Альбрехт указал на другую сторону паперти, напротив нас там сидел маленький мальчик с светлыми спутанными волосами, немытыми и грязными. Лицо его, исхудалое и бледное, покрыто болячками и грязью, словно он работал на каменоломне. Мальчик был одет в рубища и лохмотья, не имея обуви. Вид он производил удручающий. Его было очень жалко, и взгляд Фридриха заметил рядом с мальчиком костыли, ставшие орудием, ударившим по его сердцу так сильно, что глаза его невольно задрожали, а сердце сжалось от горечи. Отец Альбрехт продолжал – этот мальчик не просит милостыню. Мы приютили его в базилике, и он прислуживает в скриптории и у алтаря. Он читает проповеди собственного сочинения. Устами младенца глаголет истина. Помнишь, сказано: «будьте как дети, ибо их есть царствие небесное». Мальчик слаб телом, часто болеет, порой плохо спит и питается простой пищей, чтобы не нагружать больной желудок. Дух его силен, ведь, несмотря на его немощи, он ни разу не пожаловался на горькую судьбу. Каждый раз, когда ему тяжело, я предлагал помочь ему, и он не отказывался, но говорил так: «Спасибо отец Альбрехт, но Господь не ниспошлет мне того, с чем бы я не справился». Мальчик никогда не забудет похвалить мироздание за красивые облака, за теплое солнце, прекрасный день жизни, за красивые разноцветные ковры цветов и мириады одежд благородных матрон. Детский глаз радуется всему, везде видит красоту и премудрость Божью. Я немного завидую ему и злюсь на тех, кто при здоровом аппетите, здоровом взоре, поступи и разуме тратит свою жизнь на приобретение, на роскошь, на обжорство, а в красивой деве видит лишь угоду своему вожделению. Хотел бы свое здоровье отдать этому мальчику, ибо в его годы я таким не был. Мое детство, безвозвратно ушедшее, я отмаливаю сейчас, а он уже сейчас молится за врагов и обидчиков не только своих, но и чужих. Знаешь, его однажды чуть не выпорол минорит, прибывший к нам погостить. Он направлялся в Капую. Этот минорит услышал, как мальчик вечером молил Господа простить альбигойцев и сарацин. Мальчика мы спасли всей братией. Эх.… У него помыслы и сила духа Бернарда Клервосского.

Когда ты, сын мой, сочтешь, будто силы твои на исходе, вспоминай этого мальчика. Мы дали ему имя Бенедикт. Вставай, скоро начнется служба, а потом я хотел бы снова с тобой поговорить. Мне думается, что я смогу найти тебе занятие полезное и по душе.

В атриуме Фридриха окутал приятный запах легкого воздуха, не отягченного иллюзиями тщеславной прелести ароматов косметики и суеты ремесел. В воздухе витали только призраки благовоний и ладана, смешиваясь с запахами, приносимыми с собой прихожанами, желающими очиститься от всего мирского или уменьшить тяжесть греховной ноши.

– Сквозь Страшный суд, на корабле, ведомые пастырем войдем, в Царствие Небесное, и команда пастыря – добродетели и знания – слабоватым и мягким голосом, произнес некто за его спиной. Фридрих ничего не ответил и глубоко задумался над этими словами.

Люди заполняли наос, занимая места поудобнее и поближе к алтарю, надеясь, что тем самым они покажут рвение в спасении уши. Сплетни, анекдоты, шуточки растворялись в воздухе, вытесняя благочестивую скромную тишину смирения на гул и хаос голосов, превращая место молитвы в рыночную площадь. Люди не умеют оставлять дела свои за вратами храма, где обитает Дух Святой. Страшно покидать земные пределы без гарантий уверенности, без скрепленного печатью договора, без слова чести благородного человека, но святые мужи оказались там, и многим тоже хочется попасть в место вечного блаженства, но это чудовищно тяжело. Прихожане обращают внимание на место, где сидят: они хотят видеть все лучше остальных. Они толкаются, ссорятся ради очереди или неаккуратного толчка. Хохочут над сплетнями о куртуазном подвиге молодого щеголя, и с зазнайством, предрекая ему то фиаско, то высшую награду Амора, что превращает разговор в яблоко раздора. Ожидание мессы выглядело, будто ждут представления шарлатанов и циркачей во время ярмарок. Чудеса тела равны чудесам духа только в показной зрелищности.

Простор зала храма сужался, становясь тесной комнатой, от чего Фридрих ощущал себя неуютно, и удушье, костлявой холодной рукой подкрадывалось к его горлу. Воздух становился затхлым, безжизненным, противным по аромату, наполняясь нотками ротовой гнили, испарений вина, косметики, навоза. Голоса, запахи, яркий свет закатного солнца, омывавшего кровью сцены страшного суда и пороков, наводили на Фридриха головокружение и печаль Гераклита, от которой он не знал спасения, кроме церкви и Эпикура. Только церковь дарила ему красоту света, прелесть красот мира, игру теней в лучах трех солнц; только Эпикур подарил атараксию для созерцания величия прекрасного творения Господа.

Ангельское пение органа заставило всех в благочестивом трепете замолчать. Храм ожил. Казалось, что сейчас с внешних барельефов сойдут цари Израилевы, явится Соломон и Екклесиаст вместе с Моисеем и Давидом. С другой стороны снизойдут семь прекрасных свободных покровительниц добродетелей истинного христианина, святые ученые мужи и отцы церкви. Призванное святое воинство направит корабль сквозь бездны адских зол в мир, где Господь примет нас, как отец принял блудного сына. Вторил божественному органу хор из мальчиков и подростков, прекрасных маленьких херувимчиков, чей незамутненный взор способен видеть благодать во всем существующем. Не зря сказал Спаситель: «будьте как дети, ибо их есть Царствие Небесное».

Месса заканчивается проповедью, для чтения которой на трибуну поднялся отец Альбрехт. Осмотрев паству равнодушным и спокойным взором, осенив ее крестным знамением, он начал говорить:

– В день сей возблагодарим Бога за благо, снизошедшее на нас по Его воле, за день жизни, за счастье близких и любовь в семьях и сердцах ближних. За все дары, Господи, мы воздаем хвалу тебе, ибо сотворил ты мир и людей, а за грех наш послал Сына своего, дабы искупить все прегрешения наши и дать нам Слово Свое, чтимое нами по сей день и во веки веков. Аминь.

Царствие Антихриста грядет, ибо сказано у Иоанна в Евангелии: « многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист», а далее, по разумению Господа, вторит Иоанну и апостол Матфей, говоря так: «берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а сами суть волки хищные.… И плодам деяний узнаете их.… Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, дабы прельстить, если возможно, и избранных». Церкви, крещенной самими апостолами Петром и Павлом угрожают нелепые и еретические домыслы внутри самой Церкви. Папа дал приют и просвещение верным слугам, которые возгордясь, низвергнули свои души во мрак. О Ком я говорю? Я говорю о пастыре Лютере, коего одержал в себе тот, чье имя не говорится никогда. Он обуял, верного некогда сына истинной Церкви, сладкими речами, пообещав ему власть и богатство, растлив душу его, стал наущать его говорить свои постыдные речи, обвиняя Церковь в неправедности. Наша братия ежедневно молится за Мартина Лютера, и просит Господа вразумить его, наставив на путь спасения, ибо сказано у апостола Луки: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии».

Как Лютер забыл во грехе гордыни, ослепленный сладкими посулами уст лукавых, и совершая ныне грех равный греху первого ангела Господа, так и нам надлежит помнить Слово Божие, помнить участь и силу Лукавого, способного совратить всякого, а потому сказано в евангелии от Матфея: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и распространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Обратимся же к Писанию, вспомним, что говорил нам Господь, что завещал нам устами пророков. Так в притчах Соломоновых сказано: «Сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери. Не доставляют пользы сокровища неправедные, правда же избавляет от смерти». И далее говорится там же: «Память праведника пребудет благословенна, а имя нечестивых омерзеет. Мудрый сердцем принимает заповеди, а глупый устами преткнется. Кто ходит в непорочности, тот ходит безопасно, а кто превращает пути свои, тот будет наказан». Многознание не научает уму, а только вера способна дать человеку Истину, ибо сказано у мудрого Экклезиаста: «Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого, и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть». Господь всякому отмеряет то, чего оный заслуживает, ибо сказал Сын Божий в Евангелии от Марка: «И посылают к Нему некоторых из фарисеев и иродиан, чтобы уловить Его в слове. Они же, придя, говорят Ему: Учитель! Мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю или нет? Давать ли нам или не давать? Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И дивились Ему». Забываем мы великую и бесконечную Мудрость Божию, кто благами своими неистощим и любовью своею вечен и непреходящ. Установил Господь, что всякое стремление есть лишь доброта и любовь, но всякая добродетель, имеющая тысячекратное воздаяние здесь и на небесах. Забывают многие этот закон Божий, и потому ждет кара их здесь и на суде Божием. Нет у человека власти ни над чем, кроме своей добродетели, ведущей к спасению души, ибо сказано у Экклезиаста: «Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божией, потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы отдать доброму пред лицем Божиим». Нет нужды говорить мне своими словами, ибо они – ничто перед речами пророков и апостолов, передавших нам заветы древние, дарованные самим Господом через верных рабов Его. И последнее говорю вам, соблюдайте заповеди, чтите истинную Церковь, заботьтесь о спасении здесь и сейчас, ибо на Страшном Суде никому не будет пощады. Сказано в притчах Соломоновых: «Итак, дети, послушайте меня; и блаженны те, которые хранят пути мои! Послушайте наставления и будьте мудры, и не отступайте. Блажен человек, который слушает меня, бодрствуя каждый день у ворот моих и стоя на страже у дверей моих! Потому что, кто нашел меня, тот нашел жизнь, и получит благодать от Господа, а согрешающий против меня наносит вред душе своей: все ненавидящие меня любят смерть».

Отец Альбрехт читал очень эмоционально, проникновенно, стараясь донести Слово Божие до каждого прихожанина. Он жестикулировал руками, обращая взор свой то на Запад, то на Восток, то пронзительно смотрел в глаза каждому мирянину, словно искал нотки сочувствия, нотки понимания. Глаза его горели праведным пламенем человека увлеченного, посвятившего жизнь служению Господу, усмиряя плоть, являясь примером для остальных. Отца Альбрехта слушали с необыкновенным упоением. Казалось, он сумел тронуть душу каждого. Публика реагировала на каждый его жест, ловила каждое его слово, ожидая, что он сможет спасти их, что он говорит и учит чему-то настолько важному, что невозможно не отдать жизнь за великое и праведное дело. В этот миг люди почувствовали, что все их заботы не имеют значения, ведь древние мудрецы, обретшие Царствие Небесное учили смирению и милосердию. Приумножение благ земных казалось им тщетой, временным благом, которое сгорало в очистительном огне взора Отца Альбрехта.

Месса закончилась, и все суетное, грязное, ничтожное, что витало в воздухе, теперь рассеявшись благостной музыкой, было сожжено и развеяно пламенной проповедью отца Альбрехта. Удивительные вещи происходят там, где обитает Святой Дух, ибо все страсти он обращает в покой, словно по волшебству всякий вошедший во гневе усмирялся, вошедший с вожделением, забывал о нем, обращая свой взор к мозаикам и статуям, донимая расспросами священников. Все смертные грехи умирали или сбегали из храмов сразу, как только начинались мессы и читались молитвы. Люди покидали базилику с иными помыслами и чувствами. Казалось, они делали первый шаг, но снаружи их ждал мир, окутанный тьмой, где правила луна с легионом звезд. Облегченные мессой, люди побрели по домам, обсуждая проповедь, возвращаясь к своим делам и заботам. Среди толпы Фридрих заметил ангельской красоты создание, сопровождаемое отцом. Желанное сокровище, способное развязать войну между королями, ступало своей легкой поступью по ступеням базилики. От легкого вечернего ветра ее нежные, пленяющие своим кокетливым, заигрывающим с лунным светом и светом факелов, волосы едва развевались, ибо раскрыться в полноте своей красоты они не могли, будучи спрятаны богато расшитой, тонкой золотой нитью с шелковой каймой накидкой небесно-голубого цвета. Стан сокрыт от завистливого взора Венеры скромным зеленым платьем. На Маргарите не было никаких украшений, кроме фамильного кулона с инкрустированным редким небольшим гранатом. Фридрих видел в ней не дочь торговца, но благочестивую девушку, одетую в одеяния целомудрия и скромности. Как же верно замечали древние, что глаза без веры не увидят ничего. Фридрих не спеша спускался следом, стараясь уловить каждое ее движение в ночном серебристом мраке, старался запечатлеть в памяти ее прекрасный, ускользающий в игре теней и пляске звезд, милый и светлый лик.

Фридрих остановился у последней ступени, прощаясь с удалявшейся возлюбленной, вспомнив о разговоре с отцом Альбрехтом. Он застал отца Альбрехта в скриптории за чтением псалмов:

– Простите меня, отец Альбрехт, я чуть не забыл о нашем разговоре – виноватым, низким голосом сказал Фридрих.

– Да? – отвлекаясь от чтения, ответил ему отец Альбрехт. – Прости, ты, меня, сын мой, я и вовсе забыл об этом. Очень увлекся проповедью и задумался, как проповедовал Мейстер Экхарт, дескать, если после проповеди ты пойдешь заниматься обычными делами, то ты не понял сути сказанного. Вот я решил, что мирское подождет, а понимание Священных текстов ждать не будет. Однако, ты пришел, у меня к тебе есть предложение работать в скриптории. Я дам тебе письменное разрешение и свое ходатайство, чтобы ты имел доступ к библиотеке базилики. Она не богатая, но очень полезная. Вдобавок, я могу найти тебе книги, какие только пожелаешь. У меня много друзей. Что скажешь, сын мой?

– Вы просто так даете мне такую возможность? Мне нечем зарабатывать себе на пропитание, а скоро платить за жилье. Ваше предложение замечательно, но я хочу услышать, что лежит на другой чаше весов.

– Это не сделка, Фридрих, это благодеяние. Мне бы хотелось иметь при себе человека талантливого, эрудированного, устремленного к знаниям. Да, тебе придется прислуживать в базилике или сопровождать меня в паломничестве. Однако, у тебя есть возможность посвятить себя Церкви. Твой университет ничего тебе не даст, ибо там скорее ты все отдашь. – Ответил отец Альбрехт, но видя смущение Фридриха, добавил: – Дам тебе два дня на размышления, и не затягивай с решением.

– Хорошо, спасибо, что дали мне время все обдумать. До свидания, отец Альбрехт, доброй вам ночи и благослови вас Господь, – с поклоном ответил Фридрих, пребывая в растерянности.

– Доброй ночи, сын мой, храни тебя Господь, – ответил отец Альбрехт, осенив Фридриха напутственным знамением и улыбкой мудрого и снисходительного отца.

Фридрих не заметил, как добрался до своей комнаты, и еще долго предложение отца Альбрехта не давало ему уснуть. Спустя пару часов, сон набрался сил и изгнал все мысли, возведя на престол разума мир грез и сновидений.

Стук в дверь разбудил Фридриха. На пороге стоял Ульрих:

– Доброго утра, можно войти?

Фридрих не сразу ему ответил пригласительным жестом.

– Почему ты не пришел на симпосион?

– Не захотел, – лениво и уклончиво ответил Фридрих.

– Как это, не захотел? Ты же любишь Эпикура. Где ты был вчера? – с небольшим удивлением спросил Ульрих.

– Я был на мессе у отца Альбрехта. Он предложил мне свое покровительство, но мне нужно бросить университет.

– Ты принял его предложение?

– Приму, о нем сообщу ему сегодня.

– Так, а почему ты решил пойти на мессу? Не говори, что из-за Маргариты.

– Нет. Меня будто на части разрывает, словно я совершаю грех. Эпикур не признавал богов, а я признаю Бога, и не знаю, как можно жить в безбожии – с трудом Фридрих произнес свои слова, обнажая другу свое сердце, даря ему болезненные цветы своих раздумий.

– Эпикур не признавал вмешательство богов в дела смертных. Сам посуди, если совершенное есть то, что лишено всякого внешнего желания, являя себя как автономное существо, то зачем ему вмешиваться в дела смертных? Неужели совершенное божество станет участвовать в жизни несовершенных существ, ведь тогда получится, что божество в чем-то нуждается, но я тебе говорю, как и Платон, совершенное не нуждается, ни в чем.

– Звучит разумно и приятно, но как, же чудеса? Как же явления божества апостолам, как же вдохновение и озарение Духом Святым? – спросил растерянный Фридрих.

– Эпикур был язычником, откуда ему знать о Духе Святом? Я бы предположил, что Бог не вмешивается напрямую, но своими чудесами дает направление, будто путеводная звезда в ночном небе, освещая путь к праведной жизни. В общем, я зашел ненадолго. Эпикурейцы собираются послезавтра на том же самом месте. Приходи, я тебе настоятельно рекомендую. Храни тебя Бог, друг мой.

– Всего тебе доброго, и Бог в помощь, – ответил Фридрих, оставленный другом в раздумьях.

Днем Фридрих сообщил профессору, что уходит из университета, принимая предложение отца Альбрехта. Профессор не сильно разочаровался, точнее, ему было все равно. Студенты, желавшие стать его клиентами строились в очередь. Целая очередь пресмыкающихся и раболепствующих льстецов из богатеньких семей была на службе у почтенного старца. Искали они знания или авторитета учебного заведения, это не имело существенного значения, для многих главное устроиться в приличный цех или гильдию, а может пригодиться ко двору мецената или иного сильного мира сего, которому можно составлять личный астрологический календарь, сочинять оды и памфлеты. Каждый использовал свои таланты, как умел и как хотел, но главное, что за эти таланты платили всегда пфеннигами.

Прогуливаясь по тесным улочкам города, Фридрих рассматривал дома и лица людей: угрюмых поденщиков, утомленных тяжким и почти бесплатным трудом, тучных и важных ремесленников, аккуратно наряженных с цепями и украшениями, говорившими о принадлежности к почтенному сословию и гильдии или цеху. Фридриху на глаза попадались и мелкие воришки из приютов или окрестных деревень, за которыми следила городская стража, готовая закрыть глаза и покарать всякого, кто нарушает закон. Закон чаще всего нарушили представители бедноты, ибо они были лишены благодати Божьей, и поэтому их надо направлять тяжким трудом и страхом перед алебардой стражника. Особой категорией щеголей были ростовщики, которых ставили в один ряд с евреями. Часть ростовщиков была евреями, но этот способ обогащения понравился нуворишам из дворянства и почтенным древним рыцарским династиям. Все видели, как продаются и покупаются гербы и титулы, а с ними и должности. Особое удовольствие Фридриху доставляло рассматривание украшений, блиставших на солнечном свете, словно обладатель нес свет в себе. Пестрые костюма и платья горожан радовали глаз игрой цветовой палитры и прелестью украшений. Каждый стремился быть красивым, и многим это удавалось. Люди вносили краски и чувства в белые дома, разносили благовония, разгоняя запах продуктов и товаров. На рыночной площади немногим продавали диковинные специи, привезенные из крупных городов, получившие их, в свою очередь, из самой Индии или Турции. Так или иначе, пока есть спрос, будет и предложение, особенно, подчеркивающее элитарный статус покупателя, его избранность.

Отца Альбрехта не было в базилике. Идти Фридриху было некуда, поэтому он сел на скамью и стал ждать, рассматривая игру дневного света с тенями, погрузившись в размышления о вечной борьбе добра и зла. «Множество лучей имеет свет, но тьме доступно не меньше коварных хитростей, ведь свет добродетели не светит там, где правит мрак. Однако, стоит свету разогнать все тени, как нисходит мука от жара и слепоты. Тень и свет должны дополнять друг друга, обеспечивая изменения в мире, но тогда получится, что должно быть нечто вечное, которое выше добра и зла. Бог создал свет и сам является светом, но откуда взялась тогда тень, если все совершается по Воле Бога? Быть может, Бог создал и тень? – так думал Фридрих, и постепенно печаль ласково обнимала его сердце, засыпая меланхолическим сном в его чувствующей душе». Кто-то мягко дотронулся до его плеча. Фридрих вздрогнул и резко обернулся: