Читать книгу Осколки зеркала моей взрослой жизни - Леонид Оливсон - Страница 8

Мечтали мы уехать за границу,

Исчезнуть из обзора сталинских владык,

Чтобы навек забыть «совка» темницу,

Лишь был вопрос: каким же будет наш язык?

И говоря тут образно: в те годы

В печи горящей заслонка приоткрылась.

Хотя пугали новые невзгоды,

То, что все ждали долго так, мечта – сбылась.

В дыру мы слишком поздно устремились:

Пока мы размышляли и рядились,

Косыгин вдруг издал смирительный указ.

Волна отказов у друзей сплотила нас.

Хоть бой мы начали на пике алии,

Не праведными власти были судьи:

«Волнение на Руси надо унять,

А то захочется всем туда сбежать».

Через два года получили мы отказ,

Который «музыкальным» мы прозвали:

То действовал тогда Косыгинский указ –

Евреями ведь власти «торговали».

И после восемь долгих лет в отказе…

Родня уехала, но не забыла нас.

Они нам помогали раз от разу:

Деньгами, письмами, чтоб пыл наш не угас.

Изгоями мы жили в эти годы.

Тогда работу мы сразу потеряли.

И были разные порой невзгоды…

Но мы свой замысел четко претворяли.

Как стих В.В. был на известных «Окнах Роста»,

Достигнуть цели было так не просто.

В Москве мы завалили письмами ОВИР,

Но власть сосала кровь в те годы как вампир.

Мои родные время не теряли:

И к президенту, и в Сенат писали.

И сделал Рейган наш бизнес с Горбачевым:

Машина разрешений крутилась снова.

Мы жили в лагере социализма –

В руках, как в клетке, октябрьских вождей.

И на словах с идеями марксизма,

Что в лозунгах писалось для людей.

Но что на самом деле у нас было?

Наверно, в двух словах, что – правил царь.

Был Ленин, Сталин, и другие были…

И государству шло все на алтарь.

Но если так уж все реально было,

То может быть и был бы коммунизм?

Реально же народ жил просто быдлом:

Использовался сверху морализм.

Мы жили с лозунгами пятилеток,

Под кликою властительных бояр.

Мы правду узнавали из «газеток»,

Нам сверху говорили, где изъян.

Нельзя отнять больших заслуг народа –

Кто мир спас от коричневой чумы,

Кто войн всех вынес смело все тяготы…

И была снова тряска за чубы.

И так и жили б до скончанья века…

Но дуновенье с Запада пришло:

И всплыли права тут человека,

Бодались… Начался тут диалог.

А дальше, начались для нас гоненья:

Мы стали все предатели с тех пор,

Кого-то подвергали увольненьям…

Нас власти брали жестко, на измор.

Не все прошли ту школу испытанья,

Семейства скрепы рушились в тот час.

И в неких семьях начались метанья,

Когда в который раз пришел отказ…

С тех пор как Голда Меер объявила,

Что скоро ждет большую алию –

Мы потеряли девять лет, транжиры.

Могли вступить уж в эту колею.

Нас не устраивал здесь весь наш быт:

Просили власти в этом удружить.

И появились новые тяготы,

Ведь мы лишились наших мест работы.

Но с мыслью – выжить, быть во всем людьми,

преодолеть препоны и запреты,

и унижения, ненависть толпы –

Надеждам славным подчинялись мы.

И издевательств тайные звонки:

Друзей в кавычках и антисемитов.

И к телефону наперегонки

Бежали мы с палитрою ответов.

Мы проникали трудно, нелегально,

В работы «нечистого» пошиба.

Хоть это было точно не похвально…

Но где ж была тут альтернатива?

Не забывали своего призвания

В кругу ученых, средь своих жилищ:

Не чувствовался духа паралич,

Оценивались сроки ожидания…

Но власти же, конечно, тут не спали:

Своих предателей нам подсылали.

Однажды вдруг на сбор наш впопыхах –

Явились люди: статные, в плащах.

И взяты мы для «вразумления»,

Чтоб сделали мы «искупление»

Всех действий, неугодных там, где живем;

И что бы плохо не думали о нем.

С усмешкой ободряя подлеца,

Что предал нас тогда без ложной чести –

Один читал фамилии с листа,

Затем сказал: «Вас ждут плохие вести.

Надеюсь, не увижу вас ни разу!

Еще раз соберетесь – скажу сразу:

Мы вас пошлем надолго в те места,

Где не найдете вы вообще лица».

Нас развезли в ментовские места,

Где ночь мы провели совсем без сна.

Домой явились, однако, до зари…

Как хорошо, что все это позади.

Я поменял уж несколько работ,

Ждал выпускного уж разрешения.

В котельне «высокого» давления

Я год дежурил сутками, как крот.

Вот получили мы разрешение,

Вскочил бегом я за увольнением.

Где был я – власти, наверно, знали:

В стране в котельных держали «галлов».

Боюсь, что… сослуживцы из котельной,

Которая была «хмельной артельней».

Что сделали бы сии кутилы –

Меня бы точно «порасспросили».

Да и обычай русский есть таков:

Ты уезжаешь – поставь «на бочку» штоф.

Но в ситуации, увы, похожей

Никто б не захотел зреть эти рожи.

Прошло почти два долгих года от подачи,

И получили первый мы отказ.

Ведь сы н-малыш,

мы стали брать в аренду дачи,

Ведь не имели мы своей у нас.

Я долго не мудрил – работал почтальоном.

Не прелесть ли – встречать речной трамвай!

Я, глядя в лица, чувствовал себя клейменным:

Мужчина средних лет, а шалопай.

Работа по разноске телеграмм,

Где незнакомца взгляд тебя как ядом жалит.

Ходил я по квартирам, где мадам

На бедность типа мне в карманы брюк кидали.

Случалось иногда там был барбос,

Иль музыка меня какая-то встречала.

Он лаял зло – я ноги мимо нес,

Чтоб от укусов они вдруг не пострадали.

И так провел два тяжких года там…

Осточертели жутко мне все эти дела.

Я Неллю попросил, из «наших» дам –

Найти мне работенку в «Копыта и Рога».

Она нашла мне одну контору,

Которую не без причины разогнали.

Знал босс мой в каком я коленкоре,

Меня в другую почему-то снова взяли.

Мне опыт прежний так пригодился,

Я даже съездил в срочных две командировки.

Там заключенный народ трудился:

Я видел их тяжелый быт и их сноровку.

Из Харькова товарищ давний мой, со смехом,

Меня учить стал, как здесь надо жить.

Он заверял меня, что я умом поехал

В «совке», шептал мне: «Ты – ученый жид».

Я начал работать кочегаром.

Для разрешенья быть им – взял диплом с отличьем.

Да, было гнусно работать с паром,

Забыв – кто был ты, все прежние приличия.

Подчас я вспоминаю неспроста:

Ведь для науки – то были годы лучшие.

Ушло то время, голова пуста…

Мы были люди в то время подкаблучные.