Читать книгу На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг - Страница 10

На себе любимых тюремные власти денег не экономили. Все без исключения комнаты, кабинеты и малюсенькие закоулочки, куда ступала нога вертухая и «исправительного офицера», имели мощные кондиционеры. Даже внутри наших бараков помещения охраны и ведущих охлаждались по полной программе.

Единственным тюремным помещением с «климат-контролем» был карцер, поэтому некоторые особо умные зэки шли на нарушение режима, чтобы провести там жаркое нью-джерсийское лето.

Я их понимал и сам начинал подумывать в этом же направлении.

Пока же, за неимением технических средств и снотворного, я не пытался изобретать велосипед, а повторял опыт предыдущих, докондиционерных поколений.

Когда-то мои бабушка и дедушка, геологи-нефтяники из душного послереволюционного Баку, рассказывали, как они спасались от местной жары. Рядом с кроватью они ставили тазик с холодной водой и периодически мочили в нем простыню или полотенце. Мокрую тряпку клали на живот и так они засыпали.

Почти через сто лет после описываемых событий их неразумного внука спасло то, что он всегда любил слушать истории «давно минувших лет».

С бакинским «ноу-хау» я научился хоть ненадолго отключаться, нахлобучив на свою горящую от жары и стресса грудь мокрое зачуханное тюремное полотенце.

Еще одним незабываемым испытанием на пути к крепкому духу и железной выдержке стали мерзопакостные американские членистоногие и перепончатокрылые.

Наши освещенные окна служили мощнейшим магнитом для местных насекомых, начиная от малюсеньких мушек-дрозофил, заканчивая страшнейшими десятисантиметровыми летающими тараканами. Про обычных цокотух, которых здесь оказалось великие тыщи, говорить и не приходилось.

В южном Нью-Джерси мухи превратились в агрессивных хищников-кровососов, и поэтому все мое тело постоянно чесалось. Божьи коровки, сороконожки, майские, колорадские и прочие жуки летали и ползали в Форте-Фикс повсюду. Они скрипели и лопались под нашими ногами.

Хрусть-хрусть-хрусть.

Иногда по ночам тюремные жучки-паучки падали на лицо или тело, а один раз какой-то жучара умудрился залезть мне в ухо. Я проснулся от непонятных ощущений и сходу, в испуге, раздавил его пальцем, при этом непроизвольно протолкнул мерзкое существо вглубь. После экзекуции над обнаглевшим насекомым я еще полчаса выковыривал его раздавленные останки.

Из человека, с детства относящегося к пауку со священным ужасом, я превращался в профессора Паганеля, прыгающего по камере в поисках особо ценных экземпляров.

Без страха и с радостью идиота неюный натуралист сажал себе на руку по несколько гигантских зеленых богомолов (когда-то эти твари в изобилии населяли среднюю полосу России, потом исчезли вместе с бабочками-махаонами и сморчками).

Северо-восточное побережье Атлантического океана в двух часах езды от Нью-Йорка, получаса от Филадельфии, четырех от Вашингтона и семи от Бостона, являлось настоящим экологическим раем для всевозможных летающих и ползучих гадов.

Именно так, и явно по заслугам, называл эти пренеприятнейшие существа великий естествоиспытатель Альфред Брэм, дореволюционный трехтомник которого мне запретила вывозить в Америку российская таможня.

Я соглашался с авторитетным ученым.

Точно гады!

В результате ежедневных атак членистоногих на моем теле появились многочисленные красные точки и целые созвездия от укусов.

Все это приобретенное хозяйство неимоверно чесалось – на моих руках и ногах красовались классические болячки, которых у меня не было со времен отдыха в пионерлагере «Восток».

Как атомной войны, зэки Форта-Фикс боялись «Черной вдовы». Так назывался маленький черный паучок, укус которого, как говорили, был опаснее, чем укус некоторых ядовитых змей.

Время от времени в тюрьме появлялись специалисты-экстерминаторы и обрабатывали зону от всяческих черных вдов, а заодно от тараканов, мух, вошек, мышей и крыс.

Живности у нас водилось великое множество, но мерзкий паучок в тюремных страшилках занимал первое место. Русские «Черную вдову» почему-то не боялись и считали эти рассказы тюремными байками из разряда историй о «черном-черном человеке из черного-черного гроба».

Своего мнения по данному вопросу я пока что не выработал и, как всегда, к паукам относился весьма настороженно.

Особенно к особам женского пола.

…Во время очередного собрания русского землячества на тюремном Брайтоне мы с Максимкой сделали доклад об имевшем месте конфликте с доминиканцем и моем бое за вожделенную койку. Дима Обман и Саша Храповицкий высказались одновременно и почти одинаково.

– Не волнуйся. Будут проблемы – решим. Все по мере поступления. Вел ты себя правильно. Если потребуется помощь, поговорим с нужными пацанами. И босса ихнего мы знаем. Он неправильно себя повел на все сто процентов. Короче, если этот гад будет на тебя хоть немножко наезжать, сразу дай знать! И ничего не бойся. С боевым крещением, Левчик!

Между прочим, доминиканец вел себя на редкость спокойно. Во всяком случае – внешне. Мы не разговаривали и делали вид, что друг друга не замечаем, хотя в небольшой камере это было достаточно трудно. Тем не менее я радовался затишью, понимая, что плохая дружба лучше хорошей войны.

…Шли дни, а мы с Максимом все еще не находили наших имен в списках переезжающих на другую тюремную половину.

С «Севера» на «Юг».

Максим должен был уйти первым, мне же еще предстояло пройти официальную учебную программу «Прием и ориентация». Полноценной группы из меня и пары таких же новичков, которые самостоятельно сдались в тюрьму, явно не получалось – зольдатен ждали свежего пополнения.

Уже дней десять в Форт-Фикс не поступал новый этап.

Зэки попадали на нары к дяде Сэму только двумя способами: либо их привозил автобус Федерального бюро по тюрьмам, либо они сдавались сами.

Большинство будущих заключенных всеми возможными способами пытались избежать многодневной гонки по этапу через пересыльные тюрьмы. Адвокаты всегда пытались договориться с судом о самосдаче. Далеко не всем это удавалось: 80 % зэков поступали к нам по этапу – их арестовывали в зале суда после вынесения приговора. Я избежал этой участи только потому, что был «отличником» по трехлетнему домашнему аресту.

После того как в мою квартиру ввалился эскадрон вооруженных фэбээровцев, я провел три месяца в двух нью-джерсийских тюрьмах.

Седовласый дядька судья все-таки выпустил меня на «свободу» под полумиллионный залог, который с трудом собрали мои друзья. Благодаря этому я сдался в тюрьму самостоятельно.

Как Генрих Айзенштайн из «Летучей мыши».

Яркий образ графа гипнотизировал меня с детства, когда я впервые лет в двенадцать попал на оперетту Штрауса в Воронежский театр оперы и балета. В моей юной голове никак не укладывалось, насколько сильным должен был быть этот изящный человек, чтобы перед тюрьмой пойти на бал.

Айзенштайн шутил и веселился, хотя и знал, что его ожидает. То, что я когда-нибудь повторю его славный путь, я не мог себе представить и в самом страшном сне.

Все равно мне повезло в отличие от большинства других.

Американских зэков везли по этапу на специальных вэнах, автобусах и самолетах. Путь из соседней Пенсильвании в Нью-Йорк мог занять несколько недель. У тюремного ведомства существовали раз и навсегда отработанные маршруты, и ради десятка арестантов транспорт не гоняли.

В Форт-Фикс зэков доставляли из двух ближайших пересыльных централов Нью-Йорка и Филадельфии.

Обычно раз в неделю прямо к «приемному отделению» подъезжал замаскированный автобус или вэн. Иногда – несколько. Внешне они ничем не отличались от своих уличных собратьев – таких же блестящих и чистеньких городских или туристических автобусов. Кроме одного – все стекла были тонированы в густой темно-серый цвет.

Подойдя к автозаку почти вплотную, можно было разглядеть, что внутри на окнах красовались прочнейшие металлические решетки. Вырваться из передвижной тюрьмы было невозможно: закованных каторжан сопровождали приставы и офицеры Бюро по тюрьмам, вооруженные автоматическими винтовками М-16.

Зэки были связаны по рукам и ногам в самом прямом смысле этого слова.

Помимо наручников и ножных кандалов, каждый арестант нес на поясе крупную тяжеленную цепь. Отдельное цепное устройство соединяло руки, пояс и ноги в единое целое, как я называл – в «тройной тулуп».

В результате одетый в оранжевую униформу арестант шел на полусогнутых и сильно ссутулившись – выпрямиться ему мешала вертикальная цепь. Длина шага составляла максимум сантиметров двадцать – особенно в бега не пустишься.

Когда меня возили из предварительных тюрем на слушания в суд, я постоянно находился в позе эмбриона, скованный промасленными цепями по горизонтали и вертикали.

Такое не хотелось вспоминать.

Хотелось другого – поскорее перебраться на ПМЖ на другую сторону зоны.

В один из однообразных и лениво-жарких дней ко мне подошел всезнающий Семен Семенович Кац. Он по-заговорщицки взял меня под левую руку и заговорил полушепотом:

– Лева, слушай сюда, я могу тебе помочь остаться на этой стороне. От добра добра не ищут, поверь опытному человеку! Зачем тебе новые переживания? Весь «цурес»[71] ты и так достаточно получил!

В принципе меня эта история более чем устраивала. Здесь находились более-менее нормальные люди, которые проявили по отношению ко мне чудеса гостеприимства. Поэтому я с готовностью кивнул: «А вдруг что ценное скажет?»

– Значит, так. Я все уже придумал, комар носа не подточит! Будешь оставаться здесь по еврейской линии – фамилия у тебя подходящая. Моя жена даст телефон главного тюремного раввина, он имеет контору в Бруклине! Пусть ему позвонит твой отец и пожалуется, что ты верующий и тебе нужна Тора[72]. На этой стороне она есть, а на другой пока еще нет. Надо спешить, юноша, и срочно закосить под пейсатого[73]. Кстати, почему ты до сих пор не заказал себе кошерную еду? – спросил он, вывернув по-куриному свою седую голову на тонюсенькой шее.

– Еще не успел, Семен. На той стороне собирался, – ответил я, отойдя от напирающего Семена на пару шагов.

– Ты лучше меня послушай, – продолжал он. – Я прошел огонь, воду и медные трубы. И здесь, в Нью-Йорке, я тоже хорошо поднялся, и у себя в Черновцах был уважаемым человеком… Так о чем я говорил? Да, о кошерной хавке. Иди в понедельник к капеллану в церковь. Скажешь ему, что еще с детства ел только кошерное и соблюдал все наши посты. Научила тебя всему этому… пусть будет бабушка, – наставлял ментор.

Я представил свою бабушку по папиной линии – Иду Соломоновну. Всю свою жизнь она проработала директором школы, а потом, на пенсии – цензором в областной газете и, думаю, самозабвенно любила советскую власть. Ее муж, мой дедушка Иосиф, был коммунистом и комиссаром. Законы кошрута они явно не соблюдали.

Семен продолжал:

– Ну и про праздники еврейские что-нибудь добавишь: маца[74], гументашен[75] там всякие и прочие пасхальные куличи. Короче, так этому пастору Шлагу и скажешь – лучше будешь голодать, но из общего котла есть не будешь. Еще не раз вспомнишь с благодарностью Семена Каца!

Начали за здравие, кончили за упокой – опять съехали к разговору о еде.

– Ты думаешь, что стоит? – спросил я, чтобы как-то отойти от этой темы.

– Ты настоящий цудрейтер[76]! Слушай сюда. Если на обычного зэка на еду тратят пару долларов в день, то кошерная стоит пять восемьдесят! Разницу чувствуешь?

– Да, конечно, – согласился я, кивая.

Семен продолжал кипятиться и наседать.

– Нет, вы только посмотрите на него! На «общей очереди» ты ешь из многоразовых подносов – тебе ложат, как хазерим[77]. Ты бы видел, как и кто их моет! Я целых три дня проработал по своей же дурости на кухне, так зато все разведал. Эти шварцы с мойки палец о палец не ударяют, машина посудомоечная не справляется, так они полугрязные подносы обратно отвозят на раздачу. А ты и остальные это хаваете!

А у нас, богоизбранных – белая пластиковая торбочка, любо-дорого посмотреть! Одноразовая упаковка, да еще и ножик с вилочкой дают пластмассовые. Все в целлофанчике, как настоящим белым людям, ну, почти как дома. Кстати, ты где жил в Нью-Йорке?

– В Бенсонхерсте[78], – отчитался я.

– А я на Брайтоне. Трехбедрумный[79] кондоминиум в «Ошеане»[80] дожидается… Другую сладкую квартирку пришлось отдать этим сволочам из ФБР – она на меня была оформлена. Все равно, есть место, где встретить старость – рядом океан, бордвок[81], «Золотой ключик»[82] и театр «Миллениум»…

– Фирочка тааааак ждет Семочку домой, – размечтался шестидесятилетний Ромео. – Как она у меня готовит! Эхххх…. Так вот, здесь у кошерников все не так уж и плохо. Правда, хавки дают мало, но можно подкупать. Гарантировано два фрукта в день, овощи всякие, хоть и полугнилые, но зато все равно витамины: капустка, брокколи, полпомидорчика, листики салатика всякие. Все русские на кошерном сидят, этим черным бандитам такое и не снилось, – горячился он, думая о наших соседях по тюрьме.

– Еда, слава богу, есть! И курочки масенький кусочек по субботам, и рыбка соевая – полезнейшая вещь, и омлетик с сыром. Я очень поесть люблю. Я и в столовую хожу, и в ларьке покупаю, если чего еще захочу. Я такую овсянку по утрам варганю!.. Приходи завтра же, угощу!

Я пообещал, что как-нибудь зайду и отведаю его стряпню.

Чтобы закончить еврейско-гастрономическую беседу с неугомонным жизнелюбом и знатоком тюремной жизни, мне пришлось сослаться на вызов к ведущему.

Тем более меня и правда давно ждал Максимка.

Я медленно входил в свой раскаленный корпус и на автомате бросил взгляд на доску объявлений. За стеклом висел новый листок с выведенным на нем жирным черным маркером объявлением:

«Attention![83] Завтра в 10 утра занятия по программе «Прием и ориентация». Явка обязательна!»

Дальше шел список из 37 фамилий. Девятнадцатым был я, Lev Тrakhtenberg, № 24972-050.

Пока я слонялся по зоне и беседовал с Семеном Семенычем, в Форт-Фикс прибыл новый этап…