Читать книгу На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг - Страница 3

Тюремный «Додж» затормозил у здания администрации.

– Выходи, приехали, – достаточно дружелюбно приказал надзиратель. Наверное, сказывалось предпраздничное настроение и ожидание длинного уик-энда.

Совершенно непонятно почему, но мне самому захотелось заложить руки за спину. То ли сказывался мой печальный тюремный опыт во время предварительного следствия, то ли просто стереотипы из каких-то непонятных кинокартин.

Страх, слава богу, куда-то ушел. На первое место выступили инстинкт самосохранения и совершенно неподобающее ситуации нездоровое любопытство. Я четко понял, что именно с этой минуты перестал принадлежать себе по крайней мере на четыре года и стал тем самым классическим «рабом системы».

Большой брат перестал лишь присматриваться ко мне – он меня съел окончательно. «Ты находишься в животе у чудовища» – это крылатое тюремное изречение я слышал от своих новых приятелей почти каждый день.

…Я шел в пенитенциарную неизвестность в сопровождении охраны. Один дуболом впереди, другой – сзади. Перед входом курили другие надсмотрщики: женщины и мужчины в серой форме. На их массивных ремнях висели стандартные рации и длинные блестящие ключи, один к одному, как показывают в кино.

Краем глаза я заметил жирнющего чернокожего охранника в темно-синих форменных шортах и голубой рубашке-поло. Он явно заигрывал с одной из дуболомш. Охранники улыбались, громко приветствовали друг друга и выглядели добрыми деревенскими парнями. Я представил их на лужайке около какого-то дома, жарящими праздничное барбекю.

Неожиданно для меня самого у меня появилась мысль о своей «второсортности». В то же время я понимал, что их власть надо мной – явление временное. Именно с такими мыслями без пяти минут зек и входил в широкие стеклянные двери здания тюремной администрации.

Никто из окружающих меня охранников в этот момент не догадывался, кто сейчас сдается в Форт-Фикс.

Это был не Лев Трахтенберг, а трехголовая гидра: Робинзон Крузо на необитаемом острове, Миклухо-Маклай в окружении дикарей и Шурик из «Кавказской пленницы» в поисках фольклора. А вокруг этой троицы благородно клубились образы графа Монте-Кристо, Ивана Денисовича и Нельсона Манделы.

На самом деле я не сдавался в тюрьму, как думали моя прокурорша и оба судьи. Я четко знал, что уезжаю в этнографическую экспедицию, хотя мое командировочное удостоверение было выписано именно ими.

«Все проходит, пройдет и это», – повторял я про себя слова царя Соломона.

Меня ввели в большущую комнату, почти до отказа забитую людьми в гражданском. Мужчины, женщины и дети всех возрастов и расцветок, приехавшие на свидание к своим близким, медленно проходили через металлодетектор и личный досмотр.

Они привычно входили в одну дверь и, как артисты какой-то запредельной и безумной массовки, скрывались в другой. Кондиционер с июльской жарой не справлялся, дети хныкали. Пахло вонючей дезинфекцией, как в туалете советского плацкартного вагона, и человеческим потом. Офицеры нервничали и периодически выкрикивали какие-то фамилии: «Гонзалес, Смит, Патерсон, Мелендез!»

Почти все посетители Форта-Фикс были либо чернокожи и жопасты, либо по-латиноамерикански горласты и смуглы. Приблизительно такая же толпа собирается по летним воскресным дням на конечной станции сабвея[5] на Кони-Айленде в Нью-Йорке. Там они спешат на пляж, а их аппетитные национальные формы едва удерживаются легенькими бретельками.

Здесь же бросалось в глаза неожиданное и странное отличие. Несмотря на жару, черные и смуглокожие девушки и дамы были одеты, как в церковь, и застегнуты на все пуговицы. Я понял, что вольности в экипировке тут явно не приветствовались.

Меня тоже провели через металлодетектор и посадили на пластиковый стул внутри тюремного предбанника.

От нечего делать я внимательно рассматривал посетителей федерального исправительного заведения. Большинство из них здоровались со знакомыми дуболомами в сером, те кивали им в ответ – все чувствовали себя почти как дома.

– Трахтенберг, пойдем, – достаточно грубо позвала меня совершенно новая охранница в штатском, открывая какую-то неприметную металлическую дверь.

Мы оказались в еще одном предбаннике, на этот раз явно предназначенном только для работников тюрьмы.

Справа, над маленьким окошком, как в театральной кассе, висело объявление в красной рамке. Оно гласило: «Не будет цепочки – не будет ключей!»

За окном сидела чернокожая офицерша пенсионного возраста, которая принимала и выдавала блестящие связки. Входящие в противоположные двери дуболомы либо пристегивали, либо отстегивали тяжелые карабасо-барабасовские ключи. Громоздкие связки были прикреплены к ремням длинной железной цепью. У некоторых коротышек цепочки висели ниже колен и болтались туда-сюда, в зависимости от скорости передвижения ее владельца, поэтому на проходной было необычайно звонко, как от купеческой тройки.

Позже именно по этим звукам я и мои новые друзья в любой момент знали о приближении охраны, когда нелегально курили или делали что-то полузапрещенное.

Я протянул в окошко свои водительские права, контролерша внимательно вчиталась в мою длинную фамилию.

– Ты кто, немец? – спросила меня любопытная тюремная бабушка.

Последний раз окончание «берг» признавалось за немецкое, когда мне было лет десять, а вся страна смотрела фильм про Штирлица и Шелленберга с Мюллером. Это случилось в пионерлагере «Восток» под Воронежем во время летних каникул. Вот и сейчас я разулыбался совершенно на ровном месте: неужели лингво-страноведческие познания советских пионеров и американской черной тюремщицы были настолько близки? За все время между этими двумя эпизодами ни у кого и никогда не возникал вопрос о происхождении фамилии «Трахтенберг».

Меня передали еще одному полицейскому, который открыл передо мной следующую дверь. Вернее, открыла ее бабушка из «кассы», нажав на невидимую мне кнопку.

Мы спустились вниз – в службу приема новых арестантов. По всему было видно, что в этом отделе все было рассчитано на одновременную обработку пары десятков «новых поступлений» в течение получаса.

Полуподвальный зал был разделен на несколько секций, отгороженных друг от друга железными шкафами и офисными перегородками. Слева от входа пустовали три зарешеченные комнатушки размером с небольшой вольер в передвижных зверинцах. В углу каждого загона приютились знакомые мне по прежним узилищам чисто тюремные устройства: сделанные из нержавейки блестящие гибриды унитаза и раковины.

В стены обезьянников были вмурованы такие же блестящие скамейки. Четвертая, «парадная» сторона была зарешечена и выкрашена в грязно-зеленый туалетный цвет.

Опять, как и три года назад, я оказался в клетке.

Между тем мой провожатый ушел. По другую от решетки сторону копошились двое – белый мужичок и чернокожая тетка – все в такой же форме тюремного департамента. Они живо обсуждали свои планы на приближающийся День Независимости.

Кроме нас троих, в подвале не было никого, а я своим присутствием не особенно им и мешал. Толстожопая офицерша носила типично «черную» прическу – тонюсенькие хвостики-косички бились о ее плечи; в такт им позванивала цепь и прикрепленные к ней ключи.

Неожиданно она развернулась, подошла ко мне и протянула через решетку какие-то бумажки и карандаш.

– Заполнишь анкету – позовешь, – сказала она, возвращаясь к прерванной светской беседе.

За последнее время я заполнил уйму таких же или более изощренных государственных анкет. Обычные вопросы-ответы: как зовут, где жил, номер социального страхования и тому подобное. На этот раз появилось и что-то новое, требующее моей подписи в конце каждой страницы.

«Я понимаю, что моя входящая и исходящая корреспонденция может быть досмотрена. Я понимаю, что мои телефонные переговоры могут быть прослушаны». Все в таком же духе.

В случае если бы я отказался все это подписать, мои почта-телеграф-телефон были бы перекрыты. Так в тюрьме не поступал никто.

Меня вывели из клетки-загона и сразу завели за полутораметровую кирпичную перегородку. Я оказался в маленьком закутке, из-за которого виднелись только голова и грудь.

– Давай, переодевайся, – конвоир бросил на пол какие-то вещи, уставившись на меня в упор. Это были безразмерные брюки защитного цвета на резинке. «Талия уника», – говорили про такие на распродажах в Италии – «универсальный размер».

Три белые застиранные футболки, две пары заношенных трусов «боксерс»[6], четыре пары старых безразмерных носков и оранжевые китайские чешки 14 размера[7] составили мою новую экипировку.

Охранник не уходил и равнодушно смотрел в мою сторону. К тому времени на мне почти ничего не оставалось, кроме двух пар «Келвин Клайнов», надетых друг на друга.

– Трусы снимай тоже, – продолжал он.

В этот момент я понял, что моя затея с контрабандными трусами в федеральной тюрьме провалилась. Таможня «добро» не дала. Более того, она потребовала от меня покрутиться, показать пятки и поприседать перед ней голым.

Минуту спустя я нехотя и брезгливо влез в тюремное исподнее, оно тоже было в пятнах и застиранных катышках.

– Ты хочешь, чтобы мы отправили твои гражданские вещи тебе домой? – продолжал приемщик. – Тебе ничего не придется платить, посылку оплачивает государство.

Я заранее знал, что от этой любезной услуги я откажусь:

– Спасибо. Не нужно. Можете все выбрасывать.

Новые трусы и многострадальные замшевые туфли полетели в мусорный ящик. В голове зазвучал старушечий и скрипучий голос любимой мной певицы Дины Верни, жившей когда-то в Париже:

И вот его побрили,

Костюмчик принесли.

Теперь на нем тюрееемные одеееежды.

В студенческие годы ее репертуар был крайне популярен на факультете романо-германской филологии Воронежского универа, где я и учился.

Однако расчувствоваться мне не удалось, так как в следующий после карнавала момент менты поставили меня к стенке. В самом прямом смысле этого слова.

Позади висел старый заляпанный пластиковый экран с нанесенными на него делениями в фунтах и дюймах. Тетка установила фотоаппарат и нажала на кнопку. Потом она села за стол и начала вводить какие-то данные в компьютер. Минут через пять мне выдали пластиковую красную кредитку – мое новое тюремное Ай-Ди[8].

Слева красовалась усталая физиономия з/к № 24972-050 с опухшими от трехлетнего стресса глазами. Верх головы совпадал с делением 6’2”[9]. Под фото был нанесен индивидуальный штрих-код, как на магазинных ценниках и этикетках.

Сверху на красном фоне оставил автограф мой новый хозяин – «Департамент юстиции США. Федеральное бюро по тюрьмам». Самым крупным шрифтом был набран мой тюремный номер. Посредине в белом прямоугольнике стояли исходные данные: ФИО, дата рождения, цвет глаз и особые приметы. Цвет глаз тетка-приемщица недоглядела, и я из голубоглазого превратился в зеленоглазого. В самом низу, наверное, чтобы не перепутать мой новый «статус кво», таким же шрифтом, как и номер, красовалось слово «заключенный» – «inmate».

Мои приемщики начали торопиться, и я был препровожден в новый загон. В белой комнате без окон и с кафельным полом уже сидели двое в штатском вполне цивильного вида. Худощавый очкарик с семитским носом, как у орла с герба американской почтовой службы, и молоденькая блондинка, явно похожая на девчонку-практикантку.

– Заключенный Трахтенберг, я-веду ваше дело, – достаточно злорадно начал он. – Меня зовут мистер Кэрпман, и я буду курировать вас, пока вы находитесь в Форте-Фикс. Не волнуйтесь, вам здесь будет совсем неплохо и должно понравиться.

Yes, right[10]…

На столе лежала какая-то книжка, распечатанная на ксероксе.

– Возьмите это и внимательно изучите. Здесь правила поведения в тюрьме и ответы на все возможные вопросы. Очень рекомендую полностью придерживаться наших правил игры, – ведущий, или по-английски «кейс воркер», хитро улыбнулся и протянул мне брошюрку.

– Да, кстати, у меня к вам есть несколько вопросов, – продолжал управляющий моей тюремной жизнью. Он вытащил из ящика еще одну анкету.

– Сотрудничали ли вы с правоохранительными органами и ФБР в ходе следствия? Есть ли у вас причины бояться кого-либо из заключенных? Давали ли вы показания против кого-либо? Нет ли у вас желания покончить жизнь самоубийством? Не хотите ли вы кого-нибудь убить в настоящее время?

Поскольку на все вопросы я ответил: «Нет, нет, и еще раз нет», мистер Кэрпман удовлетворенно хмыкнул и протянул мне листок:

– Распишитесь внизу, заключенный Трахтенберг. Вы поступаете в корпус 3638 на Южной стороне тюрьмы. С вами мы увидимся через месяц-полтора. Пока что вашим канцлером[11] будет мистер Смит, но это временно. Сейчас вы пройдете в госпиталь, а потом – в карантин для новых заключенных. Ну что ж, удачи вам и с наступающим Днем независимости.

Наверное, Кэрпман не понял, что последняя фраза прозвучала двусмысленно, ведь я окончательно потерял свою собственную независимость в канун американского праздника свободы.

Размышляя о превратностях судьбы, я попал в какое-то другое помещение.

Новый веснушчатый охранник пересчитал мои триста долларов, выдал расписку и бросил конверт в щель в стене.

– Слушай, парень, – достаточно дружелюбно произнес он. – К сожалению, воспользоваться своими зелеными ты сможешь только через неделю. Это все из-за долгого уик-энда и праздников. Не переживай, найдешь своих земляков – «хоум бойз»[12], и они тебе помогут на первых порах. Пойдем, а то до проверки остается совсем мало времени.

Он достал из кладовки куль с тоненьким хлопчатобумажным одеялом и застиранным постельным бельишком, передал его мне, и мы вышли на зону.

Я шел впереди, охранник сзади. Из окон выглядывали чернокожие физиономии, редкие встречные зэки рассматривали меня в упор и не отводили глаз.

Белых лиц пока я не видел.

Кто-то показывал на меня пальцем, кто-кто посмеивался. Я чувствовал себя в совершенно враждебном окружении. «Ну вот, сейчас все только и начнется», – жалел я себя.

В то же самое время я старался идти как можно увереннее и наглее. Такую походку я выработал три года назад в своей первой тюрьме. Она напоминала поступь самцов человекообразных приматов, которых я видел на канале «Discovery».

Я немного пружинил, свел плечи вперед и слегка согнулся. От осознания нелепости и абсурдности всей сегодняшней ситуации я слегка улыбнулся.

Еще через десять минут мы оказались в больничке – «медицинском департаменте» Форта-Фикс. Приемную эстафету подхватила не менее заторможенная тюремная эскулапша.

Несмотря на ее медлительность, медицинское освидетельствование заняло не более пяти минут.

Дежурная чернокожая санитарка засунула мне в рот термометр и измерила давление. На столе лежала очередная анкета: «Этим болел? А этим? А вот этим? На что жалуешься? Какие лекарства принимаешь? Употреблял ли наркотики?» – бормотала она с сильным ямайским акцентом.

Я что-то отвечал, она что-то помечала в своем списке.

– У меня кое-какие проблемы со спиной», – осмелел я перед Человеком в Белом Халате и достал одну из справок, выданных моим многолетним семейным врачом.

«Докторица» быстро и явно машинально выписала мне пропуск на нижнюю койку.

– Все, тебя вызовут к нам через пару недель. Смотри свое имя в списке. Добро пожаловать в Форт-Фикс!

Напоследок она улыбнулась большим зубастым ртом, вывела меня из больничного блока и объяснила, куда идти.

Я зашагал в свой корпус «временного проживания», который назывался достаточно просто: «Прием и ориентация». Под мышкой был зажат мешок с бельем, в левой руке – конверт с документами.

Начинался легкий дождь. Из-за угла показалась трехэтажная казарма из красного кирпича.

У входа стояла толпа моих новых друзей и соседей.