Читать книгу Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого - Леонид Завальнюк - Страница 5

Из тьмы огней

Узор спокойный вышит,

Мерцает сонно обская вода.

Каким-то тихим благодушьем дышат

Огромные ночные города…

Но только верить этому не надо,

От радужных иллюзий откажись.

У города

Лицо иного склада —

Лицо мужчины, знающего жизнь.

Он перед всеми двери отворяет,

Он самых хилых не встречает злом,

Но каждого пришельца проверяет

На стойкость,

На изгиб

И на излом.

К его душе не заржавела дверца,

Ты хоть началом дела угоди.

Но если ты пришел с порожним сердцем,

Пока не поздно,

Лучше уходи.

Мне до сих пор твоя суровость снится.

Мне не забыть вовек твоих обид.

Но я готов сегодня поклониться

Тебе, огромный город на Оби.

Твоим заводам,

Что во мне будили

Душевный зуд, корчующий старье,

Твоим театрам,

Что меня стыдили

За дикое невежество мое.

Мне б не спеша опять пройтись по залам,

Где я к искусству приникал порой,

Да некогда.

Пора идти к вокзалу,

Где первый раз заночевал герой.

Вокзалы все похожи друг на друга.

На каждом вечно ожидает вас

Та самая нервическая скука,

Что зародилась у билетных касс.

Терпеть ее – немыслимое бремя,

Когда уснуть не может человек.

Ему казалось,

Охромело время,

Ему казалось,

Ночь продлится век.

И не успел, по-августовски жидкий,

Рассвет прильнуть к оконному стеклу,

Он сгреб свои нехитрые пожитки

И зашагал в предутреннюю мглу.

Упругий ветер ринулся навстречу,

Росой зари пропитанный уже.

Он шел и шел.

И расправлялись плечи,

И легче становилось на душе.

Свет фонарей, неяркий и короткий,

Вдали наплывы заводских дымов

И серые огромные коробки

В 30-м понастроенных домов —

Все по рассказам было так знакомо,

Так узнавалось просто и легко,

Что он почувствовал себя, как дома,

Впервые здесь от дома далеко.

Он знал, что там,

За третьим поворотом,

Где на фронтоне серафим без крыл, —

Те самые чугунные ворота,

Что он во сне уже давно открыл.

И во дворе, обрызганный лучами,

Что про запас ушедший день сберег,

Тот самый дом,

Что мысленно ночами

Уже исхожен вдоль и поперек.

Должно быть, жутко у его порога,

Когда, остатки бодрости губя,

Уныло и по-стариковски строго

Он сотней окон смотрит на тебя.

А может, глянет вовсе не сурово?

А вдруг скользнет в его улыбке май?

И он промолвит запросто:

– Здорово!

Я ждал тебя.

– Я прибыл. Принимай…

– Работа не из легких.

– Я не дрогну.

– Не хватит дня.

– Я буду по ночам, —

Ты только дай мне дальнюю дорогу,

Ты только сделай из меня врача!

Громады серых заспанных кварталов,

Булыжно-сизый глянец мостовой,

Расщелины чернеющих порталов,

Бульвары, окропленные листвой —

Все проносилось мимо,

Пролетало,

С мечтой как будто заключив пари.

Он мчал,

Покуда на пути не встало

Пылающее зарево зари.

Еще в соку сады всего Союза,

А уж в Сибири надписи висят:

«Водители! Остерегайтесь юза!»

И ниже лаконично: «Листопад!»

Мы листопад увидим без подсказок.

Но это значит, что пришла пора

Неповторимых сочетаний красок,

Особенно волнующих с утра.

Пусть солнце за горами, за долами,

Пусть только просыпается оно,

Но вон уже вдали, за куполами,

Огнем восхода небо зажжено.

И кажется —

Дробясь, ложится даль та

На зелень увядающей травы,

На черные полотнища асфальта

Осенними заплатами листвы.

Он все стоял, от красоты немея,

Застигнутый врасплох на полпути,

По-детски не стремясь и не умея

Нахлынувших раздумий обойти.

Он все смотрел, как шире простирался

Сплошной поток холодного огня,

Как будто в нем он высмотреть старался

Неведомое завтрашнего дня.

И видел все:

Последние минуты

Последнего экзамена идут.

Он открывает двери института

И входит в долгожданный институт.

И как по нотам дальше.

И в конце там

Он видел ясно, так, что стыла кровь, —

Вот жало всемогущего ланцета

Он принял от седых профессоров.

И рукоплещет зала, залитая

Огнями люстр.

Потом вокзал. Гудок…

И вот опять поля, поля Алтая…

Знакомый с детства тихий городок…

На шпиле конь…

Перрон разноголосый…

А на земле та самая весна,

И кто-то юный и русоволосый

Не может оторваться от окна…

А он идет – и отступает тленье,

Он буйствует с ланцетом, как гроза,

И лезут из орбит от удивленья

Бутылочно-зеленые глаза.

Багровый шар ползет все выше, выше,

На горизонте вянут кумачи,

И вот уже ударили по крышам

Негреющие первые лучи.

И бросив рябь на вспыхнувшую воду,

Огромный город праздновал рассвет

Призывными гудками всех заводов,

Задорными клаксонами «Побед».

И мне б на карканье не строить музу,

От старческих брюзжаний я здоров.

Но хочется, чтоб лозунг

«Бойтесь юза!»

Предостерег не только шоферов.

Идея нот

Мне по душе, признаться,

Хоть я уверен, что во все века

От жизни нужно ждать

Импровизаций,

Поскольку жизнь – великий музыкант.

Но перед боем эту мысль не будят.

– Тебе пора, пожалуй?

– Да, пора.

– Ну, что ж, иди,

И пусть тебе не будет,

Как говорят, ни пуха, ни пера!

А мы, пока ты будешь непосильный

Свой труд вершить, в борении с собой,

Для ясности вернемся в город пыльный,

Так искренне оболганный тобой.

Там, где речушка сонно прошивает

Давно забытый глиняный карьер,

В избушке на отлете проживает

С 30-х вдовый,

Врач-пенсионер.

Ему привольно у речных разводий,

Где плесы голубого голубей.

Он для стола

Гусей себе разводит,

А для души —

Зобатых голубей.

На топливо берет со строек стружку,

Умеет сам стирать и сам варить,

Но все мечтает завести старушку,

Чтоб было с кем зимой поговорить.

Ему иного и не надо счастья,

И даже деньги не нужны ему.

Он только иногда, по женской части,

«Знакомых» принимает на дому.

Заплатят – ладно.

Не заплатят – тоже.

Его волнует лишь один вопрос —

Чтоб новый городок, избави боже,

Его домишко ветхонький не снес.

Ему излишне волноваться вредно,

Ни радостей не зная, ни тоски,

Он хочет только одного —

Безбедно

Доковылять до гробовой доски.

Ты стар,

И все, что просится наружу,

Я придержу, чтобы порыв ослаб,

И не единым словом не нарушу

Твоей спокойной жизни, эскулап.

А ты бы в ужасе развел руками,

Когда б сегодня кто-нибудь сказал,

Что у тебя за толстыми очками

Бутылочно-зеленые глаза.

А ты бы, верно, заболел падучей,

Когда б открыть, спокойствие губя,

Что в 45-м первый смертный случай

В бессмертный символ

Превратил тебя,

Что эту женщину любою силой

Ты должен был, пусть не спасти, —

Спасать!

Что кто-то клялся над ее могилой

Твою вину

Всей жизнью доказать,

Что этот «кто-то»

В трудную дорогу,

Не ждя достатка, вышел налегке,

Чтобы вернуться к твоему порогу

С непогрешимым скальпелем в руке.

Ты стар и слаб.

Я промолчу. Я скрою.

Но если б к прошлому тебя я возвратил,

Ты б за дорогой моего героя,

Должно быть, слишком пристально следил.

Ты б, рот скривя в улыбке осторожной,

Своим злорадством подглядел тайком,

Как отвечал он на билет несложный

Дубовым, сучковатым языком;

Как он не брал спасительных записок,

Как клял себя, с экзамена идя;

Как десять раз читал он куцый список,

Фамилии своей не находя;

Как на фронтоне, тайно от народа,

Кивнул ему бескрылый серафим

И черные чугунные ворота

В последний раз захлопнулись за ним;

Как повзрослело сердце первой раной,

Как завершился в жизни первый юз

Короткой и тревожной телеграммой:

«Не поступил, но на год остаюсь».

И снова боль.

И снова в сердце жженье…

Все очень худо.

Хорошо одно:

Что разговор с тобой – предположенье,

Несказанного слышать не дано.

А знай ты это —

Я бы не помешкал:

Лицом к лицу —

И палец на курок,

Чтоб ты не вздумал осквернить усмешкой

Тот самый первый жизненный урок.

Висит луна над горизонтом серым,

Влюбленных безответная раба.

Притихло все.

Лишь где-то за карьером

Клокочет водосточная труба.

Захлопнул ставни домик на отшибе,

Под легким ветром скрипнула доска.

Рожденная в дневном гусином шипе,

В сырую темень выползла тоска…

А ночь зовет к непознанным глубинам

Дымками легкой перистой шуги,

И тонут в воркотаньи голубином

Не по летам тяжелые шаги.

А в небе – тыщи звездных многоточий.

Ты, ночь, до точки говорить могла б.

Что ты скрываешь?..

Ну, спокойной ночи,

Прости за беспокойство, эскулап.

Темным-темно.

И только печка пышет

Голубоватым медленным огнем.

Давным-давно

Уехал и не пишет,

А ты все жди, а ты грусти о нем,

Когда лежит над миром ночь такая,

А ветер в окна – память вороша,

А ветер, ни на миг не умолкая:

– Ты хороша!

Ты очень хороша!..

Разносит эхо далеко-далёко

Тоску нестройных птичьих голосов.

А может, то

Не журавлиный клёкот,

А уходящей молодости зов?..

Четвертый час по голым веткам сада

Холодный дождь не устает частить.

А может быть…

А может быть, не надо

Ни ожидать,

Ни думать,

Ни грустить?

А может, просто —

Сердце взять и бросить

Навстречу искрам нового огня,

Вот в эту осень,

В золотую осыпь

Назойливую память оброня?..

На тыщи лужиц лунный свет дробится.

Промозглый мрак все гуще, тяжелей.

Ты слышишь, почта —

Надо торопиться!

Ни сил и ни стараний не жалей!

Я не хочу, чтобы дозрела драма,

Я за героя своего боюсь!

Стучат.

– Войдите! Кто там?

– Телеграмма!

«Не поступил, но на год остаюсь».

Над целым миром стынет синь сквозная.

Льнет воронье к седому кедрачу.

– Год впереди. Как будешь жить?

– Не знаю.

– В слесарный цех пошел бы.

– Не хочу.

Поземки пряжа, тоньше паутинки,

Течет и обрывается вдали.

Изношены последние ботинки,

Истрачены последние рубли.

И ветер, сжалясь, пал к ногам и замер.

– Скажи, поэт, за что же я побит?

Пусть я не помню,

Сколько в сердце камер,

Зато я знаю,

Сколько в нем обид.

И знаю так, как знают колкость ости,

Как застарелым ранам знают счет.

Я б, может, стал

Таким врачом со злости,

Каких на свете не было еще.

Себя до капли выжму, как мочалу,

Но в институт —

Ты слышишь! —

Попаду!

– Ты все забыл.

– Я все начну сначала.

– Ну, а пока в слесарный…

– Не пойду…

У горожан курьерская походка.

Колючий иней пал на провода.

Декабрьская суровая погодка —

Сибирские седые холода.

Без сна три ночи.

Сложная задача

Вдруг не смежит заиндевелых век.

По городу без цели, наудачу

Шагает любопытный человек.

Чуть сбавил шаг,

И снова дрожь забила.

А ветер в душу, крупкою соря.

Нет! Что угодно, только не зубило.

Чтоб только не назад,

Не в слесаря.

Стал на минуту.

Ноги – как поленья,

Глаза дырявой варежкой протер

И прочитал такое объявленье:

«Театру «Факел»

Нужен полотер».